Текст книги "Исповедь"

Автор книги: Габриак де

СТИХОТВОРЕНИЯ[47]47
  Стихи Елизаветы Ивановны Дмитриевой (Васильевой) при жизни, практически, не публиковались. Под именем Черубины де Габриак было опубликовано 25 стихотворений в журнале «Аполлон»: 12 в № 2 за 1909 год, с. 3–9; 13 – в № 10 за 1910 год с. 3–14. Потом эти стихотворения периодически перепечатывались в других журналах, скорее всего без ведома автора. (Журнал журналов 1916 № 49, ноябрь стр.6; Чтец-декламатор 1912, т.4, изд. 2, Киев С. 746–747).
  Под своим именем она опубликовала только несколько стихотворений: «Встреча» («Аполлон», 1910, № 10, С.15); «Всем мертвым» («Зилант» 1913, Казань, С. 64).
  В 1926 году в московском издательстве «Узел» был подготовлен к печати сборник Е. Васильевой «Вереск». В «Вереск» вошло 27 стихотворений. Но в связи с разгоном антропософского общества и арестом его членов сборник из печати не вышел. В дальнейшем имя поэтессы было забыто.
  Но в последнее десятилетие стихотворения Дмитриевой неизменно включались в поэтические антологии. (См., например:
  «Серебряный век. Петербургская поэзия конца 19 – начала 20 в.» Лениздат, 1991;
  «Русская поэзия Серебряного века. 1890–1917», М., «Наука», 1993;
  М. Л. Гаспаров. Русские стихи 1890-х –1925-х годов в комментариях. Москва «Высшая школа» 1993)
  Несколько больших подборок вышло в журналах:
  Гумилевские чтения, Wiener slawistischer almanach, Sonderband 15,1984,c.108–120; Стихотворения 1909–1925 гг.;
  Новый мир № 12, с. 132–170, Глоцер В. «Две вещи в мире для меня были самыми святыми: стихи и любовь»;
  Русская литература. 1988 № 4, с. 200–205, Грякалова, Н., Стихотворения Е. И. Васильевой, посвященные Ю. К. Щуцкому;
  Радуга, 1991, № 3, с. 107–109, Куприянов И., Знаки судьбы.
  Единственный сборник стихов Е. И. Дмитриевой (Черубина де Габриак. Автобиография. Избранные стихотворения. М., «Молодая гвардия», 1989), к сожалению, изобилует неточностями и неполон.
  Многое из творческого наследия Дмитриевой погибло при переездах и обысках. Но, благодаря Е. Я. Архиппову, большинство ее стихов сохранилось. В 1928 г. Архиппов составил машинописный сборник стихов Е. И. Васильевой. Он хранится в РГАЛИ (ф.1458, on. 1. ед. хр. 102). Там же хранится и так называемая «Синяя тетрадь» – рукописный сборник стихов Е. И. Васильевой с полным текстом «Домика под грушевым деревом» (ф.1458, оп. 2, ед. хр. 11). В РГБ хранится рукописная тетрадь стихов Е. И. Васильевой с Автобиографией – часть написана рукой Архиппова. (ф.743, к. 13, ед. хр.2, л. 102). Часть стихов цитируется в письмах к М. Волошину (ИРЛИ, ф. 562. оп. 3, ед. хр. 317–320), А. Петровой (ИРЛИ, ф. 562, оп. 6. Ед. хр. 22), Е. Архиппову (РГАЛИ ф.1458. оп. 2. ед. хр. 22).
  При составлении данного сборника использовались все доступные материалы.
  Первый эпиграф был поставлен Е. И. Васильевой к общему рукописному собранию ее стихотворений, второй – из стихотворения В. Соловьева «Бедный друг, истомил тебя путь», – к книге «Вереск».


[Закрыть]

 
Слава моя не стареет,
лук мой крепок в руке моей.
Внимали мне,
и ожидали
и безмолвствовали.
 

(Книга Иова 29. 20)

 
Смерть и Время царят на земле.
Ты владыками их не зови.
Все, кружась, исчезает во мгле.
Неподвижно лишь Солнце Любви.
 

Владимир Соловьев.

