Текст книги "Сибирь, союзники и Колчак т.2"

Автор книги: Г. Гинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)

Ноябрьский меморандум

Когда правительство прибыло в Иркутск, его ожидал сюрприз: чешский меморандум. Его главное содержание – обвинительный акт по адресу реакционного Омского Правительства, допускавшего и чуть ли не покровительствовавшего зверским расправам с населением и расстрелам политических противников. Когда негодующие члены правительства указывали чешским дипломатам, что чехи сами принимали участие в этих возмутительных поступках, ответ был таков: «Это верно, но именно потому, что наше войско деморализуется при соприкосновении с вашим, мы и стремимся поскорее его увезти».

Выходило так, что чешские дипломаты, считая правительство все равно погибшим, решили все удары восставшего населения отвести всецело на него, присоединив свои голоса к хору нападавших.

Это было, конечно, выгоднее. Мораль же нынче не в моде.

Документ был глубоко несправедлив в отношении центральной власти, которую компрометировали не только ее местные агенты, но и союзники родственного происхождения, и которая все время стремилась искоренить беззакония. Но мало этого: даже формальная сторона представляла нечто неслыханное. Можно ли представить, чтобы в Англии, Франции, Америке иностранные представители, не сообщив правительству какой-либо протест, опубликовывали его в этой же стране как прокламацию? Бунт иностранцев против власти в обстановке и без того насыщенной грозой – это нечто такое, что могли сочинить только чешские политики, получившие крещение в обстановке интервенции и находившиеся под влиянием столь же неопытных и неглубокомысленных эсеров.

Совет министров при всем своем миролюбии был возмущен «братским» поведением чехов. Адмирал Колчак был взбешен, и не без оснований.

По-видимому, на чехов воздействовали иностранцы. Заместителю председателя Совета министров Третьякову было вручено, а затем опубликовано объяснение к меморандуму, смягчавшее резкость первого документа. Майор Кошек, один из чешских дипломатов, объяснил мне, что меморандум был составлен «для спасения правительства», чтобы успокоить железнодорожных рабочих, предполагавших забастовать. Это объяснение не нуждается в комментариях. И без того ясно, кого спасали и кого губили.

Эвакуация или бегство?

В то время как в Иркутске происходило трогательное примирение Третьякова с Гирсою, ознаменовавшееся даже новым актом добродушной щедрости правительства – отпуском чехо-войску ввиду финансовых его затруднений 15 миллионов рублей, оставшихся, по-видимому, подарком вместо займа, на западе происходило нечто ужасное, за что покраснеют не только президент Масарик и вся честная Чехословакя, но будут краснеть и будущие чешские поколения.

По донесениям ставки, эвакуация чехо-войск, начиная от Новони-колаевска, приняла характер поспешного бегства, не считавшегося ни с интересами армии, ни с интересами других славян – поляков, сербов, ни с движением беженцев и больных. Чехи захватывали паровозы, где бы они ни были, для кого бы ни предназначались.

Отношение к поезду Верховного Правителя казалось издевательством. Благородный Каппель недаром вызвал генерала Сырового на дуэль. Каково бы ни было отношение к адмиралу как к политическому деятелю, но как Верховный Главнокомандующий, как высший представитель власти он мог требовать от иностранцев, пользовавшихся гостеприимством страны, предупредительного к себе отношения.

Но, повторяю, мораль и джентльменство теперь не в моде. Человечество с головокружительной быстротой идет назад и, выбрасывая знамена демократической революции, отдает себя во власть безудержной моральной и культурной реакции.

Чешские политики, особенно последний из оставшихся в Иркутске, д-р Благош, главный участник выдачи Колчака, поражавший своей озлобленностью и притупленностью славянских чувств, или увлекались идеей десятка эсеровских вождей, не считаясь с гибелью тысяч людей, находившихся на фронте, или просто выслуживались перед большевиками, не считаясь со средствами.

Чешские солдаты, поощряемые направлением политической деятельности своих представителей, утрачивали честь и стыд.

Чехи во время восстания в Иркутске

Поведение чехов в Иркутске во время восстания достаточно известно. Организаторы восстания не скрывали своей уверенности в содействии благородных чехо-словаков. «Чехи на нашей стороне», – говорили они.

И это было верно.

