Текст книги "Лоскутный мандарин"

Автор книги: Гаетан Суси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ – Глава 1

Вокруг ребенка сгрудилась толпа. От церквушки театральными декорациями остались стоять лишь фасад и колокольня. Маленький мальчик обращался к собравшимся людям с таким красноречием и так выразительно жестикулировал, что ему позавидовал бы даже Кот в сапогах. Его раздувающиеся штанишки, стянутые в коленях, восточные шлепанцы, ясный лик и возведенные кверху руки, так, как у нарисованных святых пророков, – все в нем дышало арабской утонченностью, удивительной легкостью и неземной воз-душностью, будто он был повелителем эфира.

– Достойные женщины, – говорил он, – добродетельные. – И все слушали его слова снисходящим в душу умиротворением, доверием и благодарностью. А он тем временем продолжал: – Эти глаза, которым претит ложь, вот эти самые глаза видели ее, эти уши слышали ее речи.

По толпе шепотком пробежало: «Ариана!» – будто правоверные мусульмане поминали имя святого пророка или испанцы произносили «Оле!».

Мальчик поднес правую руку к щеке, а левую возвел к небесам. Он выглядел так, будто хотел принять позу охотника с ружьем, но на самом деле этим грациозным движением он указывал на колокольню.

– Вон там, – вещал он, – вверху звонили святые колокола. И в этой самой церкви венчалась она с миром, с тем миром, что не от мира сего. Она мне явилась. Она танцевала, и танец ее был бальзам для души моей, сладкий мед великодушной щедрости ее для духа моего. И она мне говорила. Она сказала мне, что вечно будет пребывать среди нас, навсегда останется с нами. Она сказала, что оборвалось ее земное бытие и потому бытие ее среди нас станет еще более явственным, клянусь вам бессмертной душой моей, она мне это поведала. А еще, достойные женщины и добродетельные мужчины, она поведала мне, что есть путь, тот путь, что ведет назад. Что однажды земля ваших отцов, земля ваших матерей вновь примет вас в себя. Вы вернетесь туда на исходе дней, в землю, которая дала вам начало, и не бойтесь этого ибо вы возвратитесь в те сады, где когда-то ступали ваши ноги и которые вас принудили покинуть, но их пыль и злато остались на подошвах вашего изгнания. Оставьте страх и не теряйте надежду. Грядет возвращение. Путь существует. Клянусь вам бессмертной душой моей – так она мне и сказала. Я был лишь семилетним ребенком, неведавшим имен многих вещей. И послушайте, что я говорю вам теперь. Какой удивительный дар слова был мне ниспослан.

И вновь зашелестели, залепетали голоса, будто люди творили молитву, произнося имя Арианы. Рука мальчика неспешно описала полукруг, как будто очерчивая путь солнца по небосводу, – он просил у присутствующих тишины. Что-то с ним происходило. Он весь превратился в слух, а глаза его, казалось, следили за полетом комара в воздухе.

– Она здесь, – сказал он, поднеся руку к уху, – она со мной говорит.

И сомкнул веки, погрузившись в глубокую задумчивость. Тишина окружила группу собравшихся людей, как огненное кольцо. Только издали доносился шум и грохот крушивших дома разрушителей, да на соседней улице неумолчно лаяла собака. Но это происходило в каком-то другом мире, не в том, где находились все собравшиеся у полуразрушенной церкви, стоявшие затаив дыхание, в молчании ожидавшие, какую тайну возвестит им повелитель эфира. Через некоторое время он раскрыл глаза.

– Она говорила со мной, – сказал мальчик. – Она мне сказала: «Здесь брат мой среди вас». – По толпе волной пробежало смятение. – Он ее брат, потому что он тоже не от мира сего. И он еще почти ребенок. Где ты, потусторонний брат Арианы? Отзовись, если слышишь меня. Выйди вперед.

– Ариана о тебе говорила, Тонио! – прозвучал мужской голос – безымянный, страстный, полный безграничной любви.

Мальчик ему возразил:

– Нет, братья мои возлюбленные в изгнании, нет, достойные женщины.