СТИХОТВОРЕНИЯ 1906–1910 годов[48]48
  Стихотворения 1906–1910 гг.
  Май – пародия на «Незнакомку» А. Блока.
  Дом № 47 – посвящено М. Звягиной.
  «Ты помнишь высокое небо из звезд?..» – посвящено М. Волошину.
  Портрет графини С. Толстой – написано в Коктебеле во время поэтического состязания. Софья Дымшиц-Толстая в синем платье полулежала на фоне моря и гор, а поэты (Волошин, Гумилев, Дмитриева и Толстой) писали ее поэтический портрет. Лучшим было признано стихотворение А. Толстого.
  Встреча – стихотворение было опубликовано в «Аполлоне» (№ 10,1910) за подписью Е. Дмитриева.
  Испанский знак – по свидетельству современников, Лиля Дмитриева зло высмеивала всеобщее увлечение Черубиной де Габриак. Существовала серия ее пародий на таинственную поэтессу. Вероятно, это одна из них.


[Закрыть]

 
Схоронили сказку у прибрежья моря
В чистом, золотистом тающем песке…
Схоронили сказку у прибрежья моря
               Вдалеке…
 
 
И могилу сказки скоро смоют волны
Поцелуем нежным, тихим, как во сне…
И могилу сказки скоро смоют волны
               В глубине…
 
 
Больно, больно плакать над могилой сказки,
Потому что сердце умирает в ней…
Больно, больно плакать над могилой сказки,
               Не своей…
 

1906–1909

 
Душа, как инфанты
Поблекший портрет…
В короне брильянты,
А счастья все нет!
 
 
Склоненные гранды,
Почтительный свет…
Огни и гирлянды,
А принца все нет!
 
 
Шлют сватов с Востока,
И нужен ответ…
А сердце далеко,
А принца все нет!..
 
 
Душа, как инфанта
Изысканных лет…
Есть капля таланта,
А счастья все нет!..
 

 
Здесь по камням стучат извозчики,
В окошке женщины поют.
В квартирах спрятались разносчики,
По небу облака плывут…
 
 
И в этот вечер серо-матовый,
Когда часы на школе бьют,
В окне блистает глаз агатовый,
И дико женщины поют.
 
 
О страсти и плаще разорванном,
О поцелуях красных уст.
И песней начатой, оборванной
Так странен крик, а вечер пуст.
 

8 мая 1907

I

 
Шуршали сестры…
Облака так пестры.
На рояли – братья,
Открой для них объятья.
 
 
Мышь скрипит под полом.
Ты мне дорог и в виде голом.
 

II

 
Что Вы предпочитаете: шабли
Или сан-жюльен или нюи.
 
 
Войдут лакеи —
Рубь не жалею,
И дам швейцару
Пятачков с пару.
В тихий вечер марта
Пойдем слушать Моцарта.
 
 
Дома сестры и братья.
Открой же мне объятья!
 

Октябрь, 1907

 
Целуйте без мамаши
Вы милых дев,
Широкие гамаши
На них надев.
 
 
Целуйте без супруга
Вы милых жен, —
Почетный титул друга
Вам заслужен.
 
 
Целуйте остожно
Вы матерей…
И, ежели возможно,
То без детей.
 

1907

 
Я насадил свой светлый рай
И оградил высоким тыном,
И за ограду невзначай
Приходит мать за керосином.
 
 
«Сын милый, где ты?» Тишина.
Над частым тыном солнце греет.
– «Меня никто не пожалеет,
Я с керосином здесь одна».
 
 
И медленно обходит мать
Мои сады, мои заветы.
– «Ведь пережарятся котлеты.
Пора белье мне выжимать!»
 
 
Все тихо. Знает ли она,
Что сердце зреет за оградой,
И что котлет тому не надо,
Кто выпил райского вина.
 

1907

 
В нежданно рассказанной сказке
Вдруг вспыхнула розами даль.
Но сердце при первой же ласке
Разбилось, как хрупкий хрусталь.
 
 
И бедного сердца осколки
Такими колючими стали,
Как будто от острой иголки,
От каждой печали
 
 
Сочатся по капелькам кровью,
И все вспоминается вновь…
Зовут это люди любовью…
Какая смешная любовь!
 

