Текст книги "Солдат из Казахстана (Повесть)"
Автор книги: Габит Мусрепов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
Капитан Мирошник распределил между нами также и команды: «Украинский батальон, вперед!», «Казахский батальон, вперед!», «Узбекский батальон, за мной!».
И никому не показалось смешным, что в каждом из этих «батальонов» будет всего по одному человеку. Мы должны были заменить целый полк.
– Продвигаться молча, пока не натолкнемся на сопротивление. Ориентироваться по мне, – заключил капитан.
Я шел со своим отделением, придерживаясь установленного капитаном интервала между бойцами в десять метров. В пятидесяти метрах левее шел со своими бойцами наш капитан.
Мы выбрались наверх бесшумно, но на первой же полусотне шагов от берегового обрыва осиное гнездо загудело, и завязался бой.
Наш капитан крикнул свой лозунг. Я подал самую протяжную на свете команду:
– Ка-аза-ахский ба-та-льон, впере-ед!
Командиры наших «батальонов» прокричали не менее грозную команду, загремело «ура», и наш «полк» рванулся в атаку под треск автоматов.
Мы действительно наступали на врага, как целый полк, но вместе с тем стремились к намеченной цели, как к убежищу. Опыт говорил нам, что на кургане должны быть окопы, а может быть, и пулеметные гнезда.
Наши голоса раздавались не умолкая. Самед горланил свое странное и свирепое: «Ия, ханнан!» Мы забросали гранатами несколько немецких окопов и, не вступая в рукопашную схватку, промчались над ними к цели. Застигнутые врасплох, немцы кидали гранаты, которые рвались у нас за спиной уже на безопасном расстоянии. Другие, вспугнутые шумом и взрывами, бросались в бегство.
Как было приказано, «со скоростью пули» мы проскочили деревню, пустив по улицам веером очереди из автоматов.
Перед нами обрисовывался на фоне неба горб намеченной высоты. С высоты из двух точек в темноту ударили пулеметы. Но по нас били не только эти два пулемета: били справа и слева, спереди, сзади, били на голоса, на взрывы гранат, на звук поднятой нами стрельбы.
Поднятая немцами суматоха нас и спасла: со стороны создавалось впечатление, что ведется мощный перекрестный огонь большого ночного боя. Меньше всего было здесь нашего огня. Но немецкая стрельба помогала нам, – мы пробегали уже сквозь вражеское расположение, и поднятая нам вдогонку пальба поражала самих немцев, которые, разумеется, принимали ее за огонь противника. Им казалось, что полк, а может быть, даже и два ворвались на полуостров и в темноте, все сметая, двигаются вперед.
Мы добрались до кургана с такой быстротой, что пулеметы обстреливали только наш след. Словно постепенно просыпаясь, отвечали на них пулеметы уже по всей окрестности. Немцы, нервничая, открывали огонь, казалось, по всему полуострову. Как признался потом капитан Мирошник, у него, так же как у меня, на несколько минут тоже возникла надежда, что мы не одни, что, может быть, вслед за нами пошли в атаку бойцы, высадившиеся по всему побережью.
Мы находились уже у подножия кургана, и над нашими головами свистели только случайные пули. На курган мы вскарабкались без единого выстрела, прикрытые темнотой, потом, поднявшись, с внезапным криком атаковали вершину. Несколько серых фигур выскочили из темных окопов под наши автоматные выстрелы.
– Ложись! – скомандовал нам Мирошник.
Раздались взрывы. Несколько гранат полетело в щель дота.
– Хенде хох![8]8
Руки вверх! (немецк.).
[Закрыть] Ия, ханнан!
Гарнизон фашистского дота был уничтожен.
– Ни на минуту не прекращать обстрела склонов кургана! Найдите ракеты, пускайте во все стороны! Пусть считают, что курган в их руках.
Володя и Егорушка принялись бить из оставленных немцами пулеметов.
