Текст книги "Лоскутный мандарин"

Автор книги: Гаетан Суси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

Глава 5

Лазарь ждал у входа в метро, все чаще поднося к губам небольшую фляжку с выпивкой, сделанную в виде кожаного мешочка с пробкой. Скоро он совсем опустел, и Лазарь, сжав его, выдавил на язык последние капли. Бурдючок был сделан из бобровой кожи. Мастер выкинул его без сожаления в сточную канаву. От выпивки во рту у Лазаря остался привкус гнили, как будто он высасывал из фляжки трупные соки, – при этой мысли разрушителю скрутило живот, и его едва не стошнило. Он прислонился к стене, рот его был открыт, слюна капала на одежду. Ему стало мучительно тоскливо. Потом он вынул из кармана фрака другую маленькую фляжку, и все повторилось заново.

– Саботаж и освобождение крыс – вот до чего я докатился. – Он сдавленно фыркнул, горько и пьяно. – С этим пора кончать.

В кармане у него лежала струна ми, оставшаяся от гитары нищего, которую он купил и разбил у того на глазах несколько дней назад. Такая струна могла выдержать сильное натяжение. Он проверял. В шутку ему ответили: «Она такая прочная, что борова выдержит, если повесить».

Время от времени он касался ее со странным чувством решимости и какой-то извращенной привязанности.

Он их заметил, когда они переходили улицу по дороге к метро. Лазарь тут же отошел в тень. Но, дойдя до тротуара, они остановились. Они были еще слишком далеко от него – примерно в шестидесяти шагах, и он не мог слышать, о чем они говорили.

Ксавье хлопнул себя ладонью по голове.

– Моя форма! – сказал он. – Я забыл взять сумку с формой разрушителя!

– Подожди! – крикнула Пегги, но подручный уже повернулся и стрелой понесся к театру.

Ей было неудобно бежать за ним в юбке. Она осталась ждать на углу, скрестив руки и покусывая губы. Место это было плохо освещенным, люди проходили редко. У нее возникло такое чувство, что она стала чьей-то легкой добычей, нежным лакомым кусочком плоти для ночных акул. Она не осмеливалась обернуться, боясь испугаться, но вся обратилась в слух. При виде птички, контуры которой внезапно обозначились между двумя прутьями решетки, Пегги бросило в дрожь, К ней неторопливо приближался Лазарь, но она его не заметила. Он подошел к ней.

– Ты выйдешь за меня замуж, Пегги. Мы вместе уедем на Баффинову Землю и там начнем все заново.

И Лазарь-Ишмаэль вынул из кармана пачку денег – несколько сотен долларов.

– Так что там лежит в твоей сумке? – спросил гардеробщик, у которого дел было немало, и все – гораздо более важные, чем вопрос Ксавье. (Все сотрудники были мобилизованы на охоту за крысами.)

– Одежда.

– Какого цвета?

– Одежда?

– Нет, сумка.

– Не знаю. У меня с цветом всегда проблемы. В следующий раз я не потеряю билет, обещаю вам.

Гардеробщик раздраженно стал рыться в массе сумок, оставшихся в гардеробе после бегства обезумевшей толпы.

– Ты хоть можешь мне сказать, какая там была одежда?

Через широко распахнутые двери Ксавье наблюдал за началом потасовки. Несколько нетрезвых мужчин намеревались проучить молодцев во фраках, слова уже начали переходить в удары. Вдалеке послышался вой сирен полицейских машин. Выйдя из себя, нетерпеливый гардеробщик повторил вопрос.

– У меня там лежит форма,– ответил Ксавье.– Рабочая одежда, рубашка там такая в клеточку. Розовая, кажется, если я правильно помню. Потому что, понимаете, я только начал осваивать эту профессию.

– Ты разрушитель?

– Подручный! – энергично ответил Ксавье, подняв палец, чтобы поправить гардеробщика.