Париж, 1907

 
«Когда выпадет снег!» – ты сказал и коснулся тревожно
               моих губ, заглушив поцелуем слова.
Значит, счастье – не сон. Оно – здесь! Оно будет возможно,
               когда выпадет снег.
 
 
Когда выпадет снег! А пока пусть во взоре томящем
               затаится, замолкнет ненужный порыв!
Мой любимый! Все будет жемчужно блестящим,
               когда выпадет снег.
 
 
Когда выпадет снег и как будто опустятся ниже
               голубые края голубых облаков, —
и я стану тебе, может быть, и дороже и ближе,
               когда выпадет снег.
 

Париж, 1907

 
Мое сердце – словно чаша
горького вина,
оттого, что встреча наша
не полна.
 
 
Я на всех путях сбирала
для тебя цветы,
но цветы мои так мало
видишь ты.
 
 
И венок, венок мой бедный
ты уж сам порви.
Посмотри, какой он бледный
без любви.
 
 
Надломилось, полно кровью
сердце, как стекло.
Все оно одной любовью
истекло.
 

Париж, 1907

 
Вы на полу. А я на стуле.
О, к Вам приблизится могу ли?
 
 
И если я и сяду ниже,
Скажите, буду ль я Вам ближе?
 
 
И если Вас я поцелую,
Скажите, что тем заслужу я?
 
 
И если Вас обнять посмею,
Скажите, будет ли мне в шею?
 
 
И если обниму Вас с лаской,
То не окончится ль все таской?
 
 
Вы на полу. Я все на стуле.
О, к Вам приблизится дерзну ли?
 

1907

посвящ. Майе

 
Вы не знали, не знали, куда Вы ходили,
Для чего Вы иззябли, измокли.
Вас не даром по улицам долго водили,
И не даром здесь пестрые стекла.
 
 
И не даром у матери черные очи,
И на плечи вуаль ниспадает,
И не даром так сумрачен дом до полночи,
А потом в нем огни зажигают.
 
 
Не случайно у дочери серое платье,
Ее шея гола не случайно,
И не даром в ее разметавшись кровати,
Непонятные видятся тайны.
 
 
У другой не случайно расчесаны косы
И надменна закрытая шея.
Белым днем пусть молчат огневые вопросы.
Ночью ты к ней приди пламенея.
 
 
Вы не знали, не знали, что может случиться,
Чистоты Вы не ждали потери.
Скоро, скоро зловещий огонь загорится
И закроют тяжелые двери.
 

1907–1908

 
Ты помнишь высокое небо из звезд?
Ты помнишь, ты знаешь, откуда, —
Ты помнишь, как мы прочитали средь звезд
Закон нашей встречи, как чудо?
 
 
И шли века… С другими рядом
Я шла в пыли слепых дорог,
Я не смотрела на Восток
И не искала в небе взглядом
               Звезду, твою звезду.
 
 
И шли века… Ты был далеко, —
Глаза не видели от слез, —
Но в сердце вместе с болью рос
Завет любви, завет Востока.
               Иду к тебе, иду!
 
 
Не бойся земли, утонувшей в снегу, —
То белый узор на невесте!
И белые звезды кружатся в снегу,
И звезды спустились. Мы вместе!
 

1908

 
Ветви тонких берез так упруги и гибки
В ноябре, когда лес без одежд!..
Ты к нему приходи без весенней улыбки,
Без ненужных весенних надежд.
 
 
Много желтых и ярко-пурпуровых пятен
Создала, облетая, листва…
Шорох ветра в ветвях обнаженных не внятен,
И, желтея, угасла трава.
 
 
Но осенние яркие перья заката
Мне дороже, чем лес в серебре…
Почему мое сердце бывает крылато
Лишь в холодном и злом ноябре?
 

Финляндия, 1908, октябрь.

 
Ты помнишь старый сад, где ты сказал впервые
Мне про любовь свою в июльский светлый день,
И ветви нежных лип, и сосны молодые
Бросали на песок прерывистую тень.
 
 
То был лишь миг один, и скоро он промчался.
Ты руку взял мою, – мы шли с тобой вдвоем, —
И день, июльский день, нам нежно улыбался,
И были мы одни, – ты в сердце был моем.
 
