Стихотворения и поэмы
Текст книги "Стихотворения и поэмы"
Автор книги: Гафур Гулям
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
Ударник колхоза «Байналмилал» Андижанского района, комсомолец Шадман, решив жениться, написал товарищам, спрашивая, каким должно быть супружество. Вступая в колхоз, Шадман был батраком, с одним лишь кетменем да старым халатом.
(Из газеты)
Да, свадьба, что ни говори, большой и редкий
праздник.
На новый, незнакомый путь вступает человек.
Любовь сплетает два цветка благоуханных
разных,
два юных чистых существа сближаются навек.
Два жарких сердца бьются в лад, горят
неугасимо,
за счастьем нежности летят, как перышко легки.
Из ясных девичьих зрачков, заранее любимы,
в зарю грядущую глядят дочурки и сынки.
Шадман, дружок, и я, как ты, был женихом
когда-то,
сияньем глаз, сетями кос и я был взят в полон.
Как у тебя, моя душа была в те дни крылата
и учащенно бился пульс, желаньем опален.
Всё было схожим. Жизнь текла стремительным
потоком.
Как ты, я бредил по ночам, слова любви шепча.
Томясь, как ты, мечтал о ней, прекрасной,
черноокой,
но догорела до конца мечты моей свеча.
Теперь то время для меня лишь в памяти
осталось.
Вернуться в юность не дано покуда никому.
На сердце старое мое легла годов усталость.
Горячей страсти сладкий груз уж не поднять ему.
Я не грущу. Всему свой срок. Дел у меня
без счета:
помочь товарищам, друзьям, работать вновь
и вновь…
Вот, например, сейчас моя насущная забота
сложить поэму про твою счастливую любовь.
Давно ли был ты батраком?.. Вчера —
бесправье, голод.
Чуть притомился – по плечам со свистом хлещет
плеть.
Сегодня в коллективе ты, удачливый, веселый.
Как мимо этого пройти? Как это не воспеть?
Твоя невеста, говорят, работает на славу,
чуть свет ласкает ветерок волну ее кудрей.
Ударный труд в краю родном дал ей почет
по праву,
дал гордый блеск ее очам, дал радость жизни ей.
Еще слыхал я, что заря ее целует нежно,
когда она выходит в сад по утренней росе;
что руки быстрые ее, как лебедь, белоснежны,
что тал склоняется пред ней, дивясь ее красе.
Что звонок голос у нее, что даль и ширь степная
благоговейно внемлют ей, когда она поет.
Что изумрудная листва, от ветра убегая,
уроки верности берет у верности ее.
Слыхал, что в сердце у нее – пылающее солнце,
и потому она всегда светла и горяча;
что как-то месяц молодой к ней заглянул
в оконце
и после клялся ей в любви на лезвии луча.
Ей тушь и пудра не нужны, ей не нужна помада.
Она проста и весела, красавица полей.
Ее косметика – цветник и яркий бархат сада,
ее рубины – россыпь звезд, а зеркало – ручей.
Слыхал я также, что она на сборе урожая,
проворно меж рядков скользя, чуть-чуть сгибая
стан,
всех соревнующихся с ней легко опережая,
за сотню килограммов в день приносит на хирман.
Еще мне довелось узнать, что многие джигиты
о ней мечтали день и ночь, вздыхали, не таясь.
Но верный путь к ее любви был лишь тебе
открытым,
лишь для тебя в ее очах заря любви зажглась.
Ну что ж, кому же, как не вам, быть неразлучно
вместе?
Вы в чистом небе две звезды, вы в поле два
цветка.
Лишь для тебя теперь звучат ее девичьи песни,
лишь для нее – твоей любви горячая рука.
Как родинка, ее красу дополнило уменье
любую книгу прочитать и всё усвоить в ней.
А как чудесно шьет она, ну прямо загляденье.
Всё гладко, всё к лицу, а швы – не отыскать
ровней!
Отрадно поглядеть на вас, когда стоите рядом.
Могучий, точно карагач, ты ей вполне под стать.