Тот бросил пареньку сумку и посоветовал ему скорее отваливать подобру-поздорову, иначе он собственноручно зубы ему выбьет. Ксавье поспешно приподнял шляпу и без промедления выполнил желание гардеробщика. Он быстро промелькнул мимо бойни, которую устроили мужчины на ступеньках театра. Его можно было принять за игрока в регби, стороной обходившего место драки с сумкой под мышкой, которую он нес, как обычно несут футбольный мяч.

Пегги будто парализовало. Лазарь настойчиво совал ей пачку денег, которую так и держал в руках.

– На Баффинову Землю или еще куда-нибудь. Подальше на север. Потому что это очень далеко. Там никто не живет. Поедем на китобойном корабле. Видеть ничего не будем неделями. И пить я там больше не буду. Брошу пить.

Она чуть подвинулась в направлении станции метро, но он преградил ей дорогу. Она повернулась и пошла в противоположную сторону. Он следовал за ней, спокойно, с решимостью сомнамбулы. Ее трясло от страха. Она прекрасно понимала, что, бросившись от него бежать, окажется на еще более мрачных и безлюдных улицах. Это был фабричный район, однако ночью фабрики не работали. Там ее в два счета могли зарезать, изнасиловать, сделать с ней все что угодно, а потом выкинуть ее останки в мусор, и никто об этом даже не узнал бы. Ей очень хотелось упасть на землю и заплакать подобно маленькой девочке. Но она продолжала идти, а Лазарь, казавшийся безразличным и уверенным в том, что получит желаемое, неотступно следовал за ней. Он бубнил себе под нос какие-то мотивы, вдруг резко замолкая. Должно быть, мотивы его вдребезги разбитого детства. Даже на расстоянии двух метров, разделявшем их, она чувствовала запах перегара, которым от него разило.

Внезапно он поравнялся с ней, отрезав пути к отступлению, встал к ней лицом и заставил остановиться.

– Дай мне пройти или я закричу.

– Давай, ори сколько хочешь, все равно тебя никто не услышит. Послушай лучше. Выслушай, что я должен тебе сказать. Я боялся, что потерял тебя навсегда. Но в глубине души был уверен, что мы встретимся снова. Может быть, ты скажешь мне, что я не должен был искать с тобой встречи прошлой весной, когда ты выходила из парикмахерской? Ты соб… ты, может быть, собираешься

мне сказать, что в жизни происходят такие вещи без всякой видимой причины? Я сразу же понял, кто ты такая. С самого первого взгляда.

– Но ты для меня никто, оставь меня в покое. Я боюсь тебя, мне надо идти домой.

Он никак не мог взять в толк, что может напугать девушку, – это обстоятельство озадачило его. Он даже оцепенел на некоторое время и от этого казался еще более пьяным.

– И это после всего, что было между нами.

– Не говори глупостей. Мы и двух раз с тобой не встретились!

– Что это меняет?

Он был искренне удивлен ее доводам и чуть ли не обрадовался их неубедительности. Потом с внезапной грустью проговорил:

– Я знаю, что ты все еще меня любишь. Иначе и быть не может. После всего, что мы вместе с тобой пережили. В кино. Около твоего парадного. Это просто нельзя забыть.

– Пожалуйста, прошу тебя, дай мне пройти.

Черты молодого человека стали тверже, голос его теперь звучал жестче, он стал говорить таким резким тоном, который иногда присущ исключительно пьяным людям. (Он как будто искал дорогу в пещере, где становилось все темнее, все тревожнее, где он сам уже тоже начинал бояться.) Он снова сказал:

– Я знаю, ты еще меня любишь. Я знаю это, даже если сама ты этому не веришь. Что дает тебе право заставлять меня так страдать? По какому праву!

Он все больше заводился, когда Пеги вздохнула с облегчением: вздернув подбородок, на приличном расстоянии от них на улице появился Ксавье. Он шагал большими шагами, как обычно ходят тощие долговязые люди, направляясь к ней и ее преследователю. Каким чудом он узнал, что она именно там? Наверное, специально отыскал ее, чтоб выручить из беды! (На самом деле все было гораздо проще: покинув театр, он просто заблудился. А потом вышел на первую улицу, которая вела к метро.)