 
Ты помнишь старый сад, теперь цветет он снова,
Как некогда он цвел для нас в блаженном сне, —
Но тех забытых слов, слов счастия былого
               Ты не повторишь мне.
 

 
Уснул печальный день; там за окном – весна,
Шаги ее опять раздались в тишине;
Я слышу как она стучится у окна
И просится ко мне.
 
 
Последний нынче раз ко мне она пришла, —
Моя душа больна мучительной тоской,
А комнаты моей немая тишина
Повисла надо мной.
 
 
Она мне говорит, что я давно мертва,
Что мне не возвратить минувшие года,
И что в душе моей весенние слова
Безгласны навсегда.
 
 
И не уйдет печаль из потускневших глаз…
Тревожную рукой стучит ко мне весна, —
О, пусть она пришла уже в последний раз,
Мне не открыть окна.
 

 
Мне тоскливо и грустно от света весны,
И весь день мое сердце болит;
Хоть пушистые вербы тонки и нежны,
Мне тоскливо и грустно от света весны,
И слезами усталые очи полны,
И от муки мой голос дрожит, —
Мне тоскливо и грустно от света весны,
И весь день мое сердце болит.
 
 
Ароматной, прозрачной, душистой весной
Мое сердце сковала печаль;
Мое сердце подернулось дымкой густой, —
Ароматной, прозрачной, душистой весной,
И за этою серой прозрачной фатой
Не видна мне встающая даль…
Ароматной, прозрачной, душистой весной
Мое сердце сковала печаль.
 
 
И бледны и смешны мои стали мечты
При лучах золотистого дня, —
Для них дали весенние слишком чисты,
И бледны и смешны мои стали мечты,
И увяли они, как зимою цветы,
И замолкнули песни, звеня, —
И бледны и смешны мои стали мечты
При лучах золотистого дня.
 

 
Иерихонская роза цветет только раз,
Но не все ее видят цветенье:
Ее чудо открыто для набожных глаз,
Для сердец, перешедших сомненье.
 
 
Когда сделал Господь человека земли
Сопричастником жизни всемирной,
Эту розу Волхвы в Вифлеем принесли
Вместе с ладаном, златом и смирной.
 
 
С той поры в декабре, когда ночь зажжена
Немерцающим светом Христовым,
Распускается пламенным цветом она,
Но молитвенным цветом – лиловым…
 
 
И с утра неотступная радость во мне:
Если б чудо свершилось сегодня!
Если б сердце сгорело в нетленном огне
До конца, словно роза Господня!
 

 
Когда томилась я от жажды,
Ты воду претворил в вино, —
Но чудо, бывшее однажды,
Опять свершить нам не дано.
 
 
Твое вино не опьяняло,
Но горечь мук таилась в нем,
И цвет его был цвет опала —
Ты напоил меня огнем!
 

1909

 
В очаге под грудой пепла
Пляшут огоньки…
Ты от горьких слез ослепла,
Дыма и тоски.
 
 
За окном холодной кухни
Плачет серый лес…
Пламя синее, не тухни!
Близок час чудес!
 
 
Старой феи, доброй крестной,
Вечна ворожба —
Разгадается несносной
Жизни злой судьба.
 
 
В замке снова блещут залы, —
Принц вернется вновь!
Губы – красные кораллы,
А в глазах – любовь.
 
 
Этой ночью – все надежды
Ты сожги дотла!
Утром – рваные одежды,
В очаге – зола…
 
 
Вместо белых коней – мыши,
Мокрый, серый лес…
Но сейчас – не надо, тише!
Близок час чудес!
 

1909

 
Крест на белом перекрестке
               Сказочных дорог…
Рассыпает иней блестки
               У Христовых ног.
 
 
Смотрит ласково Распятый
               На сугроб, где белый пан
Лижет, грустный и лохматый,
               Язвы Божьих ран.
 

1909

 
Тихо звезды горят. Все уснуло в снегу.
Спят деревья в одежде блестящей,
В этот вечер тебя я забыть не могу
И полна я тоскою щемящей.
 