– Сарталеев, иди посмотри расположение и доложи, что у нас за хозяйство!
Бойцы работали четко и быстро. Дот был очищен от убитых немцев, в небо взвились ракеты.
Я с Петей осматривал укрепление, капитан знакомился с хозяйством внутри блиндажа.
Высота оказалась хорошо укрепленной, хотя еще не законченной оборудованием. Главное помещение железобетонного дота соединялось подземными ходами сообщения с двумя боковыми бетонными пулеметными гнездами. Глубокие крытые траншеи вели к замаскированным боевым ячейкам стрелков-автоматчиков. Здесь была даже бетонная артиллерийская площадка для кругового обстрела, но без орудия.
Я доложил обо всем. Капитан Мирошник в недоумении пожал плечами.
– Какого черта они так дешево отдали нам всю эту штуку?
– Не обижайтесь, пожалуйста, на них, товарищ капитан, – подал голос Самед, считавший трофейные боеприпасы.
Разбирая оставшиеся трофеи, мы нашли план захваченного укрепления. Подсчитали свои потери. До вершины кургана не дошло семь человек. Мы были уверены в том, что среди наших бойцов нет сдавшихся в плен. Для трех с половиной километров боевого пути и для такой операции, как захват укрепленной господствующей высоты в самом центре вражеской территории, это были сказочно малые потери. Если бы эта операция была проведена батальоном в полном составе и высота захвачена с потерей трети бойцов, ее можно было бы считать выполненной отлично.
Капитан наметил по плану, где расположить огневые точки.
Наша рота, как головной отряд десанта, должна была водрузить над курганом знамя. Петя вынул из-под шинели доверенное ему знамя Ростовского райкома комсомола.
– Товарищ капитан, разрешите водрузить наше знамя над дотом?
– Подождем, сержант Ушаков.
Телефон непрерывно гудел.
– Сарталеев, позвать ко мне Гришина! – приказал капитан, рассматривавший документы убитых немцев.
Вася явился.
– Возьмите трубку. Вы будете обер-ефрейтор Груббе. Скажите им, что у нас все спокойно, атаки отбиты.
Вася взял телефонную трубку и заговорил по-немецки:
– Алло! Так точно… Обер-ефрейтор Груббе… Так точно… У нас все спокойно… Да, да… Мой голос? Я не Груббе? – Лицо у Васи вытянулось. – Обер-лейтенант Вайсберг спит… Да… Я не Груббе? Я свинья? – И внезапно Гришин закончил по-русски – Сам ты сволочь, собака! Попробуй, сунься!
– Ты что? – подскочил на месте Мирошник.
– Все равно не верит. По-русски ругается, сволочь! – пояснил Василий и продолжал кричать в трубку: – Я – большевик, а ты сукин сын, фашист! Вот мы вас теперь придавим! В плен? Но-но! Не на тех напали! Ничего, нас тут хватит! Чего? Дурак ты! Сначала возьми курган, а потом посмотрим… Веревок на всех не хватит. Оставь себе удавиться!
– Ну довольно, пошли их к чертям! – приказал Мирошник.
– Наш генерал приказал послать тебя к… – разошелся Гришин. – Виноват, товарищ капитан! – вскочил он перед Мирошником, бросив трубку.
Мирошник махнул рукой.
– Ушаков! – позвал он. – Разверните над дотом советское знамя.
VIII
Первая ночь прошла в подозрительном молчании и томительной тревоге. Ничего нового в наше положение она не внесла.
На самом маленьком островке, какой только может существовать на свете, в полном неведении о том, что творится вокруг и что ожидает наутро, осталась горстка советских бойцов.
Десант, не удался. Потоплены ли наши катера или отбиты, повернули они назад или половина их лежала на дне моря, мы ничего не знали. В нашу сторону не раздавалось ни выстрела, только изредка из окружающего нас враждебного мира поднимались огни цветных сигнальных ракет. Наше охранение также в свою очередь выпускало осветительные ракеты – их было у нас достаточно.