А Лазарь снова стал размахивать перед носом Пегги пачкой денег.

– Я люблю тебя, – сказал он, силой заставляя ее взять деньги.

Она нервно рассмеялась – в смехе ее прозвучала благодарность, даже счастье.

– Ой, надо же! Да это же Лазарь! – Ксавье был явно удивлен сюрпризом. – Вы, значит, оказывается знакомы? Правда?

Лазарь машинально оттолкнул его в сторону, даже не взглянув на парнишку. Все внимание его было безраздельно приковано к Пегги.

– Прошу тебя в последний раз. Уезжай со мной. Мы вместе уедем отсюда, как и собирались. Мы уедем с тобой далеко на север.

– Ты просто сума сошел, – заявила Пегги, заметно осмелевшая в присутствии подручного.

И выкинула деньги, которые Лазарю удалось втиснуть ей в руку. Купюры подхватил ветерок, закружил и понес в разные стороны. Никто из них троих не обратил на это никакого внимания.

Ксавье по-братски положил руку на плечо мастера.

– Лазарь, – проникновенно произнес он, – Лазарь, все твои проблемы решены! Я все продумал, и мне стало ясно, откуда берутся все твои беды, я теперь покажу тебе свет в конце туннеля!

И снова, не сводя глаз с Пегги, Лазарь отбросил подручного прочь, как лев отбрасывает от себя львят, посягающих на его мясо. Ксавье снова подошел к мастеру, раздумывая, стоит еще раз класть ему руку на плечо или нет. В конце концов решил положить.

– Тебе надо завязывать с сосисками. Решений твоих проблем немного, и я говорю тебе: это решение правильное. Все дело в том, что твой отец бил твою мать, понимаешь? И когда ты жуешь свою сосиску, получается, что зубы твои и челюсти – они как твой отец, а сосиска – как твоя мать. Так вот, мать твоя – ты ее любил, так же как, к примеру, ты любишь мясо и выпивку, и эти чувства смешиваются у тебя в голове, а это очень опасно. Потому что все потеряло бы на этой планете всякий смысл, если бы ребята перестали любить своих благословенных матерей. Так вот, поедая ее так, перетирая ее каждый день, год за годом зубами, в конце концов ты начинаешь думать, что сам ее избил и оставил умирать, и за это ты постоянно себя коришь, и наказываешь желудочными спазмами, и напиваешься в стельку. Тебе надо изменить систему питания! – Он чуть коснулся ключицы мастера, чтобы вызвать его доверие к себе и успокоить. – Как только ты перестанешь есть мясо, и особенно сосиски, ты излечишься и избавишься от своих проблем, причем совершенно бесплатно, и Клиника тебе будет не нужна, стоны твои прекратятся, и не надо тебе больше будет в выпивке горе топить.

Лазарь, даже не пытавшийся слушать весь этот вздор, схватил Пегги и прижал ее к стене. Молодая женщина стала понимать, что присутствие подручного на деле ничего не меняет.

– Ты что – отказываешься? Ты нарушаешь наши клятвы и выбираешь себе этого идиота? Значит, так? Следи за своими словами.

– И сейчас я тебе говорю – нет, и всегда я тебе только отказывать буду. Тебе надо лечиться. В последний раз я тебе говорю: дай нам уйти.

Лазарь стал трясти ее за плечи. От гнева он стал сильнее заикаться, брызгая слюной.

– И это после всего, что мы вместе пережили! После всего этого ты смеешь отказываться ехать со мной! После всего, что мы пережили!

Угрожая ей, он занес уже было кулак, но она вцепилась ему в лицо ногтями. (Ксавье выразил свое мнение кивком головы. Он как будто хотел сказать: «Вот видишь? Вот что происходит, когда живот у тебя полон сосисок!») Страх Пегги обратился в ярость.

– Хочешь, чтоб я тебе ответила? Я люблю другого человека! И скоро я собираюсь выйти за него замуж! Слышишь меня? Я выхожу за него замуж!

