Текст книги "Исповедь"

Автор книги: Габриак де

 
Крылатый отрок на иконе,
И строгий перст кустам прижат.
Сложи молитвенно ладони,
Свой взор не обращай назад.
 
 
Пусть, как любовь, неотвратимой,
Презрев бесовскую игру,
Отныне путь твой станет схимой,
Незримой для других в миру.
 
 
Крылатый Отрок – твой вожатый,
Благослови его приход.
Когда уста молчаньем сжаты,
То слово в сердце зацветет.
 

27 июля 1924

 
           Ты сам мне вырезал крестик,
и сам его надень,
чтоб быть нам с тобою вместе
           и ночь, и день…
 
 
           У нас Ангел-Хранитель
один теперь, —
пробей же, пробей в граните,
           в темном граните – дверь.
 
 
           Если пробьешь ты камень
отточенным резцом —
откроется перед нами
           отчий дом…
 
 
           И будет уже не крестик
на сердце моем, а цветок,
и будем с тобою вместе…
           И близок срок.
 

Июль 1924.

 
           Ты сказал, что наша любовь – вереск,
мой любимый цветок, —
но крепко заперты двери,
           темен Восток.
 
 
           И мы позабыть не можем
красоты раздробленный лик, —
тебя манит смуглая кожа,
           меня – рот цвета гвоздик…
 
 
           И слаще, чем сон виноградин
для меня этот алый рот,
а твой взор по-иному жаден,
           тебя смуглая кожа жжет.
 
 
           И, значит нет чуда
единой любви…
Каждое сердце – Иуда,
           каждое сердце – в крови…
 
 
           Не носи мне лиловый вереск,
неувядающий цвет…
Мы – только жалкие звери,
           а любви – нет.
 

13 августа 1924

 
           В эту ночь я была с другими
в ресторане большом…
Под звуки джаз-банда танцевали шимми
           женщины с малиновым ртом…
 
 
           А мужчины тут же пили сода-виски,
ели их дамы кофе-гласе…
И я знала, что все они друг другу близки,
           и все во сне.
 
 
           Что они корчатся от безумной боли,
что дама в красном уронит бокал,
положит голову на мраморный столик
           и завоет, как шакал.
 
 
           Но никто не услышит, никто не обернется,
даже не вздрогнет сигарный дым…
Ведь каждое сердце скоро порвется,
           что вы делаете с сердцем моим.
 

Осень 1924

 
           Лесное озеро, поросшее осокой…
Склонилась ты, и взор
на дно глубоко
проник;
Там твой пленен двойник
в неверном зеркале озер…
 
 
Идут года…
И день сегодняшний
похож на день вчерашний, —
цветет зеленой яшмой
стоячая вода…
 
 
Идут года,
клубясь в ночном тумане…
И страх ползет,
и сердце ранит…
Ты падаешь, и вот
со дна встает двойник, —
твой искаженный лик, —
и он живет,
и дышит,
и говорит, – и каждый слышит
его застывшие слова…
           А ты – мертва.
 

Осень 1924

 
Чудотворным молилась иконам,
Призывала на помощь любовь,
А на сердце малиновым звоном
Запевала цыганская кровь.
 
 
Эх, надеть бы мне четки, как бусы,
Вместо черного – пестрый платок,
Да вот ты такой нежный и русый,
А глаза – василек.
 
 
Ты своею душой голубиной
Навсегда затворился в скиту, —
Я же выросла дикой рябиной,
Вся по осени в алом цвету…
 
 
Да уж, видно, судьба с тобой рядом
Свечи теплить, акафисты петь,
Класть поклоны с опущенным взглядом,
Да цыганскою кровью гореть.
 

1924

 
Если сказано слово о крови,
От него уж нельзя убежать, —
Нам, пожалуй, с тобою не внове
           Убивать.
 
 
Ты считать не желаешь, не можешь,
Что такое пролитая кровь…
Убивать приходилось мне тоже,
           Только я убивала любовь.
 
 
И не даром же черное пламя
Нас скрутило, связало вдвоем.
Нет, не страшно встречаться глазами.
           Что ж, когда мы убьем?
 

 
Ненужные стихи, ненужная тетрадь,
Души, больной души слепое отраженье, —
Бесплодные мечты хотела я сдержать,
           Запечатлеть виденья…
 
 
Но разве так должны входить мы в этот храм,
Где чаша вечная с нетленным Божьим словом,
И разве для того, чтоб причаститься там,
           Не надо стать готовым?
 