«Чехо-словацкий Дневник», официозный орган чехов в Иркутске, систематично вредил авторитету правительства, распространяя невыгодные для него и неправильные сведения.

«Чехо-словацкий Дневник» лучше всего иллюстрирует бесцеремонность и некорректность поведения интервентов, которые силой обеспечивают себе безнаказанное вмешательство в жизнь страны.

Однако одними писаниями дело не ограничивалось.

У повстанцев неожиданно оказывалось больше оружия, чем могло быть. Семеновские части не могли продвигаться вследствие противодействия чехов. На пути к ст. Иркутск чешский броневик преградил дорогу Скипетрову. Можно с уверенностью сказать, что без содействия чехов повстанцы не могли бы одержать верх. Рабочие, сопротивлявшиеся се-меновцам, обнаружили многочисленность и боевой опыт, тайна которых теперь раскрывается свидетельскими показаниями. Вокзал, входивший в нейтральную зону, был недоступен семеновцам, на удалении которых настояли чехи. Повстанцы же свободно там хозяйничали, ибо выговоренный чехами нейтралитет железнодорожной зоны был для революционеров благоприятен, для правительства неблагоприятен.

Описание семеновской неудачи в «Чехо-словацком Дневнике» носило характер торжества по случаю победы, причем давались преувеличенные сведения о числе убитых и перебежчиков со стороны семеновских войск.

После падения Иркутска продолжалось то же самое и на востоке. Неожиданным нападением чехи разоружили все семеновские отряды между Байкалом и Мысовой. То же проделали они затем в Верхнеудин-ске, где только вмешательство японцев предупредило преждевременное образование советской власти, которое окончательно погубило бы все те остатки армий, которые из сознательной ненависти к большевизму не желали остаться в его руках.

Все это чехи проделывали на территории чужого государства, пользуясь его имуществом, оружием, деньгами.

Выдача адмирала Колчака

Обстоятельства выдачи адмирала известны. Доверившись чехам, он отказался от своей охраны и приказал сопровождавшим его офицерам отдать оружие. Под иностранными флагами он был довезен до Иркутска, где было достаточно силы для противодействия попытке задержать адмирала. Но никакого противодействия и не нужно было, никаких покушений и не было. Вопрос о выдаче, по удостоверению всех иркутских газет, был заранее предрешен чехом Благошем, и когда адмирал прибыл в Иннокентьевскую, стало известно: «Дальше не повезут».

Значение флага как символа национальной чести для чешских политиков не представлялось особенно важным. Им было безразлично и то, что этим поступком порочилась честь не только чешского, но и прочих союзных флагов. Зато хорошие отношения чехов с властью иркутского революционного комитета окончательно упрочились. Проезд стал беспрепятственным.

Никто не называет этого поступка иначе, как предательством, и имена тех, кто участвовал в нем прямо или косвенно, будут покрыты позором.

Последние чешские эшелоны

За немногими исключениями отъезжавшая чешская масса представляла самую грустную картину. Захватив русские вагоны, чехи безжалостно выкидывали из них русских людей, выдавали красным тех самых офицеров, которые ими же были втянуты в гражданскую войну, отказывали в услугах тем самым лицам, которые заботились о поддержании добрых отношений с чехами. Но зато те, кто щедро платил или делился казенным

грузом, проезжали беспрепятственно. Исключения были, но позорное торгашество, алчность и непростительная жестокость преобладали.

Во всем этом виноваты чешские верхи.

Генерал Сыровой в оправдание того самочинства на железной дороге, которое воцарилось при эвакуации чехов, указывал, между прочим, на полную неспособность русских справиться с хаотическим состоянием движения и на небрежность в отношении служащих, выразившуюся в неуплате им жалованья за несколько месяцев. Эти обвинения повторяли затем все чешские официозные заявления. Никто, однако, не указал, что благодаря чешскому хозяйничанью на дороге артельщики не могли развозить денег, что прервалось сообщение с фронтом, были отняты все транспортные средства у русских военных частей и что конец железнодорожного хаоса в том его виде, какой приняло чешское отступление, был и концом всякой этики. Все было захвачено в руки одних чехов и подчинено только их интересам. Такое разрешение тяжелого вопроса делает мало чести благородству и организаторским способностям чехов, а распродажа привозимого в чешских эшелонах имущества в Харбине достаточно ярко рисует, каким интересам отдавалось предпочтение, когда отнимались паровозы от поездов с ранеными, больными, женщинами и детьми.

