Текст книги "Лоскутный мандарин"

Автор книги: Гаетан Суси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

Глава 9

Горбатый пучеглазый карлик с хлыстом в руке проходил мимо своих игральных автоматов, надув губы и что-то негромко бормоча себе под нос, совершенно бесстыдно выражая свое презрение к клиентам. Из всех его машин самым большим успехом пользовался аппарат под названием «У Марии была маленькая овечка». На нем можно было играть только взрослым мужчинам. Отцы семейств с детскими душами бросали по три монетки в прорезь между ягодицами малютки Марии. Там внутри что-то щелкало, и загорались лампочки. С помощью рукоятки отцы семейств начинали орудовать стальным прутом, с конца которого свисал магнит. Помещенная ниже клетка кишела мышами, к розовым хвостикам которых тоже были прикреплены маленькие магнитики. Мышей в клетке было не меньше шестидесяти. При наличии некоторой сноровки и изрядной доли удачи отцы семейств могли подцепить за хвостик мышку свисавшим с прута магнитом и пронести маленького грызуна над воронкой. Оттуда – это был кульминационный момент игры – мышка попадала либо в углубление, где стояло нечто среднее между мясорубкой и кофемолкой, и это устройство с чавканьем лишало мышку ее никчемной жизни, либо зверек падал в жерло воронки. От воронки шел патрубок, вставленный в тело овцы, ноги которой были крепко связаны.

Два раза из трех отцам семейств не удавалось даже поднять мышку с помощью магнита. А если кто-то справлялся с этой задачей, то лишь в одном из десяти случаев мышка падала в воронку, откуда она в панике, кусаясь и царапаясь, неслась по патрубку во влагалище овцы. Иногда случалось и такое. Тогда овца начинала отчаянно блеять, а голова ее – судорожно дергаться. От толчков привязанной к ее челюсти веревки наверху появлялся полный всяких лакомств поднос, с которого они по специальному желобу летели вниз, в руки радостных детей – тем оставалось только наслаждаться угощением.

Ксавье брел дальше своей дорогой. Он шел по запруженной народом улице, в воздухе ощущались нетерпение и несбыточные надежды. Торговцы безделушками повсюду расставили лотки. Где хватало места, кружились почти пустые карусели. Повсюду демонстрировали свою силу силачи, жонглировали жонглеры, клоуны смешили публику, прорицатели предсказывали будущее, торговцы конфетти торговали своим мусором, а продавцы хот-догов – пирожками с сосисками. Смертные собирались вместе целыми семьями, друзья приветствовали друг друга, образовалась такая толпа, что в какой-то момент Ксавье даже пришлось остановиться. Он не обращал внимания на укоризненные или озадаченные взгляды, которыми его провожали люди. Между их лицами мельтешил свет, подрагивая на телах, как лихорадочно дрожащие руки. Ксавье шел сквозь толпу, страдая даже от легких прикосновений, почти незаметных столкновений, от толчеи и тесноты. У него было такое ощущение, будто все тело его, как тряпку, раздирают на части чьи-то когти. То был лишь краткий миг, но он заполнял собой вселенную до краев. Но потом все стало не таким, как было прежде.

В окнах домов виднелись лица, тела, наваливавшиеся одно на другое, сбивавшиеся в кучу, как сельди в бочке, а по улицам сновала меж ногами взрослых неряшливая ребятня, нечесаная, в грязных обносках, только и думавшая о том, чтоб оказаться в первом ряду, когда начнется парад. Ксавье остановился, чтобы лучше рассмотреть этих подростков. Они приветствовали друг друга какими-то солдатскими жестами, обменивались понятными только им знаками, у всех во рту были леденцы на палочках, которые выглядывали наружу, на головах – кепки с приколотыми значками; все это они стянули с лотков торговцев всякой всячиной. Да, всех здесь собравшихся, даже собаку, зарядившуюся энергией толпы, которая чихала и фыркала, потрясенно обнюхивая руки и брюки, даже нищих, в замешательстве бредущих против движения толпы, всех, вплоть до сбившихся в кучки бездомных, обуревало нестерпимое желание самолично лицезреть во плоти и крови любимицу всей Америки.

