Текст книги "Фишка (СИ)"

Автор книги: Галина Голубина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

    – Коньяк, – сказала она тогда низким грудным голосом.

    – Два коньяка, – обратился он к бармену.

    Они пили молча, не глядя друг на друга.

    – Мой номер наверху, – наконец, тихо проронила она.

    – Хорошо, – он снова кивнул ей, расплатился, и они поднялись по лестнице,

устланной мягким, скрадывающим шаги покрытием.

    Вопреки его ожиданию, тесный маленький номер с окном во всю стену и широкой кроватью посередине выглядел унылым и убогим. Он подошел к окну, постоял немного, вглядываясь в ночную тьму, и задернул тяжелую пыльную штору. Девица ждала его, заученно улыбаясь. Здесь, в этой душной неопрятной комнатке она казалась уставшей и будто сразу постаревшей.

    Он достал из бумажника деньги и, бросив их на край кровати, спросил:

    – Столько хватит?

    Наметанный взгляд девицы быстро оценил щедрость клиента. Она стала суетливо раздеваться, стараясь в то же время принимать соблазнительные позы. Он молчал и безучастно наблюдал за ней. Девица же, раскидав в порыве притворной страсти последние снятые с себя предметы туалета, пылко прижалась к нему, нащупывая пуговицы в его одежде. И он вдруг почувствовал, как нарастает в нем гадливость и отвращение к самому себе.

    «Почему мы отказываемся от женщины, – подумалось вдруг ему, – которая дарит нам свою любовь, ничего не требуя взамен, и пытаемся насладиться ласками, которые получаем как товар, за деньги? Какой же во всем этом смысл?» Неожиданно ясно ему представилась та, с которой он так несправедливо обошелся всего несколько часов назад, оставив ее наедине с незаслуженной горечью и обидой.

    Стараясь быть как можно более деликатным, он ласково потрепал девицу по щеке, сунул ей еще пару бумажек и вышел.

    «Кажется, она не так поняла меня», – подумал он, вспоминая ее сочувственный взгляд.

    Машина, словно обрадовавшись хозяину, глухо заурчала. Выехав на автостраду, он погнал автомобиль с максимальной скоростью. Дороги этой он не знал, но помнил, что все время ехал прямо, никуда не сворачивая. Сырой промозглый воздух со свистом летел навстречу. Его стал бить озноб. Он поднял стекло, но озноб не проходил. Это была дрожь нетерпения. Им овладела какая-то лихорадочная  поспешность. Все его мысли были теперь с той, которая сидела сейчас одна, наверняка не сумев заснуть, и ждала его, только его. Лишь он был тем единственным, кто был ей так нужен. И теперь он спешил скорей сказать ей спасительное для них обоих слово, которое, сам того не замечая, уже несколько раз произнес вслух.

    Впереди едва различимо замерцали огоньки города, но и они начали постепенно тускнеть, пока не исчезли вовсе. Туман все больше сгущался.  Казалось, машина вязнет в этих пепельно-серых клубах, но он, не сбавляя скорости, упрямо мчался вперед.

    Вздох облегчения вырвался из груди, когда он проехал первые городские постройки. Как по волшебству, целыми кварталами возникали они вдоль дороги, своими силуэтами и светом кое-где зажженных окон подтверждая, что его цель уже близка. Но внезапно возникшая из тумана огромная темная масса стремительно надвинулась на него, и в ночной тишине раздался оглушительный грохот, смешанный с резким скрежетом металла и раскатистым звоном разбитых стекол. Жгучая боль пронзила его лицо, голову, руки, и затем стало тихо и темно.

    Он был прав – она не спала. Она сидела на низкой тахте, поджав под себя ноги и тупо уставившись в одну точку. Чашка совсем остывшего кофе на журнальном столике рядом с нераскрытой книгой и незаконченным вязанием так и осталась нетронутой. Малейший шорох за дверью заставлял ее напряженно, мучительно прислушиваться, но затем тело ее вновь становилось обмякшим, а голова устало склонялась на согнутые колени. Она не знала, сколько прошло времени, просто понимала, что сидит так уже давно и что ожидание – это единственное, что занимает ее сейчас.

