Текст книги "Исповедь"

Автор книги: Габриак де

 
Я – в истомляющей ссылке
В этих проклятых стенах.
Синие, нежные жилки
                Бьются на бледных руках.
 
 
Перебираю я четки;
Сердце – как горький миндаль.
За переплетом решетки
                Дымчатый плачет хрусталь.
 
 
Даже Ронсара сонеты
Не разомкнули мне грусть.
Все, что сказали поэты,
                Знаю давно наизусть.
 
 
Тьмы не отгонишь печальной
Знаком святого креста.
А у принцессы опальной
                Отняли даже шута…
 

 
Твои глаза – святой Грааль,
В себя принявший скорби мира,
И облекла твою печаль
Марии белая порфира.
 
 
Ты, обагрявший кровью меч,
Склонил смиренно перья шлема
Перед сияньем тонких свеч
В дверях пещеры Вифлеема.
 
 
И ты – хранишь ее один,
Безумный вождь священных ратей,
Заступник грез, святой Игнатий,
Пречистой Девы паладин!
 
 
Ты для меня, средь дольних дымов,
Любимый младший брат Христа,
Цветок небесных серафимов
И Богоматери мечта.
 

Sang de Jesus-Christ, enivrez moi St. Ignace de Loyola[53]53
  «Кровь Иисуса Христа, опьяни меня». Св. Игнатий Лойола.


[Закрыть].

 
Мечтою близка я гордыни,
Во мне есть соблазны греха,
Не ведаю чистой святыни…
      Плоть Христова, освяти меня!
 
 
Как дева угасшей лампады,
Отвергшая зов Жениха,
Стою у небесной ограды…
      Боль Христова, исцели меня!
 
 
И дерзкое будет раздумье
Для павших безгласная дверь:
Что, если за нею безумье?..
      Страсть Христова, укрепи меня!
 
 
Объятая трепетной дрожью —
Понять не хочу я теперь,
Что мудрость считала я ложью…
      Кровь Христова, опьяни меня!
 

 
Ищу защиты в преддверьи храма
Пред Богоматерью Всех Сокровищ,
      Пусть орифламма
Твоя укроет от злых чудовищ.
 
 
Я прибежала из улиц шумных,
Где бьют во мраке святые крылья,
      Где ждут безумных
Соблазны мира и вся Севилья.
 
 
Но я слагаю Тебе к подножью
Кинжал и веер, цветы, камеи —
      Во славу Божью…
О Mater Dei, memento mei![54]54
  О, Матерь Божья, помни меня!


[Закрыть]
 

 
Эти руки со мной неприступно
Средь ночной тишины моих грез,
Как отрадно, как сладко-преступно
Обвивать их гирляндами роз.
 
 
Я целую божественных линий
На ладонях священный узор…
(Запевает далеких Эриний
В глубине угрожающий хор.)
 
 
Как люблю эти тонкие кисти
И ногтей удлиненных эмаль,
О, загар этих рук золотистей,
Чем Ливанских полудней печаль.
 
 
Эти руки, как гибкие грозди,
Все сияют в камнях дорогих.
Но оставили острые гвозди
Чуть заметные знаки на них.
 

 
Замкнули дверь в мою обитель
Навек утерянным ключом;
И Черный Ангел, мой хранитель,
Стоит с пылающим мечом.
 
 
Но блеск венца и пурпур трона
Не увидать моей тоске,
И на девической руке —
Ненужный перстень Соломона.
 
 
Но осветят мой темный мрак
Великой гордости рубины…
Я приняла наш древний знак —
Святое имя Черубины.
 

 
Моя любовь – трагический сонет.
В ней властный строй сонетных повторений,
Разлук и встреч и новых возвращений, —
Прибой судьбы из мрака прошлых лет.
 
 
Двух девушек незавершенный бред,
Порыв двух душ, мученье двух сомнений,
Двойной соблазн небесных искушений,
Но каждая – сказала твердо: «нет».
 