Ищущий взгляд Тонио перемещался с одного лица на другое.

Он сказал:

– Я ничтожнее розы, украшающей твои башмаки. Я не стою пыли, слетающей с твоей обуви.

Толпа пришла в движение, по ней волной пробежал шепоток, схожий с шелестом листьев. В нем слышны были нотки недовольства. Многие повернули головы в сторону Ксавье. Страпитчакуда, высунувшись наполовину из его кармана, давилась от смеха – в лапке она держала пузырек с укрепляющим средством, отпивая из пузырька, она прочищала горло. Готовый сгореть со стыда подручный выхватил у лягушки пузырек, и пока он его закрывал, та успела проквакать в толпу множество всяких гадостей: о том, что душа – только выдумка, а от Арианы, по ее мнению, ничего не осталось, кроме кучки разлагающегося праха. Ксавье пришлось сунуть ей в рот палец, чтоб она замолчала, – и Страпитчакуда за палец его укусила. Слепец все пытался сообразить, что за чертовщина творится вокруг них. Он кожей чуял, что враждебность к ним толпы нарастает, – у него на такие вещи был особый нюх. Ребенок подошел к Ксавье, который отступил назад, больше всего желая в этот момент провалиться сквозь землю. Страпитчакуда все еще свисала с его большого пальца. Люди, стоявшие рядом, пытали его:

– Кто ты такой? Что тебе от нас надо?

Слепец, резонно полагая, что дело пахнет керосином, решил ретироваться, и Ксавье пошел за ним следом.

– Нет, – вскрикнул мальчик. – Не уходи, постой!

Но они были уже далеко, оба неслись так быстро, что скоро ослабели. Ксавье боялся, что ему придется еще кусочек чахотки отхаркать, но на этот раз обошлось. Нищий лишь каким-то чудом снова не налетел на стену при столь поспешном отступлении.

Они подошли к строительной площадке, где работали разрушители. Ксавье удалось высвободить палец из лягушачьего рта – он выскочил оттуда, как пробка из бутылки с шампанским. Подручный быстро спрятал лягушку в ларец – вот я тебя сейчас там запру, чтобы ты больше оттуда не высовывалась, и ключ поверну на целых трц, оборота! А она все не унималась, шебуршилась там внутри, угрозы; свои с оскорблениями выкрикивала. И слепец как с цепи сорвался – у него все легкие будто горели огнем. Что за проклятье эта лягушка – сущий дьявол! Надо от нее избавиться к чертовой матери!

– Она не в себе, – сказал Ксавье. – Она, должно быть, уже несколько дней больна. А я не могу ее оставить в таком состоянии.

После всего, что она для меня сделала.

– Ну, – отозвался слепец, – это уж ты того, через край хватил. Все, что она для тебя сделала!

Ксавье сел прямо на бордюрный камень – он был в отчаян и глотнул лекарства, которое булькнуло у него в животе живой водой. Разрушители делали свое дело с невероятным грохотом. Слепцу пришлось кричать в ухо Ксавье, чтобы тот разобрал его слова в этом несмолкающем шуме.

– Эти люди, которые здесь работают, не может так случиться, что они из твоей бригады?

– Что?

Ксавье так ему это сказал, как человек, которого подняли, а разбудить забыли. Нищий повторил вопрос. Только теперь Ксавье осознал, что рядом с ними работают разрушители. Он медленно встал, как будто с опаской, подошел ближе. Прошелся вдоль площадки, внимательно все рассматривая. Увидел лица людей, которых знал по именам: тех, кто работал на подъемном кране, тех, кто занимался расчисткой котлована, – и именно среди последних он заметил Философа. А старик, в свою очередь, в этот самый момент взглянул как раз в ту сторону, где стоял Ксавье. Он махнул ему рукой. Ксавье вернулся к слепцу.

– Ну?

Некоторое время Ксавье размышлял, мрачно нахмурившись.

– Это не моя бригада, – сказал он в конце концов. – Пойдемте отсюда. Пора уже идти в «Мажестик».

Он взял слепца под руку, но тот отстранился от подручного.