Итоги чешской интервенции

Заслуга чехов свелась к тому, что своим поведением и «блестящими» результатами своего похода они заставили весь русский люд, от мала до велика и от неграмотного до философа, проникнуться национальным чувством.

Сибирь не видела никакого вмешательства в ее жизнь со стороны англичан, незаметно и скромно державшихся в нескольких городах, ни со стороны французов, которые были представлены только незначительным числом офицеров, ни со стороны американцев и японцев, не проникавших за Байкал. Чехов же видело население огромной территории от Волги до Владивостока.

Все союзники при вводе своих войск в Россию в сентябре 1918г. декларировали, что они делают это исключительно ради чехов. Вся интервенция от начала до конца проходила под вывеской чехо-словацкой. С чехами интервенция пришла, с ними и кончилась.

Конечно, чехи не виновны в том, что враги большевизма положились на них и втянулись в гражданскую войну. Но, как бы то ни было, выступление было совместное, а отступление – только одной стороны. Вторая – все лучшее офицерство, все искренние противники большевиков, солдаты, еще с Волги и Камы поднявшиеся против коммунизма, остались предательски брошенными на произвол судьбы и даже сознательно выдавались для последнего удара: «Добей его».

Итоги чешской интервенции таковы.

Выступление против большевиков оказалось преждевременным и бессистемным.

Города занимались и отдавались беспорядочно, безжалостно. Масса интеллигентной молодежи, примыкавшей к чехам в Самаре, в Казани, бессмысленно гибла от того, что чехам нужно было идти на восток, где находились их главные силы.

Сибирский бело-зеленый флаг, пользовавшийся чешским покровительством, ими же растоптан. Сибирское Правительство, обнаружившее наибольшую жизненность и силу, погибло благодаря вмешательству чехов во внутреннюю жизнь Сибири.

Слабость Директории проистекала от излишней поспешности ее избрания под давлением тех же чехов.

Роковая затяжка гражданской войны произошла из-за оставления чехами фронта в период, когда силы красных легко могли быть сломлены.

Развал тыла в немалой степени обязан пассивности интервентов в отношении к внутренним большевикам.

Крушение омской власти ускорилось и приобрело характер политической катастрофы благодаря содействию чехов и безразличию прочих интервентов.

Катастрофа фронта стала непоправимой благодаря захвату транспорта чехами и покровительству восстаниям в тылу.

Россия разорена, но в ней просыпается национальное чувство, а с ним и злоба против тех, кто безнаказанно хозяйничал в стране. Немезида рано или поздно подымет свой меч.

Этого ли хотело Омское Правительство, стремившееся к скорейшему свержению большевизма для воцарения международного мира? Этого ли хотели чехи?

ГЛАВА XXIX

ПОСЛЕ ПЕРЕВОРОТА(РАЗВЯЗКА ИРКУТСКОЙ ДРАМЫ)

Омское Правительство пало.

Как это лаконично и как много в этом трагического содержания. Сколько надежд рухнуло, как много погибло упорных, но бесплодных усилий.

Полуторагодовая работа не только пропала даром – она принесла столько вреда, что население, которое в случае победы вознесло бы вождей движения на высоту национальной известности и славы, ныне шлет им проклятия.

Почему?

Да потому, что оно справедливо спрашивает: зачем загублено столько человеческих жизней, зачем столько разрушений, столько бесполезных трат?

Вникнуть в смысл иркутской драмы с полной отчетливостью, оценить ее разнообразные последствия легче будет спустя некоторое время, в исторической перспективе, но попытаться сделать это важно теперь, когда выводы если не принесут практической пользы, то, по крайней мере, могут облегчить понимание и предвидение предстоящего.

Исторические события имеют своих персонажей, и, подобно эпилогу в романе, обзор событий должен завершиться указанием судеб действующих лиц.

В иркутской драме ja фигура, торжеством которой все кончилось, не принимала явного участия в событиях. Эта фигура – большевизм. Она как будто стояла в стороне. Действовали правительство, эсеры, чехи и многочисленные союзники, а в конце концов большевизм, этот «некто в красном», выступив на первое место, сказал: «Мое!» – и все сразу стушевалось.