    Внезапно ей показалось, что рядом кто-то тяжело дышит. Она вздрогнула и боязливо посмотрела по сторонам. Как будто все было спокойно, но из едва освещенного угла комнаты, где стояло кресло, все отчетливее слышались какие-то звуки. Она поднялась с тахты и осторожно приблизилась к креслу, напряженно всматриваясь в сумеречную тьму. И тут глаза ее округлились от ужаса. На кресле, как снимок на фотобумаге, вдруг медленно стала проявляться фигура человека. Это был он! Его окровавленная голова вяло покоилась на засыпанных битым стеклом плечах. Он пытался что-то сказать, чуть заметно шевеля губами, из которых сочилась кровь. Она с рыданиями бросилась к нему.

    – Что? Что? – закричала она, не помня себя от страха. – Что с тобой?

    – Прости! – с невероятным усилием хрипло выдохнул он, наконец, – прости... – и вдруг вздрогнул, затих, а его тело, как бы тая, стало исчезать. Через несколько секунд кресло уже опустело.

    Не веря в истинность происходящего, она помотала головой, пытаясь избавиться от наваждения, но расплывшееся багровое пятно, смешанное с мелкими осколками стекла, с ужасающей реальностью алело на светлой обивке кресла.

    – Вот это авария! А все туман, будь он неладен! Наверное, это из-за него он не заметил стоящего рефрижератора. Здорово врезался в его зад. Кажется, молодой еще. Да где же он? Только что вот здесь, на сиденье лежал. В крови весь... Да-а. Похоже, мы с тобой здорово перебрали сегодня.

    – Правда, перебрали. А! Вот он! Я вижу его! Надо бы вызвать какой-нибудь дорожный патруль и скорую. Хотя, нет, скорую уже не надо...

– Черт, – прошептал на этот раз Димка и передернул плечами. – А по названию сроду не подумаешь, – пробормотал он и, порывшись в бумагах, выбрал следующий рассказ.

                                      «СИСТЕМА  КООРДИНАТ»

    В прихожей резко взвизгнул колокольчик. Борис вздрогнул и чертыхнулся – он никак не мог привыкнуть к этому звуку и, справедливо полагая, что звон сейчас может повториться, поспешил открыть дверь, мимоходом отметив про себя, что увлечение Вики антиквариатом доходит порой до абсурда.

    На пороге стояла раскрасневшаяся от мороза жена. В руках она держала огромный сверток, из надорванного угла которого торчал кусок старой позолоченной рамы. Вика была радостно возбуждена, глаза ее лихорадочно блестели, а шапочка совсем съехала на затылок и лишь каким-то чудом держалась на голове. Бережно прижимая к груди подозрительный сверток, она нетерпеливо прошла в прихожую. Борис сразу все понял.

    – Опять! – ахнул он.

    – Извини, что позвонила, но руки заняты, не смогла открыть дверь сама, – перебила его Вика, предупреждая возможное возмущение мужа по поводу своего приобретения. – Нет, ты только посмотри, какая прелесть! Настоящее венецианское! Еле дотащила, но никому не хотела доверить, боялась, что разобьют, – тараторила Вика, освобождая от бумаги и ткани старинное зеркало в массивной позолоченной раме. – Мы его повесим в спальне, а по бокам  старинные подсвечники. Ну что ты дуешься? Это я себе ко дню рожденья подарила. Вот в субботу придут гости, а я его уже повешу. Ты же сам сказал, чтобы я купила то, что мне захочется. И, кстати, это оказалось не так уж и дорого, – подсунула она еще один аргумент в пользу покупки. – Старушка одна продавала, а ее соседка со мной работает. Она меня к этой бабуле и отвела. Той срочно понадобились деньги, и мы с ней очень быстро сошлись в цене. И вот, пожалуйста, зеркало мое!

    Глядя на довольное лицо Вики, Борис снисходительно кивнул головой.

    – Что ж, остается только порадоваться вместе с тобой, хотя мне трудно понять любовь к такой рухляди в наше время.

    – А вот если бы это было зеркало, в которое смотрелась еще твоя прабабушка? – не сдавалась Вика.