 
Вслед четных строк нечетные терцеты
Пришли ко мне возвратной чередой,
Сонетный свод сомкнулся надо мной.
 
 
Повторены вопросы и ответы:
«Приемлешь жизнь? Пойдешь за мной вослед?
Из рук моих причастье примешь?»
                                                            «Нет!»
 

 
Флейты и кимвалы
В блеске бальной залы
Сквозь тьму,
Пусть звенят бокалы,
Пусть глаза усталы —
Пойму…
Губ твоих кораллы
Так безумно алы…
К чему?
 

 
Я венки тебе часто плету
Из пахучей и ласковой мяты,
Из травинок, что ветром примяты,
И из каперсов в белом цвету.
 
 
Но сама я закрыла дороги,
На которых бы встретился ты…
И в руках моих, полных тревоги,
Умирают и пахнут цветы.
 
 
Кто-то отнял любимые лики
И безумьем сдавил мне виски.
Но никто не отнимет тоски
О могиле моей Вероники.
 

 
Ночь проходит, ночь ложиться.
У святых окон
Тихий свет зажжен…
Бледной девочке приснился
Золотистый сон…
Буду тихо я молиться,
Чтобы сбылся он.
 
 
Бледной девочке приснился
Монастырь в горах
В каменных стенах.
Вся тоска должна забыться
Под хрустальный звон…
Буду тихо я молиться,
Чтобы сбылся сон.
 
 
Бледной девочке приснился
Замок изо льда.
Там в окно всегда
Видно, как вдали лучится
Звездный небосклон…
Буду тихо я молиться,
Чтобы сбылся сон.
 
 
Бледной девочке приснился
Молодой король.
Сердце примет боль.
В сердце страстью загорится
Беспокойный сон.
Буду пламенно молиться,
Чтоб не сбылся он.
 

 
Детский профиль на белых подушках, —
И всю ночь ты шептала в бреду
О цветах, о любимых игрушках
И о гномах в осеннем саду.
 
 
В эту ночь ты дышать перестала…
Повинуясь желаньям твоим,
Я о смерти твоей рассказала
Только маленьким гномам лесным.
 
 
И столпились они у кроватки,
Свои темные сняв колпачки,
И в лучах темно-красной лампадки
Были лица их полны тоски.
 
 
Но тебя, их живую подругу,
Было трудно в умершей узнать,
И они говорили друг другу:
«Вероника вернется опять».
 

 
Умерла вчера инфанта
На моих руках.
Распустились крылья банта
               В пепельных кудрях.
 
 
И в глазах бледно-зеленых
Смеха больше нет.
Много гномов есть влюбленных
               В их неверный свет.
 
 
Рот увял в последнем стоне,
Словно алый мак,
И на маленькой ладони —
               Ранней смерти знак.
 
 
Смерть, как призрак белой дамы.
Встретилась с тобой,
И, отняв тебя у мамы,
               Увела с собой.
 

 
Серый сумрак бесприютней,
Сердце – горче. Я одна,
Я одна с испанской лютней
               у окна.
 
 
Каплют капли, бьют куранты,
Вянут розы на столах.
Бледный лик больной инфанты
               в зеркалах.
 
 
Отзвук песенки толедской
Мне поет из темноты.
Голос нежный, голос детский…
               где же ты.
 
 
Книг ненужных фолианты,
Ветви парка на стекле…
Бледный лик больной инфанты
               в серой мгле.
 

 
Лишь раз один, как папоротник, я
Цвету огнем весенней, пьяной ночью…
Приди за мной к лесному средоточью,
В заклятый круг, приди, сорви меня!
 
 
Люби меня! Я всем тебе близка.
О, уступи моей любовной порче,
Я, как миндаль, смертельна и горька,
Нежней, чем смерть, обманчивей и горче.
 

Ego vox ejus!