В центральном помещении дота нас семеро.
– Тоже пускают огни, – вслух заметил Самед, наблюдая сквозь щель.
Никто не ответил ему. Мысли всех заняты совершенно другим. Мы все сидим молча и неподвижно, словно каждый прирос к своему месту. Помимо вдруг сказавшейся усталости всех нас охватили тяжелые думы.
Только вчера каждый из нас мечтал, что уже в этих-то сапогах мы дойдем до Берлина. Сейчас мы сидим в непривычной гнетущей тишине, отрезанные от родного советского мира. Каждый делает вид, что ему хочется спать, и надо бы спать, чтобы стать бодрей и боеспособней: ведь через два часа надо сменить бойцов, засевших по гнездам. Но сон не берет нас. Все мы сидим или лежим на нарах, и каждый упорно думает.
– Товарищ Насреддин как-то сказал мне: «То, что думаешь ты, может думать и твой враг», – обратился Самед к Володе. – О чем твои мысли, друг?
– О том, что немцы считают, будто наши минуты уже сочтены и мы у них просто в кармане.
– Ай-яй-яй! Никогда не считай врага глупее себя! – возразил Самед. – Враг не дурак, он понимает, что в таком кармане можно потерять собственную руку! – переходит Самед на свой обычный тон. – Ты, мой дорогой Володя, говоришь так потому, что боишься. А мулла Насреддин говорит иначе: «Если хочешь казаться врагу страшным, то прежде всего не бойся сам».
– А про нас он не сказал чего-нибудь? – с усмешкой вмешался Вася.
– Вот это про нас и сказал!
– А твой мулла сам-то был на войне? – обратился к Самеду Егорушка.
Никогда не слышавший раньше имени мудрого шутника. Егорушка все еще не может разобраться, кто же такой Насреддин. Впрочем, даже я, казах, не сразу понял, в чем тут дело. Вначале я предполагал, что Самед вспоминает каждый раз изречения муллы, взятые из распространенных в народе анекдотов о нем, которые и мне приходилось слышать. Но со временем я убедился, что ошибся: Самед ничего не цитировал, он творил собственного Ходжу Насреддина, по-новому освещая его образ, созданный отцами и дедами. Так, вероятно, и рождался в веках устами смелых передовых людей Насреддин – жизнелюбивый борец за правду, ненавидящий всяческих деспотов, простовато-хитрый и веселый философ, помогающий людям сохранять бодрость и уверенность в себе в каждом тяжелом деле. Теперь наш Самед призвал Ходжу Насреддина в армию, и тот честно служит народу, помогая нам в тяжком солдатском труде.
– Э-э, мулла Насреддин такой, брат, вояка – всю жизнь воевал один против тысяч! – ответил Егорушке Самед. – Никого не боялся.
– Вон как! – почтительно сказал тот. – Небось Героя получил? Герою чего ж бояться, на то он и герой…
– А ты не герой? – поддразнил Самед.
– Какой я герой? – отмахнулся Егор. – Я разве хвалюсь? Я и жены-то боюсь. Как она осерчает, я вон из избы да в лес…
– А в лесу медведь! – усмехнулся Володя.
– Медведь не беда. Я трех заколол да пяток застрелил.
– Один ходил на медведя? – вмешался Петя.
– Что ж, я бабу с собой поведу на медведя, что ли! Ветчина из него хороша, – вдруг заключил Егор.
– Вот бы нам!
– Товарищ Ходжа Насреддин советует не мечтать о том, чего не достанешь. На Керченском полуострове не найдешь ни кусочка медведя.
– Утром получите сухари, – сказал я. – Капитан приказал объявить, что запас позволяет выдать каждому только по триста граммов.
– А на сколько дней хватит? – спросил Петя.
Это был неосторожный вопрос. Запас продуктов для гарнизона – всегда военная тайна. Но к чему было хранить тайну от этих ребят? Это были надежные, опытные бойцы. Я не скрыл от них правды.