Лазарь в изумлении отшатнулся назад. Он прислонился спиной к фонарному столбу, как будто боялся упасть навзничь. Ногти Пегги оставили на его лице три кровоточащие полосы. Он коснулся щеки, потом с отсутствующим взглядом облизал кончики пальцев. На брюках его, в паху, появилось темное пятно, оно разрасталось, спускаясь по бедру, и скоро стекло с ноги на тротуар.

В этот момент на улице показалась машина Пегги бросилась чуть ли не под колеса, подняв вверх руки. Таксист едва успел вовремя затормозить.

– Вы что, дамочка? Или у вас не все дома? – завопил водитель. – Вы с жизнью решили покончить, или что?

Пегги вскочила в машину, втащив за галстук-бабочку за собой Ксавье (сам бы он там остался; нельзя же было мастера оставлять в таком состоянии). Она сказала водителю, куда ехать, бросив последний взгляд на Лазаря. Тот неотрывно смотрел на омерзительную лужу, растекавшуюся под ботинками. Взгляд его был опустошенным. Лицо – краше в гроб кладут.

– Опасный лунатик, – сказала Пегги, которую пробирала дрожь.

– Это все от сосисок, – повторил Ксавье со знанием дела. – Сосиски во всем виноваты!..

Такси свернуло за угол, а ветерок все играл банкнотами, словно опавшими листьями.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ – Глава 1

В каморке подручного, когда все страхи уже остались позади, Пегги никак не могла унять дрожь вследствие пережитого потрясения. Всю ее трясло до мозга костей, и она ничего не могла с этим поделать. Ее тошнило, живот сводило, ныли груди. Что же касается Ксавье, он только теперь вспомнил слова Пегги, сказанные Лазарю, и стал осознавать все их значение. Конечно, ему не терпелось спросить ее напрямую… а, собственно говоря, почему бы и нет:

– Это что – действительно правда? Ты влюблена? Ты влюблена и скоро выйдешь замуж?

– С чего ты взял? Я это просто так сказала. Чтоб больше не лез.

– Понятно. Я так и подумал. Ну, хорошо.

Он не стал ей докучать дальнейшими расспросами.

Время было уже за полночь, Ксавье взял перочинный нож и стал нарезать тонкой стружкой свой драгоценный шоколад, собираясь растворить его в горячем молоке и дать подруге, чтобы та успокоилась. Она легла на постель, а Ксавье подвинул к кровати стул, чтоб сидеть рядом с ней и чтобы сердца их бились рядом. Он укрыл ее пиджаком, а сверху прикрыл своим единственным одеялом, счастливым обладателем которого являлся. Но Пегги продолжала дрожать.

– Он вернется, – сказала она. – Он всюду будет меня преследовать, куда бы я ни пошла. Он все время будет мне здесь попадаться на глаза.

– Не думаю. Он вроде малый понятливый. Взгляд у него, покрайней мере, был такой, как будто до него наконец дошло. Он не вернется.

– Ты так считаешь? – Голос ее звучал, как у маленькой девочки, которой хочется, чтоб ее утешили.

Ксавье озадачил свою совесть вопросом о том, не будет ли его ответ откровенной ложью, чтоб не брать грех на душу.

– Да, я так считаю.

На некоторое время воцарилось умиротворенное молчание. Единственным звуком, нарушавшим тишину, было тихое поквакивание лягушки в ее ларце, свидетельствовавшее о том, что она спит (и видит сны). Подручный продолжил настругивать шоколад.

– Спасибо тебе, Ксавье.

– Не за что, – ответил он, продолжая заниматься своим делом.

– Спасибо тебе за то, что ты такой, и за то, что врать не умеешь. Это такая редкость.

Он посмотрел на нее, и во взгляде его мелькнула смутная тень беспокойства. Потом резко встал и начал мерить тесную комнату шагами.

– Ах, ты об этом. Этот вопрос у меня в голове уже давно крутится.