 
В слепые ночи новолунья
Глухой тревогою полна,
Завороженная колдунья,
Стою у темного окна.
 
 
Стеклом удвоенные свечи
И предо мною и за мной,
И облик комнаты иной
Грозит возможностями встречи.
 
 
В темно-зеленых зеркалах
Обледенелых ветхих окон
Не мой, а чей-то бледный локон
Чуть отражен, и смутный страх
 
 
Мне сердце алой нитью вяжет.
Что, если дальняя гроза
В стекле мне близкий лик покажет
И отразит ее глаза?
 
 
Что, если я сейчас увижу
Углы опущенные рта,
И предо мною встанет та,
Кого так сладко ненавижу?
 
 
Но окон темная вода
В своей безгласности застыла,
И с той, что душу истомила,
Не повстречаюсь никогда.
 

 
Горький и дикий запах земли:
Темной гвоздикой поля проросли!
В травы одежды скинув с плеча,
В поле вечернем стою, как свеча.
Вдаль убегая, влажны следы,
Нежно нагая, цвету у воды.
Белым кораллом в зарослях лоз,
Алая в алом, от алых волос.
 

 
Над полем грустным и победным
Простерт червленый щит зари.
По скатам гор, в тумане медном
Дымят и гаснут алтари.
 
 
На мир пролив огонь и беды,
По нивам вытоптав посев
Проходят скорбные Победы,
И темен глаз девичьих гнев.
 
 
За ними – дальние пожары,
И меч заката ал и строг;
Звучат безрадостно фанфары,
Гудит в полях призывный рог.
 

 
Кто-то мне сказал: твой милый
Будет в огненном плаще…
Камень, сжатый в чьей праще,
Загремел с безумной силой?..
 
 
Чья кремнистая стрела
У ключа в песок зарыта?
Чье летучее копыто
Отчеканила скала?..
 
 
Чье блестящее забрало
Промелькнуло там, средь чащ?
В небе вьется красный плащ…
Я лица не увидала.
 

 
Цветы живут в людских сердцах;
Читаю тайно в их страницах
О ненамеченных границах,
О нерасцветших лепестках.
 
 
Я знаю души, как лаванда,
Я знаю девушек мимоз,
Я знаю, как из чайных роз
В душе сплетается гирлянда.
 
 
В ветвях лаврового куста
Я вижу прорез черных крылий,
Я знаю чаши чистых лилий
И их греховные уста.
 
 
Люблю в наивных медуницах
Немую скорбь умерших фей,
И лик бесстыдных орхидей
Я ненавижу в светских лицах.
 
 
Акаций белые слова
Даны ушедшим и забытым,
А у меня, по старым плитам,
В душе растет разрыв-трава.
 

 
Есть на дне геральдических снов
Перерывы сверкающей ткани;
В глубине анфилад и дворцов
На последней, таинственной грани
Повторяется сон между снов.
             В нем все смутно, но с жизнею схоже…
             Вижу девушки бледной лицо,
             Как мое, но иное и то же,
             И мое на мизинце кольцо.
             Это – я, и все так не похоже.
Никогда среди грязных дворов,
Среди улиц глухого квартала,
Переулков и пыльных садов —
Никогда я еще не бывала
В низких комнатах старых домов.
             Но Она от томительных будней,
             От слепых паутин вечеров —
             Хочет только заснуть непробудней,
             Чтоб уйти от неверных оков,
             Горьких грез и томительных будней.
Я так знаю черты ее рук.
И, во время моих новолуний,
Обнимающий сердце испуг,
И походку крылатых вещуний,
И речей ее вкрадчивый звук.
             И мое на устах ее имя,
             Обо мне ее скорбь и мечты.
             И с печальной каймою листы,
             Что она называет своими,
             Затаили мои же мечты.
И мой дух ее мукой волнуем…
Если б встретить ее наяву
И сказать ей: «Мы обе тоскуем
Как и ты, я вне жизни живу», —
И обжечь ей глаза поцелуем.
 