– Запас на два дня, – сказал я.
– Тогда, значит, надо уменьшить. Пусть будет хоть на три, – решительно заявил Петя.
– Наши фляжки дадут нам еще два дня – вот и пять, – усмехнулся Самед.
– А вода? – спросил Володя.
– Вода? «Когда нет воды, – говорил Ходжа Насреддин, – подумай о саксауле: живет в пустыне, воды никогда не видит, а терпит, растет!»
С ним согласились.
Я задаю себе вопрос: что это – желание прожить на два дня дольше или желание на два дня дольше держаться в бою? Но, в сущности, это пустой вопрос. Как говорит Шеген, «метафизика». Ведь как ни верти, получается то же: лишний день жизни – лишний день и в бою.
Утром мы определили свое положение. Оказалось, что мы занимали вершину одного из курганов, расположенных широким кругом по морскому побережью вокруг древнего Керченского городища. Если даже на каждом из них было по такому же доту, наш обладал преимуществом: он господствовал над другими со своей высокой вершины.
Ночью нам казалось, что мы ушли далеко от берега, однако с кургана мы увидели море совсем рядом – не более километра по прямой. Было видно, что от холмов до моря раньше тянулись колхозные сады. Сейчас здесь все было взрыто и выжжено. Обгорелые развалины лежали кое-где среди пустырей. На север от нас сверкало холодной плешью озеро, к востоку от нас был город Керчь. Разоренные окрестности подтверждали нам в сотый раз, что Гитлер хотел превратить всю нашу страну в пустыню.
Вокруг занятой нами высотки маршировали немецкие солдаты.
– Тут фронт, а они строевой занялись! – удивился Егор.
Мирошник, смотревший в трофейную стереотрубу, объяснил:
– Они хотят показать, что не боятся нас… Видно, поняли, что за штука наши ночные грозные «батальоны».
– Вот хамы! – воскликнул Петя и прильнул к своему пулемету.
Высота обнесена двойным рядом окопов, задачей которых было ее защищать. Теперь они же окружили ее кольцом осады. Немцы маршировали к этим окопам.
Мы не привыкли видеть врага так близко и не стрелять в него. Каждый ждал команды «огонь», и каждый изготовился к стрельбе, заняв амбразуры. Но капитан спокойно подал другую команду:
– Отставить! Они хотят вызвать огонь, а мы помолчим, пока можно молчать. Понятно?
– Так точно, понятно!
Капитан продолжал наблюдение. Он покачал головой, винт перископа в руке его начал крутиться более нервно.
– Что за черт? Что за черт? – бормотал он, перенося обзор на новую точку. И снова: – Что за дьявол такой?
– Товарищ капитан, что случилось? – осмелился я обратиться к нему.
– Гляди на вершины курганов, – сказал он.
Я стал наблюдать.
Над каждой высоткой, так же как и над нашей, развевались наши родные красные знамена. Значит, фашистская суматоха была не пустой; значит, за собственным криком и выстрелами мы не слыхали, как наши товарищи с других катеров атаковали другие курганы…
– Андрей Денисович, наши повсюду. Ура! – воскликнул я. – Наши! По всем курганам…
– Ура! – подхватили ребята, бросаясь к боевым амбразурам, чтобы убедиться своими глазами.
Капитан продолжал крутить свой винт. Нервные сухощавые пальцы двигались нетерпеливо.
– Ерунда, – наконец говорит он, – фальшивка! Если бы столько точек было занято нашими, немцы не лезли бы так на рожон. Уж мы бы им дали страху!
– Вы думаете, они подняли сами красные флаги? Зачем? – удивлен я его утверждением.
– Может быть, ждут десанта и хотят, чтобы наши не разобрались, где мы находимся… Думают перепутать карты.
– Ходжа Насреддин умел из любой карты сделать туза козырей, – несмело бормочет Самед.
