Исповедь
Текст книги "Исповедь"
Автор книги: Габриак де
Жанры:
Драматургия
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
«В темном поле – только вереск жесткий…»
Благочестивым пилигримом
идти в пыли земных дорог,
когда вся жизнь вождем незримым
тебе намеченный урок.
Иль в лес уйти, как инок в келью,
и там, среди кустов и трав
молиться под мохнатой елью,
лицом к сырой земле припав.
Но нет дорог открытых ныне
для тех, кто сердцем изнемог, —
в пути к небесной Палестине
ты будешь вечно одинок.
Войди же в храм и сердцем робким
зажги свечу у ног Христа
и верь, что вместе с воском топким
души растает немота.
1916
«Братья – камни, сестры – травы…»
В темном поле – только вереск жесткий,
да ковыль – серебряная пряжа;
я давно стою на перекрестке,
где никто дороги не укажет.
Но на небе звездный путь двоится,
чтобы снова течь одной рекою…
Научи, поведай, как молиться,
чтоб к твоей протянутой деснице
прикоснуться немощной рукою.
«Едва я вышла из собора…»
Братья – камни, сестры – травы.
Как найти для вас слова.
Человеческой отравы
я вкусила и мертва.
Принесла я вам, покорным,
бремя темного греха,
я склонюсь пред камнем черным,
перед веточкою мха.
Вы и все, что в мире живо,
что мертво для наших глаз, —
вы создали терпеливо
мир возможностей для нас.
И в своем молчанье – правы.
Святость жертвы вам дана.
Братья – камни. Сестры – травы.
Мать-земля у нас одна.
1917
«Последний дар небес не отвергай сурово…»
Едва я вышла из собора,
Как в ветре встретила врага,
И потому погасла скоро
Свеча Святого Четверга.
Огонь, двенадцать раз зажженный,
Не сберегла на этот раз…
Он, дуновеньем оскорбленный,
С свечи сорвался и погас.
Огонь души горит незримо.
Его ли пламень сохраню,
И пронесу неугасимо
сквозь тьму?
1915
«Весь мир одной любовью дышит…»
Последний дар небес не отвергай сурово.
Дар неуемных слез – душе надежный скит,
когда распять себя она уже готова.
Но о земных цветах, оборотясь, скорбит.
И слезы для нее – брильянтовые четки,
чтобы в ряду молитв не сбиться ей опять,
чтоб миг земных утех – мучительно короткий —
не смог преодолеть небесную печать.
И от последнего грядущего соблазна
меня оборонит лишь слезных четок нить,
когда все голоса, звучащие так разно,
в молчание одно в душе должна я слить.
1917
«Есть у ангелов белые крылья…»
Весь мир одной любовью дышит,
Но плоть моя – земная персть,
Душа глухая в ней не слышит
и глаз слепых ей не отверсть.
Мой легкий дух в одежде тины,
Ему, как цепи тяжела
Темница затвердевшей глины,
Земных болот седая мгла.
Но укрепят его страданья,
Но обожжет земная боль, —
Он вкусит горький хлеб изгнанья
И слез неудержимых соль.
И просветлясь рубином алым,
Да примет кровь Того, Кто был
Неисчерпаемым
фиалом
небесных сил.
1917
«Тебе омыл Спаситель ноги…»
Есть у ангелов белые крылья.
Разве ты не видал их во сне —
эти белые нежные крылья
в голубой вышине.
Разве ты, просыпаясь, не плакал,
не умея сказать почему.
Разве ночью ты горько не плакал,
глядя в душную тьму.
И потом, с какой грустью на небо
ты смотрел в этот солнечный день.
Для тебя было яркое небо —
только жалкая тень.
И душа быть хотела крылатой,
не на миг, не во сне, а всегда.
Говорят, – она будет крылатой,
но когда?
1917
Тебе омыл Спаситель ноги,
Тебе ль идти путями зла?
Тебе ль остаться на пороге?
Твоя ль душа изнемогла?
Храни в себе Его примера
Плодоносящие следы,
И помни: всеми движет вера,
От камня до святой звезды.
Весь мир служил тебе дорогой,
Чтоб ты к Христу подняться мог.
Пади ж пред Ним душой убогой,
И помни омовенье ног.