– С меня хватит. Ты, дорогой мой Ксавье, очень мне симпатичен, но с тобой я все время попадаю в какие-то переделки, того и гляди, они и впрямь станут опасными. Я, пожалуй, пойду себе домой.

– Как хотите. Тогда я пошел.

Но слепец схватился за рукав парнишки и позволил ему тащить себя за собой, потому что никак ему было не обойтись без подручного.

Когда Философ поднялся наконец по лестнице и выбрался из котлована на улицу, там никого не было. Он стал звать Ксавье по имени, но в голосе его звучала безнадежность. Проходивший мимо рабочий из его бригады спросил Пески, кого он так жалобно зовет.

– Помнишь того подручного, который работал с нами с весны?

Его звали Ксавье.

Рабочий напряг память, но так ничего и не вспомнил.

– Да брось ты! Неужто не помнишь? Тот парнишка, который вкалывал под началом Лазаря!

Рабочий пошел прочь, не сказав ни слова, но само молчание его было упреком Философу, который уже успел пожалеть о своих словах. Разрушители решили между собой никогда больше не произносить имя Лазаря. С того самого момента, когда душеприказчик обнародовал завещание и последнюю волю молодого бригадира, и все узнали, что он предатель и изменник, потому что оставил все свое состояние какой-то вредительской организации, помогавшей бездомным.

Глава 2

На двери заведения, где незаконно торговали спиртным, висело объявление войны.

ОЧИСТИМ! ОЧИСТИМ!

ОЧИСТИМ НЬЮ-ЙОРК!

ДОЛОЙ ЗАВСЕГДАТАЕВ «МАЖЕСТИКА»!

ДАЕШЬ ДУХ РАЗРУШЕНИЯ!

Ксавье в изумлении вошел в здание. Он совсем забыл о слепце, потерявшемся в бурливой толпе, над которой зависло густое облако сигарного дыма. На ожидавшееся мероприятие были потрачены немалые деньги. Помещение было не узнать: фриз украшали нелепые гирлянды, под балконами были поставлены подсвеченные лонны с приклеенными к ним объявлениями: «Руками не трогать! Может опрокинуться», – потому что сделаны они были из картона. Для любого, кто видел главный зал в тусклом свете хмельной перебора, теперь он – залитый ярким светом сильных ламп – являл собой впечатляющее зрелище. Пол Зубной Ямы был подмете вымыт идо блеска натерт, столы аккуратно расставлены полукругом, причем на каждом столе лежала шахматная доска, и молодые сотрудники с гладко зачесанными назад волосами, что соответствовало вкусу главного спонсора предстоявшего мероприятия, расставляли шахматные фигуры и заводили часы.

Сцену переделали в подиум для почетных гостей, и так далее. Вот во что превратился тот самый «Мажестик», что лишь за день до того был родным домом и для Кламзу, и для девиц, дававших свои веселые представления, и для виртуозов игры на банджо.

Там собралась обычная для подобных турниров публика: аналитики, журналисты, наблюдатели, второразрядные игроки – и все они обменивались вежливыми приветствиями. Ведущие участники состязания постреливали издалека глазами, внимательно изучая соперников. Бампли – пухленький знаменитый Артур Бампли, организатор турнира, оживленно семенил по всему залу, он всех здесь знал, завязывал разговоры, вилял ягодицами, убежденный в том, что все от него просто в восторге.

