Текст книги "Счастье по случаю"

Автор книги: Габриэль Руа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

VIII

Флорентина обслуживала Эманюэля и Жана Левека, задорно смеясь, так что были видны ее острые, белые, ровные зубы.

Вращающиеся стулья были заняты вдоль всего стола, а за спинами торопливо жующих посетителей уже стояли другие, поджидая, когда в этом строю согнутых спин образуется брешь; домохозяйки, готовые ринуться на первое освободившееся место, настороженно ждали, не выпуская из рук покупок, и бросали по сторонам беспокойные взгляды; некоторые из них положили свои пакеты на пол и выжидающе стояли около какого-нибудь посетителя; рабочие в кепках отворачивались, чтобы их не дразнил запах соусов, с тем серьезным и озабоченным видом, который они сохраняют всегда – предъявляют ли свой пропуск контролеру у заводских ворот или входят в переполненный до отказа бар.

Стоило насытившемуся посетителю встать, как на его место сейчас же садился другой; перед ним немедленно появлялся стакан со свежей водой и бумажная салфетка; зеленая туго накрахмаленная блузка склонялась над ним, а затем, шурша, удалялась; официантка передавала заказ по служебному телефону; скрипящий лифт поднимал дымящуюся полную тарелку к краю люка, открывавшегося в стене под зеркалом и уходившего, казалось, в пещеру, полную неиссякаемых запасов пищи.

Касса звенела почти непрерывно; посетители поторапливали официанток, старались привлечь их внимание, пощелкивая пальцами, развязно им посвистывая.

Однако Флорентина не торопилась. Сутолока и шум этого полуденного наплыва больше не волновали ее. Теперь это была для нее скорее минута передышки, время, когда она ждала, что Жан вот-вот появится, и, когда он появлялся, мысли ее были заняты только им. И сейчас, прислонившись узким бедром к столу, она болтала с молодыми людьми. Порой грохот посуды становился особенно громким – она не слышала, что они говорят, и наклонялась к ним, пытаясь угадать слова по движению губ; потом она задорно выпрямлялась, сохраняя в позе некоторую фамильярность. Ее ухо, над которым в волосах красовалась бумажная роза, привычно ловило каждый звук, требовавший ее внимания, – удар ложкой по мраморному столу, шарканье ног по кафельному полу, сердитый оклик заждавшейся толстой посетительницы. Но Флорентина только слегка пожимала плечами, и тонко вырезанные крылья ее носа раздувались; и она снова улыбалась Жану и Эманюэлю.

Сегодня ее лицо пылало оживлением, но это было отнюдь не ее обычное наигранное оживление – вульгарное, лихорадочное возбуждение с оттенком вызова. Взгляд ее светился таким ярким светом, что даже грубая краска на щеках казалась естественным румянцем. На ее тонком личике с сияющими удлиненными глазами, которое Жан видел сквозь пар от жаркого, он легко читал волновавшие ее воспоминания: буря, их поцелуи среди бури; движения ее становились еще более быстрыми и порывистыми, когда она думала об этом. Порой глаза ее останавливались на нем, вспыхивая страстным, живым, откровенным призывом. Затем она оборачивалась к Эманюэлю и из кокетства, из лукавства, чтобы привлечь внимание Жана и сбить его с толку, заговаривала очень фамильярно, даже с оттенком развязности, словно ее дружба с Жаном давала ей какие-то права и на его друзей. Кроме того, она всегда была неравнодушна ко всяким знакам внимания и потому не могла не поощрять внезапного интереса Эманюэля, именно сейчас, когда она была взволнована присутствием Жана и когда ей особенно хотелось показать ему всю силу своих женских чар, ибо она думала, что, завлекая Эманюэля, она тем самым сильнее завлекает Жана.

Она переводила взгляд с одного на другого, и на губах ее дрожала нерешительная улыбка, неизвестно кому из них предназначавшаяся. Эманюэль, войдя во вкус этой игры, поддразнивал девушку:

– Разве мы с вами не встречались раньше, мадемуазель Флорентина?

– Может быть, – отвечала она со смехом, задорно откидывая назад голову. – Тротуары в Сент-Анри узкие, а народу по ним ходит много.