1917
СТИХОТВОРЕНИЯ 1920–1922 (Екатеринодар)[56]56
Стихотворения 1920–1922 (Екатеринодар)
«В невыразимую пустыню…» – в письме к Е. Архиппову от 1 марта 1921 года.
Окно – в письме к Е. Архиппову от 24 июня 1921 года.
«В твоих словах, в твоих вопросах…» – обращено к Ф. А. Волькенштейну.
«Год прошел, промелькнул торопливо…» – обращено к Ф. А. Волькенштейну.
«Два крыла на медном шлеме…» – посвящено Данте.
«Где б нашей встрече не было начало…» – обращено к Е. Архиппову.
«Как горько понимать, что стали мы чужими…» – обращено к В. Н. Васильеву.
«И не уйдешь. И не пойдешь навстречу…» – обращено к В. Н. Васильеву.
Памяти Анатолия Гранта – 25 августа 1921 года расстрелян Николай Гумилев. Анатолий Грант – парижский псевдоним поэта.
К годовщине Птичника – «Птичник» – поэтический кружок в Краснодаре, в который входила Е. И. Васильева.
«В невидимой Господней книге…» – Н. Г. Лозовой, знакомый Васильевой по Краснодару, пишет в своих воспоминаниях: «Черубина приблизила к себе несколько человек, работавших в области поэзии. <…> Близки были к Черубине две девушки-поэтессы – Елена Бекштрем и Евгения Николаева. Бекштрем писала стихи уже довольно неплохие. Но, несомненно, значительный интерес представляла собой Евгения Николаева. Ей было в 1921 году приблизительно 24 года. Черубина была высокого мнения о ее таланте. Она дала ей приблизительно такой совет: „Вы раз и навсегда решите, что Вы поэт, настоящий поэт. И больше об этом не думайте.“»
«Весенних чужих половодий…» – обращено к Е. Архипову.
Романс – для пьесы Х. Бенавенте «О принце, который всему научился из книг».
[Закрыть]
«В невыразимую пустыню…»«На земле нас было двое…»
В невыразимую пустыню,
где зноен день, где звездна ночь,
чтоб мукой гордость превозмочь,
послал Господь свою рабыню.
И жжет песок ее ступни,
и буря вихрем ранит плечи…
Здесь на земле мы все одни
и накануне вечной встречи.
Раскрыв незрячие глаза
на мир, где зло с любовью схоже,
как нам узнать: то Ангел Божий
иль только Божия гроза.
9 июня 1920
«Каждый год малютки милой…»
На земле нас было двое —
Я и мой цветок;
Я сплела из тонкой хвои
Для нее венок.
В белом платьице из шелка
Ей прохладно спать,
А тягучий запах смолки
Пусть напомнит мать.
Я просила у Пречистой
Долгие года:
Сохрани малютке чистой
Душу навсегда.
На груди ее иконка,
Старец Серафим, —
Поручила я ребенка
Только вам двоим.
Каждой женщине любовью
Божья Мать близка!
Наклонись же к изголовью
Моего цветка.
Колыбель напомнит ясли
Мальчика Христа…
Звезды на небе угасли,
Колыбель пуста.
24 июня 1920
ЕЛИСАВЕТЕ
Каждый год малютки милой
мне приводит тень
тихий ангел белокрылый
под Иванов день.
Если год Господний пышен
для сирот детей,
почему же смех не слышен
дочери моей?
Разве Ангелы ребенка
не должны учить,
чтобы он смеялся звонко?
Или трудно жить
в небесах грудным малюткам,
если мать одна
на земле в смятеньи жутком
мукою полна?
Голосок ее так звонок!
Буду я молчать —
Пусть смеется мой ребенок
и забудет мать.
24 июля 1920
Елисавета – Божья клятва.
Ч. де Г.
ПЛАЩАНИЦА
Колосится спелою рожью
весь степной простор, —
это к Божьему подножью
золотой ковер.
Не бреди печальной нищей,
не ропщи на зной,
кто вкусил небесной пищи,
да бежит земной.
Если Бог надел вериги,
их снимать нельзя.
В голубой небесной книге
есть твоя стезя.
И на ней созрела жатва
стеблем золотым, —
пусть свершиться Божья клятва
именем твоим.
