Текст книги "Лоскутный мандарин"
Автор книги: Гаетан Суси
Жанр:
Контркультура
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)
Глава 4
Положение оставалось без изменений и в следующие дни. А реакция публики была такова, что Ксавье вполне мог уже открывать дело по продаже непарной обуви. Как только Страпитчакуда видела зрителей, она превращалась просто в пустое место. После трех вечерних концертов, закончившихся полным крахом, Ксавье получил конверт с вызовом в резиденцию Кальяри на следующий день.
Тот день приходился как раз на воскресенье. Причем дождливое воскресенье. Мелкий промозглый дождь заставил подручного поднять воротник, ветер дул с такой силой, что с него чуть не сорвало шляпу. Непонятные мучительные судороги терзали деревья. От аванса Кальяри в тысячу долларов у Ксавье оставалось ровно сто пятьдесят два доллара и тридцать три цента.
Каким, интересно, образом он сможет вернуть эти деньги, если Страпитчакуда не выйдет из своего летаргического состояния? Даже если предположить, что он найдет свою бригаду разрушителей и будет как прежде работать подручным, ему годы придется гнуть спину и во всем себе отказывать, чтобы накопить такую громадную сумму денег.
Так что боли под ложечкой и других удовольствий ему еще хватит надолго. И тем не менее он в обе ноги собрал всю свою храбрость и ровно в шесть утра отправился на них через весь город, потому что трамвай стоил дорого, а метро его очень утомляло. Все путешествие до места заняло у него добрых три часа. Даже дождь за это время прошел. И вот, наконец, перед ним убежище мультимиллионера, расположенное посреди огромного сада, окруженное восхитительными цветами – большими, красными, буйными цветами, не переносящими холода и так далее. Позвонив в звонок, Ксавье ждал у ворот. В конце концов откуда-то вышел юноша, который, как показалось Ксавье, оказался у ворот совсем не потому, что он позвонил в звонок, так как при виде подручного тот чрезвычайно удивился. Два паренька смотрели друг на друга с разных сторон ограды.
– Привет, – сказал Ксавье.
– Привет, – отозвался парнишка.
Обрадовавшись тому, что отношения начали так хорошо завязываться, подручный спросил, действительно ли здесь находится резиденция господина Кальяри.
– Кальяри… Кальяри… – повторял другой паренек как будто витая в облаках.
Он огляделся по сторонам, потом сказал:
– По правде говоря, я и в самом деле не знаю, почему и как я очутился здесь в данный момент, понимаешь? Тут и теперь, понимаешь? Дело в том, что я не очень себе представляю, где я…
– Дану?
– И действительно, что мне тут делать? Продолжая осматриваться, молодой человек бросал на все вокруг радостно-удивленные взгляды.
– Ты живешь в этом доме? – полюбопытствовал Ксавье.
– Нет, мне так не кажется. Я всегда жил в Оклахоме. В Киркланде, моем родном городе. Но я знаю, что это не Киркланд…
Взгляни, например, сюда… – Он делано рассмеялся. – Так что же со мной такое случилось? Может быть, я напился?
– Нет, я так не думаю. На такого ты не похож.
– Мне тоже так не кажется. Ты только посмотри…
Подручный не знал, смеяться ему или плакать. Он сказал, что его зовут Ксавье Мортанс, а паренек назвал свое имя: Джефф, рад с тобой познакомиться. Они пожали друг другу руки через решетку ворот.
– Мы с моей лягушкой… У меня, понимаешь, лягушка есть и, должен тебе сказать, она не совсем обычная, так вот, у нас с лягушкой назначена встреча с господином Кальяри. Он мой импресарио. Мне и адрес его дали.
– Ах, ты, должно быть, артист из балагана с ярмарки?.. Но, видишь ли, я не знаю, здесь ли он на самом деле. Хотя, все равно, заходи. Мы вместе, вдвоем найдем ответ на твой вопрос.
Он замешкался, не зная, как отпереть ворота, как будто впервые открывал замок, но справился с задачей и впустил Ксавье в сад.
Джефф неуверенно сделал несколько шагов по тропинке. Потом остановился перед чудесным цветком розовато-лилового цвета, который полностью захватил его внимание. I
– Ты садовник? – спросил Ксавье, и от этого простого вопроса Джефф даже вздрогнул.
– Господи, как же ты меня напугал! – произнес он улыбаясь. – Ну, ничего, все равно, здравствуй. Чем я могу быть тебеполезен?
Джефф радушно смотрел на Ксавье, но складывалось впечатление, что он видит его в первый раз.