Классические сомнения перед тем, как продолжить. Ксавье глубоко вздохнул и проговорил:

– Помнишь, Пегги, ту ночь, когда я в жару пришел домой, а ты меня уложила в постель, такая нежная, заботливая, вполне в твоем стиле? Я сказал тебе тогда, что работал за сверхурочные. Это

была ложь. Я тебе соврал. Я там ждал на строительной площадке, пока все уйдут, чтоб мне можно было спокойно пойти и забрать ларец со Страпитчакудой. – И тут же добавил: – Но я его не украл,

честное слово. Я, если можно так выразиться, ларец нашел. Он был ничей. Я вполне мог тебе все это рассказать. Но язык мой врал, как будто сам по себе.

Пегги улыбнулась, тронутая и приятно удивленная. Это было вполне в его манере, так и должно было быть.

– Все это ерунда, – сказала она. – Никакая это не ложь.

– Если кто-то начинает врать даже в мелочах, этому конца не будет. Будешь врать, пока совсем не заврешься. Но тогда уже станешь врать и по-крупному.

– Да, есть такое мнение. В пансионе монашки нам это постоянно втолковывали. Но это не так. Можно обманывать, чтобы не делать кому-то больно. Если только обман не несет в себе ничего дурного. А еще, если ты от своей лжи ничего не выгадываешь и ничего важного ни от кого не скрываешь. Вот когда врешь ради выгоды, это ложь серьезная. Чтобы выгадать или сознательно сбить кого-то с толку. А в других случаях…

– Значит, ты меня прощаешь?

– По этому поводу можешь даже не переживать.

Пегги уже стала немного согреваться внутри, дрожь тела пошла на убыль, боль в груди успокоилась. Она наблюдала за пареньком с улыбкой заботливой сестры. Он стал помешивать шоколадную крошку в чашке с горячим молоком. (Изобретательный парнишка соорудил домашнюю жаровню из нескольких кусочков картона, керамической пепельницы, пяти или шести спичек и умело согнутой старой вешалки для пальто.) Наконец-то она смогла точно уяснить для себя истинную сущность ее отношения к нему. Она не была в него влюблена, вовсе нет. Ей просто хотелось заботиться о нем. Хватит с нее страданий. Сердце ее теперь исцелилось окончательно.

– Надо же, – сказал Ксавье, – вот лежишь ты здесь, укрытая одеялом до подбородка, выглядишь, как незнамо что, даже сказать не могу, на кого ты похожа, но мне это по душе.

– Иди сюда, ляг рядом со мной. Оставь ты этот горячий шоколад, я потом его выпью. Иди сначала сюда, я тебе местечко освобожу.

Подручный покорно повиновался. Тело его с благодарностью ответило на волну благодатного тепла, исходящего от молодого женского тела. Хорошо, когда кто-то есть рядом. Жизнь тогда стоит того, чтобы жить.

– Знаешь, – улыбнулась Пегги, – должна тебе признаться, что тоже была с тобой не до конца честной.

Классические сомнения перед тем, как продолжить.

– Тебе совсем не обязательно в этом признаваться. Я не имею права тебе лгать, это я знаю твердо. Но ты – ты можешь со мной лукавить, сколько тебе вздумается. Не все в жизни дорога с двусторонним движением. Я, например, ем свою морковку, но это вовсе не значит, что морковка в отместку должна съесть меня. Они долго вместе смеялись. Потом смех стих.

– Но, конечно, – сказал Ксавье, – если тебе хочется мне рассказать о твоем обмане – пожалуйста. Если только тебе от этого станет легче.

– Я тебе как-то говорила, что иногда работаю в букинистическом магазине, чтоб немного денег подзаработать. Это неправда. Я тебе соврала. Я и в самом деле иногда подрабатываю, только не

у букиниста, а в морге.

Они лежали бок о бок. Ксавье упер локоть в единственную подушку, счастливым обладателем которой являлся, и голову опустил себе на ладонь.

– Морг – такое же место, как и любое другое,– сказал он. – Там даже жить можно.

Пегги взяла в рот большой палец, как маленькая девочка, которой не хочется признаваться в своих проделках.

– Ну, и что же в этом плохого? – спросил Ксавье, начинавший уже волноваться.

Пегги отвернулась лицом к стене.

– Понимаешь, я там мертвецов перед похоронами гримирую.