Полей колхоза не объять и не окинуть взглядом,
а ты на тракторе своем их все успел вспахать!
У нас дороги широки, возможности безбрежны.
На сущность мира смотришь ты не темным
простаком,
не мутным взглядом дурачка, дремучего
невежды, —
обвязан твой широкий лоб познания платком.
Но слушай, всё имеет срок. Не бесконечна сила.
Я часто вижу одного седого старика.
Ему за восемьдесят лет, в глазах его застыла
давящая, как ночь без звезд, жестокая тоска.
«Отец, – сказал однажды я, – когда б я вас
ни встретил,
вы будто что-то на земле пытаетесь найти».
Он поднял блеклые глаза, невесело ответил:
«Здесь жизнь моя прошла, сынок, по этому пути.
Здесь жемчуг юности моей я разбросал беспечно,
рубины молодости здесь исчезли без следа.
Тогда не знал, что зоркий взгляд дается
не навечно.
Что есть у бодрости предел, не понимал тогда.
Знал кое-что, но мало знал. Всё думал:
наверстаю!
А что теперь? Почти слепой, беспомощный
старик.
Ах, если б возвратить назад годов минувших
стаю:
весь мир бы досыта познал, все тайны бы
постиг!..»
Да, книга мира велика, в ней каждая страница —
сокровищница многих тайн, в ней важен каждый
знак.
Того, кто не читал ее, все будут сторониться,
не нужен людям будет он, как стершийся пятак.
Сейчас идущим впереди нужны большие знанья.
Ты знаешь грамоту, Шадман, но это мало, друг.
Чтоб строить прочно, нужно знать законы
созиданья,
знать все ремесла на земле и сущность всех наук.
Учись, Шадман, всю жизнь учись. Пускай в очах
подруги
не гаснет никогда любовь, прекрасна и светла.
За всё, чего достигнешь ты в работе и в науке,
пускай повсюду о тебе разносится хвала.
Давай припомним прошлых лет минувшее
ненастье:
прислужник в байском доме ты, черна судьба
твоя.
Ни крошки ласки и любви, ни капельки участья…
Разбитой чашки черепок на свалке бытия!..
«Готов», «извольте» – слов иных ты говорить
не вправе.
Дрожащий голос, робкий взгляд… Затравленный,
худой,
ты будто сорванный листок, желтеющий
в канаве…
Легко и просто помыкать безродным сиротой!
Коровник чистишь, двор метешь, ведешь на выгон
стадо…
Хозяйке нравится каймак, хозяину – творог.
А ты?.. Ты разве человек? Тебе немного надо.
Сухая корка и вода. Поужинал и лег.
Ночь. Тихо шелестит листва. Везде покой и дрема.
Спят на насесте петухи, спит шавка в конуре,
спит карагач на берегу большого водоема.
Храпит хозяйка на супе, подобная горе.
Всем отдых, всем. И лишь к тебе не прибывают
силы.
Ты знаешь, понял: боль твоя не тронет никого.
Глазами, мокрыми от слез, беспомощный, унылый,
читаешь скорбную тетрадь сиротства твоего.
«Ох, солнце, солнце, почему лучей своих отраду
ты щедро даришь тем, кто сыт, кто счастлив
и богат.
А бедным – только жгучий зной без тени,
без пощады…
Скажи мне, солнце: почему кто слаб – тот
виноват?
И почему…» Да, много раз, не находя ответа,
с тоской, с мольбой в ночной тиши шептал ты:
«Почему?»
Тебя не грел приход весны, не радовало лето,
как наказанье ты встречал студеную зиму.
Те ночи минули, мой друг. Те беды, те ненастья
зачеркнуты. Уже ничто их не вернет назад.
Утратил власть твой грозный бай, открылись
двери счастья;
где прежде были сорняки, теперь – цветущий сад.
А помнишь, как пришел в колхоз? Давно ли было
это?..
В истрепанном халате, бос, тощ, одинок, несмел.