– Я просто спросил тебя, не работаешь ли ты в этом прекрасном саду садовником. Садовник – чудесная профессия. Есть занятия гораздо хуже, можешь мне поверить.
– Я – садовник?.. Может быть… На самом деле, ты, наверное, будешь смеяться, но я понятия не имею, где нахожусь. Забавно, правда? А ты? Ты здесь живешь?
Ксавье почесал кончик носа и озадаченно подумал: «Ну и дела!» Джефф продолжал смотреть на цветы, временами на лице его отражалось восхищение, потом оно внезапно пропало, он больше не обращал на цветы никакого внимания, как будто весь погрузился в какие-то неожиданные заботы. После этого, уперев руки в бедра, долго смотрел на прояснявшееся небо.
– Мне кажется, у тебя проблемы с памятью.
– Ой, прости, я тебя не заметил. Не знаю, что со мной сегодня все утро творится, но… Скажи мне, сейчас же ведь утро – правда? Ты…
– Нет, я здесь не живу.
– Ты, кстати, действительно какой-то особенный – отвечаешь на вопрос до того, как я тебе его задал.
– Знаешь… Я просто подумал, может быть, в этом доме родственники твои живут? У тебя есть семья?
Джефф сказал, что, конечно, есть, и перечислил всех по именам – папу, маму и сестру, все они живут вместе, по одному адресу.
– В Киркланде, штат Оклахома, – проговорил Ксавье.
Джефф как-то странно на него посмотрел. Во взгляде его, выражавшем благоговейное изумление, застыл немой вопрос: кто ты такой, черт тебя побери? Это вызывало тревогу. Тревога была чревата ужасом.
– Послушай, – Ксавье взял его за руку, – почему бы нам не пойти и не посмотреть, кто живет в этом доме? Может быть, они нам что-нибудь скажут?
– Ты тоже не знаешь, где мы находимся?
– Я знаю и не знаю. Знаю, где нахожусь, но не знаю, является ли то место, где я нахожусь, владением Кальяри.
– Кальяри… Кальяри… Нет, это имя мне ничего не говорит.
– Я знаю, что нам делать.
Они повернули на тропинку, что вела к дому. Время от времени внимание Джеффа привлекал какой-нибудь цветок, и тогда ему надо было напомнить, что они идут к дому, и он, сбитый с толку, снова шел, пока опять не терял нить своей мысли.
– Ты здесь живешь? – вежливо поинтересовался Джефф.
Ксавье положил руку на плечо Джеффу и спросил его, что это у него за привычка такая все время до такой степени терять память.
– О чем ты говоришь? Напротив, у меня прекрасная память.
Хотя, правда, должен тебе признаться, я не очень понимаю…
И все пошло по новой, абсолютно все, вплоть до «здравствуй», «меня зовут Джефф».
– Но мы же встретились не больше пяти минут назад, – напомнил Ксавье, пожимая протянутую руку.– У ворот в сад.
– Да, действительно, у меня есть смутное чувство, что я встретил кого-то у ворот. Это что, у тех ворот, которые вон там виднеются?
– Ты мне действительно очень нравишься, – сказал Ксавье.
Страдающий потерей памяти юноша рассмеялся.
– Знаешь, ты мне тоже. Даже не пойму почему – я тебя совсем не знаю, но ты мне с самого начала понравился. Взгляду тебя какой-то удивительный.
– Спасибо.
Ксавье смахнул со стоявшего рядом пня пыль и взял друга за плечи, чтобы усадить его. Вынул из кармана салат и дал Джеффу самый сочный лист.
– Только не торопись, не ешь его быстро. Нет ничего лучше
для здоровья, чем салат, овощи надо есть, размышляя, созерца
тельно. Если будешь пережевывать салат без спешки, все полез
ные для памяти вещи, которые есть в нем, перейдут в твое тело
и помогут тебе лучше все запоминать.
Джефф покорно кивнул головой.
И Ксавье стал рассказывать ему о своих мытарствах подручного, который ищет свою бригаду разрушителей, о Лазаре – жертве сосисок, рассказал о темных махинациях Гильдии, обрекающей дома на снос, потом об опасности, которую несут цирковые артисты, устроенные как машины для вранья, о своей подруге Пегги, убитой пламенем, и в заключение – о своей лягушке, подробно остановившись на некоторых деталях. Но человеку, который за одну минуту два раза теряет память, было очень трудно уследить за ходом повествования – Ксавье это понял по тому беспокойству, которое отражалось на лице его нового друга. Поэтому он решил сменить тему и переключиться на что-нибудь более простое, стал, например, спрашивать Джеффа, как называются цветы, которые он держал в руках, или птицы, деревья, овощи. Потом они некоторое время молчали, Джефф любовался плывущими в небе облаками.