 
Поэта светлый долг – как рыцаря обет;
Как латы рыцаря горит служенье наше,
И подвиг восприяв ценою долгих лет,
           Придем мы к вечной Чаше.
 
 
Я душу подняла, как факел смоляной,
Но ветер налетел и пламя рвет на части…
Я Господа зову, идем к нему со мной.
           Наш путь в Господней власти.
 

10 января 1925

 
Казалось тебе – за высокой оградой
Цветущий весенний сад…
Ты раньше не знал такого сада?
           Ведь это ад!
 
 
Листья на деревьях – черны как уголь,
Вода в канавах – горький яд…
В этом саду потеряешь друга,
           Изорвешь о камни брачный наряд.
 
 
А на черном дереве – серая птица
Поет о том, что вечен закат,
О том, что милый любимый рыцарь
           Не возвратится назад.
 
 
За высокой оградой о радостном чуде
Глупые люди зря говорят…
Но здесь никогда ничего не будет, —
           Здесь только ад!
 

13 мая 1925

 
           Ты не уйдешь от прожитой любви.
Сожги ее, забудь,
вступи на новый путь
           и встречу юности напрасной назови, —
 
 
           но все равно она придет и скажет
твои забытые слова…
И снова здесь… И снова не мертва
           стоит на третьей страже
 
 
           прошедшая любовь…
Он спит давно в могиле…
Но вас не позабыли,
           и ваши имена чужими слиты вновь…
 
 
           И вижу я: в осеннем черном небе,
как синий уголек, зажглась одна звезда.
А здесь, в воде холодного пруда
           на смерть подстреленный, крылами
                           плещет лебедь.
 

3 ноября 1925.

 
Как разобрать мне знаки
судьбы моей.
Черные выросли маки
в саду моем…
 
 
Он поднялся, убитый,
и зовет, зовет;
всем убитым и забытым
наступил черед…
 
 
Все встают, дрожа и плача,
и зовут, зовут…
Понимаю я, что значит
Страшный суд.
 
 
И теперь страданье Ваше
стало для меня
раскаленной полной чашей
горького огня…
 
 
Только бы не пахли маки
в саду моем,
только бы прочесть мне знаки
судьбы моей.
 

5 ноября 1925

 
Да, целовала и знала
Губ твоих сладкий след,
Губы губам отдавала,
           Греха тут нет.
 
 
От поцелуев губы
Только алей и нежней.
Зачем же были так грубы
           Слова обо мне.
 
 
Погас уж четыре года
Огонь твоих серых глаз.
Слаще вина и меда
           Был нашей встречи час.
 
 
Помнишь, сквозь снег над порталом
Готической розы цветок.
Как я тебя обижала,
           Как ты поверить не мог.
 

5 ноября 1925

 
           И первое в пути – глубокий водоем…
Нагнись, душа, гонимая тоской,
там, на земле, была ль такой
           в обличии своем?
 
 
           Твой образ ангельский, на что он стал похож?
На нем оттиснули тяжелую печать
убийство зло и ложь
           и жадное желанье ощущать.
 
 
           Искала ты себя во всех, всегда, везде.
И все прошло, как сон,
И только облик твой в воде
           отображен.
 
 
           Прозрачное и черное стекло.
Смотри, какими стали сны,
смотри, как в них отражены
           убийство ложь и зло.
 

5 ноября 1925

Евгению Архиппову

 
           Опять, как в письме, повторяю я то же,
звучащее в сердце моем,
что в гибких стихах, в переливной их дрожи
           я вижу хрусталь с серебром.
 
 
           Мы в жизни с тобою друг друга не знаем,
как призрак остался мне ты.
В хрустальную чашу с серебряным краем
           хочу я поставить цветы,
 
 
           хочу, чтобы нить золотая меж нами
могла воплотится на миг.
Пусть в чаше стихов тебе светится пламя
           невидимых черных гвоздик.
 

6 ноября 1925

 
Был синий вечер в небе,
Был черный профиль строг,
И в рыжих косах гребень
Придерживал цветок.
 
 
И сердце все до края
Открылось в этот час,
Горел, не отгорая,
Лиловый пламень глаз.
 
 
Я помню непокорный
Ресниц крылатый взмах,
И шали шелк узорный
На матовых плечах.
 