 
Давно, как маска восковая,
Мне на лицо легла печаль…
Среди живых я не живая,
И, мертвой, мира мне не жаль.
 
 
И мне не снять железной цепи,
В которой звенья изо лжи,
Навек одна я в темном склепе,
И свечи гаснут… О, скажи,
 
 
Скажи, что мне солгал Учитель,
Что на костре меня сожгли…
Пусть я пойму, придя в обитель,
Что воскресить меня могли
 
 
Не кубок пламенной Изольды,
Не кладбищ тонкая трава,
А жизни легкие герольды —
Твои певучие слова.
 

 
В овальном зеркале твой бледный вижу лик.
С висков опущены каштановые кудри,
Они как будто в золотистой пудре.
И на плече чернеет кровь гвоздик.
 
 
Искривлены уста усмешкой тонкой.
Как гибкий лук, изогнут алый рот;
Глаза опущены. К твоей красе идет
И голос медленный, таинственно незвонкий.
 
 
И набожность кощунственных речей.
И едкость дерзкая колючего упрека,
И все возможности соблазна и порока.
И все сияния мистических свечей.
 
 
Нет для других путей в твоем примере,
Нет для других ключа к твоей тоске,
Я семь шипов сочла в твоем венке,
Моя сестра в Христе и Люцифере!
 

 
В быстро сдернутых перчатках
Сохранился оттиск рук,
Черный креп в негибких складках
Очертил на плитах круг.
 
 
Я смотрю игру мерцаний
По чекану темных бронз
И не слышу увещаний,
Что мне шепчет старый ксендз.
 
 
Поправляя гребень в косах,
Я слежу мои мечты, —
Все грехи в его вопросах
Так наивны и просты.
 
 
Ад теряет обаянье,
Жизнь становится тиха, —
Но так сладостно сознанье
Первородного греха…
 

 
Когда медведица в зените
Над белым городом стоит,
Я тку серебряные нити,
И прялка вещая стучит.
 
 
Мой час настал, скрипят ступени,
Запела дверь… О, кто войдет?
Кто встанет рядом на колени,
Чтоб уколоться в свой черед?
 
 
Открылась дверь, и на пороге
Слепая девочка стоит;
Ей девять лет, ресницы строги,
И лоб фиалками увит.
 
 
Войди, случайная царевна,
Садись за прялку под окно;
Пусть под рукой твоей напевно
Поет мое веретено!
 
 
…Что ж так недолго? Ты устала?
На бледных пальцах алый след…
Ах, суждено, чтоб ты узнала
Любовь и смерть в тринадцать лет.
 

 
Давно ты дал в порыве суеверном
Мне зеркало в оправе из свинца,
И призрак твоего лица
Я удержала в зеркале неверном.
 
 
И с этих пор, когда мне сердце жжет
Тоска, как капли теплой алой крови,
Я вижу в зеркале изогнутые брови
И бледный ненавистный рот.
 
 
Мне сладко видеть наши лица вместе
И знать, что в этот мертвый час
Моя тоска твоих коснется глаз,
И вздрогнешь ты под острой лаской мести.
 

 
О, сколько раз в часы бессонниц,
Вставало ярче и живей
Сиянье радужных оконниц
Моих немыслимых церквей.
 
 
Горя безгрешными свечами,
Пылая славой золотой,
Там под узорными парчами
Стоял дубовой аналой.
 
 
И от свечей и от заката
Алела киноварь страниц,
И травной вязью было сжато
Сплетенье слов и райских птиц.
 
 
И, помню, книгу я открыла
И увидала в письменах
Безумный возглас Гавриила:
«Благословенна ты в женах!»
 

 
Его египетские губы
Замкнули древние мечты,
И повелительны и грубы
Лица жестокого черты.
 
 
И цвета синих виноградин
Огонь его тяжелых глаз;
Он в темноте глубоких впадин
Истлел, померк, но не погас.
 