Множество полицейских взялись за руки, чтобы образовать цепь. Они расчистили проезжую часть улицы, оттеснив толпу на тротуары. Их нарукавные повязки украшали розовые сердца, в центре которых красовались портреты Мэри Пикфорд. Толпа была настолько плотной, что яблоку негде было упасть. Пахло потом, сосисками, жареной кукурузой и перегретым асфальтом. Время от времени Ксавье останавливался, зажимал ларец ногами и затыкал уши, чтобы дать им отдохнуть от шума: криков торговцев; надоедливых призывов к сохранению международной безопасности, доносившихся из мегафонов сторонников мира; рекламных лозунгов, доводивших толпу до исступления, которые безжалостно обрушивались на людей из репродукторов:

Скончавшаяся в руках Фу Манну в своем последнем фильме, Мэри Пикфорд воскресла!

Ксавье стоял рядом с группой подружек. Они тихо посмеивались над одной девушкой из их стайки и слегка сторонились ее, чувствуя себя неловко, стой рядом с ней, но вместе с тем восхищались ее смелостью и силой ее страсти. Она была ужасно толстой в накидке с именем актрисы. А грудь ее, очень напоминавшая два арбуза, вся была увешана впечатляющей коллекцией значков с образами любимицы. То же самое было и на ее шляпе, а на устремленных в небо воздушных шарах, прикрепленных заколками к плечам ее наряда, было начертано благословенное имя кинозвезды. Девица все подпрыгивала, как раздутая красная морковь, потрясая жиром. К запястьям у нее были привязаны маленькие бубенчики, под аккомпанемент которых она во всю силу легких беспрестанно кричала: «Мэри Пикфорд воскресла! Мэри Пикфорд воскресла!»

Ее неиссякаемая прыгучесть привела к тому, что она толкнула Ксавье. Поскольку масса ее была весьма внушительна, Ксавье упал. Он поднялся и улыбнулся ей с таким видом, будто хотел сказать, что совсем на нее не обиделся. Пораженная и удивленная девица оглядела его с ног до головы. Шляпа этого паренька, который уже мало был похож на человека, рубашка его, испачканная запекшейся кровью, его ноги, из которых только правая была обута, а левая так и осталась босой, причем на обеих ногах даже носков не было, – все это было оскорбительно для того священного действа, к которому она готовилась вот уже три недели. Девица бросила на подручного взгляд, который был обиднее плевка. И отошла в сторону, продолжая как безумная размахивать руками. Мортанс поднял шляпу. «Она ведь тоже частичка жизни», – подумал парнишка.

Он свернул в первый же проход между домами. После всего этого кавардака подручный чувствовал себя почти счастливым. Какие-то рабочие выгружали из грузовика большие коробки. Ксавье остановился, чтобы посмотреть на мальчиков, играющих со стеклянными шариками. В тени здания шарики выглядели завораживающе. Падавшие на них лучи света отражались яркими разноцветными искрами. Ксавье хотелось поиграть вместе с этими мальчиками. Опуститься вместе с ними на колени, по-умному пользоваться большими пальцами.

С мальчиками играл забавный щенок, лапы которого были слишком велики по сравнению с телом, а уши и язык свешивались до земли. С началом каждой новой игры он начинал волноваться, подпрыгивать и тявкать на оранжевые, красные и зеленые шарики, которые он по ошибке принимал за чьи-то глаза. Ксавье бессознательно улыбнулся щенку. Рядом с мальчиками спокойно расхаживали голуби и клевали зерна, сыпавшиеся из ящиков, которые складские рабочие выгружали из машины. Легкий ветерок дул вдоль стен, навевая прохладу и неизвестно откуда принося запах сирени. Небо отсюда казалось спокойным, умиротворяющим и таким же веселым, как стеклянные шарики, отражавшие его голубизну.

Глубокое, нестерпимое чувство разрывало сердце подручного на части. Господи, как же ему хотелось жить, любить эту жизнь! Господи, как бы он был счастлив просто ценить этот дар бытия, его теплые цвета, начало каждого дня, когда просыпаются птицы и улицы! Иметь друзей и любить их! Он не просил бы ничего другого – только чтоб его принимали, ждали и встречали, чтоб он хоть изредка мог склонить голову на дружеское плечо, на плечо женщины, которая с нежностью гладила бы его по волосам. Но мрачная несправедливость постановила никогда ему этого не даровать. Этот образ счастья ножом резал его сердце.

– Эй, пацаны! Вы только гляньте, кто здесь нарисовался! – крикнул один из ребят, и его друзья сразу же прекратили игру.

– Я уже не помню, сколько его не видел. Во, блин, только гляньте, да он ревет!