    – Возможно, я и хранил бы его, как память, где-нибудь на чердаке или в кладовке. Но это не то зеркало.

    – Ладно, – засмеялась Вика, делая попытку остановить их обычную дискуссию, – пойдем ужинать.

    Вика вышла замуж за Бориса совсем девчонкой – ей только-только исполнилось восемнадцать. Борис был намного старше, но, похоже, ухитрился влюбиться, как мальчишка. Сейчас-то им все завидовали, а тогда, семь лет назад, злые языки долго перемалывали историю их брака. Ну как же, невзрачная белобрысая девчонка, правда, с папашей в хорошем кресле, смогла очаровать и даже женить на себе умного, красивого, заботливого и далеко уже не зеленого экономиста. И ничего что бедного. Однако казалось, что брак на Бориса повлиял очень благотворно. Он смог организовать собственный бизнес, дела его пошли в гору, и уже через четыре года они с Викой жили в просторной и удобной новой квартире. А позже даже смогли купить себе милый и уютный загородный домик, который между собой называли просто дачей.

    Вика стала хорошей хозяйкой, умелой и гостеприимной, но не пожелала запираться дома и потому работала. А поскольку они с Борисом решили не спешить обзаводиться детьми, Вика успела еще и высшее образование получить.

    Борис одобрял все ее действия и замыслы. И вообще был очень внимателен к жене. Он дарил ей цветы и подарки, как в пору своей влюбленности, и, несмотря ни на что, все же потакал ее, как она выражалась, маленьким прихотям, таким, как эта страсть к старинным безделушкам.

    Вика ждала гостей в конце рабочей недели и очень тщательно готовилась к этому дню. На праздничном столе в настоящих старинных бронзовых подсвечниках горели свечи, и язычки их пламени многократно отражались в серебряных кубках и кузнецовском фарфоре, призванных вызывать благоговейный трепет у особых почитателей старины: Вика отличалась от прочих коллекционеров антиквариата тем, что считала, что вещи, даже такие ценные и старинные, должны по возможности продолжать служить людям. Потому и начищенный до невероятного блеска огромный медный граммофон тоже вносил свою лепту, хрипловато мурча какой-то старинный романс. А в прихожей над дверью неустанно звенел колокольчик – одна из самых любимых вещиц Вики.

    Гости не заставили себя ждать, и специально поставленный у входа в гостиную инкрустированный столик вскоре был завален букетами, просто цветами, большими и маленькими свертками и более всего конвертами, поскольку приглашены были только близкие люди, несомненно, знающие о страстном увлечении Вики. Они считали вполне приемлемым, если она сама выберет себе подарок, по своему вкусу. Но кто больше всех удивил именинницу, так это Карина, подруга детства, которая торжественно и очень бережно вручила ей старинные настенные часы, свое наследство от деда. Часы исправно шли, отмечая каждый час мелодичным боем. Циферблат их, правда, слегка пожелтевший неравномерными муаровыми разводами, был сделан в виде солнца, а вместо цифр блестели узкие бронзовые пластинки, изображавшие солнечные лучи.

    С горящими от восторга глазами Вика расцеловала Карину.

    – Ты даже не представляешь себе, – дрожа от возбуждения, зашептала ей на ухо Вика, – какой подарок ты мне сделала. Это ведь именно то, что мне было нужно. У меня для этих часов даже место есть. Пойдем, я тебе сейчас покажу.

    Поискав глазами Бориса, она жестами объяснила, чтобы он распорядился поставить цветы в вазы, и что она скоро придет. Затем увлекла Карину за собой.