 
В нем правый гнев рокочет глухо,
И жечь сердца ему дано:
На нем клеймо святого духа —
Тонзуры белое пятно…
 
 
Мне сладко, силой силу меря,
Заставить жить его уста,
И в беспощадном лике зверя
Провидеть грозный лик Христа.
 

 
Жалит лоб твой из острого терния
Как венец заплетенный венок,
И в глазах твоих темные тени.
Пред тобою склоняя колени,
Я стою, словно жертва вечерняя,
И на платье мое с твоих ног
Капли крови стекают гранатами…
 
 
Но никем до сих пор не угадано,
Почему так тревожен мой взгляд,
Почему от воскресной обедни
Я давно возвращаюсь последней,
Почему мои губы дрожат,
Когда стелится облако ладана
Кружевами едва синеватыми.
 
 
Пусть монахи бормочут проклятия,
Пусть костер соблазнившихся ждет, —
Я пред Пасхой, весной, в новолунье
У знакомой купила колдуньи
Горький камень любви – астарот.
И сегодня сойдешь ты с распятия
В час, горящий земными закатами.
 

 
Во мне живет мечта чужая,
Умершей девушки – мечта.
И лик Распятого с креста
Глядит, безумьем угрожая,
И гневны темные уста.
      Он не забыл, что видел где-то
      В чертах похожего лица
      След страсти тяжелей свинца
      И к отроку из Назарета
Порыв и ужас без конца.
И голос мой поет, как пламя,
Тая ее любви угар,
В моих глазах – ее пожар,
И жду принять безумья знамя —
Ее греха последний дар.
 

 
Из полнозвучной старой меди
Свое пророчество ты слил,
Ты говорил мне о победе,
О дерзновенье слабых сил.
 
 
Не на меня, а вдаль куда-то
Смотрел печальным взглядом ты,
Ты видел алый свет заката
За гранью жизненной черты.
 
 
И с этим грустным ясным взглядом
О, нет, ты не был вестник зла.
И если я не встану рядом
С тобой, чтоб нить найти узла,
 
 
То все ж святым воспоминаньем
В душе останется всегда —
Твой рот, подернутый страданьем,
И глаз глубокая вода.
 

Он раскрывает.

 
Он пришел сюда с Востока,
Запыленным плащом одет,
Опираясь на жезл пророка,
А мне было тринадцать лет.
 
 
Он, как весть о моей победе,
Показал со скалистых круч
Город, отлитый весь из меди,
На пожарище рдяных туч.
 
 
Там – к железным дверям собора
Шел Один – красив и высок,
Его взгляд – торжество позора,
А лицо – золотой цветок.
 
 
На камнях под его ногами
Разгорался огненный след.
Поднимал он черное знамя…
А мне было тринадцать лет…
 

Он улыбается

 
Он долго говорил, и вдруг умолк…
Мерцали нам со стен сияньем бледным
Инфант Веласкеса тяжелый шелк
И русый Тициан с отливом медным.
 
 
Во мраке тлел камин; огнем цвели
Тисненных кож и чернь и позолота;
Умолкшие слова в тиши росли,
И ждал развернутый том Дон-Кихота.
 
 
Душа, убитая тоской отрав,
Во власти рук его была, как скрипка,
И увидала я, глаза подняв,
Как на его губах зажглась улыбка.
 

Он упрекает.

 
Волей Ведущих призвана в мир
К делу великой страсти,
Ты ли, царица, бросишь наш пир,
Ты ль отойдешь от власти?
 
 
Ты ли нарушишь стройный чертеж
Миру сокрытых братий?
Ты ли, царица, вновь не сольешь
Силой своих заклятий —
 
 
С мрачною кровью падших богов
Светлую кровь героев!
Ты ли, царица, жаждешь оков,
Дух свой постом успокоив?
 