Мальчики окружили Ксавье, продолжая над ним издеваться. Он появился как раз в нужный момент, потому что они уже начинали крутить большими пальцами, чтобы бить по шарикам. А теперь им выдалась такая классная возможность позабавиться над этой развалиной на двух ногах – лучше не придумаешь, чтоб время убить в ожидании прибытия всеобщей любимицы. Один мальчик попытался отнять у подручного ларец, другой спросил, что там было внутри. И так далее. Они спрашивали его, почему он, блин, так ходит – в одной кроссовке! Если немного пошутить, ни от кого не убудет. Ксавье оперся на стену, потом пошел дальше. Он вышел из кольца мальчиков с полными слез глазами. Они стали у него совсем маленькими – взгляд затуманился от смущения. Он брел, уговаривая себя не обращать внимания на детей, следовавших за ним по пятам. В спину, где-то между лопаток, ему врезались их слова – грубые, невинные, жестокие. Главарю этой маленькой банды сорванцов было, наверное, лет четырнадцать. Ростом он Мортансу едва доставал до локтя. Он догнал Ксавье и пошел с ним рядом. Он все похлопывал его по спине, как бы говоря не без иронии: «Ну, ничего, ничего, ты тоже малый неплохой», – и при этом постоянно наращивая силу ударов, как будто проверяя, насколько далеко может зайти. А Ксавье после каждого удара одобрительно кивал, чуть склоняясь вперед, в знак того, что смиряется с этим унижением.

– При такой жаре тебе бы лучше не левую кроссовку, а шляпу снять, чтоб прохладнее было, или я неправ? Дай-ка, я шляпу твою примерю!

Продолжая придерживать шляпу рукой, Мортанс шел вперед, его стыдливый взгляд был прикован к какой-то точке.

– Сними хотя бы рубашку! – не унимался подросток. – Ну, давай, тебе же сразу станет прохладнее.

Остальные ему дружно поддакивали:

– Давай, давай, скидывай рубашку!

Неизвестно почему им эта мысль очень понравилась. Часто дыша, совсем задыхаясь, подручный продолжал идти, но мальчики, кроме его рубашки, не могли больше ни о чем думать. Их шутка становилась самой настойчивой в мире. Внезапно подручный остановился. Мальчики сделали то же самое, сохраняя безопасную дистанцию, потому что этот парень все-таки был старше и выше их всех. Они были в восторге:

– Это же надо! Он чего, и впрямь ее скидывать собрался?

Они все буквально дрожали от возбуждения.

Подручный пристально посмотрел каждому мальчику в глаза, но это не произвело на них впечатления. Они отвечали ему нагловато-вызывающими взглядами. А те, что были младше, просто покатывались со смеху. Ксавье сжал ларец ногами и медленно снял рубашку. Мальчики внезапно смолкли, как по мановению волшебной палочки, и отпрянули назад. Маленький главарь, содрогнувшись, тихо прошептал:

– Ох, пресвятая Дева Мария…

Вся грудь Ксавье была одной чудовищной раной. Его живот и спину покрывали надписи, сделанные на коже негашеной известью. Так, например, между лопаток у него было выведено предло-жение: «Христофора Колумба заковали в кандалы за то, что он открыл Новый Свет!» А на животе большими, четкими буквами было написано:

“Я на ввсегда ренадлежу Жюстин Вильброке.”

После этого Ксавье снял планки собственной конструкции, которую он изобрел для того, чтобы делать плоскими свои груди. Теперь они обнажились во всей своей красе. Одна цветом и формой походила на баклажан; другая чем-то напоминала поникшую, обвисшую сосиску, усыпанную красными прыщами. Ксавье смотрел на мальчиков. В молчании его было что-то умоляюще-извиняющееся, потому что он сам не знал, как им помочь, какое этому можно придумать невероятное объяснение. От стыда, жалости и невероятной усталости он опустил голову и пошел прочь, не произнеся ни слова. За ним не увязался ни один мальчик. Проход, по которому он шел, вывел его в какой-то переулок, и Ксавье побрел по нему дальше. В том месте, где туловище переходит в шею, опоясывающим кольцом шли кривые стежки, то же самое было в плечах и подмышках, полностью лишенных волос. По дороге ему встретился больной ослик, изо рта которого что-то капало на землю. Животное стояло в одиночестве и не могло идти дальше. Левая задняя нога ослика была перевязана грязной повязкой, уже начавшей сочиться гноем. Ксавье снял шляпу и надел ее на голову ослика, чтоб защитить ее от солнца.