Аромат свежего табака смешивался с неистребимым пивным запахом, который был присущ ни на что не похожей среде обитания мажестиканцев. Менее ощутимым, хотя и вполне отчетливым, был своеобразный аромат мысли – мускусное благоухание, распространяемое сотней перегретых мозгов, чувствовавшееся все более явственно по мере того, как разгоралась борьба. Но пока что томящиеся в ожидании взволнованные шахматные гении старались занять себя чем угодно, лишь бы отвлечься. Один из них, в перепачканном пеплом пиджаке, разложил на коленях салфетку из оберточной бумаги и сосредоточенно жевал бутерброд, перемазав усы горчицей, – если его кто-то обыграет, ему и в голову не придет из-за этого повеситься. Другой, в отличие от первого, сидел на стуле очень прямо, заметно напрягшись, во взгляде его читалось отчаяние загнанного зверя; он явно боялся, что стоит ему пошевелить головой, и от нее во все стороны волнами разбегутся мысли, раскрывающие соперникам сокровенные тайны вариантов королевского гамбита, а ведь началу шахматной партии он посвятил долгие недели лихорадочных размышлений, отгородившись от мира стенами убогого жилья. Третий нетерпеливо покачивал ногой, во рту у него пересохло; он был уверен, что сможет доказать несостоятельность сицилийской защиты, и горел желанием поразить мир. Помимо этих претендентов в чемпионы, погруженных в сладкие грезы, осчастливили своим присутствием «Мажестик» и другие обладатели спортивного духа, обильно расточавшие теплые рукопожатия. Они любили азартные игры. Этих одиноких мыслителей, одержимых манией величия и мысливших масштабно, финансировали спонсоры, которым они заранее распродали всех кур, которые обязательно когда-нибудь снесут золотые яйца. Им нравилось убивать. А кроме них в зале было еще немало подозрительных типов, которые, как могло показаться на первый взгляд, тоже принадлежат к славному племени спортсменов, но, сев за шахматную доску, эти люди превращались в чудовищ, в гадюк и львов. Тут же сновали художники-карикатуристы, два-три фотографа, восхищенные, как гимназистки, поклонники шахматной игры, выпрашивавшие автографы, и прохаживались невероятно величественные господа, апломб которых был сравним разве что с самоуверенностью британских лордов, хотя под их рос-кошными тройками скрывалось шелковое женское белье.

Как только хлопала дверь, расположенная сбоку от подиума, гул в зале ненадолго стихал, будто кто-то уменьшал в помещении громкость, и все лица в радостном ожидании поворачивались в сторону трибуны – на тот случай, если там появится Капабланка. Но почетный председатель пока не оправдывал ожиданий собравшихся. Это имя – Капабланка – о чем-то смутно напомнило подручному, но о чем именно, он никак не мог припомнить. Он решил у кого-нибудь спросить, кто такой Капабланка. На него посмотрели как на умалишенного. Да будет тебе, хватит дурака валять, Капабланка – это бывший чемпион мира.

– Понятно, – кивнул Ксавье.

Что касается Кальяри – главного спонсора мероприятия, кто то его где-то видел, но не знал, куда он пошел; финансиста разыскивали даже его собственные помощники.

Ксавье пришлось себя ущипнуть, чтобы удостовериться в реальности того, что с минуты на минуту должно было начаться. О пришел сюда сказать, что хочет уволиться с работы, и… только представьте себе, что он здесь обнаружил! Происходящее лишь подтверждало его впечатление о том, что он живет в какой-то за колдованной вселенной, где без всякого предупреждения все меняется на свою противоположность – бедность оборачивается богатством, потом становится нищетой, и так далее. «Мажестик» за одну ночь превратился в шахматный храм. Внезапно поднялся невообразимый шум. Поборник ультрасовременной школы заехал в нос стороннику неоклассицизма, что мгновенно привело к жесткому противостоянию последователей двух течений шахматной мысли. Ксавье помимо своей воли оказался вовлеченным в урегулирование их отношений. Ссора очень скоро могла закончиться потасовкой, но тут вмешались представители Гильдии разрушителей, не поленившиеся захватить с собой свои инструменты, и назревавший скандал был пресечен в корне. Возбудители спокойствия тщетно взывали к милосердию и, встав на колени, молили о пощаде – всех их с позором изгнали, запретив в течение года принимать участие в состязаниях. Беда примирила двоих зачинщиков. Они вместе пошли в туалет справить малую нужду.

Ксавье сел на стоявший особняком стул. Взглянул на листок, который ему дали при входе. Первый приз– 2000 долларов. Второй приз – 1000 долларов. Третий приз – 500 долларов. Тот, кто будет удостоен награды за самое впечатляющее нападение, получит специальный приз, учрежденный Американской гильдией разрушителей, в размере 400 долларов! Разрушение – мой рулевой! Вот мой девиз! Пусть могучие сокрушат ничтожных! Нечего и говорить о том, что Ксавье испытал сильнейшее искушение. У него даже голова закружилась.