 
И легкий след сандалий
На розовом песке…
Как пальцы задрожали,
Прильнув к твоей руке…
 
 
Но ты сказала слово,
И это слово «Нет».
От глаз твоих лиловых
Остался в сердце след.
 
 
Так в вечер темно-синий
Я начала союз
С мучительной богиней
Из хора светлых Муз.
 

8 ноября 1925

 
Где Херувим, свое мне давший имя,
мой знак прошедших дней?
Каких фиалковых полей
касаешься крылами ты своими?
 
 
И в чьих глазах
опять зажег ты пламя,
и в чьих руках
дрожит тобой развернутое знамя?
 
 
И голосом твоим
чьи говорят уста, спаленные отравой?
Кого теперь, кого ведешь ты славой,
скажи мне, Херувим?
 
 
И чья душа идет путем знакомым
мучительной игры?
Ведь это ты зажег у стен Содома
последние костры.
 

8 ноября 1925

 
Ты не вытянешь полным ведра,
Будешь ждать, но вода не нальется.
А когда-то белей серебра
Ты поила водой из колодца.
 
 
Чтобы днем не соскучилась ты,
Для твоей, для девичей забавы,
Расцветали у края цветы,
Вырастали душистые травы.
 
 
Ровно в полночь напиться воды
Прилетал к тебе Витязь крылатый,
Были очи – две крупных звезды,
В жемчугах драгоценные латы.
 
 
Всех прекрасней был обликом он,
Красоты той никто не опишет,
И поверженный наземь Дракон
Был шелками на ладанке вышит…
 
 
Ах, без дождика жить ли цветам?
Пылью-ветром все травы примяты,
И к тебе, как тогда, по ночам
Не летает уж Витязь крылатый,
 
 
Чтоб крылом возмутить огневым
Пересохшую воду колодца…
Что ты сделала с сердцем твоим?
Почему оно больше не бьется?
 

9 ноября 1925

 
Ах, зачем ты смеялся так звонко,
Ах, зачем ты накликал беду,
Мальчик с плоским лицом татарчонка
И с глазами, как звезды в пруду.
 
 
Под толстовкой твоей бледно-синей
Кожа смуглой была, как песок,
Раскаленный от солнца пустыни.
Были губы твои, как цветок
 
 
За высокой стеною мечети
Расцветающий ночью в саду…
Что могу я сегодня ответить?
Сам себе ты накликал беду.
 

9 ноября 1925

 
От жгучей капли атропина
Как звезды черные – зрачки.
Одним движением руки
Бесценный дар любви единой
 
 
Мной был отвергнут навсегда…
Слепые годы мчатся мимо,
И прячу я под маской грима
Десятилетия стыда.
 
 
Я покрываю щеки пудрой,
На бледный рот кладу кармин…
О, если б жизни злой, немудрой,
Мне возвратить тот миг один!
 

11 ноября 1925

 
           Вейся выше, черный пламень,
превращайся в тьму,
то, что было между нами,
           не приму.
 
 
           Все равно – ползучим дымом
стелятся слова:
Ты всегда был нелюбимым,
           я – давно мертва…
 
 
           Но в ночи костром пылая,
рвется, душит страсть,
ненасытная и злая, —
           ниже не упасть…
 
 
           Что нам думать. Будь покорным
и не прекословь.
Вейся, бейся пламень черный,
           черная любовь…
 

17 ноября 1925

 
Ангел громко и мерно читает
           Уже много ночей
           Книгу жизни моей,
Вся, как солнце, она золотая,
Каждый четко записан в ней день,
Каждый месяц – певучая стая, —
И проходят года, расцветая,
           Как густая сирень.
 
 
Но одна есть страница пустая
           Уже в самом конце —
           И с печалью в лице
Ангел книгу мою закрывает…
Даже он, даже ангел не знает
           То, что будет в конце.
 

18 ноября 1925

 
           Хочу опять. Опять хочу того же,
чтоб радость, чтоб испуг
переломились в звук
и стали тем, что мне всего дороже, —
текучей строчкою стиха…
Но я глуха.
Мир для меня – камней немые глыбы,
гниющих трав седые вороха,
заснувшие в реке от зимней стужи рыбы.
Во всем, везде тяжелого греха
застывший лик.
И я его двойник…
Теченьем нестерпимой боли
я сердцем поневоле
обставшее гниенье повторяю.
           И умираю.
 