Он не решается рассказывать о Ходже капитану, но капитан уже давно знаком с Ходжой Насреддином. Он относится с явной симпатией к этому многоопытному товарищу и готов зачислить его в свою роту, приняв на вооружение весь арсенал его боевой мудрости.
– Попробуем и мы поучиться у Ходжи Насреддина, – в тон Самеду говорит капитан. – Прежде всего – наблюдение. Возьмем одну из высоток под крепкий надзор. Идите, товарищ Самед. Садитесь сюда и смотрите не отрываясь.
Самед занимает наблюдательный пункт.
Впрочем, мы все наблюдаем всё, что творится вокруг. Наблюдение сейчас единственное наше занятие.
Вот оживление среди немцев. Забегали. Иные уставились на горизонт. Самолет! Наши! Весь полуостров вздрогнул от грохота. Летит разведчик. Как хлопья ваты, вокруг возникают белые дымки от рвущихся зенитных снарядов. Поблескивают искры. Но самолет маневрирует, мигом теряет высоту, пикирует над курганами и, уже не поднимаясь вверх, прижимаясь к земле, уходит к морю.
– Сорок три двенадцать! – восторженно выкрикнул Гришин, который успел разглядеть номер разведчика.
Он воскликнул это так, словно встретил знакомого.
И опять все почувствовали, что мы не на заброшенном островке, а в непобедимом строю Красной Армии.
Снова пронесся вихрем разведчик и снова исчез. Мы будто слышим окрик пилота: «Где вы, товарищи?»
– Надо выложить на самой высотке какой-нибудь отличительный знак, до которого не додуматься немцам, – приказывает Мирошник.
Володя вышел из дота, ползет по вершине, поросшей бурьяном, и из бинтов выкладывает номер нашей дивизии, который никак не смогут выложить немцы…
Володя вернулся благополучно, не замеченный немцами. Разведчик опять появляется на большой высоте, среди зенитных разрывов делает круг над районом курганов и, чуть заметно качнув крылом, уходит к востоку.
– Сказал: «Вижу вас!»
– Сказал: «С добрым утром!» – переводят ребята сигнал разведчика.
Он, конечно, сказал и то и другое. Но он сказал еще много больше, чем эти приветствия, сказал такое, чего не вложишь в слова. Чтобы понять его, надо было сидеть на этом кургане в окружении тысяч врагов.
Около полудня к нашей высотке по направлению из города вышел фашистский танк, на котором был белый флажок «добрых намерений».
О «добрых намерениях» фашистов мы слышали много во время войны и отлично знали их характер.
– Парламентер… Придется принять, – сказал капитан. – Гришин, приготовься.
Вася поправил воротник, подтянулся, надел Володину пилотку, единственную из оставшихся у нас, и погляделся в карманное зеркальце.
– Неприлично! – комически сказал он, взглянув на свою уже начинавшую обрастать физиономию.
– Надо было вчера побриться! – заметил Володя.
Вместе с капитаном они спустились в окоп метров на пять ниже нашего дота.
– Не убьют они наших? – опасливо задал вопрос Петя.
– С белым флагом? – воскликнул Самед.
– Ведь фашисты! Что им белый флаг?
– Приготовь на случай гранаты, – сказал я.
– А я возьму под прицел этого самого «парламентера», – ответил Володя.
Люк танка открылся, и показалась голова офицера. Она живо напомнила мне «очковую змею», которая ужалила меня в цехе ростовского завода. Змея даже слегка улыбалась и начала говорить таким тоном, как будто желает нам доброго утра.
– Он спрашивает, не хотим ли мы сами вступить в переговоры с немецким командованием, – переводит Вася.
– Скажите ему, товарищ сержант, – говорит капитан внятно, чтобы нам были слышны его слова. – Скажите, что мы не уполномочены нашим правительством вести мирные переговоры с фашистской Германией.