– Разве мы с вами еще никогда не разговаривали?

– Может быть. Но я что-то не помню…

Потом она, в свою очередь, принялась с живостью расспрашивать его. Он отвечал ей довольно рассеянно, интересуясь больше игрой ее подвижного лица и тем вниманием, которое она ему выказывала, и мало вникая в смысл того, о чем она говорила своим высоким звенящим голосом, порой перекрывавшим стук посуды.

– Вы давно в армии? – спросила она приветливо, но небрежно и принялась подтачивать свои ногти, разглядывая их на свет, полировать о материю форменного платья.

– Полгода, – ответил он.

Отвечая на ее вопросы, он каждый раз подавался вперед, чтобы она наверняка его услышала. Потом он опять откидывался, и это покачивание взад и вперед подчеркивало его замешательство.

– А вам нравится там? – продолжала она.

– Да, ничего…

– В общем-то это, наверное, очень скучно, правда? Учения и все такое?

Эманюэль только улыбнулся.

– А как вы думаете, вас отправят за океан? Многие ведь уже уехали, правда?

Она спросила его об этом без всякого тайного волнения, без малейшего любопытства или восхищения. Но сияние ее зеленых глаз обмануло его, и он решил, что ее тоже манит неизведанное.

– Да, я надеюсь побывать за океаном.

– Ну, там вы всего насмотритесь, всякой нищеты.

Она широко улыбалась.

– А как вас звать-то?

– О, – сказал Эманюэль, – так вы уже забыли?

Она нисколько не растерялась, немного подумала и сказала:

– А, Летурно – вот как.

И она искоса посмотрела на Жана. Ее глаза говорили: «Вот видишь, и ему я тоже приглянулась, не только тебе одному, но все-таки тебя я люблю больше всех… Только я хочу, чтобы ты знал, что ты – единственный на свете… Да, ты – единственный, нет никого, кроме тебя…»

Ее глаза стали ласковыми, ресницы затрепетали, и она бросила на Жана быстрый взгляд, стараясь пробудить в нем те же воспоминания, что сжигали ее, – воспоминания, полные ветра, холода, снега, в которых они были вместе, он и она, одни среди бушевавшей метели. Перед ней закружился снежный вихрь, но затем она опять взяла себя в руки и продолжала спокойно и приветливо говорить с Эманюэлем.

– Должно быть, приятно быть в отпуске? Как вы сказали, у вас долго будет отпуск?

– Всего несколько дней…

– Ах, только несколько дней… Они быстро пролетят…

– Да, – сказал он тихо.

Удивленный мелькавшей в ее глазах насмешкой и нервными движениями ее пальцев, которые она без конца сплетала и расплетала, он спросил себя, не намекает ли она ему на возможность встречи. При этой мысли он покраснел. Он был так скован своей природной застенчивостью, с которой ему никак не удавалось справиться, что перестал поддерживать разговор и принялся нервно крошить кусочек хлеба, недовольный собой, злясь на себя за это молчание.

– Ну, как на ваш вкус цыпленок – ничего? – весело и кокетливо спросила Флорентина.

– Скажи, – внезапно заговорил Жан, и голос его прозвучал резко и насмешливо, – много ли у тебя кавалеров?

Флорентина не перестала улыбаться, но ее худенькие руки со вздутыми венами даже побелели – так сильно она их сжала. Чем вызван этот выпад? Разве она не была мила с ним? И с Эманюэлем тоже – ради него? Разве не было любезностью с ее стороны обслуживать только их одних, хотя ее ждали другие посетители? О, какую ненависть питала она к нему в эту минуту! Так же, как в тот первый день, когда она его увидела – увидела эти темные, насмешливые, непроницаемые и дерзкие глаза! И эти губы – четко очерченные, волевые и такие жестокие! И до чего же она все-таки любила вот эти самые глаза, вот эти самые губы! И до чего же упоительно было вспомнить о том, как эти насмешливые жестокие губы коснулись ее век! Упоительно, волнующе – и в то же время унизительно. Неужели ей никогда не удастся заставить его страдать так же, как он заставляет страдать ее, – но только не рискуя потерять его? Однако нельзя же проглотить такую обиду без ответа!