 
Ты ли святую тайну храня,
Ключ золотой Востока,
Ты ли, ребенок, бросишь меня,
Ты ли сильней пророка?
 

Он насмехается.

 
Ваш золотисто медный локон
Ласкают черные меха.
Вы – образ древнего греха
В шелку дымящихся волокон.
 
 
Ваш рот не скроет Вашу страсть
Под едкой горечью сарказма,
И сердца алчущего спазма
Сильней, чем Вашей воли власть.
 
 
Я в лабиринтах безысходных
Сумел Ваш гордый дух пленить,
Я знаю, где порвется нить,
И как, отвергнув путь свободных,
 
 
Смирив «святую» плоть постом,
Вы – исступленная химера —
Падете ниц перед Христом, —
Пред слабым братом Люцифера.
 

С. Маковскому

 
Милый рыцарь Дамы Черной,
Вы несли цветы учтиво,
Власти призрака покорный,
Вы склонялись молчаливо.
 
 
Храбрый рыцарь. Вы дерзнули
Приподнять вуаль мой шпагой…
Гордый мой венец согнули
Перед дерзкою отвагой.
 
 
Бедный рыцарь. Нет отгадки,
Ухожу незримой в дали…
Удержали вы в перчатке
Только край моей вуали.
 

СТИХОТВОРЕНИЯ 1913–1917[55]55
  Стихотворения 1913–1917 гг.
  День Нового года – написано под впечатлением книги Мабель Коллинз «История года».
  Всем мертвым – опубликовано в журнале «Зилант» (Казань, 1913, с. 64).
  Хореи – как и три следующих стихотворения («Дактиль», «Амфибрахий», «Все пути земные пыльны…») написано для эвритмических упражнений в Антропософском обществе. Эвритмия – созданное Штейнером искусство единения с миром через движение и музыку. В частности, эвритмия учила изображать движением буквы, слова и целые поэтические произведения.
  «Здесь будет все напоминаньем…» – стихотворение было написано на книге Иоанна Пистори «De Arte Cabalistico» (Basiliae, 1587). Вероятно, книга была подарена Елизаветой Ивановной Б. Леману. Обнаружена в начале 80-х годов в «древнехранилище» библиотеки Белорусской Академии наук. (См. «Неизвестное стихотворение Черубины де Габриак». Гумилевские чтения. Wiener slawistischer almanach, Sonderband 15,1984, c.101–102).


[Закрыть]

 
О, если бы аккорды урагана,
Как старого органа,
Звучали бы не так безумно дико;
О, если бы закрылась в сердце рана
От ужаса обмана —
Моя душа не рвалась бы от крика.
 
 
Уйти в страну к шатрам чужого стана,
Где не было тумана,
Где от луны ни тени нет, ни блика;
В страну, где все – создание титана,
Как он – светло и пьяно,
Как он один – громадно и безлико.
 
 
У нас в стране тревожные отливы
Кладет в саду последний свет вечерний,
Как золото на черни,
И кроны лип печально боязливы…
Здесь все венки сплетают лишь из терний,
Здесь дни, как сон, тяжелый сон тоскливый,
Но будем мы счастливы, —
Чем больше мук, тем я люблю безмерней.
 

Петербург, 1 мая 1913

Слова учителя ученику

 
Только храброму сердцу откроется свет,
только смелому – воздух душистый, —
Для иных в высь нагорную доступа нет,
Нет молитвы безмолвной и чистой.
 
 
Отрекись от утех, – пусть ликуют они! —
Ты ж отвергни покоя лик бледный, —
В них неверная часть, – но найдешь ты во мне
Всю великую радость победной.
 
 
Отвори их! В руках твоих сила лежит, —
Моя сила, – и ждет лишь желанья.
И войдем в этот край, что зарею горит,
На холмы золотого сиянья.
 
 
Но запомни: в те страны не примут раба, —
Радость, горе, покой или беды
Не должны изменить очертания лба…
Моя сила растет от победы.
 