    Вот так у них всегда и было. С неприметной внешностью, но подвижная и житейски рассудительная Вика каким-то непостижимым образом верховодила в довольно крепком дружеском союзе с необычайно красивой, но несколько томной и инертной Кариной. Было видно, что их обеих это устраивает. Более того, возможно, именно на таком полном взаимном дополнении и держалась их дружба так долго. Конечно, теперь, когда они достаточно повзрослели, отношения их тоже изменились. Они не были лучше или хуже, они просто стали другими, как и сами подруги. А что касается той области дружбы, которая характерна именно для девичьего общения, то, конечно, не стало уже тех смешков над мальчишками и ужимок перед ними, как в детстве. И тех ахов и охов вроде «А он что тебе сказал?», «А ты что ему ответила?», «А он что сделал?» и прочего в том же духе, как в ранней юности. Но даже, напротив, когда у Карины почти год назад родилась маленькая прелестная девчушка, Вика так и не узнала, кто отец ребенка. А поскольку Карина сама об этом не захотела говорить, Вика не посмела ее расспрашивать. Может, еще и поэтому их дружба была так крепка до сих пор.

    Толкнув дверь спальни, Вика ввела Карину в комнату.

    Половину спальни занимала большая, сделанная под старину, кровать с витиеватыми стойками и высоким балдахином. На противоположной стене, отражая это великолепие, между двумя старинными настенными канделябрами царствовало венецианское зеркало в массивной золоченой раме. Живописно собранные в глубокие складки ночные шторы из той же ткани, что и балдахин, и множество декоративных подушек создавали таинственный полумрак и особое настроение.

    – Будуар, – выдохнула Карина. – Великолепно...

    – Подожди, я сейчас, – Вика метнулась к изголовью кровати и сняла с крючка небольшой пейзаж в золотистых тонах. – А теперь смотри, – и она осторожно повесила на освободившееся место часы. – Вот теперь полная гармония, – Вика отошла на несколько шагов в сторону и, по-детски прижав руки к груди, довольно улыбнулась.

    Карина тоже с тихой улыбкой молча смотрела на нее.

    – Ой, ну как же мне нравится! – воскликнула Вика. – Спасибо тебе! Это мой самый счастливый день рождения.

    Утром Вика проснулась поздно. Слепящее январское солнце уже пробивалось в спальню сквозь щели в ночных шторах. Из кухни раздавался звон посуды – видимо, завтракал Борис. Вика, позевывая, подошла к зеркалу и посмотрела на отражающиеся в нем часы.

    «Половина второго? Да не может быть!» – подумала она и оглянулась. Часы показывали десять тридцать. «Ну да, цифр-то нет на этом циферблате! Здесь же лучики, вот я сразу и не сообразила. Конечно, в зеркале будет отражаться половина второго».

    Вика снова посмотрела на отражение часов, потом перевела взгляд на свое лицо, но себя не увидела. В зеркале отражался только спящий Борис, а под ним часы, на которых была половина второго. Вика опять оглянулась: половина одиннадцатого, смятая постель пуста. «Ну, все, схожу с ума», – испугалась она.

    Какие-то секунды Вика постояла перед зеркалом, разглядывая спящего мужа, не в силах понять, что же происходит. Когда же совершенно неожиданно для себя вместо спящего Бориса она вдруг увидела в зеркале свое растерянное и испуганное лицо, ей стало еще страшнее.

    – Ой, мамочка, что это со мной? – шепотом произнесла она и медленно опустилась на край кровати, не отрывая от зеркала напряженного взгляда. Пока ничего необычного не происходило, и это помогло ей немного успокоиться.

    «Может, Бориса позвать? – думала она, слегка нахмурив брови. – Да нет, тогда сразу начнется: вот тебе твоя рухлядь, уже на мозги стало действовать. Нет, лучше ничего не говорить».

    Бой часов прервал ее размышления. Она вздрогнула и оглянулась. Уже одиннадцать. А в зеркале? Так и есть – час. Значит, в зеркале часы идут как бы в обратную сторону. А что под часами?

    Она опустила взгляд ниже и увидела, как Борис подошел к постели и лег.

«Так ведь он вчера в час ночи ложился! Вот оно что! Зеркало отражает прошлое, причем, момент, который отмечен на этих часах»

Вика встала так, чтобы часы в зеркале не отражались, и поднесла к волшебной поверхности руку. Она увидела свои узкие пальцы, обручальное кольцо, длинные накрашенные ногти.

    «Вот здорово! Значит, все это работает как система „зеркало-часы“. Или „часы-зеркало“? Да все равно, какая разница, главное, что работает!»