Он подошел к стойке регистрации. Какая разница: чтобы стать участником, нужно было заплатить всего три доллара. Ему выдали удостоверение – черный жетон с номером 78. Ему хотелось выяснить, все ли он правильно понял. Он что, должен сыграть первую партию за столиком с этим номером, так? И ему надо будет обыграть черного как смоль шахматиста?

– А сам-то ты, болван, что думаешь? – последовал ответ.

Не успел он обернуться, как в нос ему ударил нестерпимо тяжелый запах. Рядом с ним, зажав в пальцах сигару, стоял маленький пухленький человек, обладатель козлиной бородки и сияющей физиономии – то был сам организатор соревнований Артур Бампли.

– Да неужели это Винсент Вильброке собственной персоной?

А я-то думал, мой дорогой, что ты год назад отбыл в Монреаль.

Опешивший подручный напряженно соображал, к кому бы это мог обращаться говоривший с ним человечек.

– Как поживает наша дорогая Жюстин? Мне кажется, я недавно видел ее в Центральном парке.

И так далее. Но тут он заметил кого-то другого и со всех ног бросился к нему, оставив Ксавье в полном замешательстве.

Прошло уже двадцать минут с объявленного часа начала турнира, а Кальяри так никто и не мог найти. Зал стал наполняться запахами подмышек, лысин, отрыжек с привкусом трубочного табака и натянутых нервов. От сильного волнения Ксавье очень понадобилось пойти облегчиться. Но он был не одинок – у двери мужского туалета выстроилась длинная очередь. Ждать Ксавье уже был не в состоянии. Он хорошо знал помещение и вспомнил о том, что еще один туалет был наверху, в конторе заведения. С ларцом под мышкой он тихо проскользнул на второй этаж. Хотя на его отсутствие все равно никто бы не обратил внимания, потому что именно в этот момент раздались аплодисменты – сначала жидкие, потом набиравшие силу, накатывавшие как волна, в конце концов превратившиеся в оглушительную овацию, – рукоплескали все, кто находился в зале. Только что на подиум для почетных гостей взошел Капабланка. Рядом с ним стоял престарелый гроссмейстер Маршалл, носивший звание чемпиона Соединенных Штатов последние двадцать лет. Позволив присутствующим отбить себе ладоши, Капабланка попросил тишины.

– …зья Нью-Йорка, …татели шахмат, – это все, что успел произнести кубинский гроссмейстер, потому что неожиданно в зале раздался возглас, от которого всем стало не до смеха. Кто-то прокричал:

– Убийство! Убийство!

Какой-то человек в состоянии невменяемости показывал на распахнутую позади него дверь. И продолжал сотрясать воздух:

– Полиция! Полиция!

Движение, всколыхнувшее зал, отражало смущение и растерянность публики. Некоторые неуверенно подошли к лестнице.

Протолкнувшись сквозь толпу, к месту происшествия первый добрался Артур Бампли. Человек, который все кричал: «Убийство!» – тот самый помощник Кальяри, который постоянно боялся печеночных колик, – сорвал голос. Он пошел в контору вмест с Бампли. Вскоре к ним присоединились Маршалл с Капабланкой и еще трое мужчин. Все они застыли на пороге, не осмеливаясь ни к чему прикоснуться. Кальяри как будто прилип к своему креслу причем в самой неудобной позе, потому что из глазной впадинь у него торчала кочерга, насквозь прошедшая через голову и воткнувшаяся в спинку кресла. Но с первого взгляда финансист не выглядел мертвецом. Его вытянутая вперед левая рука судорожно подергивалась, как будто он исступленно пытался взять сложный аккорд на рояле, а второй глаз вращался в глазнице с выражением чрезвычайной озабоченности. Присутствующие наблюдали это странное зрелище, задаваясь вопросом, что же, черт побери, они должны делать в сложившейся ситуации. Так они и стояли при входе, будто подошвы их ботинок кто-то пригвоздил к полу. Сверхчеловеческим усилием воли Кальяри удалось конвульсивно схватиться за кочергу. Артур Бампли сделал шаг в его направлении. И именно в этот момент с незабываемым звуком поцелуя импрессарио сам вырвал кочергу из собственного глаза. Тут же он согнулся в кресле, будто у него скрутило живот, и уткнулся лбом в колени, по которым потекла кровь. То был конец.