1920
ОКНО
И я пришла. Великопостный
Еще свершается канон,
Еще струится ладан росный,
В гробу Христос, – он погребен.
В протяжном колокольном звоне —
Печали мира и мои;
Звучат напевно на амвоне
Слова великой ектеньи.
И в небо стаей голубиной
Летят молением живым…
Вся церковь скорбной Магдалиной
Склонилась к плитам гробовым.
Но ангелы стоят у гроба,
Два светлых вестника чудес,
И громко возвещают оба:
Не верьте миру! Он воскрес!
24. IV-7.V. 1921
«В твоих словах, в твоих вопросах…»
Дни идут, ползут устало…
Сердцу все равно!
Просто ты не понимала —
Распахни окно!
За зеленой скучной ставней
Сердце обретет
Для затворницы недавней
Радостный полет.
Вверх за стаей голубиной
Вьется легкий путь,
И себя на миг единый
В небе позабудь.
Не умеет только тело,
А душа б могла!..
Сердце! Сердце! Голубь белый!
Два больших крыла!..
8 июня 1921
«И все зовут, зовут глухие голоса…»
В твоих словах, в твоих вопросах
к живому сердцу мы идем…
И вновь цветет дорожный посох
неувядающим цветком.
Но вновь перед открытой дверью
стоит, проникнуть не спеша,
поддавшись своему неверью,
неоткровенная душа.
А там, а там все небо в звездах,
глубокий, синий водоем.
И дышит ароматный воздух
едва пролившимся дождем…
А там, а там – нетленных лилий
благоуханные поля,
и роем лебединых крылий
покрыта вешняя земля.
Когда ж прочтет небесный свиток
неотвратимая мечта,
и сердца радостный избыто
к заставит говорить уста.
24 июня 1921
Евгению Архиппову
ЛЮБОВЬ
И все зовут, зовут глухие голоса…
О камни острые изранены колени,
еще не пройдены последние ступени
широкой лестницы, ведущей в небеса.
Широкой лестницы… Ее во сне Иаков
взыскующей душой восторженно прозрел…
Но как мне угадать положенный предел?
И отчего мой путь с твоим неодинаков?
Весь в золоте и пурпуре твой сад
лежит внизу, как драгоценный камень.
Деревьев осени – благословенный пламень
и Божьим солнцем полный виноград.
Блаженны кроткие. Они приемлют землю,
с полынью горькою вдыхая сладость роз,
они сбирают сок взращенных лоз…
Но я такой земли для сердца не приемлю.
И слаще для него небесный терпкий мед
душевной глубины в ее обличьях жадных…
Я не вкушу от гроздей виноградных
доколе Царство Божье не придет.
26 июня 1921
Ф. А. В.
В огне душа и с духом слита плоть —
в безмерности – не хочет поцелуя…
И ангелы запели: «Аллилуйя».
«Любовь», – сказал Господь.
14 июля 1921
«Меч не опущен в руках Херувима…»
Год прошел, промелькнул торопливо…
Много были вдвоем.
Подожди, мы поймем,
отчего мы на миг стали рядом,
и зачем на пути сиротливом
быть надо
минутам коротким
задержаться,
и образом четким
лечь в стихах…
И когда нам придется расстаться,
вспоминая об этих часах,
будем радостно мы улыбаться.
Только ты не забудь, —
как и я уж теперь не забуду, —
прикоснулись мы к чуду,
увидали мы путь, —
не забудь! Не забудь!
И к вершине поднимешься скоро.
Помнишь белые своды собора?
На амвоне
Лик Пречистой на темной иконе,
и строго
к небу подняты тонкие руки,
а над Нею венком голубым
легкий дым?
Там зажгу я высокие свечи
в память светлых часов,
в память ласковых слов
и негаданной встречи
рука об руку здесь, у порога
разлуки.
14 июля 1921
ПИСЬМО
Меч не опущен в руках Херувима,
сторожа райских ворот.
Божья обитель для грешных незрима,
сердце как лед.
Долгие ночи бессонного бденья…
Только никто не постиг
долгих ночей и тоски, и сомненья,
слезный, горячий родник…
Крепкой тоски нерушимы вериги…
В сердце – тяжелый обет.
Господи. В вечной незыблемой книге
сердце искало ответ…
Сердце ненужное, темное, злое,
знавшее боль от стыда.