Лазарь лежит в парке на траве, подложив руки под голову и сцепив пальцы. Он смотрит в небо, видит, как раскачиваются ветви самых высоких деревьев. Невыносимая боль любви. Как-то вечером после ужина он обнаружил девочку на обочине дороги. Она сидела за кустом на корточках, подняв юбку до пояса. Он шел туда, чтобы собрать свои инструменты и положить на тележку, а она его не заметила. Он замер как вкопанный. Он смотрел на чистую струйку, чуть золотившуюся в отсветах заходящего солнца, она была такая светлая и чистая, можно было подумать, что это вода отражается в зеркале. Земля пила из пенистой лужицы между ног девочки, маленькие капельки искорками отскакивали на стебельки травы. На следующий вечер все повторилось. И повторялось еще и еще, каждый день на протяжении целой недели. Лазарю казалось, что, спрятавшись за колесом тележки, он был в безопасности. Но однажды вечером, оправив опущенную юбку, она повернулась к нему лицом. Лазарь распластался на земле. Он клял все на свете сквозь стиснутые зубы. Девочка вернулась в свой трейлер, но перед тем, как затворить за собой дверь, проказливо хихикнула, от чего сердце Лазаря ушло в пятки. Ему тогда было двенадцать лет.

Потом он все ходил мимо того места неделями, но больше девочку не видел. Кто-то сказал, что она заболела. Она больше не выходила из трейлера. Когда тоска по ней становилась просто непереносимой, томила его так, что сердце в груди сжималось, когда он начинал испытывать физические страдания, подобные тем, когда мучают голод и жажда, когда ему хотелось умереть или завыть волком, Лазарь, убедившись в том, что отец его спит, снимал с себя всю одежду, вручая свое тело ночи, и карабкался на сосны и ели. Иногда он взбирался на самую вершину высокой сосны, сдирая с тела кожу, покрываясь тысячей синяков, мошонка его размером с грецкий орех и членик его, как носик у чайника, кровоточили, израненные стволом дерева, ветками и иглами. Потом полчаса или час он давал себя баюкать качавшейся кроне так близко к небу, что его лихорадочно горевшую плоть от ледяного света далеких звезд бил озноб.

И сегодня, двенадцать лет спустя, распростертый в парке на траве в перепачканной одежде, с безнадежно разбитым сердцем, он испытывал чувство такого же облегчения, сходного с глубоким обмороком, как будто после непереносимых страданий разом отмерли те нервы, что вызывали эти муки. Он потягивается. Щека горит. Пегги оцарапала его, как пантера. Неужели она и впрямь подумала, что он хочет ее ударить? Он ведь занес кулак для большей убедительности, чтоб она скорее поверила в искренность его чувств. Он бы никогда ее не ударил. Лазарь достает фляжку с выпивкой, собирается глотнуть, но передумывает. Вместо этого бросает кожаный мешочек в стоящее рядом дерево. Он думает о том, что никогда в жизни не касался женщины, в том смысле не касался, что никогда ни с кем не переспал, никогда ни одну женщину не ласкал с нежностью, даже не погладил. Он понимает всю тщету своих усилий, чувствует непреодолимую внутреннюю потребность разрушения, закипающую в крови. Теперь он знает, что ему еще осталось сделать, знает, куда ему нужно идти. Он проверяет для большей уверенности, лежит ли все еще в кармане гитарная струна. Потом отправляется в путь, чтоб решить эту проблему, все проблемы сразу решить – раз и навсегда.

Пегги прижалась щекой к лопатке Ксавье. Паренек уснул. Время от времени он постанывает, как, бывает, стонут детеныши зверей. Она слышит, как бьется его сердце – очень странным образом. Оно то ровно постукивает, как отлаженный мотор, то начинает сбиваться с ритма, как будто кто-то неуверенно бьет в барабан (нет, думает она, это похоже на далекие отзвуки грома приближающейся грозы в летнюю ночь); а потом оно вдруг начинает биться : с такой силой, как будто кто-то колотит кулаком в дверь. Она не знает, надо будить парнишку или нет. Ведь, если не раздеться перед сном, плохо спится.