– Ты похож на человека, которому нравятся облака.
– Да, я люблю смотреть, как они проплывают по небу. На облака, которые приходят нас проведать, а потом снова уплывают вдаль.
– Я тоже, – сказал Ксавье.
В доме вдруг как-то сразу все проснулись. Стали открываться ставни. Закипали чайники, разносился запах яичницы, слышались голоса медсестер; в окнах мелькали головы удивленных мужчин, одетых в полосатые пижамы, они выглядывали в сад с таким видом, будто никто из них не знал, как они там очутились.
Джефф как зачарованный пошел на запах яичницы. Ему кивнула сиделка, распахнувшая штору, закрывавшую окно на первом этаже, и помахала ему рукой, как старому знакомому. Ксавье собрался уже было последовать за своим новым другом, но кто-то, стоявший сзади, спросил его:
– Ты ищешь Кальяри? Зачем он тебе нужен?
Ксавье обернулся и увидел человека, прислонившегося к стволу дерева, росшего около тропинки.
– Ох, наконец-то! – воскликнул Ксавье. – Вы не знаете, он здесь, Кальяри?
Человек был одет в застегнутую на пуговицы долгополую хламиду, спускавшуюся ему чуть ли не до пят. Из-под нее выглядывали полосатые штаны пижамы. Он был бледен, под глазами залегли темные круги, а сами глаза светились болезненной горечью тех, кому ведомы такие страшные вещи, что им никто не верит.
– Здесь ли Кальяри? Да здесь все принадлежит Кальяри, вся эта улица до самого холма. Здесь все его, и люди здесь тоже ему принадлежат. Джефф, ты, я. Если ты ступил на эту территорию, значит, ты принадлежишь Кальяри.
– Но я пришел сюда не для того, чтобы ему принадлежать, а для того, чтобы с ним встретиться.
И Ксавье подробно рассказал бледнолицему человеку о своей лягушке, о крахе своем в «Гренаде», об авансе и в заключение о конверте с письмом, в котором было сказано явиться к Кальяри. Все это время человек так и простоял, прислонившись к дереву, в постоянном напряжении, с затравленным взглядом.
– Беги отсюда, мой мальчик. Беги отсюда прочь, если не хочешь, чтобы с тобой случилось что-то похожее на то, что произошло с Джеффом. Ты себе даже представить не можешь, что ему довелось пережить. Его заставляли, – он понизил голос до шепота, – его заставляли выступать перед публикой! В кабаке, где из-под полы торгуют спиртным, перед всякой пьяной мразью.
Их подбивали задавать ему всякие вопросы. Они заставляли его рассказывать им свою историю. Джефф хотел оттуда сбежать, но его приковали к сцене, его волнения, унижения и страхи дошли, того, что после каждого представления, которое ему приходилс давать, он выл как умалишенный. Да, люди известной категорий называют этот кабак «Мажестик», и владеет им Кальяри!
– И не кто иной, как господин Кальяри, узнав о том, что с иным инвалидом так жестоко обращаются, сделал все необходимое чтобы молодого человека доставили сюда, в это частное учрежденние за счет самого господина Кальяри.
Это сказал доктор (потому что на шее у него висел стетоскоп) который тихо подошел к ним сзади, почему Ксавье его и не заметил. Человек в хламиде бросил в сторону врача ненавидящий взгляд и исчез в кустах с проворностью бывалого заговорщика. Доктор представился Ксавье и объяснил ему, что лечит здесь людей, у которых проблемы с головой.
Ксавье, у которого душа ушла в пятки от рассказа человека в хламиде, спросил врача, не сможет ли тот ему, в конце концов, помочь выяснить, живет здесь господин Кальяри или не живет? Врач сказа ему, что здесь господин Кальяри не живет, он живет рядом, в соседнем доме, и это иногда приводит к путанице, потому что клиника расположена в доме номер 77, а Кальяри живет в доме 77а.
– Да, вот именно, путаница, иногда можно подумать, что в этом мире ничего не существует, кроме путаницы, – заметил на это Ксавье вполне в философском духе.
И, как будто испугавшись чего-то, осекся, опустил глаза и стал разглядывать собственные кроссовки.
– Значит, ты познакомился с Джеффом?
– Да, он мой друг, – кивнул Ксавье. – У меня друзей немного.
– К сожалению, он уже забыл о твоем существовании.
Ксавье сказал, что он так и думал.
– Скажи мне, пожалуйста, мой мальчик, что привело тебя сюда к Кальяри? Ты участвуешь в представлении в мюзик-холле как исполнитель?