– А это уж мое дело, – сказала Флорентина в полном замешательстве и улыбнулась слабой улыбкой, жалкой и вымученной; ее худенькая грудь судорожно вздымалась и опускалась под тонкой тканью блузки, оживление сбежало с ее лица, и, уставясь глазами в стол, она принялась лихорадочно скрести ногтем какую-то царапинку на розовом мраморе и нервно постукивать ногой, вся в смятении, вся во власти давнего наваждения, всегда готового настичь ее, наброситься на нее, – нахмуренная, подавленная, несчастная.

– Ты, конечно, не обязана говорить нам, если встречаешься с кем-нибудь из посетителей «Пятнадцати центов» после работы. А у нас с Эманюэлем есть надежда попасть в их число?

– Это глупо – задавать такой вопрос, – ответила Флорентина, глядя прямо ему в глаза.

Она принялась раздраженно переставлять с места на место солонки и судки с соусом и вытирать их тряпочкой. Ей казалось, будто холодная, как лед, рука обхватила ее хрупкую обнаженную шею, – она никак не могла найти нужные слова, и это причиняло ей такую боль, что она отвернулась, стараясь спрятать лицо. А ведь прежде она всегда умела постоять за себя. Что же с ней случилось? Как это глупо, что она не может постоять за себя!

– Не обращайте внимания, мадемуазель Флорентина, – сказал Эманюэль. – Он говорит это, просто чтобы рассердить вас. Не принимайте этого всерьез.

– А я уже начинаю сердиться, – ответила она с полуулыбкой, цепляясь за надежду, что Жан и вправду только хотел подразнить ее. – Я уже чуть было не рассердилась. Только меня не так просто рассердить взаправду. И я уж тогда сама вам скажу, когда надо будет отчаливать.

– Отчаливать! – повторил Жан, захлебываясь от смеха.

– Да, отчаливать… Я-то говорю, как умею, – отпарировала она. – Без всяких там умных слов.

– Не обращайте внимания, – опять повторил Эманюэль.

Он протянул к ней через стол руку.

– Нет, конечно, я не обращаю внимания, чего там… что там, – поправилась она, старательно выбирая слова и все более запутываясь. – Но это не мешает, что вы… конечно…

Она улыбнулась Эманюэлю ласковой и признательной улыбкой.

– Это не мешает… конечно… вы более воспитанный…

– Ух ты! – усмехнулся Жан.

Флорентина оскорбленно выпрямилась.

– А сейчас будьте любезны сказать, что вы хотите на десерт. Я не могу болтать с вами целый день… – Она уставилась в пространство и сухим монотонным голосом перечислила: – Есть абрикосовое пирожное, виноградное, яблочное… банановый торт… ну и лимонный торт, – добавила она и нетерпеливым движением, в котором чувствовался еще не утихший гнев, встряхнула кудрями. – Если вы еще не выбрали, так выбирайте.

Она круто повернулась на каблуках и отошла, слегка покачивая плечами; на ее длинные шелковистые темно-каштановые волосы падали отсветы от окружавших ее никеля и меди.

– Пригласи ее провести с тобой вечер, – сразу же шепнул Жан на ухо Эманюэлю.

– Не говори глупостей, – ответил Эманюэль.

Они оба посмотрели в зеркало, на свои лица, отражающиеся на бледно-розовом фоне скатертей; глаза их встретились – в голубых глазах Эманюэля было колебание.

– Она поставит нас на место, и мы этого заслуживаем, – сказал он.

Однако ему не хотелось отказываться от начавшейся игры. Ободренный развязностью Жана, он уже обдумывал, как будет ухаживать за Флорентиной, какие слова, по-настоящему ласковые и нежные, он ей скажет. Приподняв правое плечо, он рассматривал себя в зеркале – не столько с самоуверенностью, сколько стараясь напустить на себя веселый вид и броситься в приключение очертя голову, словно он и в самом деле влюбился.

– Она-то! – усмехнулся Жан.