Самарканд, лето 1913

 
Я ризы белые несу
для мертвых,
и слезы, – дум моих росу —
             для скорбных.
 
 
Опалы, павшие с куста, —
умершим,
кристаллы слез, чья соль чиста,
             ушедшим.
 
 
Я речи снова берегу
для мертвых,
и свечи траурные жгу
             для чистых.
 
 
Пусть пламя слов падет на грудь
умершим,
пусть знамя свеч укажет путь
             воскресшим.
 

1913

 
             Христос сошел в твои долины,
где сладко пахнущий миндаль
на засиневшие стремнины
             накинул белую вуаль,
 
 
             где ярко-розовый орешник
цветет молитвенным огнем,
и где увидит каждый грешник
             Христа, скорбящего о нем.
 
 
             Но я ушла тропою горной
от розовеющих долин, —
о, если б мне дойти покорной
             до белых снеговых вершин.
 
 
             И там упавшей в прах, усталой,
узреть пред радостным концом
цветы иные – крови алой
             на лбу, пораненном венцом.
 

Ананур, 1915. Пасха.

 
Хрупкой прялки трепет,
Как отрадно прясть!
Робко-резвый лепет
Кроет ритма власть.
Рук незримых пряжа
Размеряет путь;
Разве радость та же,
Разве ноет грудь?
Разве двери рая
Не раскрылись вновь?
Разве не играя
Разгорелась кровь?
Розы крови, рея,
Дали красный нимб…
Ровный бег хорея
Подарил Олимп.
 

1915

 
Верьте, что вестники чистые
К воплям живущих не глухи;
Сверху шлют вести лучистые
Вечно-пресветлые Духи.
 
 
Звезд перевитые линии
Вехи на тверди златой.
Веры созвездия синие
Светят над вашей душой.
 

Апрель 1915

 
Есть горняя сладость полета,
В нем плещуще легки шаги,
Как будто легла позолота
На бледную леность души.
 
 
И, словно от пламени пляски,
Все слезы сплавляются в смех…
Есть радостно-легкая ласка
В полете, желанном для всех.
 

Апрель, 1915

 
       Все пути земные пыльны,
все пути покрыты кровью,
в мире майи мы бессильны…
Но достигнем мы любовью
                                  Грааль.
 
 
       Круг небесный загражденья
начертим движеньем смелым,
из себя родим движенье.
И сияет в блеске белом
                                  Грааль.
 
 
       Знак креста и путь смиренья,
веры в Бога непритворной,
легкий вздох благоговенья…
И сияет чудотворный
                                  Грааль.
 
 
       Вверх поднимем взор покорный.
Там последние ступени,
розы, розы вместо терна…
Тише, тише, на колени…
                                  Грааль.
 

1915

 
Здесь будет все воспоминаньем
Начала правого Пути,
Здесь будет с каждым начертаньем
Душа к небесному расти.
 
 
Да не закрой тяжелым дымом,
Но Светом озари миры —
Не то Господь мечом незримым
Отвергнет Каина дары.
 
 
Бог, манну сеявший в пустыне,
Чтобы насытить свой народ,
Тебя в словах священных ныне
К духовной манне приведет.
 
 
И годы жизни терпеливой
Отдай сокрытому Пути,
Чтоб ветвью праздничной оливы
В руках Господних расцвести.
 

Октябрь 1915

 
Опять весна. Опять апреля
Заголубевшая вода.
И вновь Пасхальная Неделя
Прошла для сердца без следа.
 
 
Моя лампада вновь без масла, —
Его ль куплю ценой греха?
И пламя робкое угасло
при первом зове Жениха.
 
 
Сияет небо над заливом
Предчувствьем северной весны,
А в сердце снова сиротливом
Нет ни весны, ни тишины.
 
 
И, не изведав воскресенья,
Пределов смерти не познав,
Ему ль понять весны томленья,
И ликованье первых трав?
 

1916