– Вот, – сказал тот человек, голос которого звучал как сигнал тревоги. – Сейф!..

Сейф был полностью пуст.

– Здесь хранились призы турнира. В государственных казначейских билетах.

Бампли почувствовал, что настало время проявить инициативу, потому что иначе положение могло обернуться к выгоде кого-нибудь другого.

– А кстати, почему так случилось, что вы первый его нашли? Если я правильно понял, вы здесь были одни. Помощник Кальяри положил себе руку на печень, потому что ее стали покалывать сотни ледяных иголочек.

– Но я же только что сюда вошел, десять человек видели, как я поднимался в контору. Я дольше всех работаю у господина Кальяри, я во всем от него зависим. С чего мне его убивать?

И он сел от избытка чувств, вспомнив о престарелой матери, домик которой теперь как пить дать снесут, потому что он не мог больше рассчитывать на заступничество начальника и хозяина. Пот крупными каплями выступил у него на лбу. Кто-то схватил телефонную трубку и стал звонить в полицию.

Из туалета, расположенного прямо за тем местом, где стояло кресло с трупом Кальяри, из головы которого вытекала кровь, донеслись звуки спущенной воды. Дверь в туалет распахнулась. Оттуда вышел Ксавье.

– Оп! Ой, извините, – сказал он.

Он хотел было снова зайти в туалет, чтобы выйти через другую дверь, которая вела прямо на лестницу. Но кто-то ему крикнул:

– Эй! Ну-ка постой!

Ксавье сделал только шаг и застыл как вкопанный, оробев от направленных на него взглядов и воцарившейся тишины. Он еще не заметил мертвое тело Кальяри, скрытое от него спинкой кресла. Странная смесь торжества и коварства отразилась на лице главного помощника убитого, у которого ведь должно было быть какое-то имя. Пусть его зовут, скажем, Макфарлейн, как модель пальто. Лоренцо Макфарлейн.

– Господа, – громко произнес Макфарлейн, – давайте-ка посмотрим, кто выиграл от этого убийства! – (Такой неожиданный принцип внушил присутствующим уважение к нему.) Он добавил: – Тот, кто больше всех на этом выгадал, и есть убийца!

Театральным жестом он протянул руку в сторону Ксавье. Подручный поднес к кончику носа указательный палец:

– Я?

– Черт побери, Винсент Вильброке, – произнес Бампли с радостной улыбкой.

Дело и впрямь принимало весьма любопытный оборот. Черт бы с ним, с турниром, о нем пока можно забыть. Но скандал мог разгореться просто замечательный. Коротышка уже мысленно видел передовицу местной газеты: «Год неизвестно где пропадавший молодой канадский чемпион убивает хозяина мюзик-холла».

– Поди-ка сюда, дружок, – сказал он Ксавье, – не надо бояться!

Ксавье подошел к нему, семеня негнущимися ногами, прижимая к груди ларец.

– Я ничего такого не делал. А что случилось?

Только теперь подручный заметил то, что осталось от всемогущего магната. Он был ошеломлен.

Бампли дал парнишке время прийти в себя. Он попросил, чтоб ему подвинули кресло, раскурил погасшую сигару. Рядом с ним сгрудились все присутствующие. А Бампли теперь наслаждался подробностями одного из самых значительных эпизодов своей карьеры. Ему всегда хотелось играть роль сыщика, одерживать верх над преступниками, защелкивать им на запястьях наручники, получая ни с чем не сравнимое удовольствие от их поражения.

– Ты не мог бы мне сказать, – начал он вкрадчиво, – что ты делал в туалете господина Кальяри? А?