 
Не осталося грез, мне создавших весну,
Они вместе с тобою далеко,
Ты ушла, меня в горе оставив одну,
Но в душе к тебе нету упрека.
 
 
Только сердце мне давит, как камень, печаль,
И давно я тоскою томима,
Мне весны устаревшей мучительно жаль,
Жаль мне счастья, прошедшего мимо.
 
 
И в окно заглянул бледный луч серебра,
Спят деревья в блестящем уборе…
Позови же меня, дорогая сестра,
Мне одной непосильное горе.
 

 
Она ступает без усилья,
Она неслышна, как гроза,
У ней серебряные крылья
И темно-серые глаза.
 
 
Ее любовь неотвратима,
В ее касаньях свежесть сна,
И, проходя с другими мимо,
Меня отметила она.
 
 
Не преступлю и не забуду.
Я буду неотступно ждать,
Чтоб смерти, радостному чуду,
Цветы сладчайшие отдать.
 

 
Дымом в сердце расстелется ладан,
и вручили мне обруча два.
Ах, пока я жива
               будет ли запрет их мной разгадан.
 
 
Обручем одним из двух старинным
я сковала левой кисть руки.
Темные венки
               суждены избранным, но безвинным.
 
 
Обруч мой серебряный, зловещий, —
мой второй, запретный – дам ему…
Скоро ли пойму,
               был ли ему слышан голос вещий.
 
 
Близок ли тот день, когда мы снова
наши обручи звено в звено замкнем.
И когда огнем
               напишу я радостное слово.
 

Петербург, 1909.

 
Увеличились у Лили шансы
В Академии поэтической.
Ах, ведь раньше мечтой экзотической
Наполнял Гумилев свои стансы.
 
 
Но мелодьей теперь эротичной
Зазвучали немецки романсы, —
Ах, нашел он ее симпатичной.
И она оценила Ганса.
 
 
Не боясь, он танцует на кратере,
Посылает он ей телеграммы!
«Уезжайте ко мне Вы от матери!»
А у матери в сердце драмы.
 
 
Напоив ее «белой сиренью»,
Он пророчит ей яркую славу.
Двадцать галстухов падают тенью.
«Уезжаю сегодня в Митаву».
 

29 ноября 1909

 
Закрыли путь к некошенным лугам
Темничные, незыблемые стены;
Не видеть мне морских опалов пены,
Не мять полей моим больным ногам.
 
 
За окнами не слышать птичий гам,
Как мелкий дождь все дни без перемены,
Моя душа израненной гиены
Тоскует по нездешним вечерам.
 
 
По вечерам, когда поет Жар-птица
Сиянием весь воздух распаля,
Когда душа от счастия томится,
 
 
Когда во мгле сквозь темные поля,
Как дикая степная кобылица,
От радости вздыхает вся земля…
 

Петербург, 1909, апрель.

 
В глубоких бороздах ладони
Читаю жизни письмена:
В них путь к Мистической Короне
И плоти мертвой глубина.
 
 
В кольце зловещего Сатурна
С моей судьбой сплелась любовь…
Какой уронит жребий урна,
Какой стрелой зажжется кровь.
 
 
Падет ли алою росою,
Земным огнем спалив уста.
Иль ляжет белой полосою
Под знаком Розы и Креста.
 

 
Она задумалась. За парусом фелуки
Следят ее глаза сквозь завесы ресниц.
И подняты наверх сверкающие руки,
               Как крылья легких птиц.
 
 
Она пришла из моря, где кораллы
Раскинулись на дне, как пламя от костра.
И губы у нее так влажно алы,
               И пеною морской пропитана чадра.
 
 
И цвет ее одежд синее цвета моря,
В ее чертах сокрыт его глубин родник.
Она сейчас уйдет, волнам мечтою вторя,
               Она пришла на миг.
 

Коктебель 1909

Графу А. Н. Толстому

 
Сияли облака оттенков роз и чая,
Спустилась мягко шаль с усталого плеча
На влажный шелк травы, склонившись у ключа,
Всю нить моей мечты до боли истончая.
 
 
Читала я одна, часов не замечая.
А солнце пламенем последнего луча
Огнисто-яркий сноп рубинов расточа,
Спускалось, заревом осенний день венчая.
 