 
           А я хочу дрожанья бытия,
хочу, чтобы и я
простерла крылья рук,
как крылья птиц.
Хочу, чтоб каждый звук
ложился на небе в живой чертеж зарниц,
и пело все вокруг…
Хочу здесь быть опять,
           чтоб снова видеть, петь,
                      смеяться и рыдать.
 

 
           Я ветви яблонь приняла,
их жест дающий и смиренный,
почти к земле прикосновенный
           изгиб крыла.
 
 
           Как будто солнечная сила
на миг свой огненный полет
в земных корнях остановила,
           застыв, как плод.
 
 
           Сорви его, и он расскажет,
упав на смуглую ладонь,
какой в нем солнечный огонь,
           какая в нем земная тяжесть.
 

Июль 1926, Мальцево.

 
Нет реки такой глубокой,
Нет тюрьмы такой высокой,
Нет страны такой далекой,
Куда б не пришла любовь.
           Выше тюрьмы она,
           Глубже реки она,—
           Нет для нее пространства.
И все, кто любили, живут до сих пор,
Только с любовью направь на них взор.
Видишь, под белым терновым кустом
           Плачет о милом Доэтта?
Видишь, как к кубку с волшебным питьем
           Губы Изольды припали?
Видишь – стоит в голубом покрывале
           Вечная роза поэта —
Имя ее на земле: Беатриче.
Слышишь, Роланд свою милую кличет
           В пламени битвы?
Слышишь, к Мадонне возносит молитвы,
           Песни-молитвы монах?
«Ты – звезда морей нездешних,
Ты – цветок от лилий вешних,
           Дорогой алмаз.
Ты – сокровище сокровищ,
От немыслимых чудовищ
           Ты спасаешь нас…»
Тем, кто любит, – не смириться,
А, как рыцарь, надо биться,
Деве-Матери молиться,
           Чтоб Ее рука
Отворила дверь темницы,
Чтобы высохла река,
Чтобы сжалась вся пустыня
           В золотой комок…
Кто любовь из сердца вынет
Хоть на малый срок?
 

15 октября 1927

 
Все летают черные птицы
И днем и поутру,
А по ночам мне снится,
Что скоро я умру.
 
 
Даже прислали недавно —
Сны под пятницу – верные сны —
Гонца из блаженной страны, —
Темноглазого легкого фавна.
 
 
Он подошел к постели
И улыбнулся: «Ну, что ж,
У нас зацвели асфодели,
А ты еще здесь живешь.
 
 
Когда ж соберешься в гости
Надолго к нам…»
И флейту свою из кости
К моим приложил губам.
 
 
Губы мои побледнели
С этого самого дня.
Только б там асфодели
Не отцвели без меня.
 

25 ноября 1926

 
Фальшиво во дворе моем
Поет усталая шарманка,
Гадает нищая цыганка…
Зачем? О чем?
 
 
О том, что счастье – ясный сокол —
Не постучится в нашу дверь,
О том, что нам не ведать срока
Глухих потерь…
 
 
Из-под лохмотьев шали пестрой
Очей не гаснущий костер.
Ведь мы с тобой, пожалуй, сестры…
И я колдунья с давних пор.
 
 
Чужим, немилым я колдую.
Всю ночь с заката до утра, —
Кто корку мне подаст сухую,
Кто даст кружочек серебра.
 
 
Но разве можно коркой хлеба
Насытить жадные уста?
Но голод душит – давит небо,
Там – пустота.
 

27 ноября 1926

 
Весь лед души обстал вокруг,
Как отраженная ограда,
А там совпал полярный круг
           С кругами Ада.
 
 
Там брата ненавидит брат…
В немом молчаньи стынут души,
А тех, кто обращен назад,
           Змеей воспоминанье душит.
 
 
И громоздятся глыбы льда…
Но кротко над вратами Ада
Неугасимою лампадой
           Горит Полярная звезда.
 

 
Вот облака закрыли журавли —
           Куда их бег?
Не уходи от горестной земли,
           Останься, человек!
 
 
Останься здесь, где есть песок и камень
           И солнца мед, —
Но здесь цветок, он голубой, как пламень,
           Он расцветет.
 
 
Все ночи жди, и будет ожиданье
           Напряжено, как молнии в грозу, —
Где ты видал цветы благоуханней,
           Чем здесь, внизу?
 