Он уже готов был рассказать Эманюэлю, как сам он завязал знакомство с Флорентиной. С его губ чуть было не слетели слова: «Это же так просто, ты себе даже не представляешь, до чего это просто!» Но он тут же решил ничего не объяснять. В тайниках его противоречивой натуры пробудилось ненасытное любопытство. И его охватило страстное желание истребить ту крупинку дружелюбия и доверчивости, которая еще жила в его сердце, все свое доверие к людям, всю свою тягу к людям, как бы слаба она ни была, и остаться без доверия, без привязанностей, совсем одиноким, в сладостном мире разочарования, которое принесет ему свободный расцвет его «я».

– Пригласи ее, – повторил он.

– Не знаю, – проговорил Эманюэль, которому вдруг стало грустно.

На другом конце стола Флорентина собирала грязную посуду. Мелькали ее хрупкие руки, испещренные сетью тонких вздутых вен. И усталость, давнишняя усталость, которая уже прочертила заметные морщинки в углах ее рта, разлилась по ее лицу, залегла под глазами, омрачила лоб, а когда вымученная улыбка сгоняла ее с лица, она продолжала жить в глубине глаз.

– Не знаю, – повторил Эманюэль.

«Оставь ты ее в покое, – думал он. – Пусть все оставят ее в покое! И пусть ее улыбка снова станет безмятежной, какой, наверное, была прежде! Пусть ее взгляд будет спокоен, пока она идет навстречу жизни! Пусть все оставят ее в покое!»

– Пригласи ее, – продолжал настаивать Жан, – а если она откажется, я сам ее приглашу… Эй, Флорентина! – позвал он.

Она ответила ему издалека неопределенным жестом, в котором сказалось все – и обида, и нетерпение, и покорность. Затем, собирая со стола посуду, она подошла к ним со стопкой грязных тарелок, доходившей ей до подбородка; к ее щеке прилипла мокрая прядь волос.

– Ну, что вам еще требуется?

– Эманюэль хочет тебя о чем-то спросить… – начал Жан.

Она поставила тарелки на стол, поправила волосы и бросила на Эманюэля взгляд, скорее насмешливый, чем ободряющий.

– Ну, спрашивайте, – сказала она.

«Пусть все оставят ее в покое! Пусть она снова станет естественной, пусть ее взгляд не будет алчным и настороженным! – думал Эманюэль. И еще: – Как мне хотелось бы хоть чем-нибудь ее порадовать. А кроме того – я сам не знаю почему, – мне, честное слово, очень хотелось бы потанцевать с ней. Она гибкая и тоненькая и, наверное, хорошо танцует!»

– Вы любите танцевать, мадемуазель Флорентина? – спросил он.

– Так вот о чем вы хотели меня спросить?

Она сердито нахмурилась, но в глазах ее зажглись искорки любопытства. Она глядела на него исподлобья, прерывисто дыша, взволнованная, как всегда, когда какой-нибудь молодой человек обращал на нее внимание, – взволнованная и вместе с тем настороженная.

– Так вот что вас занимало?

«Пусть все оставят ее в покое! – думал Эманюэль. – Пусть все убираются и оставят ее в покое!»

– Но все-таки – вы ведь любите танцевать?

Флорентина невольно начала раскачиваться, словно услышала далекие звуки джаза. Она думала теперь только о том, как будет танцевать в объятиях Жана. Она еще ни разу не танцевала с ним. Но когда-нибудь она обязательно с ним потанцует. Может быть, именно Жан и поручил Эманюэлю порасспросить ее о ее вкусах? А может быть, он готовит ей какую-нибудь ловушку?

Она бросила на Жана быстрый взгляд.

– Смотря с кем!

Растерявшийся Эманюэль, смущаясь от иронического взгляда приятеля даже больше, чем от взволнованного вида Флорентины, весь во власти своей мучительной застенчивости, выпалил совершенно неожиданно для себя, тут же пожалев о сказанном:

– Вы свободны, скажем, завтра вечером, мадемуазель Флорентина?

– А в чем дело?

Ее тонкие ноздри дрогнули. И внезапно она поняла, что ей во всей обнаженности открылась жестокость Жана, но также и ее собственная жестокость, жестокость, которую нелегко сломить. Она указала рукой на Жана и резко бросила:

– Это, конечно, он сказал вам, чтобы вы меня пригласили?