Даже свеча пред святым аналоем
гасла всегда.
Что же случилось? Как белая стая,
в сердце раскрылись цветы…
Келья от света совсем золотая…
Господи, Господи – Ты.
Разве я снова Тобою любима?
Разве сомненья ушли?
Крылья Господни простерты незримо…
Меч огнецветный в руках Херувима
тихо коснулся земли.
15 июля 1921
И возгласил: «Девица, встань»
Евангелие Луки, VIII, 54.
«То было раньше, было прежде…»
И пришло оно в черном конверте,
на печати неровный сургуч…
Ты – Один, Ты велик, Ты могуч,
Ты сильнее обманчивой смерти.
Не давай ни открыть, ни прочесть.
Измени эти грустные строки,
Ты ведь знаешь, мы все одиноки, —
отврати эту скорбную весть.
Помнишь, помнишь ли дочь Иаира.
Вспомни чудо свое, улыбнись.
Ты сказал ей, коснувшись: «Проснись».
И она пробудилась для мира.
Ты не хочешь, не ведаешь зла.
Помоги нам не веровать смерти.
Распечатала. В черном конверте
только слово одно: «Умерла».
15 июля 1921
«Пускай душа в смятеньи снова…»
То было раньше, было прежде…
О, не зови души моей.
Она в разорванной одежде
стоит у запертых дверей.
Я знаю, знаю – двери рая,
они откроются живым…
Душа горела, не сгорая,
И вот теперь, полна до края
осенним холодом своим.
Мой милый друг! В тебе иное,
твоей души открылся взор;
она – как озеро лесное,
в ней небо, бледное от зноя
и звезд дробящийся узор.
Она – как первый сад Господний
благоухающий дождем…
Твоя душа моей свободней,
уже теперь, уже сегодня
она вернется в прежний дом.
А там она, внимая тайнам,
касаясь ризы Божества,
в своем молчанье неслучайно
и в трепете необычайном
услышит Божии слова.
Я буду ждать, я верить буду,
что там, где места смертным нет,
другие приобщатся чуду,
увидя негасимый свет.
«Так величав и так спокоен…»
Пускай душа в смятеньи снова…
Веленья духа ты твори…
Ведь до сих пор ты не готова,
Еще в тебе не стало слово
Преображенным изнутри,
Затем, чтоб радостно и молча
В нем светлом воссияла ночь.
Ты все в какой-то жажде волчей
Души не хочешь превозмочь.
Зачем она. Минуло пламя
Тревожны жадные уста,
А легкий дух, он вместе с нами
Глаголет вечными словами,
И глубина его чиста.
Кого зовешь? Врага ли, друга ль?
Стихии трепетной не тронь,
Пусть сам Господь раздует уголь,
Преображающий огонь.
18 июля 1921
«Два крыла на медном шлеме…»
Так величав и так спокоен
стоит в закате золотом
у Царских Врат небесный воин
с высоко поднятым щитом.
Под заунывные молитвы,
под легкий перезвон кадил
он грезит полем вечной битвы
и пораженьем темных сил.
В лице покой великой страсти…
Взлетя над бездной, замер конь…
А там внизу в звериной пасти
и тьма и пламенный огонь.
А там внизу мы оба рядом,
и это путь и твой и мой;
и мы следим тревожным взглядом
за огнедышащею тьмой.
А Он вверху, голубоглазый,
как солнце поднимает щит…
И от лучей небесных сразу
земная ненависть бежит…
Любовью в сладостном восторге
печальный путь преображен…
И на коне Святой Георгий,
и в сердце побежден дракон.
19 июля 1921
«И вечер стал. В овальной раме…»
Два крыла на медном шлеме,
двусторонний меч.
А в груди такое бремя
несвершенных встреч.
Но земных свиданий сладость
потеряла власть, —
он избрал другую радость —
неземную страсть.
И закованный, железный
твердо он пошел
над кипящей черной бездной
всех страстей и зол.
Сам измерил все ступени,
не глядя назад,
он склонил свои колени
лишь у царских врат.
И венец небесных лилий
возложила та,
чьих едва касалась крылий
строгая мечта.
Но, склоняясь пред Мадонной,
вспомнил он на миг
в красной шапочке суконной
милый детский лик.