 
И пела нежные и тонкие слова
Мне снова каждая поблекшая страница,
В тумане вечера воссоздавались лица
 
 
Тех, чьих венков уж нет, но чья любовь жива…
 И для меня одной звучали в старом парке
Сонеты строгие Ронсара и Петрарки.
 

 
               Парк исполнен лени,
уронили тени
белые сирени
               в бреду.
 
 
               На скамье из дерна
жду тебя покорно.
Пруд дробит узорно
               звезду…
 
 
Долго ждать не ново,
ты не сдержишь слова…
Все же завтра снова
               приду.
 

1910

 
Ах, лик вернейшего из рыцарей Амура
Не создали мне ни певцы Прованса,
Ни Франции бароны,
И голос трубадура
Не рассказал в мелодии романса
Кто Бога стрел всех строже чтил законы,
Кто знал любви уклоны.
 
 
Ах, все почти грешили перед Богом,
Прося его о многом,
Ища наград своей любви за что-то…
 
 
Но был один – он, страстью пламенея,
Сам создал сновиденья,
Он никогда не ведал искушенья.
 
 
И лик любви – есть образ Дон Кихота,
И лик мечты – есть образ Дульцинеи.
 

1910

Л. П. Брюлловой

 
Есть два креста, то два креста печали,
Из семигранных горных хрусталей.
Один из них и ярче и алей,
А на другом лучи алеть устали.
 
 
Один из них в оправе темной стали,
И в серебре другой. О, если можешь, слей
Два голоса в душе твоих смелей,
Пока еще они не отзвучали.
 
 
Пусть бледные лучи приимут страсть,
И алый блеск коснется белых лилий,
Пусть на пути твоем не будет вех.
 
 
Когда берем, как тяжкий подвиг, грех,
Мы от него отымем этим власть,
Мы два креста в один чудесно слили.
 

2 ноября 1910

Л. П. Брюлловой

 
Оделся Ахен весь зелеными ветвями.
Для милой Франции окончена печаль;
Сегодня отдала ей голубые даль
Любимых сыновей, не сломленных врагами.
 
 
Суровые идут, закованные в сталь,
Бароны Франции блестящими рядами,
И помнят их сердца за медными щитами
И пьяный бред побед, и грустный Ронсеваль.
 
 
Средь радостной толпы у светлого дворца
Стоит красавица у мраморного входа,
То гордость Франции – задумчивая Ода.
 
 
Но алый сок гранат сбежал с ее лица,
Упала на песок зеленая гирлянда…
Меж перов Франции нет рыцаря Роланда.
 

1910

 
«Кто ты Дева?» – Зверь и птица.
«Как зовут тебя?» – Узнай.
Ходит ночью Ледяница,
               С нею белый горностай.
 
 
«Ты куда идешь?» – В туманы.
«Ты откуда?» – Я с земли.
И метелей караваны
               Вьюгу к югу унесли.
 
 
«Ты зачем пришла?» – Хотела.
«Что несешь с собой?» – Любовь.
Гибко, радостно и смело
               Поднялись метели вновь.
 
 
«Где страна твоя?» – На юге.
«Кто велел прийти?» – Сама.
И свистят, как змеи, вьюги.
               В ноги стелется зима.
 
 
«Что ж ты хочешь?» – Снов и снега.
«Ты надолго ль?» – Навсегда.
Над снегами блещет Вега.
               Льдисто белая звезда.
 

 
Он поклонился ей приветно,
Она ж не поклонилась, – нет,
Но знак испанский незаметный
Она дала – графиня Z.
 
 
(А рядом с нею был Фернандо,
Испанский юный атташе,
Кругом амуры и гирлянды,
И в них графиня – вся cache[50]50
  Спрятанная (фр.).


[Закрыть].
 
 
Она смотрела sin miedo[51]51
  Без страха (исп.).


[Закрыть],
И как всегда был дерзок он.
Недаром же в квартире деда
Звучал нередко телефон.
 
 
Ах, голос на нее похожий!
На Черубину Габриак.
И так в партер из темной ложи
Графиня Z, что с нею схожа,
Ему дала испанский знак.
 