Немецкий офицер любезно улыбается и делает вид, что аплодирует.
– Браво, браво! – воскликнул он. Он говорит что-то длинно и витиевато.
Но Гришин перевел очень коротко:
– Сдаться предлагает, собака. Говорит, все равно мы в плену.
– А что он сказал про Берлин?
– Обещает отправить на самолете в Берлин.
– Передайте, что мы сами туда придем очень скоро. Пусть подождут.
Вася с особенной гордостью твердо произносит по-немецки слова капитана. Лицо офицера меняется. Вместо улыбки на нем выражение грусти и сожаления.
– Я предлагаю вам то, что дороже всего. Вы спасете жизнь, – говорит офицер. – Неужели она вам не дорога?
– Потому-то мы и не сдадимся, что жизнь дорога. Мы придем в Германию и объясним вам всем, что жизнь – дорогая вещь! – говорит капитан.
Офицер становится сух. Он поднес к глазам ручные часы и тоном сильной стороны заключает:
– Час времени. Ровно час вы можете думать.
– Мы пришли сюда не на час. Мы хозяева этой страны. Курган, на котором мы расположены, окончательно и навсегда освобожден от гитлеровских захватчиков. Разговор окончен, – твердо ответил Мирошник.
Офицер махнул рукой, опускаясь в люк. В то же мгновение по нижнему окопу, где стоял капитан, ударила очередь из немецкого автомата, и капитан, покачнувшись, упал.
– Огонь! – крикнул я.
Петя бросил связку гранат. Володя и я ударили из автоматов, но люк захлопнулся.
– Уничтожить танк! – скомандовал я, не обратясь ни к кому, но с этим возгласом понял сам, что я уже принял командование.
Все разом кинулись по траншее на мой приказ.
– Отставить! Куда же вы все? – пришлось крикнуть мне.
– Я! – выкрикнул Петя уже из траншеи верхнего яруса.
– Иди!
Петя рванулся и одним прыжком оказался в заросшем травой старинном рву, какими окружены все курганы. Он упал рядом с танком, который уже завел мотор. Петя был теперь вне обстрела его пулемета, но укрыться от осколков своей же гранаты ему было негде. Однако, не думая об этом, он бросил связку гранат, откинулся навзничь. Танк от взрыва заерзал на месте… Ушаков подскочил и стал кулаком колотить по стальной стенке.
– Выходи, гад фашистский!.. Уж ты все равно в Берлин не вернешься!
– Петька, ложись! – крикнул я, увидев сверху, что гитлеровец замахнулся через люк гранатой.
Петя упал ничком и, как мне показалось, зарыдал от злобы. Володя успел застрелить солдата с гранатой, и она разорвалась по ту сторону танка.
Я сбежал вниз по траншее. Капитан лежал, раненный в грудь и в плечо, отрывисто и хрипло дышал. Я склонился к нему.
– Капитан! Андрей Денисович! – крикнул я.
Он взглянул на меня строгим взглядом больших черных глаз, веки его опустились и замерли. Он перестал дышать. Мы с Егором снесли его наверх.
– Идут! – сказал мне Самед и кивнул вперед.
Я прильнул глазом к смотровой щели.
Поливая огнем курган со всех сторон, двигались на нас фашистские автоматчики.
Они бегут на нас. Покосить бы всех к черту, но нам нельзя выдавать свои силы. К тому же Пете пока не подняться: он может вскочить лишь тогда, когда атака будет отбита, когда они побегут.
Я приказал сосредоточить прицел трех ручных пулеметов, но не стрелять, подпустить ближе.
– С запада группа атакующих автоматчиков!
– С севера!
– С востока! – все время доносят мне на командный пункт дота.
– Вижу. Держись!
Самед и Володя взяли прицел на тридцать метров впереди танка. Сам я тоже впился в пулемет и жду.
– С юга!
– Вижу. Стой на месте!