Губы ее искривила гримаса. А почему бы ей не показать Жану вот так сразу, что она о нем совершенно не думает? Почему бы ей и самой не сделать вид, будто их поцелуи среди метели были всего лишь забавой, будто все уже забыто? Но вдруг он уйдет и больше не вернется! Велика ли радость будет тогда чувствовать, что она отомстила?

– Да вы какие-то сумасшедшие! – выпалила Флорентина вне себя от негодования. – Я никогда еще не встречала таких сумасшедших, как вы!

Она еще продолжала машинально улыбаться, но глаза ее горели обидой и гневом. Она пристально посмотрела на Жана, и губы ее сжались.

– Так я отвечаю – нет! Пригласи вы меня хоть в зимний сад ресторана «Нормандия», все равно я скажу – нет!

– Ну, не всерьез же это «нет», – вставил Жан.

– Да, я говорю – нет! Это «нет» и тому и другому, нет и нет!

Голос ее звенел от волнения. Несколько сидевших поблизости молодых людей забавлялись, наблюдая эту сценку, и подстрекали девушку взглядами и смешками.

– Так их, так, мадемуазель Флорентина, проучите их!

– Я говорю – нет, – повторила, она, повышая голос. – За кого вы меня принимаете? – Она нервно покусывала губы. – Есть тут такие, которые принимают нас за дур каких-то… Незачем далеко ходить, они здесь, рядом, я их могу по именам назвать!

Тут вмешалась Маргарита, которая с грохотом волочила мимо бидон.

– Слышь, не сердись, они же для смеха! – сказала она.

И ее грубоватый голос звучал добродушно и примирительно.

– Ты же видишь, они это для смеха, – повторила она и искоса посмотрела на Эманюэля и Жана с упреком, больше, правда, дружеским, чем суровым.

– Захочу, и буду сердиться! – бросила Флорентина. – Для смеха! Для смеха! Нашли себе забаву – надсмехаться над всеми! Для смеха! Эдак можно далеко зайти – для смеха-то!

– Но это вовсе не для смеха! – запротестовал Эманюэль.

– Ах, нет! Так для чего же? Мы здесь не для того, чтобы над нами надсмехались!

– Правильно! Проучите их! – прыснул молодой рабочий.

– Уж будь спокоен, я сумею их проучить!

– Но сердиться совершенно не из-за чего… – попытался объяснить Эманюэль.

– Ну, конечно, сердиться не из-за чего, – иронически отпарировала она. – Это вы так думаете, вы и такие, как вы…

Однако ее упреки были обращены вовсе не к нему. Ее глаза, в которых горело всепожирающее пламя, были прикованы к лицу Жана. А он, прищурившись, холодно улыбался с неуязвимым видом, словно ничто не могло его задеть, и пальцем лениво сбивал на пол пепел с сигареты. «Ах, ты-то все равно – мой!» – думала она и так страшилась потерять его, так досадовала на себя за эту странную привязанность, так ненавидела себя за эту взволнованность, что пришла в полное смятение и, уже не думая, говорила сбивчиво все, что приходило ей в голову, – лишь бы выразить свою иронию и презрение.

– Мы здесь для того, чтобы вас обслуживать, это – правильно, это – пожалуйста, – продолжала она. – Но мы вовсе не обязаны слушать всякие глупости – нет! Без глупостей, ясно? Так не пойдет!

Щеки ее пылали, и она все время отбрасывала падавшие на лоб волосы, резко вскидывая голову. Она подхватывала длинные пряди рукой и откидывала их назад и вдруг, слегка наклонившись, улыбнулась Жану и Эманюэлю недоверчивой и вместе с тем полной ожидания улыбкой.

– И злитесь на меня сколько вам угодно, мне это все равно! Да, злитесь сколько вам угодно, мне это все равно…

– Ведь это вы злитесь, – мягко возразил Эманюэль.

Подняв руки, она поправила волосы.

– Я? Вот уж ни чуточки! Ни на столечко!

– Мне не хотелось бы, чтобы вы сердились, – сказал Эманюэль.