– Ты знаешь, откуда берутся люди? До меня наконец-то дошло. Они возникают из ночи. Когда ночью женщина спит, ночь входит в нее. И жизнь поймана – как рыба в море. Сам я никогда не был в женском теле. Те части, из которых я создан, может быть, и были. Потому что так уж случилось, что я сам себе компания. Но сам я – никогда. Никогда не был внутри своей матери, которая к тому же даже мне не сестра. А что до моего отца… Отец… мне бы очень хотелось, чтоб кто-нибудь мне объяснил, что это значит. То есть ты понимаешь, что я имею в виду?

Ответ ослика светился во взгляде его широко раскрытых кротких глаз. Подручный кивнул, провел рукой по спине ослика и оставил его жить своей жизнью, – вся жизнь наша из этого и состоит, подумал он, из встреч и расставаний.

Ксавье приближался к цели своего путешествия. Чтобы ее достичь, ему снова надо было пройти сквозь толпу. По официальному расписанию Мэри Пикфорд уже скоро должна была появиться в своем лимузине, и все как по команде смотрели в ту сторону, откуда она должна была выехать. Маршевым шагом по мостовой шел духовой оркестр, игра которого чем-то напоминала скрежет металла, а глухой стук барабана – пустого, тупого и узкого, как молотком вколачивал в головы какую-то мысль, но зрителям это очень нравилось, они в едином порыве хлопали в ладоши, им хотелось еще. Никто не обращал внимания на Ксавье, который еле шел, опираясь на стены, неся крест бытия. Увидев его, какая-то женщина прикрыла своему ребенку глаза. Подручный продолжал свой путь. Без шляпы, прижав к ребрам ларец, груди его болтались при ходьбе. С него прядями сыпались волосы, падая на асфальт как кучки песка.

Неподалеку высился портрет Мэри Пикфорд высотой в три этажа. Толпа сгрудилась под картиной, раздавались крики «Ура!», возгласы «Она воскресла!», конфетти летало в воздухе, как пух и перья, которые отрыгнул серый волк, закусив уткой. Мальчик, выглядевший бездомным, взбирался на карниз, чтобы лучше видеть парад, но вдруг без всякой видимой причины оступился и свалился вниз с десятиметровой высоты, упав с таким звуком, будто что-то лопнуло. К тому месту бросились другие бездомные. Но полиция быстро рассеяла толпу нарушителей порядка, оттеснив их с помощью рычащих собак и длинных дубинок. Тело быстро убрали с места происшествия.

В конце концов Ксавье Мортанс добрался до строительной площадки. Сейчас это был обычный котлован. Его окружали тяжелые стальные канаты, подвешенные здесь, чтобы в случае чего предотвратить буйство толпы. Подручный проскользнул на территорию между канатов. Оглушительный гвалт толпы тяжко ударял его в спину. Он скользнул вниз по склону, упал, поднялся, снова упал и покатился дальше. Так он достиг дна котлована. Сидя в пыли, он старался собраться с силами, точнее говоря, собрать остатки сил. Встал на ноги, побрел дальше, обходя кучи песка и строительного мусора.

Потом опустился на колени и стал пальцами и ногтями копать ямку, пока она не стала достаточно глубокой. Из ларца доносилась барабанная дробь – лягушка отчаянно стучала по стенкам ларца. Ксавье опустил его в ямку. Начал присыпать его землей, самыми тяжелыми комьями, какие только мог найти.

– Что это ты здесь делаешь? – спросила его Ариана.

– Хочу со всем покончить, – ответил он, не прерывая тяжело го своего труда.

Философ пробирался сквозь толпу. Ему удалось сбежать из Клиники. Он шел, опустив голову, сжав в карманах кулаки, даже волосы его были грязными. Он что-то неразборчиво бормотал себе под нос. Пески бросил рассеянный взгляд на строительную площадку, которая что-то ему напомнила. Там старик совершенно отчетливо увидел Ксавье и узнал его. Но, будучи совершенно убежден в том, что повредился в рассудке, он подумал: «Пески Срама видит то, чего нет». И, как равнодушная старая кляча, пошел дальше своей дорогой сквозь толпу, не зная, куда деть собственные руки.

Подручный, полностью поглощенный своей задачей, собирал комья слежавшейся земли.

– Я – девочка. Меня зовут Ариана.

– Я знаю, кто ты.