Едва стоял, дрожал, как лист от дуновенья
ветра…
Имущество? Тупой кетмень – вот всё, что ты
имел.
Но, встреченный как друг и брат советским
коллективом,
в колхозе ты воспрял душой, поправился, окреп.
Печальным, неказистым был – стал бодрым
и красивым,
отменным трактористом стал: не даром ешь свой
хлеб.
Ты понял: баи и купцы, имамы и ишаны —
твои и класса твоего заклятые враги.
Ты понял: если на земле не хочешь быть
бурьяном —
не уклоняйся от борьбы, свободу береги.
Ты написал друзьям письмо, ты ждешь от них
ответа,
как нужно свадьбу провести, как по-советски
жить?
Друзья напишут. Но позволь и мне чуть-чуть
об этом,
без назиданья, просто так с тобой поговорить.
Что важно в свадьбе – в торжестве начала
новой жизни?
Что весело гостям, что плов на славу удался?
Что богатейшим в кишлаке твой пир счастливый
признан
и долго будет вспоминать о нем округа вся?..
Что – свадьба?.. Прозвучит сурнай, слух
и сердца лаская,
протяжно, тонко выводя мелодию «Гульяр»,
сложнейших, быстрых ритмов дробь на бубнах
рассыпая,
веселые певцы споют веселое «Яр-яр».
Кольцо с рубиновым глазком на пальчике невесты.
Листочки клевера блестят, омытые росой…
Томится молодая кровь, ей в жилах стало тесно.
Как сладок первый поцелуй – огонь во мгле
ночной!..
Что – свадьба? Наступает час, когда парчовый
полог
от взоров спрячет молодых, как в гнездышке
горлят…
Каков он будет, их союз? Короток или долог?
Как знать! Сердец не разгадать, когда глаза
горят.
Но не для нас то, что пришло от жирных
богатеев, —
порядки их, законы их, как нечисть, смоем с рук.
Недобрый, обветшалый мир разрушив и развеяв,
мы по-иному будем жить и праздновать, мой друг.
Нет, мы не против торжества, и бубнов,
и сурная!
И в наших жилах не вода, и наша кровь жарка.
Но нам нужна иная жизнь, семья нужна иная,
где все шаги – плечо к плечу, всегда – в руке
рука.
Что проповедуют они, какого жаждут быта?
«От одинокого коня не заклубится пыль»,
«Под шапкою не разглядеть, что голова
пробита», —
Вот сущность их!
Снаружи – лоск, внутри – разврат и гниль…
На окнах – розы, а котел сто лет не мыт,
не чищен.
При неудачах – дикий вой, царапанье лица.
Всё – для наживы, всё – себе, с рожденья
до кладбища.
Кого из нас прельстит уклад такого образца?..
Теперь послушай, что еще тебе хочу сказать я.
Лишь в дружбе с коллективом жизнь полна
и хороша.
А только личное – крючок, оторванный
от платья.
Что толку в нем, таком крючке. Не стоит
ни гроша.
Что – свадьба? Первый шаг семьи. Два члена
коллектива
соединяются навек для дружбы, для труда,
для созидающей любви, свободной и счастливой,
где ясного доверья луч не гаснет никогда.
Мы смотрим так: муж и жена – два
полноправных друга.
Никто не властвует, никто не раб, не падишах.
Теперь не счесть таких семей – от севера до юга.
Одна у них большая цель, одна у них душа.
Вот, например, есть у меня приятель
в Гиждуване.
Женат, счастлив. Ударник он, ударница жена.
В колхозе н а поле он с ней вступил
в соревнованье,
и это не в ущерб семье, когда семья дружна.
На первый взгляд, ну что тут есть? Сюжетик
для заметки.
Но в ней большой, чудесный смысл, в ней нового
росток.
Мужают, множатся у нас герои пятилетки,
богат духовной красотой советский наш Восток.
Что ждет тебя, мой друг Шадман, уже сейчас
я знаю.
Я вижу ясным, как заря, твой путь – твою
судьбу.
О судьбах солнечных таких настойчиво мечтая,
шли революции бойцы на смертную борьбу.