Ноябрь 1909

 
Ты в зеркало смотри,
смотри, не отрываясь,
там не твои черты,
там в зеркале живая,
               другая ты.
 
 
…Молчи, не говори…
Смотри, смотри, частицы зла и страха,
сверкающая ложь
твой образ создали из праха,
               и ты живешь.
 
 
И ты живешь, не шевелись и слушай:
там в зеркале, на дне —
подводный сад, жемчужные цветы…
О, не гляди назад,
здесь дни твои пусты,
здесь все твое разрушат,
ты в зеркале живи.
 
 
Здесь только ложь, здесь только
призрак плоти,
на миг зажжет алмазы в водомете
случайный луч…
 
 
Любовь. – Здесь нет любви,
не мучь себя, не мучь,
смотри не отрываясь,
ты в зеркале – живая,
не здесь…
 

СТИХОТВОРЕНИЯ ЧЕРУБИНЫ ДЕ ГАБРИАК[52]52
  Стихотворения Черубины де Габриак　
  В раздел вошли стихотворения Дмитриевой, опубликованные в Аполлоне под именем Черубины, либо упоминаемые, как стихи Черубины в статьях М. Волошина и И. Анненского. Иннокентий Анненский писал о стихах Черубины де Габриак; «Я думал, что Она только все смеет и все сметет, а оказывается, что она и все знает, что она все передумала (пока мы воевали то со степью, то с дебрями), это рано оскорбленное жизнью дитя – Черубина де Габриак. Имя, итальяно-испано-французское, мне ничего не говорит. Может быть, оно только девиз. Мне лень брать с полки Готский альманах. Да и зачем? Старую культуру и хорошую кровь чувствуешь. А, кроме того, она девушка, хоть отчасти, русская. Она думает по-русски. <…> Ни любви, ни ненависти, ни душевного жара, ни душевного холода, ни удивления, ни, даже, любопытства – один безмерный ужас, одна неделимая мука эстетического созерцания. <…>
  Она читала и Бодлера и Гюисманса, – мудрый ребенок, но эти поэты не отравили в ней будущую женщину, потому, что зерно, которое она носит в сердце, безмерно богаче зародышами, чем их ироническая и безнадежно-холодная печаль.<…> Ранний возраст имеет свои права и над преждевременно умудренной душой. Меня не обижает, меня радует, когда Черубина де Габриак играет с Любовью и Смертью. Я не дал бы ребенку обжечься, будь я возле него, когда он тянется к свечке, но розовые пальцы около пламени так красивы…».
  Золотая ветвь – посвящено М. Волошину в ответ на его «Звездный венок». Наиболее известное стихотворение Черубины де Габриак. Написано, как венок семистиший. Подобная форма в старофранцузской поэзии отсутствует – Дмитриева изобрела ее сама. Игорь Северянин использовал эту форму, назвав ее «лэ». Вероятно, он неправильно понял то место в «Гороскопе Черубины де Габриак», где приводится пример настоящего «лэ».
  Песни Вероники – опубликованы в журнале «Цветник» М., 1915, с.16. О Веронике см. примечание 18 к «Истории моей души» М. Волошина в настоящем сборнике.
  «Лишь раз один, как папоротник, я…» – переведено на немецкий Дмитрием Усовым. О Д. Усове см. М. Гаспаров «Переводчик Д. С. Усова» (М. Л. Гаспаров, Избранные труды, 1997, т. 2, с. 100–102).
  Поля Победы – переведено на немецкий Дмитрием Усовым.
  Красный плащ – переведено на немецкий Дмитрием Усовым.
  Четверг – положено на музыку Гречаниновым в 1911 году.


[Закрыть]

 
С моею царственной мечтой
Одна брожу по всей вселенной,
С моим презреньем к жизни тленной,
С моею горькой красотой.
 
 
Царицей призрачного трона
Меня поставила судьба…
Венчает гордый выгиб лба
Червонных кос моих корона.
 
 
Но спят в угаснувших веках
Все те, что были бы любимы,
Как я, печалию томимы,
Как я, одни в своих мечтах.
 
 
Но я умру в степях чужбины,
Не разомкну заклятый круг.
К чему так нежны кисти рук,
Так тонко имя Черубины?
 