    Следующий взгляд в зеркало ничего не дал. Часы отражались, но ничего необычного не было. Все снова пропало.

    «Так, – уже спокойно размышляла Вика, – осталось понять совсем чуть-чуть.  Ну уж теперь я не пропущу этот момент.»

    И она с решимостью уставилась в зеркало. Ждать пришлось полчаса. Когда на отражении циферблата установилась половина первого, Вика увидела, как с началом боя часов картина в зеркале сменилась – смятая разобранная постель вдруг оказалась застеленной. «Да-да-да, в это время в спальне еще никого не было», – лихорадочно соображала она, но взгляд не отрывала. Через минуту все изменилось.

    «Здорово! – с восхищением думала Вика. –  Вот теперь я все поняла. Значит, так: увидеть можно только то, что отражается ровно в какой-то час или в половине какого-то часа. Видно все прекрасно и не так, как если бы кинопленку крутили в обратную сторону, а все вполне натурально, но вот держится это всего минуту. Ладно, надо еще немного посмотреть».

    Но теперь Вика уже не ждала полчаса. Она намеренно ничего не стала трогать в спальне, а вышла на кухню. Борис уже ушел. Все было вымыто и убрано после вчерашнего праздника.

«Какой же он заботливый. Повезло мне все-таки с мужем», – с блаженной улыбкой подумала Вика. Она сделала себе кофе и снова направилась в спальню.

   Через несколько минут часы пробили полдень. В зеркале это должна была быть полночь. Наверное, так и было, но в отражении кроме смятой постели Вика так ничего и не увидела.

    «Ну что ж, – с удовлетворением подумала она, -все ясно. Когда обе стрелки вместе, я увижу только настоящее. Теперь можно убирать постель, я уже все поняла окончательно. А интересно, заметит ли Борис?»

    Но Борис ничего не заметил. Он спокойно одевался и причесывался перед этим зеркалом, не обращая внимания на пытливые взгляды жены, и она решила ничего ему  не говорить. Сама же частенько забавлялась, заглядывая в прошлое.

    Летом они жили на даче.  Жила, конечно, в основном Вика, так как Борису было бы слишком трудно ежедневно далеко за полночь ехать за город переночевать, а рано утром снова мчаться на работу. Он бывал на даче лишь в выходные. Вика же, взяв на все лето отпуск, только пару раз в месяц ездила в город по сугубо женским делам вроде посещения парикмахерской, салона или покупки всяких дамских мелочей, без которых совершенно невозможно жить даже на даче.

    Наступившие внезапно, посреди августовской жары, холодные дни с унылым, почти осенним дождиком вынудили Вику совершить внеплановую поездку – ее любимый теплый свитер и подходящая к погоде обувь оставались в городской квартире.

    «Вот Борис обрадуется. Я, пожалуй, останусь с ним на пару дней», – решила Вика, собирая заодно нуждающееся в стирке белье.

    Квартира была пуста, значит, Борис сегодня уехал рано. Вика машинально отметила про себя, что все было убрано, посуда на кухне вымыта. Она любила чистоту и порядок, и в этом они с мужем были, к счастью, похожи. Вика выпила горячего кофе, полистала свежий журнал и, вымыв за собой чашку, прошла в спальню.

    Постель тоже была аккуратно застелена. В вазе стояли цветы. Вика улыбнулась. «А Борис, наверное, все-таки ждал меня сегодня. Он всегда покупал для меня цветы», – подумала она, доставая из шкафа пушистый свитер.

    В это время часы прозвонили свою нехитрую мелодию. Вика оглянулась и посмотрела на бронзовое солнышко. Девять часов утра. По привычке она заглянула в зеркало и остолбенела...

    Часы показывали три часа ночи. В спальне горел ночник. На тумбочке в вазе стояли цветы. А на постели под часами из-под обнаженной спины Бориса виднелось смуглое плечо Карины и ее прекрасное лицо с закрытыми глазами и закушенной в страсти нижней губой. Ее пышные темные волосы в беспорядке разметались по подушке.