Я вижу счастье двух сердец, я вижу ваше завтра,
когда вы встанете чуть свет, волнуясь, и когда,
друг другом радостно гордясь, войдете в двери
загса,
войдете в двери долгих лет отрады и труда.
Вот ваши подписи легли на белую страницу.
Она, Шадман, для вас окно в большой, чудесный
мир…
Я трижды славлю новый строй, что дал нам
возродиться,
дал нам права и сделал нас свободными людьми.
1934
Перевод В.Липко
ДВА АКТА1
Едва Хайдар-чокки
рассказ начнет о прошлом,
из глаз бежит слеза,
взлетает к небу вздох.
Как будто он опять
придавлен тяжкой ношей…
Как стар он, наш Хайдар!
Как стан его иссох!
Седую бороду
сожмет рукой сухою,
воспоминания
сзывая в тесный круг.
Он трогает кобыз сердец,
и повесть
течет, мудра, проста.
Ее послушай, друг:
«Подобен морю мир,
а голова людская
подобна валуну
на берегу морском.
Шумит волна, валун тот обтекая,
бежит вода, а камень, изнывая
от жажды, сух,
как горя горький ком.
В те годы я имел
лишь черствую лепешку.
Крутые жернова
попреков и обид
давили грудь мою.
Захлебываясь кровью,
подобен был я
пойманному
соловью.
Тот золотистый луг
на берегу зеленом —
в нем жизнь моя
и молодость моя.
Там солнце спину жгло,
мороз там жег лицо нам,
водой нас обделяла там
скупая Сырдарья.
Коль крепки у тебя
и бодры ноги,
поднимемся на холм,
к тому вон рубежу.
Я с этого холма,
что было в прошлом,
тебе как на ладони
покажу.
То поле видишь? Там
я испол у лет сорок
работал, как верблюд,
ютился в шалаше,
мечтал хоть день быть сытым,
ждал удачи,
а счастье всё не шло,
застыло на меже.
Смотри – вон хауз там,
а вон супа под тенью
разросшегося вширь
карагача.
Был то приют
отчаянья и горя,
на той супе
свила гнездо печаль.
Здесь дом стоял,
построенный на диво.
Раскинут сад —
не сад, а сущий рай.
В нем яблони цвели,
урюк и сливы.
Плодами разными богат
родимый край.
Да не богат он был
счастливой долей
для тех, кто беден и кто смелым
слыл.
Сосед Акбар-амин,
богач известный,
владельцем сада
и арыка был.
Для нас земля жестка,
а небеса жестоки, —
к амину, что ни день,
за помощью идем,
чтоб голод утолить —
щепотку чаю
и горсть муки
под урожай берем.
На черном небе доли человечьей
не видно было ни одной звезды.
Тогда,
отчаявшись смягчить амина,
решили в город обратиться мы.
Ты видишь хауз тот
и ту супу под тенью
карагача
и розовых кустов?
Знай, то гнездо
отчаянья и горя,
там вывела беда
своих птенцов.
Был день весны.
Рассвет росист и мягок.
На листьях влажных
бисер чистых слез.
„Собраться у супы!“ —
велел безусый,
что в осень за амином
счеты нес.
Покорно собрались.
Покрыта
была супа просторная ковром.
Какой-то старец,
утонув в подушках,
разглаживал усов
густое серебро.
Он что-то п о д нос
бормотал, считая.
Чалма его —
что аиста гнездо.
Он был святее самого Хидыра.
Халат его
блистал, сиял звездой.
Мы подошли
и приложили руки
к сведенным голодом,
запавшим животам.
Склонились, как велит приличье,
сказали неизбежное:
„Салам“.
Старик – судья.
Амин сидел с ним рядом.
Писец, мирза,
потрепанный на вид,
держал перо,
читал тетрадь большую,
вновь повторял
поток былых обид.
„О непокорные! —
судья промолвил гневно. —
Вы неспособны милости понять.
Добра не помнит
разве лишь собака,
а вам пора
добро амина знать.