Боже мой! Да кто же ты сам? Да хватит ли у тебя ума и выдержки, чтобы не погубить даром жизни этих отважных людей, чтобы не отдать врагу этот кусочек освобожденной родины? Капитан говорил, что мы навеки освободили этот курган от фашистов. Слово его должно быть тверже, чем сталь. Он умел держать слово.
– Огонь!
Мы плеснули огнем им в морды. Падают, черт их возьми. Рвутся вперед.
– Огонь! – командую без нужды, чтобы придать бойцам духу. – По фашистским гадам точнее прице-ел! Дае-ешь!
В уставе такой команды нет, но она помогает.
– Ура-а! – слышу я с левого фланга, где автоматчики дрогнули и побежали.
– Ура-а! – подхватили мы все.
Пользуясь смятением и бегством фашистов, Петя швырнул им в спину последнюю из своих гранат и успел проскочить из рва в траншею.
Оставив с каждой стороны по одному человеку у пулеметов для наблюдения, я созвал второй керченский «военный совет».
Боеприпасов к автоматам было у нас не в избытке. Трофейных тоже не так уж много.
– Из автоматов стрелять только одиночным огнем, – предлагает Володя.
– Из пулеметов тоже бить только в упор, – говорит Самед.
– С севера можно подпускать на гранатный бросок. Там траншея удобная для гранат. Пулемету на северном склоне оставить одну ленту. Я засяду там с гранатами. Милое дело! – угрюмо шутит Петя.
Это и были основные пункты решения «совета».
Невеликий наш «фронт» пришлось разделить на западное, северное, южное и восточное направления. На каждом направлении было от трех до пяти бойцов. Кроме того, мы использовали немецкий телефон, связали все точки с командным пунктом.
Нажим фашистов снова стал нарастать.
– «Пока не потеешь, это еще не работа!» – сказал мулла Насреддин, – бодрился Самед.
С севера немцы лезли уже на курган, а Петя с двумя бойцами поджидал их, разложив гранаты, когда воздух вдруг загудел от тяжелого гула наших бомбардировщиков, которые показались вдали над морем.
Наперерез им стаями поднялись легкие немецкие машины, но когда наши бомбовозы приблизились, стало видно, что они идут под охраной множества истребителей. Немцы не решились принять с нами бой, повернули на запад и скрылись.
– Ага! Помнишь, Костя, как в сорок первом они на нас лезли? Теперь небось приутихли! – радостно крикнул Володя, к которому я спустился в бетонированное пулеметное «гнездышко», как ласково называл он свою огневую точку.
Сердце радостно билось при взгляде на то, как авиабомбы крушили немецкие окопы вокруг нашего дота. Еще, еще эскадрилья! Ищет врага. Нам с кургана Сиднее, где нужно бомбить, – за утро мы высмотрели, где можно предполагать штаб, где минометную батарею. На одном из соседних курганов явно был дот, подобный тому, какой был и в наших руках.
– Володя, трассирующими! Покажи направление на тот курган с дотом! – крикнул я.
Володя сменил ленту и дал длинную очередь красных пуль. Самолеты не видели их.
– Еще дай, длиннее!
Огненный ручей заструился по воздуху.
– Ура! Звено бомбардировщиков отделилось, и раз за разом на указанном нами кургане ударили мощные взрывы.
– Давай-ка на штаб, в тот садочек у школы! – поощрил я Володю.
Он пустил туда ракету.
Удары самолетов, еще и еще. Загорелся дом. Мы видим, как разбегаются фашистские офицеры.
Перед нами все словно вымерло. Гитлеровцы попрятались в щели.
Так же мы указали и минометную батарею, на которую тотчас обрушили несколько бомб. Мне казалось, что я разговариваю с Шегеном, он слушается моих советов и делает то, что я считаю нужным.
«Шеген, ты слышишь меня?»
Он слышит. Он разбил уже три хорошо замаскированных блиндажа, которые с воздуха нельзя было разглядеть. Под ударами авиабомб из земли вырывались бревна накатов, доски и вместе с землей поднимались к небу.