    Вика закрыла лицо руками. Она не помнила, сколько так простояла, стараясь ни о чем не думать и ничего не чувствовать, но в памяти ее все время всплывало прелестное личико девчушки – дочки Карины. Теперь стало понятно, кого напоминали ей эти черты.

    Когда часы пробили снова, Вика не смогла удержаться, чтобы не взглянуть в зеркало, в котором на этот раз во весь рост отражалась обнаженная Карина с победной улыбкой на красивых губах, а перед ней на коленях Борис, обхвативший ее ноги руками. Дрожа от ярости, Вика сорвала со стены часы и швырнула их в зеркало. Сотни мелких осколков разлетелись по комнате. Рухнув на подушку, Вика громко, по-бабьи, завыла.

«Нет, – подумал Димка, – по названию трудно угадать, о чем там написано»

Подложив под голову побольше подушек, он прилег на диван и стал читать все рассказы подряд, не выбирая.

                                             «МАТЬ  И  СЫН»

    Он остался один. Жестокий жаркий бой разметал по полю всех его товарищей. Их истерзанные тела обмякшие и безжизненные, пугали своей неподвижностью и уже вечным молчанием. А враг все не унимался.

    Молоденький белокурый солдат дрался яростно и неистово. Когда же была брошена последняя граната, и вышел последний патрон, он с быстротой развернувшейся пружины бросился на стрелявшего в него в упор врага. Уже раненый, собрав всю свою волю, стараясь не потерять сознания, он не разжимал рук, пока последние силы не покинули его.

    А в далеком сибирском селе, утонувшем в зеленом кедровнике, в старой бревенчатой избе глухой темной ночью на чисто выскобленном полу перед темными ликами святых, едва проглядывавшими под мерцающим светом лампадки, стояла на коленях маленькая седая женщина и усердно била поклоны, творя свою вечернюю молитву. Смиренно шептала она что-то, просяще заглядывая в глубокие мудрые глаза, беспрестанно крестясь и утирая тихие слезы.

    Закончив свое действие, она устало поднялась с колен и, кряхтя и охая, стала укладываться, по привычке разговаривая сама с собой.

    – Ох, что-то на сердце у меня тяжело сегодня. Видно, чует оно недоброе. Не смогу уснуть, наверное. Ноги-то как ломит, еле хожу. Знать, немного уж осталось. Только бы Алешеньку дождаться, повидать напоследок, а там уж и помереть можно.

    Она загасила лампу и, продолжая вздыхать, прилегла на широкую скрипучую кровать. Через несколько минут ее охватил чуткий, беспокойный сон.

    И снилась ей ее молодость, красивый и сильный муж, их дети, живые, здоровые и, наконец, младшенький и самый любимый Алешенька. Он бежал босиком по залитому солнцем лугу, приминая сочную изумрудную траву, и протягивал к ней худые загорелые ручонки. А она, тогда еще здоровая и крепкая, легко подхватила сынишку на руки и подбросила его вверх. Его детское тельце поднялось высоко в воздух, закрыв собой ослепительный свет, и вдруг все стало темно. Повеяло холодом и сыростью.

    В жутком недоумении оглядывалась она вокруг, пытаясь найти своего сыночка, но вместо цветущего луга увидела искореженную жестокой битвой землю. Тут и там вперемешку с вывернутой пожухлой травой, грязью и обгоревшим металлом лежали неподвижные тела погибших. Ей стало холодно и страшно, но она уверенно пошла к видневшемуся невдалеке пригорку со сломанной березкой, продолжая искать сына. Грязь мерзкой кровавой жижей хлюпала и растекалась под ее босыми ногами.

    Пройдя еще несколько шагов, она увидела белокурую голову Алеши и поспешно направилась туда.

    Он лежал у ее ног безмолвный и застывший, вцепившись посиневшими пальцами в горло врага. Равнодушный ветер трепал его пшеничные кудри.

    – Алешенька, – застонала мать и опустилась возле него. Она осторожно отвела его руки от мертвеца и развернула сына на спину. Бледное лицо его было безжизненным и отрешенным, на груди растеклось огромное бурое пятно.