Кровь прихлынула к лицу Ксавье. Он, казалось, был совершенно сбит с толку, и от этого сидевший перед ним человек даже слегка побледнел. Скосив глаз, Бампли внимательно наблюдал за подручным, силившимся осознать то, что не укладывалось ни в какие рамки. Ксавье внимательно изучал свои пальцы, как будто хотел проверить, сколько их росло у него на руке.

– Ну, хорошо, – начал он (снял шляпу и, смутившись, снова ее надел). – Понимаете, дело в том, что мне понадобилось, видите ли, такое со всяким может случиться, надобность у меня была такая. Вот и все. Сходить мне было нужно. Может быть, это от укрепляющего лекарства, что я выпил. Ну вот, я и пошел туда. А там, надо вам сказать, все было занято. Я общий туалет имею в виду. А ждать, понимаете, я уже никак не мог, возможности такой у меня не было. Поэтому я и решил облегчиться здесь, в служебной части, то есть в туалете, потому что я про него знал. Я здесь раньше несколько недель работал. Вот и все. Никак не мог, так сказать, сдержаться.

Ксавье говорил тихо, как ребенок на исповеди, к которой он относится всерьез. При этом он нервно теребил галстук-бабочку.

Бампли не мог не признать, что алиби его было вразумительным, поскольку сам он, когда сильно приспичит, часто обнаруживал, что все туалеты как назло бывают заняты. Но он был не из тех, кто быстро сдается. Особенно после того, как Лоренцо Макфарлейн нашептал ему что-то на ухо. Сразу после этого Бампли спросил:

– Ты, видимо, задолжал господину Кальяри большую сумму денег?

– Господину Кальяри? Да, это правда, он дал мне пачку долларов.

А потом ему не захотелось, чтоб они мне принадлежали. И кроме того, я уже много из них потратил. Он хотел, чтоб я их ему вернул.

– И что дальше?

– Я не мог. Можно сказать, у меня был большой долг.

– Вот как! – сказал Бампли, взглядом призывая остальных в свидетели.

Он встал с кресла и, крадучись как кот, приблизился к Ксавье. Потом стал перед ним расхаживать из стороны в сторону.

– Скажи мне тогда, почему он тебе дал те купюры? А? Что ты можешь сказать в свое оправдание?

– За мою лягушку, – после паузы признался Ксавье, сжал кулаки и опустил от стыда голову.

– И ты проткнул ему глаз кочергой и убил, чтоб не возвращать свой долг! – проговорил Бампли с несокрушимой убежденностью, помахивая при этом сигарой перед носом.

– Убил? Меня?

– Не тебя, его!

– Это злостная клевета! – раздался крик слепца, который только что появился в дверном проеме, приведенный наверх своим ксавьерианским инстинктом.

Ксавье округлил глаза и в недоумении тряхнул головой. Что все это могло означать?

– А если это был не ты, тогда как ты объяснишь нам происхождение этих следов крови на твоем пиджаке?

Ксавье объяснил, что у него не все в порядке со здоровьем. Что время от времени ему приходится сплевывать нехорошую кровь, которая в нем скапливается, и так далее, что это все из-за чахотки и потому иногда капелька-другая обязательно попадает ему одежду. Детектив решил, что ответ паренька был совсем неплохим!

– Господа, – сказал он собравшимся, которые с напряженным вниманием следили за ходом беседы, завороженные самообланием Бампли. – Этот молодой человек убил кочергой своего кредитора в состоянии невменяемости потому, что не был в состоянии расплатиться с долгами.

– Это клевета! – снова крикнул слепой. – Этот ребенок святой! Он невинен! Вы обвиняете невиновного!

Бампли пренебрежительно махнул рукой, будто хотел сказать « Пусть себе надрывается ».

– Кроме того, он очистил сейф, стоящий в конторе нашего друга и спонсора. – Пухленький коротышка обернулся к Ксавье.

Что было в этом сейфе?

Ксавье пожал плечами.

– Доллары? – высказал он предположение, преисполненный доброй воли.