– Нет, это не я, я, вообще-то, ни в чем не участвую, у меня и на тень таланта даже намека нет, что вы, нет, конечно, я бы в жизни об этом никогда не подумал. Но вот лягушка моя – да. Она поет, танцует и все такое.
– Лягушка, значит.
– Да, хотя точнее будет сказать – нет. То есть, я хочу сказать, что она отказывается петь, плясать и все такое. Именно в связи с этим господин Кальяри и хочет с нами встретиться.
– Понятно.
Доктор внимательно рассматривал парнишку с чисто профессиональным интересом.
– И где же эта твоя лягушка? В этом ящике, что ли, который ты держишь?
Ксавье раскрыл ларец. Лягушка сидела там, скукожившись, взгляд ее был полон печали. Он мягко погладил ей лапки, чуть приподнял их пальцами – никакой реакции.
– Вы видите? Она всегда такая, когда я кому-нибудь ее показываю. Боязнь сцены, наверное, кто знает?
– А тебе не кажется, что, наоборот, она выглядит как все совершенно нормальные лягушки?
Подручный пожал плечами – к чему попусту тратить время на объяснения? Вдруг ему очень захотелось выглядеть жалостно, хотя бы немного, потому что глаза доктора светились таким откровенным участием, но Ксавье вовремя одумался. Засунул оставшийся салат в карман и собрался уходить.
– Знаешь, мой мальчик, если тебе захочется с кем-нибудь поговорить или если у тебя возникнут какие-нибудь проблемы, тебе здесь всегда будут рады.
Опять искушение, даже, наверное, еще более сильное, и снова ему достало сил его преодолеть. (И кроме того, вдруг этому доктору просто так, из сострадания, захочется его послушать своим стетоскопом, и ему придется раздеваться? Только этого еще не хватало.) Правда, Ксавье не смог удержаться и спросил врача, не сможет ли он ему сделать небольшое одолжение.
– Сделаю все, что в моих силах, – ответил тот.
– Вы бы не могли сказать Джеффу, что у него есть друг по име
ни Ксавье?
– Передам ему это непременно. Но смотри, вот он только что вышел, ты сам можешь ему это сказать.
– Мне бы не хотелось его беспокоить, он, кажется, о чем-то думает. И пожалуйста, как можно чаще ему об этом напоминайте, кто знает, может быть, тогда эта мысль как-нибудь задержит
у него в голове.
– Да, здесь трудно сказать что-нибудь определенное.
Некоторое время доктор смотрел вслед уходящему Ксавье, потом направился к зданию. Проходя мимо Джеффа, он с ним поздоровался. Тот не ответил. Юноша стоял подбоченившись и смотрел в небо, на облака, которые загадочный ветер сначала создает, а потом рвет на части.
Глава 5
Когда Ксавье нажал на кнопку дверного звонка, он уже опоздал к назначенному часу на двадцать пять минут. Ему было сказано, что Кальяри не из тех людей, которых заставляют ждать, поэтому лягушачьим артистам следует со всех ног лететь на зов Кальяри, когда у того выдастся свободная минута.
– А как мне узнать, когда у него выдастся такая минута?
Подручному ничего не оставалось, как ждать, звоня в звонок каждый час, чтобы выяснить, был ли Кальяри уже расположен его принять, но всякий раз дверь захлопывалась перед самым его носом. Он весь день прождал у двери, пытаясь как-то согреться, разминая мышцы и подняв воротник – не переставая моросил дождь и дул порывистый ветер, – от нечего делать считая шляпки забитых в дверь гвоздей. Наконец, чихавшего и шмыгавшего носом, его, где-то около семи вечера впустили в дом.
Выписанный из Лондона дворецкий старой школы, знавший все правила этикета как таблицу умножения, проводил его через несколько комнат и коридоров в большой зал; там на стенах висели такие большие зеркала, что в уме невольно возникал вопрос: кто может увидеть свое отражение в их уходящей под потолок верхней части? В такой обстановке Кальяри казался еще меньше, чем был на самом деле. Импресарио сосредоточил все внимание на шахматной доске, надменно взирая на нее сверху вниз. Он никакого внимания не обратил на подручного, словно тот был комаром на сквозняке.
– Я завтра телеграфирую ему свой ход, – проговорил Кальяри.
Он обращался к своей долговязой сестре, лежавшей в шезлонге, которая положила руку тыльной частью на лоб в трагической позе актрисы на смертном одре. Кожа у нее была бледная и уже начавшая увядать.
– Ты достаточно ему заплатил, чтоб он мог дать себя избить, – сказала она.