 
Пусть ты устал, пусть нет воды и хлеба,
           Пусть ты один и негде ночевать.
Он голубой, он голубее неба…
           Ты будешь ждать?
 

28 марта 1928, Ташкент

Н. В. Ш.

 
От детства в нас горело пламя
И вел неумолимый рок.
Но только разными путями
Пришли с тобой мы на Восток.
 
 
И здесь, в стране воспоминаний,
В песках, таящих кровь земли,
Быть может, у последней грани,
В осеннем меркнущем тумане
С тобой друг друга мы нашли.
 

1928, Ташкент

ДОМИК ПОД ГРУШЕВЫМ ДЕРЕВОМ[59]59
  Домик под грушевым деревом.
  Цикл написан во время пребывания в Ташкенте Ю. К. Щуцкого. Щуцкий участвовал в написании стилизованного предисловия. Имя Ли Сян Цзы, с одной стороны, соответствует китайскому написанию имени Елизавета, а с другой, переводится как «Философ Грушевого Флигеля», что отражает реальные условия жизни Васильевой в Ташкенте.


[Закрыть]

Предисловие

В 1927 году от Р.Х., когда Юпитер стоял высоко в небе, Ли Сян Цзы за веру в бессмертие человеческого духа был выслан с Севера в эту восточную страну, в город камня.

Здесь, вдали от родины и близких друзей, он жил в полном уединении, в маленьком домике под старой грушей. Он слышал только речь чужого народа и дикие напевы желтых кочевников. Поэт сказал: «Всякая вещь, исторгнутая из состояния покоя звучит.» И голос Ли Сян Цзы тоже зазвучал. Вода течет сама собой, и человек сам творит свою судьбу: горечь изгнания обратилась в радость песни.

Ли Сян Цзы написал сборник, названный им: «Домик под грушевым деревом», состоящий из 21 стихотворения, всего в нем 147 стихов.

Из них первое:

БУКЕТ ИЗ ПАВЛИНЬИХ ПЕРЬЕВ

 
На столе синий зеленый букет
           Перьев павлиньих…
Может, я останусь на много, много лет
           Здесь в пустыне…
«Если ты наступил на иней,
Значит, близок и крепкий лед».
Что должно придти, то придет.
 

9. IX. 1927

Из них второе:

НА БАЛКОНЕ ПОД ГРУШЕЙ

 
Покрыто сердце пылью страха.
Оно, как серые листы…
Но подожди до темноты:
Взметнется в небо фуга Баха, —
Очнешься и увидишь ты,
Что это он весь страх твой вытер
И наверху зажег Юпитер.
 

9. IX.1927

Из них третье:

ИВЫ

 
За домами, в глухом переулке
Так изогнуты ветки ив,
Как волна, на гребне застыв,
Как резьба на моей шкатулке.
Одиноки мои прогулки:
Молча взял уезжающий друг
Ветку ивы из помнящих рук
 

12. IX.1927

Из них четвертое:

РАЗЛУКА С ДРУГОМ

 
Мохом ступени мои поросли.
И тоскливо кричит обезьяна.
Тот, кто был из моей земли, —
Он покинул меня слишком рано.
След горячий его каравана
Заметен золотым песком.
Он уехал туда, где мой дом.
 

20. IX.1927

Из них пятое:

РЕКА

 
Здесь и в реке зеленая вода,
Как плотная ленивая слюда.
Оттенки пыли и полыни…
Ах, лишь на севере вода бывает синей,
А здесь Восток.
Меж нами, как река – пустыня,
А слезы, как песок.
 

23. IX. 1927

Из них шестое:

КИТАЙСКИЙ ВЕЕР

 
На веере китайская сосна…
Прозрачное сердце, как лед.
Здесь только чужая страна,
Здесь даже сосна не растет, —
И птиц я слежу перелет:
То тянутся гуси на север.
Дрожит мой опущенный веер.
 

23. IX.1927

Из них седьмое:

СТАРАЯ КНИГА

 
Как для монаха радостны вериги,
Ночные бденья и посты —
Так для меня (средь этой пустоты!)
Остались дорогими только книги,
Которые со мной читал когда-то ты!
И может быть волшебные страницы
Помогут мне не ждать… и покориться.
 

26. IX.1927

Из них восьмое:

ДОМИК ПОД ГРУШЕЙ

 
Домик под грушей…
Домик в чужой стороне.
Даже в глубоком сне
Сердце свое послушай:
           Там – обо мне!
Звездами затканный вечер —
Время невидимой встречи.
 