– Вот видите! Откуда тебе это известно?

– Не знаю. Я только высказал предположение.

– Тогда я тебе скажу. В сейфе лежали доллары, предназначенные для выплаты призов участникам турнира. А ты их украл! И хочу вам сказать, господа, что он спрятал эти деньги в коробку, которую держит в руках.

Он показал на ларец Страпитчакуды.

Слепец даже взвыл от негодования: «Позор! Какая низость! Мь клевещем на невиновного! Постигнет нас кара небесная! Стыд и срам!» – и, сжав в объятиях плюшевую свою собачку, стал от горя раскачиваться из стороны в сторону.

Бампли схватил ларец и попытался вырвать его из рук Ксавье но подручный вцепился в ящик изо всех сил.

– Ее нельзя беспокоить, она плохо себя чувствует! – упирался Ксавье, по-утиному гнусаво выговаривая слова, потому что в пылу борьбы Бампли зажал ему нос.

Как мы знаем, к кабинету примыкал туалет. Но еще в том кабинете было что-то типа кладовки или чулана, и заглянуть в то подсобное помещение никто даже не удосужился. А оттуда вдруг появился человек, обратившийся к собравшимся в кабинете людям в самой что ни на есть изысканной манере.

– Позвольте, господа. Я должен уведомить вас о том, что вы совершаете сейчас весьма серьезную ошибку.

– Рогатьен Лонг д’Эл, – процедил сквозь зубы Макфарлейн.

А Лонг д’Эл держал в руке очень большой шестизарядный револьвер. Итак, кроме Ксавье и Рогатьена Лонг д’Эла в кабинете находились: 1) Капабланка; 2) Маршалл; 3) Бампли; 4) Лоренцо Макфарлейн; 5) слепец; 6) несколько посторонних – всего девять человек. Так что даже шести пуль ему бы хватило, чтоб натворить там кучу неприятностей. Повторять ему поэтому ничего не пришлось.

– Господа, – сказал Рогатьен, обращаясь, в частности, к Маршаллу и Капабланке, – великим мастерам своего дела, к числу которых вы, несомненно, принадлежите, хорошо известна высокая цена наших самых выдающихся творений. Приписывать этому ребенку авторство столь элегантного действия кочергой равносильно оскорблению моего творческого гения. Разве это не так, дорогой гроссмейстер?

– Я целиком и полностью разделяю вашу точку зрения, – вежливо ответил Капабланка.

– В таком случае, господа, я был бы вам чрезвычайно признателен, если бы вы позволили мне вас покинуть вместе с этим заложником, что дало бы мне возможность прикрыть тылы при отступлении.

– Конечно, дорогой коллега, проходите, проходите, – подвинулся Капабланка.

– Благодарю вас, господа, и еще раз прошу меня извинить за непредвиденные неприятности.

Рогатьен сгреб Ксавье за плечи и приставил ему револьвер к виску. Отволок его за собой в туалет, вторая дверь из которого вела к потайной лестнице, и так далее.

– Не утащит же он за собой Ксавье? – возопил слепец. – Он же не может увести его с собой!

Когда они оказались на улице, Рогатьен мягко спросил Ксавье, все ли у него в порядке. Ксавье кивнул. Только что произошедшие события его немного утомили. Рогатьен повел его к стоявшей неподалеку далеку машине. Попытался открыть дверцу. Не смог – дверца былы заперта. Он глянул налево, потом направо и сказал Ксавье: «Заткни уши – громко бабахнет», – и выстрелил из револьвера в окно.

После этого втолкнул потрясенного Ксавье на сиденье.

Рогатьен включил передачу, и машина резко дернулась назад. Он понял, что надо включить другую передачу и опустить рычаг ручного тормоза. После этого автомобиль сначала рывками, как-то по-заячьи двинулся вперед, потом покатился, заскользил с такой легкостью, что довольный Рогатьен даже рассмеялся. Он вел машину первый раз в жизни.

– Это же моя машина! Держите вора! – закричал хозяин расположенного неподалеку магазинчика, где торговали всякой ерундой.