Она шепчет ему на ухо:

– Ксавье, Ксав… – и мягко касается его плеча.

Парнишка спит как убитый. Ну, хорошо, пусть спит. Она встала в постели на колени. Так, по крайней мере, ей было проще снять с него галстук-бабочку. Еще она расстегнула ему воротничок, чтоб лучше дышалось. Потом начала расшнуровывать кроссовки.

Подручный тут же проснулся, от волнения у него даже дыхание перехватило. Он коснулся воротничка, понял, что пуговица расстегнута, и увидел, что Пегги расшнуровывает его кроссовки.

– Что ты делаешь? Какого лешего ты это делаешь?

И, соскочив с кровати, он быстро застегнул пуговицу на воротничке. Пегги рассмеялась.

– Господи Иисусе, да что же ты так разволновался? Тебе нечего бояться! Я только хотела, чтоб тебе было удобнее.

Внезапно смех ее стих. Никогда раньше она не видела на лице Ксавье такого выражения.

– Да что же это такое творится со всеми людьми в Америке? Сума вы, что ли, все здесь посходили?! Ты воспользовалась тем, что я сплю, чтоб меня догола раздеть? Тебе что, поиграть со мной захотелось в эти игры свинские, или что? Слиться со мной через краник мой маленький, как эти психи, соседи мои, что за стенкой живут, которые погрязли в пороке?

– Да что ты, Ксавье, я тебе честно говорю, по правде, я только хотела…

– Не хочу я, чтоб ты со мной больше разговаривала! Никогда больше не хочу говорить с тобой! Не хочу, чтоб ты меня когда-нибудь еще трогала! На что ты хотела посмотреть, а? А? Что ты хотела увидеть? Скажешь ты мне или нет? Нет, не хочу я тебя больше слушать, вообще никогда больше слушать тебя не хочу! Ты – злая колдунья, ты хотела дождаться, когда я засну, а потом разорвать меня на куски! Зачем ты повела меня на этот спектакль в мюзик-холл, можешь ты мне сказать? Ты знаешь что-то о моем отце, но скрываешь это от меня с той самой минуты, как мы с тобой встретились, и ты решила показать мне эту так называемую пантомиму, чтоб я сам все себе уяснил? А потом ты хотела раздеть меня, воспользовавшись тем, что я заснул, чтоб соединиться со мной через мой маленький краник и разорвать меня на куски, разбросать все члены мои и сделать так, чтоб я тоже стал лоскутным? Да?

– Ксавье, мне кажется, ты бредишь, ты не проснулся еще, ты все еще спишь, ты…

– Убирайся отсюда, ведьма проклятая! Чтоб духу твоего здесь больше не было! Мы будем жить вдвоем со Страпитчакудой, и больше нам вообще никто не нужен!

С этими словами он смахнул со стола чашку с горячим шоколадом, который Пегги даже не пригубила, и она со стуком упала на пол. Пегги хотела подойти к нему, даже руки развела в стороны, будто собиралась его обнять.

– Да что же это с тобой творится, Ксавье, дорогой мой, друг мой, Ксавье. С тобой что-то странное происходит. Проснись же, ты еще спишь.

– Я не сплю, я знаю, что говорю! Убирайся прочь! И не прикасайся больше ко мне!

Она вышла из комнаты в ужасе, в полном смятении чувств.

Оставшись в одиночестве, Ксавье снова расстегнул воротничок и все пуговицы на рубашке, в гневе сорвал с себя и кинул на пол планки собственного изготовления. Потом подошел к лягушачьему

ларцу.

– Страпитчакуда! Страпитчакуда!

Он с силой стал трясти ларец. Лягушка не просыпалась. Он со стуком захлопнул крышку ларца. Раздетый по пояс подручный стал ходить по комнате кругами, сжимая и разжимая кулаки, как больной аутизмом ребенок.

– Лоскутный, лоскутный, – повторял он снова и снова, нё в силах справиться с волнением. Разошелся шов. Выступила маленькая капелька крови.