27. IX.1927

Из них девятое:

ВОЖАТЫЙ

 
На пороге гость крылатый:
Строгий облик, меч и латы…
           Под землею – змей —
Источает смрад и пламя…
Вниз с открытыми глазами
За крылатыми шагами
           Вниз иди смелей.
 

29. IX.1927

Из них десятое:

КАРАВАН

 
Пустыни горький океан…
Слова в душе оцепенели…
Идет к неведомой мне цели
Сквозь пыльный, солнечный туман,
Как серый жемчуг, караван…
Что может быть прекрасней линий
Верблюдов, странников пустыни?
 

3. X. 1927

Из них одиннадцатое:

ЛИЛОВЫЙ ПЛАТОЧЕК

 
Китайский лиловый платочек
Знаки твоей страны.
Узор из серебряных точек
           И ветка сосны.
Я при слабом свете луны
Узор на платке разберу…
И слезы со щек не сотру.
 

3. X. 1927

Из них двенадцатое:

ЖУРАВЛЬ

 
Нет больше журавля!
Он улетел за другом.
Сомкнулось небо кругом,
Под ним такая плоская земля…
О, почему вернуться мне нельзя
Туда, домой, куда ушел ты,
А следом за тобой журавель желтый.
 

3. X. 1927

Из них тринадцатое:

КОМНАТА В ЛУНЕ

 
Вся комната купается в луне.
Везде луна и только четко-четко
Тень груши черная на голубой стене
И черная железная решетка
           В серебряном окне.
Такую же луну я видела во сне…
Иль, может быть, теперь все снится мне.
 

12. X. 1927

Из них четырнадцатое:

БАБОЧКА

 
И сон один припомнился мне вдруг:
Я бабочкой летала над цветами.
Я помню ясно: был зеленый луг,
И чашечки цветов горели словно пламя.
Смотрю теперь на мир открытыми глазами,
Но, может быть, сама я стала сном
Для бабочки, летящей над цветком.
 

12. X. 1927

Из них пятнадцатое:

ОГОНЬ ПОД ПЕПЛОМ

 
Не навеки душа ослепла —
Золотые цветы огня
Расцветают под грудой пепла
Для тебя и для меня,
Потому что такое пламя
И его погасить нельзя.
 

12. X. 1927

Из них шестнадцатое:

ТЕНЬ ГЕРОЯ

 
Здесь всюду мчался белый конь
Молниеносного героя,
И среди пыли, вихря, зноя
Звучат рога его погонь.
И как запекшийся огонь
Стал цвет земли темно-лиловым.
О, странник, к битве будь готовым.
 

12. X. 1927

Из них семнадцатое:

ЧИНАРЫ АЛЕКСАНДРА

 
Воспоминаний злых страна…
Каким мучительным пожаром
Здесь плоть земли опалена?
Скажи, какая власть дана
Твоим обугленным чинарам?
– «Здесь под землею черный ад,
Отсюда я приду назад».
 

12. X. 1927

Из них восемнадцатое:

ГРОЗДЬ ВИНОГРАДА

 
Черной гроздью винограда
Стало сердце, вот оно!
Эту ль гроздь мне выжать надо,
Чтоб из чаши, полной яда
           Сделать доброе вино?
           Сердце выжатое плачет,
           Почему нельзя иначе?
 

13. X. 1927

Из них девятнадцатое:

НЕБО

 
Чужеземного дерева плот,
По реке ты плыви без страха.
И увидишь: Небесная Пряха
Целый год Пастуха к себе ждет.
Только реку Дракон стережет,
Лишь единожды в год среди звезд
Птичьи крылья сплетают мост.
 

13. X. 1927

Из них двадцатое:

ЗЕМЛЯ

 
В пустыне знойной нет дорог…
Последний бой был здесь проигран…
Как будто желтой шкурой тигра
Покрыт трепещущий Восток.
Но кровь текла… И Джин Проклятый
Забрызгал кровью весь песок —
И стала шкура полосатой.
 

13. X. 1927

Из них двадцать первое:

ЧЕЛОВЕК

 
Ему нет имени на небе.
А на земле, куда пришел,
Приняв, как дар, позорный жребий,
Он оправданья не нашел.
Здесь каждый встречный горд и зол.
Мой брат, ищи его внутри,
Не забывай Его – гори.
 

15. X. 1927