Кальяри ухмыльнулся и передвинул белую ладью с a1 на d1. Подручный наблюдал, у него не только под ложечкой заныло, но и в печени стало покалывать. Он ничего не мог с собой поделать, фигуры двигались у него в голове помимо его воли. Все линии игры сошлись, а потом стали расходиться, разворачиваться, как ветви дерева с побегами вариантов. Ему даже пришлось отвернуться, как отворачиваются при виде живой, кровоточащей раны.
Не отрывая глаз от этих проклятых шестидесяти четырех квадратов, Кальяри внезапно произнес:
– Что случилось с этой лягушкой?
Вместо ответа Ксавье сильно закашлялся. Он был настолько взволнован, что в желудке у него что-то сжалось, и его чуть было не вывернуло наизнанку. Он с трудом сдержался, чтобы его не стошнило. Все это время импресарио хранил невозмутимое спокойствие. Потом сказал:
– Она больше не поет? Плясать перестала? Недержание у нее всего прямо на сцене?
– Да, господин Кальяри, все так.
Не отрывая взгляда от шахматной доски, Кальяри резко протянул руку ладонью вверх, явно намекая на то, что хочет что-то получить.
– Тогда возвращай деньги.
В животе заныло, засосало до невозможности.
– Я тебе платил за то, чтобы лягушка пела, а она не поет. Поэтому верни мне деньги.
– …
– Ну, что ж, картина проясняется.
Импресарио снизошел до того, чтобы бросить на Мортанса высокомерный взгляд. И даже чуть подвинулся в его сторону, чтоб лучше разглядеть подручного. Осматривая его внимательно, как бы ощупывая парнишку взглядом, он вроде как оценивал его форму, если можно так выразиться, изнутри, покручивая, естественно, при этом себе усы, которые отращивал именно для этой цели.
– Ты еще так молод и уже так расточителен. Ты уже растратил все деньги на танцовщиц. Все мы об этом знаем.
– Все они свиньи, – скептически бросила его долговязая сестрица. (Она даже не соизволила открыть глаза, чтобы посмотреть, к кому обращается ее брат.)
– Если это так, – продолжал Кальяри, – предлагаю тебе сделку.
Ох, до чего же все в животе скрутило!
Оговорка первая: лягушачьему артисту нет смысла снова пытать счастье в мюзик-холле «Гранада». В связи с этим, во-вторых, с настоящего времени и далее он будет работать в небольшом баре «Мажестик», сказал Кальяри, или пивной, где из-под полы торгуют спиртным, там Ксавье будет мыть посуду, прислуживать за столиками, помогать кухонным рабочим и официантам, в общем, делать все, что ему скажут. Оговорка третья: иногда земноводные проявляют необычайную чувствительность, поэтому, возможно, роскошь и великолепие «Гранады» привели лягушку в замешательство. В связи с этим время от времени в качестве попыток ей будет предоставляться возможность исполнить свой номер на сцене «Мажестика», например, после выступления Шарлотты-психоаналитика, страусихи-глотательницы будильников. Может быть, благодаря этому она получит необходимый опыт для нового шанса проявить свой талант на сцене мюзик-холлов высшей категории. Что касается финансового вопроса, он будет рассмотрен позже.
– «Мажестик»… – прошептал Ксавье.
Он спросил, там ли работал раньше его друг Джефф, развлекая публику, но Кальяри тут же резко его оборвал:
– Джефф? Кто такой Джефф?
– Так, никто.
Кальяри подошел к своей худой высокой сестре и стал ей массировать ступни. Внезапно он бросил на подручного жесткий взгляд:
– Ты все еще здесь?
Ксавье из вежливости хотел сказать, чтоб хоть как-то сгладить свою вину, что надо ходить не ладьей, а брать пешку слоном, это же совершенно очевидно даже начинающему шахматисту, но вместо этого понурился и счел за благо промолчать. К выходу его провожал дворецкий, но на этот раз они шли другим путем – по длинному коридору; там Мортанс увидел на стенах много самых разных портретов самых разных художников и эпох, и один портрет настолько его поразил, что он застыл перед ним с раскрытым ртом как вкопанный. На портрете был изображен очень молодой человек, у которого едва начали пробиваться усы, одетый в тесный пиджачок, какие носят фермеры, во взгляде его сквозило беспокойство, а в руках он держал ларец. Картина называлась «Пат Фитцгабен и его поющая лягушка». На маленькой медной табличке, прикрепленной к рамке картины, можно было прочесть:
Шоубридж, 1901 г. – Нью-Йорк, 1919 г.