Как бы мне хотелось еще, чтобы бомбы упали поближе, чтобы они докончили этот подбитый танк с очковой змеей внутри, чтобы они попали вот в эти ближние окопчики, полные немцев, которые снова пойдут в атаку, как только скроются самолеты, и уж теперь постараются нам отомстить за все.
Шегену будет что рассказать Акботе о нашем совместном сражении.
– Вот это да-а! Вот это да-а! – восклицает Егор, восхищаясь работой авиации.
«Прощай, Шеген! Ты слышишь меня?»
Самолеты ушли, оставив в нас уверенность в том, что мы не одни, что мы не просто какое-нибудь окруженное подразделение, а гарнизон советского укрепления в тылу у гитлеровцев.
До вечера немцы несколько раз поднимались атаковать нас в лоб, но откатывались под косящим огнем пулеметов.
В один из таких немецких наскоков, уже перед самым закатом, опять появилось звено «ястребков» и на бреющем полете стало косить из пулеметов атакующих нас фашистов. Друзья как бы говорили нам, чтобы мы держались, что мы здесь нужны. Это прибавило сил, хотя все мы устали, были голодны и смертельно хотели пить.
Солнце село за черную тучу, по морю пошли, вздымаясь, гривастые волны.
– Эх, будет штормяга! – шепнул мне Володя. – В такую погоду никак не пройти катерам. Нынче ночью десанта не будет.
Перед сумерками рухнул на нас артиллерийский удар. Тяжелые снаряды шли один за другим, падая вокруг бетонного колпака, под которым мы приютились. Все кругом было покрыто осколками и землей, словно с неба лился железный и каменный ливень с песком. В этот момент можно было не опасаться атаки пехоты.
– Ребята, пойдем отдохнем в нижнем ярусе. Не так будет грохать. Тут ведь оглохнешь, – позвал я Володю и Самеда, которые не отходили от амбразур.
– Погоди, товарищ старший сержант, не пойду, – отмахнулся дисциплинированный и точный Самед.
– Почему не пойдешь? – удивился я.
– За танком смотрю. Два раза люк поднимался. Видно, боятся вылезти под снаряды. Как осмелятся, так я их гранатой.
– Сколько же ты будешь ждать?
– Ходжа Насреддин сварил однажды для друга суп из курицы, потом самому на яйцах сидеть пришлось, пока не вывел цыплят. Я тоже так буду сидеть…
По высоте били подряд два часа. Но этот бетон крепко врос в землю. Они не смогли его одолеть и ночью опять полезли в атаку.
– Не жалейте ракет, ребята, – вон их сколько: меньше истратим патронов, – посоветовал я.
Вдруг раздались один за другим два взрыва.
– Цыпленки, цыпленки! – крикнул Самед. – Он думал – темно, я не вижу! А я вижу! Все темно да темно. Я стал как кошка. Он люк открыл, лезет наружу. Я молчу. Другой лезет – молчу. Третий лезет… Как дам! Да еще раз как дам! Все трое лежат! – торжествующе рассказывал Самед о своей охоте.
Я молча пожал его тонкую длинную руку. Мы выпустили ракету. Она осветила около танка три фашистских трупа.
Впрочем, вокруг высоты их было теперь уже не десятки, а сотни. Но немцы всерьез решили разделаться с нами. В темноте они лезли на нас. Пулеметы раскалились от непрерывного огня.
– Лезут с запада!
– Лезут с юга! – сыпались донесения.
– Стой на месте, – отвечал я каждому.
– Не хватает патронов, давай!
– Витя, тащи, – посылал я связного, молоденького добровольца из отделения Горина.
Витя неустанно сновал по ходам сообщения, поднося боеприпасы.
– Наседают в лоб, больше сотни! – сообщил по телефону Володя.
– Ленты есть?
– Есть.
– Ну, держись…