– Я не сержусь.

– Вы и правда не сердитесь?

– Я же говорю, что не сержусь!

– Ну, раз вы не сердитесь, – сказал Эманюэль, – то я хотел бы еще раз увидеться с вами.

Он думал о вечере, который собирались устроить его родители перед его отъездом. Порывистый, как всегда, он тут же решил пригласить Флорентину, даже не посоветовавшись с матерью. Почему бы и нет? – сказал он себе. – У нее, наверное, есть какое-нибудь приличное, хорошенькое платьице. Она красива. Он уже заранее радовался, представляя себе, каким окружит ее вниманием, чтобы загладить неблагоприятное впечатление от их первой встречи. И с еще большим удовольствием он думал, как будет знакомить Флорентину со своими друзьями: «Вот это мадемуазель Флорентина», – скажет он. И может быть, добавит: «Моя подружка…» А почему бы и нет? С легким волнением он подумал, что его вовсе не смутили бы какие-нибудь промахи с ее стороны, если бы она их допустила. И эта вечеринка, которую он ожидал со скукой, неожиданно представилась ему совсем в ином свете. Он уже видел, как будет ухаживать за Флорентиной и откроет новые черты ее характера. Он даже, представил себе, как после вечеринки провожает ее домой.

Он быстро наклонился над тарелкой, посмотрел на девушку с нетерпеливой, открытой и дружеской улыбкой и облизнул губы.

– Знаете, что доставило бы мне удовольствие, мадемуазель Флорентина?

– Нет, не знаю…

– И даже большое удовольствие…

– Понятия не имею…

– Моя мать устраивает завтра у нас дома вечер… – он прикоснулся к руке Жана, – и мы с моим другом спрашивали себя, не согласитесь ли вы прийти…

– К вам? – удивленно спросила она.

– Значит – да? – подхватил Эманюэль.

Едва заметная улыбка удовлетворения скользнула по ее губам. Флорентина наклонила голову.

– Подождите немножко, – сказала она. – Я… я даже и не знаю…

И в то же время она уже видела себя в своем красивом платье из черного шелка, в самых лучших своих чулках и в лаковых туфельках. Наконец-то Жан увидит ее хорошо одетой, совсем не такой беднячкой, за которую он ее принимает.

– Так вот, значит, что было на уме у вас с Жаном, – пробормотала она, нарочно затягивая минуту колебания, такую сладостную минуту, когда она могла еще выказать свою гордость и отклонить приглашение.

– Вы придете? – спросил Эманюэль.

– Я еще не сказала «да»… Мне надо подумать!

– Скажите – «да», – мягко попросил он. – Скажите «да», не раздумывая.

– Но я же буду там совсем одна. Я ведь никого у вас не знаю.

Она по-настоящему наслаждалась, заставляя уговаривать себя и думая, что от этого Жан будет больше ею восхищаться; и ей было приятно помучить Эманюэля. Потом она вдруг испугалась, что ему надоест ее уговаривать, и, слегка скривив губы, сказала:

– Ну что ж, можно, пожалуй… что ж, я согласна, я приду, ладно, я приду, – капризным и в то же время благодарным тоном добавила: – Это очень мило с вашей стороны, что вы обо мне подумали. Спасибо.

Он радостно рассмеялся.

– Можно мне зайти за вами?

Она задумалась, обеспокоенная молчанием Жана.

– В эту субботу я работаю допоздна… – сказала она. – Это ведь будет в субботу, да?

Флорентина ждала от Жана хотя бы слова или взгляда – хоть какого-нибудь обещания во взгляде, хоть какого-нибудь ободрения. Но, увидев, что он молча поднялся с места и поправил кашне, она поспешно пробормотала:

– Нет, я приду… я… да, ладно, ладно, лучше я приду сама…

– Не забудьте, – сказал Эманюэль.

Он улыбнулся ей, склонив голову к плечу и немного неуклюже свесив руки вдоль тела.

– И главное, не передумайте, – добавил он на прощанье.