    При виде этого еще совсем недавно горячего молодого живого тела  растерзанным и затихшим, у матери невольно вырвался громкий крик боли и отчаянья. Широкой волной пронесся он над этим бранным полем, над стоявшим невдалеке уснувшим лесом, вспугнув спящих птиц, и устремился, затухая, к темному горизонту...

    Последнее, что он помнил – это закатившиеся глаза врага и его предсмертный хрип. Затем перед его взором поплыли цветные круги, уплывающие куда-то в черноту.

    Очнулся он от страшного крика, пролетевшего над ним. Он медленно поднял будто налитые свинцом тяжелые веки.

    – Мама, – прошептал он, с трудом разлепляя спекшиеся губы. Усилием воли пытаясь удержать взгляд на молодом, памятном из далекого детства лице матери, сын слабо улыбнулся. – Ты мне снишься? – еле слышно спросил он.

    Облегченно вздохнув, мать прижала сына к груди, нежно поглаживая и тихонько раскачивая: так она делала когда-то в его младенчестве.

    – Мама, где мы? – спросил он, почувствовав под собой сырую землю.

    – Сыночек, Алешенька, вставай, я помогу тебе. Нельзя здесь оставаться, – засуетилась мать. Она бережно подложила под отяжелевшее тело сына руки и подняла его. – Я понесу тебя, обхвати меня за шею.

    – Мама, не надо, мамочка. Тебе тяжело, я сам.

    – Молчи, сынок, мы скоро выберемся отсюда, ты только ничего не говори. Ты должен жить. Один ты у меня остался, все твои братья полегли. Кто закроет мои глаза, если я и тебя потеряю? Ты пока спи, не тревожься, – уговаривала она его, как маленького, а сама все шла и шла, ни на минуту не останавливаясь, твердо ступая босыми ногами по изрытой битвой земле. Она не чувствовала ни камней, ни острых осколков, ни холодного ветра, ни тяжести слабеющего тела.

    Когда мать вышла на дорогу, тьма ночи уже принимала тусклый серый оттенок. Впереди показалась небольшая деревушка. Приблизившись к ней, она заметила кумачовый флаг над единственным двухэтажным зданием. Во дворе третьего от края деревни дома стояло несколько повозок и машин с санитарным крестом.

    Подойдя к хате, мать бережно опустила сына на крыльцо, поцеловала его в горячий лоб и громко постучала в окно...

    В окно громко постучали, а затем с треском распахнулась скрипучая дверь.  Розовощекая Варюха – деревенский пастух – заглянула в избу.

    – Матвеевна, ты что-то сегодня разоспалась. Айда коров выгонять.

    Крепкие ступни молодки дробно простучали по половицам.

    – Ты не захворала ли, Матвеевна? – участливо спросила Варюха с трудом отходящую ото сна соседку. – Давай встать-то помогу, – засуетилась она, бережно поддерживая ее, – вот так, не спеши, помаленьку.

    Откинув лоскутное одеяло, Варюха вдруг удивленно ахнула.

    – Да что это с тобой? Гляди, как постель-то грязью вывозила. Да рыжей какой-то. И где только нашла такую? – продолжала приговаривать Варюха, провожая

изумленным взглядом медленно переступающие по чисто выскобленному полу облепленные засохшей грязью ноги соседки.

                                  «ЗАМАНЧИВОЕ  ПРЕДЛОЖЕНИЕ»

    Ясным летним утром под тенью могучих деревьев старого городского сквера на скамейке сидела одинокая старушка. Немногочисленные завсегдатаи этого тихого зеленого уголка – бабушки с внуками и молодые мамаши с детьми – часто видели ее здесь. Она всегда была одета в темно-синее платье в белый горошек с белым воротничком, а голову ее украшала старомодная  черная соломенная шляпка. Лицо старушки носило следы былой красоты, поредевшие седые волосы были уложены на затылке аккуратным пучком. Она всегда приходила одна, подолгу сидела, погруженная в свои мысли и почти не обращала внимания на то, что происходило вокруг. Но к ней обычно никто не подходил.

    Старушка задумчиво смотрела на резвящуюся у фонтана парочку, когда рядом с ней вдруг раздался вкрадчивый мужской голос.

    – Вспоминаете свою молодость, Василиса Федоровна?