То – она еще ребенком.
Все сады в цвету.
Как она смеялась звонко,
встретясь на мосту.
Но в раю земных различий
стерты все черты.
Беатриче, Беатриче.
Как далеко ты.
20 июля 1921
«В зеркале словно стекло замутилось…»
И вечер стал. В овальной раме
застыла зеркала вода.
Она усталыми глазами
в нее взглянула, как всегда.
Волос спустившиеся пряди
хотела приподнять с виска.
Но вот глядит, и в жутком взгляде
и крик, и ужас, и тоска…
Тоска, тоска, а с нею вещий,
неиссякающий восторг,
как будто вид привычной вещи
в ней бездны темные исторг.
И видит в зеркале не пряди,
не лоб, не бледную ладонь,
а изнутри в зеркальной глади
растущий в пламени огонь.
Душа свободна. Нет предела,
и нет ей места на земле,
и вот она покинет тело,
не отраженное в стекле.
Священной, непонятной порчи
замкнется древнее звено,
и будет тело биться в корчах,
и будет душу рвать оно.
Но чрез него неудержимо
несется адских духов рой…
Пройди, пройди тихонько мимо,
платком лицо ее закрой.
Людским участием не мучай.
Как сладко пробуждаться ей
из темной глубины падучей
среди притихнувших людей.
20 июля 1921
«Смотри: вот жемчуг разноцветный…»
В зеркале словно стекло замутилось,
что там в зеркальной воде?
Вот подошла и над ним наклонилась…
Господи, Боже мой, где,
где же лицо, где засохшие губы;
в зеркале пусто стекло.
Слышу я трубы, нездешние трубы.
Сразу зажгло
зеркало все ослепительным светом
пламя не нашей земли.
Это ли будет последним ответом?
Господи, Боже, внемли.
Душу ты вынешь, измучаешь тело,
страхом его исказя.
Я ведь и в церкви молиться не смела,
даже и в церкви нельзя.
Вынесут чашу с Святыми Дарами, —
Божьи сокрыты пути…
Вижу над чашей я черное пламя
и не могу подойти.
Стану я биться и рвать свое платье,
плакать, кричать и стонать.
Божье на мне тяготеет проклятье,
черной болезни печать…
Сердце не бьется. И жду я припадка,
вижу бесовскую тьму…
только зачем так мучительно-сладко
мне приближаться к нему?
20 июля 1921
«Божья матерь на иконе…»
Смотри: вот жемчуг разноцветный.
Одна жемчужина – тебе;
В ней, может быть, есть знак ответный
На все вопросы о судьбе.
И если взор твой смотрит смело,
Не отрываясь в небеса —
В твоих ладонях жемчуг белый, —
Господня чистая роса.
Но если сердцу сладко нужен
Земной любви зовущий свет —
В улыбке розовых жемчужин
Найдешь ты радостный ответ.
А если выбраны печали,
И путь намечен роковой —
Есть черный жемчуг цвета стали
Иль облака перед грозой.
Во всех цветах сокрыта тайна…
Запомни: каждый выбор свят,
И жемчуг, взятый не случайно,
Неси, как драгоценный клад.
Без колебаний, без уступок,
Глядя без злобы на других…
Во всех руках он так же хрупок
И так же нежен, как в твоих.
31 июля 1921
«Где б нашей встречи не было начало…»
Божья матерь на иконе.
Не спокоен темный лик.
И зажатая в ладони
свечка гаснет каждый миг.
В сердце нет уж отголоска.
Все молитвы расточа,
сердце тает, как из воска,
воска желтого свеча.
Сердце тает, в сердце жалость,
может быть к себе самой.
И последняя усталость
опустилась надо мной.
Только слышу чей-то голос…
На иконе словно мгла:
«Колосится Божий колос…
Разве ты не поняла?
Я тебя послала жницей.
Только тот кто нерадив,
может плакать и томиться,
ничего не завершив.
Если ты боишься муки,
Я сама свершу свой путь».
И тогда, ломая руки,
я шепчу ей: «Позабудь…
Позабудь мой грех невольный,
отпусти мой тяжкий грех…
Сердцу стало слишком больно
за себя, за нас, за всех…
Я не буду малодушной,
только снова улыбнись…»
Пахнет воском воздух душный,
вечереет в окнах высь…
В мягких отблесках заката
умирают скорби дня…
Ангел грустный и крылатый
тихо смотрит на меня.