Она не спускала глаз с Жана, вся подавшись к нему, терзаемая тем страхом, который всегда испытывала, когда он уходил, – страхом, что она больше никогда не увидит его. Жан… Ей казалось, что в его сердце царит такой же холод, как в той ночи, когда они согревали друг друга. Жан… он был резким хлещущим ветром, он был морозом, глубоко враждебным той внезапной нежности, которую пробуждает в нас надежда на весну. Он и она… Они узнавали друг друга среди той вьюги. Но холод и вьюга уйдут. Жан… Он ворвался в ее жизнь, как безудержный, все сокрушающий вихрь. Жан… быть может, он ворвался в ее жизнь только для того, чтобы она, едва уляжется первый порыв, увидела все убожество и всю нищету, которые ее окружают. Сегодня ее более, чем когда-либо, поразил отпечаток скорбной покорности на лицах бедных посетителей. Никогда прежде она не чувствовала, насколько она сама похожа на них, и не приходила в такое бешенство от этого сходства. Никогда прежде запахи подгоревшего масла и ванили не казались ей такими тошнотворными. А Жан уходил с таким видом, словно он уже выполнил свою задачу и ему больше нечего здесь делать. Но Жан – ее единственная надежда на избавление, надежда, которую она так долго подавляла. Жан – тот единственный, за которым она должна идти всю жизнь, идти до самого конца. Нет, ни за что на свете она не позволит ему исчезнуть!

– Нет! – сказала она, отвечая Эманюэлю, но глядя пристальным взглядом в глубину насмешливых глаз Жана. – Нет, я не передумываю. Я не передумываю. Раз я сказала – «да», так значит – «да».

И еще долго после того, как два друга исчезли, поглощенные улицей, где солнечные лучи сражались с серым днем, Флорентина, на тысячи ладов хитря сама с собой, старалась отвергнуть ту истину, которая на мгновение ей приоткрылась. О нет, она ни за что не откажется от борьбы за любовь Жана! Никогда не отступит! Да и глупо было бы выйти из игры именно теперь, когда ей представляется случай снова с ним встретиться, предстать перед ним сияющей и гордой, ослепить его так, что всегда и повсюду ему будет мерещиться только ее лицо, только ее образ! Она уже представляла себе, как будет держаться и что говорить, она уже входила в роль, которую должна будет сыграть на вечере у Летурно. Она видела, как стоит в центре ярко освещенного зала, как все молодые люди окружают ее, наперебой угождают ей – вот тогда-то и Жан обратит на нее внимание… когда все мужчины будут смотреть на нее, на Флорентину! О, как она любила эти праздные мечты! Ибо все другие возникавшие у нее представления в сравнении с этими мечтами были не более чем тени.

Какой, наверное, прекрасный дом у этих Летурно на площади Сэр-Джордж-Этьен-Картье! Из всего, что говорил ей Эманюэль, она запомнила лишь несколько слов: «Позвоните мне, как только освободитесь в субботу вечером. Я зайду за вами. Мы живем на площади Сэр-Джордж-Этьен-Картье!» Она несколько раз взволнованно повторила про себя этот адрес, представляя себе гостиную, обставленную в современном стиле, мягкий свет ламп, любезных, воспитанных людей, хлопоты хозяев, сервирующих изысканный ужин, и ее охватило умиление.

Погружая руки в грязную воду, она напевала, потому что она уже не была той Флорентиной-официанткой, которую раздражала и глубоко унижала ее работа; пусть ее грубо окликают, пусть нагло ухаживают – это уже не заденет ее, отныне она обретет в себе самой достаточно сил, чтобы преодолеть отвращение к этой серой жизни. Она открыла в себе новую, еще неведомую Флорентину, которая ей самой очень нравилась и которую она сама породила в тот вечер, когда в безрассудном порыве бежала среди метели на свидание с Жаном. О, как она нравилась теперь себе – и она сама, и все, что она делала!

Усталость покинула ее. Она унеслась в мечтах так далеко, что, когда час спустя увидела входящую в магазин мать, в первую минуту была ошеломлена и не могла поверить своим глазам, даже словно испугалась. Ее мать! Она шла медленно, щурясь от блеска меди и никеля. Она шагала тяжело и, увидев свое отражение в зеркале, поспешила спрятать рваные перчатки.