    Она вздрогнула и посмотрела на заговорившего с ней человека. Это был незнакомый мужчина неопределенного возраста с черными, мелко вьющимися волосами, большими залысинами и высоким лбом. Темные глубокие глаза его смотрели пристальным колючим взглядом. Тонкие губы, нос с горбинкой и острая бородка придавали лицу довольно хищное выражение.

    – Откуда вы меня знаете? – удивилась старушка.

    – Не пугайтесь так, все очень просто. Мы когда-то жили в одном доме, еще до войны. Вы меня, конечно, не помните, я тогда  был совсем маленьким, а вот вас знали все – самую красивую девушку в нашем дворе.

    – Ну-у, это было так давно. Теперь мне даже кажется, что это было не со мной.

    – Не скажите, наверное, трудно забыть такую толпу поклонников, которая каждый вечер поджидала вас?

    Легкая улыбка тронула губы старушки.

    – Это правда, много у меня тогда женихов было, да вот любила я одного только Васеньку.

    – Счастливец! Повезло, значит, ему.

    – Да, мы поженились. Но это было за год до войны. Недолго мы были вместе.  Правду говорят: не родись красивой, а родись счастливой.

    – Неужели беда случилась?

    Польщенная чужим вниманием старушка горестно закивала:

    – Как ушел мой Васенька на фронт, так и не вернулся больше. Похоронную получила в мае, перед самым Днем Победы. Вот и живу с тех пор одна. Так и не смогла его забыть. А все эта война... Отняла его у меня. А как мы с ним могли бы быть счастливы, как бы дружно жили! Много я отдала бы за то, чтобы вернуть наше золотое время, чтобы снова увидеть его живым, – на глазах старушки показались слезы. Она тихонько шмыгнула носом и достала из кармана платочек. – Ах, разговорилась я, вы уж извините. Живу одиноко, а так хочется иногда с кем-нибудь поделиться.

    – Ну что вы, я вас понимаю. Однако, война войной, но никому не дано знать  свою судьбу. Трудно сказать, как сложилась бы ваша жизнь с мужем. Может, вы еще не раз пожалели бы, что он вернулся.

    – Нет, нет, что вы такое говорите, – вскинулась старушка, – никогда, ни за что! Вы так думаете потому, что совсем не знали моего Васеньку. Он так любил меня!

    – А хотели бы вы прожить снова свою жизнь, но уже с Васенькой? Допустим, вы дождались его с войны живым.

    – О, конечно, но ведь это невозможно.

    – Это как сказать, – испытующе глядя на нее, проговорил незнакомец. – Правда, есть одно условие.

    – Какое такое условие? Кто вы? – испуганно забормотала старушка, отодвигаясь на самый край скамейки.

    – Я, кажется, напугал вас? Извините, я не хотел. Вы слышали когда-нибудь о гипнозе?

    Старушка недоверчиво кивнула, но снова пододвинулась поближе.

    – Ну вот, считайте, что это обыкновенный гипноз. А условие простое: если вы хоть раз пожалеете о его возвращении, вы потеряете все. Вы понимаете? Даже жизнь.

    – Да, да, зачем мне такая жизнь? Знаете ли вы, что такой полное одиночество? – старушка придвинулась совсем близко. – Я согласна, согласна. Начинайте! Что от меня требуется? – горячо заговорила она.

    – Хорошо ли вы помните своего мужа?

    – Он всегда в моей памяти как живой. Я его ясно представляю таким, каким провожала на войну.

    – Тогда закройте глаза, расслабьтесь, – властным голосом приказал незнакомец. – Вы видите своего мужа среди других отъезжающих на фронт...

    ...Василиса всхлипывала, уткнувшись мокрым распухшим носом в шею мужа. Перрон был полон плачущих женщин и детей. Отправляющиеся на фронт бойцы старались крепиться, но в глазах многих стояли слезы. Прощальный гудок паровоза – и потянулись дни, месяцы, годы ожидания, годы скупых солдатских писем, изнурительной многочасовой работы на заводе, голодные дни и холодные ночи. И, наконец, радость. Огромная, безмерная. Победа!