Моему учителю

 
Средь звездных рун, в их знаках и названьях
Хранят свой бред усталые века,
И шелестят о счастье и страданьях
Все лепестки небесного венка.
Но в них горят рубины алой крови;
В них грустная, в мерцающем покрове,
Моя любовь твоей мечте близка.
 
 
Моя любовь твоей мечте близка
Во всех путях, во всех ее касаньях,
Твоя печаль моей любви легка,
Твоя печать в моих воспоминаньях,
Моей любви печать в твоем лице,
Моя любовь в магическом кольце
Вписала нас в единых начертаньях.
 
 
Вписала нас в единых начертаньях
В узор судьбы единая тоска;
Но я одна, одна в моих исканьях,
И линия Сатурна глубока…
Но я сама избрала мрак агата,
Меня ведет по пламеням заката
В созвездье Сна вечерняя рука.
 
 
В созвездье Сна вечерняя рука
Вплела мечту о белом Иордане,
О белизне небесного цветка,
О брачном пире в Галилейской Кане…
Но есть провал в чертах моей судьбы…
Я вся дрожу, я вся ищу мольбы…
Но нет молитв о звездном океане.
Но нет молитв о звездном океане…
 
 
Пред сонмом солнц смолкают голоса…
Горит венец на слезном Эридане,
И Вероники веют волоса.
Я перешла чрез огненные грани,
И предо мной алмазная роса
И наших дум развернутые ткани.
 
 
И наших дум развернутые ткани,
И блеклых дней широкая река
Текут, как сон в опаловом тумане.
Пусть наша власть над миром велика,
Ведь нам чужды земные знаки власти;
Наш узкий путь, наш трудный подвиг страсти
Заткала мглой и заревом тоска.
 
 
Заткала мглой и заревом тоска
Мою любовь во всех ее сверканьях;
Как жизни нить мучительно тонка,
Какая грусть в далеких очертаньях!
Каким бы мы не предавались снам,
Да сбудется завещанное нам
Средь звездных рун, в их знаках и названьях.
 
 
Средь звездных рун, в их знаках и названьях
Моя любовь твоей мечте близка,
Вписала нас в единых начертаньях
В созвездье Сна вечерняя рука.
Но нет молитв о звездном океане.
И наших дум развернутые ткани
Заткала мглой и заревом тоска.
 

 
Червленый щит в моем гербе,
И знака нет на светлом поле.
Но вверен он моей судьбе,
Последний – в роде дерзких волей…
 
 
Есть необманный путь к тому,
Кто спит в стенах Иерусалима,
Кто верен роду моему,
Кем я звана, кем я любима;
 
 
И – путь безумья всех надежд,
Неотвратимый путь гордыни;
В нем – пламя огненных одежд
И скорбь отвергнутой пустыни…
Но что дано мне в щит вписать?
Датуры тьмы, иль Розы Храма?
Тубала медную печать
Или акацию Хирама?
 

 
Утром меркнет говор бальный…
Я – одна… Поет сверчок…
На ноге моей хрустальный
       Башмачок.
Путь, завещанный мне с детства —
Жить одним минувшим сном.
Славы жалкое наследство…
       За окном
Чуждых теней миллионы,
Серых зданий длинный ряд,
И лохмотья Сандрильоны —
       Мой наряд.
 

 
Темно-лиловые фиалки
Мне каждый день приносишь ты;
О, как они наивно жалки,
Твоей влюбленности цветы.
       Любви изысканной науки
       Твой ум ослепший не поймет,
       И у меня улыбкой скуки
       Слегка кривится тонкий рот.
Моих духов старинным ядом
Так сладко опьянился ты,
Но я одним усталым взглядом
Гублю ненужные цветы.
 

С. Маковскому

 
Твои цветы… Цветы от друга,
Моей Испании цветы.
Я их замкну чертою крута
Моей безрадостной мечты.
 
 
Заворожу печальным взглядом
Двенадцать огненных гвоздик,
Чтоб предо мною с ними рядом
Из мрака образ твой возник.
 
 
И я скажу… Но нет, не надо —
Ведь я не знаю тихих слов.
И в этот миг я только рада
Молчанью ласковых цветов.