С широко разверстого небосвода, на котором не было ни единого облачка, огромного, неуемного и ликующе голубого, обрушивался испепеляющий жар. Небо как будто именно в этот момент специально вознамерилось иссушить деревья и приблизить каждое живое существо чуть ближе к смерти.

– В принципе, у тебя есть одно потрясающее достоинство, – сказала Ариана. – Это храбрость.

Ксавье серьезно отнесся к ее высказыванию. Он прервал свою работу и задумался. Потом сказал:

– Храбрость? Я же всего боюсь. Слезы у меня все время катятся из глаз. Никогда ничего не мог понять в том, как все происходит. Откуда же у меня храбрость?

– Ты самый храбрый из всех друзей, которые у меня были.

– Прощай и ты, – проговорил он, завершив возведение небольшого песчаного холмика.

Потом долго смотрел на него как завороженный, будто собирался принять очень важное решение. С какой-то неестественной отрешенностью, с безумным самоотречением он снял брюки, потом трусы и бросил их на могилу Страпитчакуды. С мрачным удивлением он, как на тайну, над которой устал размышлять, смотрел на швы, покрывавшие его пах, на большой ком плоти посреди бедра, который за несколько последних недель в два раза увеличился в размерах, в три раза – в весе и затвердел как камень. На нем можно было прочесть надпись в виде раздувшихся фиолетовых букв: Мясной цветок.

В промежности у него не было ни волос, ни пениса, ни мошонки. Оттуда торчал только маленький краник длиной шесть сантиметров – для этого, может быть, понадобился один лишний позвонок, – который действовал вручную и был выкрашен красной краской.

Подручный рухнул на колени. Пот, пыль, штукатурка – все осело на его веках. Теперь своим правым глазом он не видел ничего, кроме тумана, струящегося со светом.

– Все равно смотри, – сказала Ариана. – Это же ничего не стоит, и ты мне можешь сказать, что это такое.

Тыльной частью руки Ксавье протер глаз. Высыхавший одуванчик, стебелек которого спалило солнце, увядая, клонился к земле.

– Это цветок, – сказал он.

– Тебе не кажется, что он хочет пить? Может быть, мы могли бы дать ему попить?

Ксавье было очень трудно распрямиться. Он на глаз определил размеры участка. Сколько здесь было места для деревьев, сколько для цветов? Здесь можно было бы проложить ручеек, а там, на ветвях развесить кормушки и домики для птиц. Июньскими ночами люди приходили бы сюда парами полюбоваться звездами.

– Пегги, Лазарь, – взмолился он. – Помогите мне разбить этот сад! Пойду пока воду искать. Попрошу тех ребят, что наверху, мне помочь.

– Хорошо, – сказал ему свет, – а я пока дам ему немного тени.

Ксавье пошел за водой как сомнамбула, он падал и поднимался, он был чем-то похож на безглазого верблюда в пустыне.

С большим трудом он добрался до склона котлована. Над ним неистовствовал гомон толпы. Близился, должно быть, великий миг. Кто-нибудь обязательно даст ему немного воды. Самым главным теперь было вскарабкаться по склону. Ксавье собрал остаток сил и стал подниматься. С большим трудом ему удалось преодолеть несколько метров. Потом он упал навзничь и скатился на дно котлована. Вокруг него взметнулось облако пыли. Распростертый на земле, он страшно кашлял целую бесконечную минуту.

Потом поднялся. Уперся ногами в песок и штукатурку и снова стал взбираться вверх. Он помогал себе упрямо лезть вверх всем, чем мог, – руками, коленями, зубами, толкал, тащил, но не сдавался. Он уже почти добрался до начала склона, Ему уже даже были видны зрители, стоявшие к нему спиной. Он пытался карабкаться дальше, чуть-чуть выше, чтобы произнести одно последнее слово: «Воды! Воды!..» Но в этот самый момент все под ним как будто перевернулось вверх дном. Он упал на спину, ударился животом, разбил голову о камень и, очнувшись, понял, что бесформенной грудой лежит посредине склона с переломанными суставами и его рвет омерзительной черной жижей. Именно в этот самый момент в гирляндах цветов и облаке конфетти под восторженные крики толпы из-за угла улицы показался лимузин Мэри Пикфорд. И в тот же миг с последним биением сердца подручный-садовник скончался под звук равнодушных оваций.

Нагасаки, лето 1988 г.

Лонгёй и Сент-Агат-де-Монт, март 2001-го – май 2002 г.