Вы жаловаться вздумали?
Вы что же,
бесстыжими
глазами запаслись?
Или, забыв
святой закон Корана,
вы с подлыми гяурами сошлись?“
Как против сильных
будешь защищаться?
Мы с тем судьей,
бороться не могли.
И суд, начавшись
окриком суровым,
был кончен полной
описью земли.
Перо мирзы
проворно заскрипело.
Слова тяжелые
ложились в ленты строк.
В глазах амина,
будто бы печальных,
горела радость,
и скрился восторг.
Так наши мазанки, земля
согласно акту
к амину перешли —
в счет сделанных им „благ“.
Гневны зрачки судьи,
они – печаль насилья,
и медную печать
судья кладет на акт.
О, если бы амин
взял дочь мою, обидой
и то б не так
вскипел, наверно, я!
И если бы втоптал
он в грязь лицо Хидыра,
всё ж не унизилась бы так
душа моя…
На той земле
я с той поры лет сорок
жил как батрак
Акбар-амина.
Так
посевы и дома
ушли в его владенья…
Вот
то,
что дал нам первый акт».
2
Едва Хайдар-чокки
начнет рассказ о новом,
усы вздымает смех,
дрожит от счастья голос,
подобно льву, он смел.
Смеется каждый волос
в курчавой бороде.
Как он помолодел!
Его лицо
ласкает ветер свежий,
а он стоит,
что тополь на ветру,
и начинает
радостную повесть
веселым голосом,
подобным пенью струн.
«Наш мир – как сад,
а голова людская
там самый ценный плод.
И что ни день,
дожди побед нам жажду утоляют,
и в каждом облачке
мы видим счастья тень.
Тот золотистый луг
на склоне горном —
в нем жизнь моя
и родина моя.
Там нежный ветер,
что ни утро, веет
и влагу на поля
приносит Сырдарья.
Там дом стоит,
построенный на диво.
Плодовый сад раскинут —
сущий рай.
Там яблони цветут,
гранат и слива.
Плодами разными богат
колхозный край.
Вон зданий ряд
воздвигнутых недавно,
как улица, гляди,
пряма и широка!
Вон школа,
почта,
банк,
больница
и клуб наш —
гордость кишлака.
На запад до реки
легла земля колхоза,
раскинулась к востоку
до хребтов.
А вон тот хауз
и супа, с которой
осыпала нас жизнь
дождем цветов.
На той супе
нам новый акт вручили
на вечное владение
землей.
Всё наше здесь:
вода, поля и солнце —
зажиточной теперь
живем семьей».
Хайдар-чокки,
забывши про усталость,
спешит о счастье новом
рассказать.
Он улыбается,
его волнует радость,
и, точно звезды,
светятся глаза.
И точно хлопок
борода седая,
и губы —
как тюльпана лепестки.
«Для счастья мы живем,
работаем для счастья,
и счастливы юнцы и старики.
В том акте, что нам дан
на землю и на счастье,
Союза ССР легла печать.
Печать любви,
добытая с боями,
нам право давшая
сначала жизнь начать.
Печатью этой
вражеские души
прихлопнуты
и силы лишены.
Печатью этой
право и свобода
для всех, кто трудится,
навек закреплены.
Земля родная,
милая Отчизна,
для нас она —
как тело и душа.
Коварный враг,
что посягнет на край наш,
костьми поляжет,
сгинет, не дыша…»
Умолк Хайдар.
Два мира перед нами
возникли вдруг:
один был злобен,
мрачен,
пуст;
другой – как музыка,
ласкающая душу,
не знал, что значит
нищета и грусть.
Два акта этих
я сравнить хотел бы.
Был первый
как оковы на ногах,
второй – как меч,
сбивающий оковы,
сверкнул —
и счастье
вспыхнуло в сердцах.
Гори, звезда
свободы и величья!
Жизнь, расцветай,
победна и нова!
Мы знаем,
что старик Хайдар
имеет
и в восемьдесят лет
на молодость права.
1935
Перевод Л. Квашнина