1921
«Душа жива – она другая…»
Где б нашей встречи не было начало,
Ее конец не здесь.
Ты от души моей берешь так мало,
Горишь еще не весь.
И я с тобой все тише, все безмолвней…
Ужель идем к истокам этой тьмы?
О, если мы не будем ярче молний,
То что с тобою мы?
И если мы два пламени, две чаши,
С какой тоской глядит на нас Творец…
Где б ни было начало встречи нашей,
Не здесь ее конец.
1921
СОН ЭРНЫ
Душа жива – она другая,
И после долгих скорбных лет,
Земную меру отвергая,
Она земли приемлет свет.
Идя неторными путями,
Не зная трепета крови,
Душа нашла иное пламя
Испепеляющей любви.
Тревожа снежные высоты,
Земная близится гроза…
И надо мной склонился кто-то
И заглянул в мои глаза.
И в отраженьи вырастая,
Встает земли слепая власть…
Душа! Душа! Она святая!
И невозможно ей упасть.
28 августа 1921
1.
Ветер и солнце. Палящее солнце…
Вьется по улице пыль…
Автомобиль
вырос, промчался и скрылся от взора.
Сколько цветов продают у собора!
Желтые розы – оттенки червонца…
Алые розы, как кровь…
Сколько цветов в запыленных корзинах!
Что же в них ищет она?
Ищет до дна
в белых левкоях, душистых жасминах
бледная девушка в белой косынке,
что она ищет в замшенной корзинке,
перебирая цветы?
Белые розы! Ах, нет, – желтоватых
вовсе не надо ей роз…
Кто же привез
только бы веточку белых, несмятых
роз ароматных, ей нужных до боли?!
Что там белеет? То ветка магнолий,
белых, холодных цветов.
Если бы можно о чуде молиться!
Белые розы пошли,
Боже, внемли!
О, наклонись! Здесь душистые розы,
белые, белые… Чьи это слезы
дали желанному чуду свершиться,
дали возникнуть цветам?
И поднялись, словно гибкая серна,
белые розы в руках…
В темных глазах
видно в улыбке звенящую душу…
Девушки странной ты имя послушай,
имя не русское, звонкое: Эрна!
Словно душистый цветок…
2.
В храме шаткие ступени,
Черный с белым аналой…
Опустилась на колени…
«Со святыми упокой…»
Кто-то умер, кто-то близкий
У последней стал черты.
И на траурный, на низкий
Аналой кладет цветы.
Для умерших нет возврата,
Воды смерти глубоки…
Но зачем в лучах заката
Так краснеют лепестки?
Что опять случилось злое?
Побледнев, подходит вновь —
И лежат на аналое
Розы, красные как кровь.
Значит, Бог не хочет чуда,
Бог не хочет белых роз?!
Нет ответа ниоткуда…
На ресницах капли слез…
И с улыбкой безотрадной
Розы вновь берет она,
И прильнула к сердцу жадно
Роз алеющих волна…
Все умрут в порыве смелом,
Белых роз на свете нет!
Ах, не верьте розам белым!..
В сердце только алый цвет…
3.
Вышла из храма, не хочет молиться,
красные розы в руках…
Мимо собора идет вереницей
девушек в белом трепещущий ряд.
Свечи высокие тихо горят
в поднятых к небу руках…
Нет, то не свечи, то веточки лилий,
белых небесных свечей,
нежных прообразов ангельских крылий.
Боже, куда же идет
крестный торжественный ход
благоуханных свечей?
Тихо спросила: «Куда вы? Куда Вы?»
И услыхала ответ:
«Только на кладбище горькие травы
сладки для нас…
Милая, с нами пойдешь ли сейчас?
Только на кладбище вечный ответ».
И, трепеща, им ответила Эрна:
«Розы, как алая кровь…
Небо не приняло жертвы вечерней…»
Но прозвучали слова:
«Жертва иная жива,
небо приемлет любовь…»
Тихо сошла и пошла в веренице,
не понимая вполне,
как ей на землю теперь возвратится,
не нарушая того, что ей снится
в радостном сне.
8 августа 1921