Бессилие социалистического блока

5 января Политический Центр объявил, что власть принадлежит ему, 21 -го он сдал ее совету рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Всего семнадцать дней существования, и из них ни одного самостоятельного.

Уже в период вооруженной борьбы с правительством народно-революционная армия достаточно ясно преобразовалась в Красную армию: начиналось с разложения регулярных войск путем заманчивого обещания мира; затем происходило выступление, во время и после которого к солдатам присоединялись рабочие, военнопленные, красноармейцы, и к ним переходила руководящая роль.

Если командующий народно-революционной армией капитан Калашников в первые три дня был свободен в своих действиях, то на четвертый рядом с ним уже сидел комиссар-солдат, без которого никто не мог быть принят командующим и не могло состояться ни одно решение.

Если в первые дни солдаты по привычке козыряли и становились в строй, то в последующие дни они растворились в массе вооруженных рабочих, которые быстро отучали их от этих внешних проявлений военной дисциплины.

Офицеры, вошедшие в состав народно-революционной армии, по большей части были втянуты в нее массовым движением, перед которым они чувствовали свое бессилие. Эти офицеры чистосердечно сознавались, что они не смогут противостоять большевизации.

Переворот в Красноярске произошел под лозунгом поддержки фронта впредь до заключения мира с большевиками. Во главе гарнизона стал генерал Зиневич. А кончилось тем, что большевики высмеяли Колосова, предлагавшего им переговоры о мире, а генерал Зиневич бежал, признав занятую им позицию ненадежной, не заслужив признания большевиков и создав себе смертельных врагов среди бывших соратников.

В то время как 5 января Политический Центр рассылал своих комиссаров по правительственным учреждениям, рабочие-коммунисты прислали свои телеги к зданию гостиницы «Модерн» и увезли оружие, разбросанное уходившими с фронта солдатами. Это было практичнее. Они организовывали силу, в то время как эсеры ее теряли: призывные солдаты после переворота считали свою службу оконченной и устремлялись домой. Оставались, следовательно, во-первых, солдаты по призванию, жаждавшие стать господами положения, а во-вторых, вооруженные коммунисты. Нетрудно было догадаться, к кому перейдет власть.

В официальных своих выступлениях Политический Центр пыжился, как лягушка, захотевшая стать волом. Так, например, в «манифесте Политического Центра» выражалась глубокая уверенность, что последовательная демократическая политика Центра будет обеспечена солидарной поддержкой трудовых слоев деревни и города.

Насколько сильна и длительна должна была оказаться эта поддержка в мечтах авторов манифеста, видно из того, что Политический Центр не только обещал гарантировать самоуправление областей, освобожденных от реакции и занятых армией Совета народных комиссаров, но и «приступить к немедленному осуществлению договорных взаимоотношений с демократическими государственными образованиями, возникшими на Российской территории» (п. 5 манифеста).

Таким образом, Политический Центр мечтал о государственном суверенитете, о независимости от советской России, о договорных отношениях с Эстонией, Латвией, Польшей и т. д.

Но это было только в официальных заявлениях, приготовленных заранее и проникнутых дерзостью замысла. Более откровенные эсеры еще до завершения переворота сознавались, что они ставят себе целью способствовать безболезненному переходу власти к большевизму, чтобы, как прибавляли комментаторы, спасти себя, свалив власть «колчаковцев».

Поэтому в первый же день воцарения Политического Центра в чрезвычайном заседании Иркутской городской думы командующий армией капитан Калашников, учитывая очередные задачи момента, на первое место поставил «окончание гражданской войны, разбивающей демократию на два лагеря». Здесь уже не заметно было идеи раздельного существования от советской России. Еще яснее сказалась готовность недавних победителей покориться советской России в их инструкции лицам, командированным для мирных переговоров с большевиками. Делегатам предписано было заключить мир во что бы то ни стало, т. е. дано в скрытом виде разрешение идти на полную капитуляцию.

Дело, впрочем, значительно упростилось, так как на фронте с посланцами мертворожденной власти разговаривать никто не стал, а в Иркутске совдеп водворился раньше, чем могла бы произойти капитуляция на фронте.

Подготовка этого естественного переворота происходила быстро. Во вторник 6 января вышел в Иркутске № 1 газеты «Рабочий и Крестьянин», орган штаба рабочей дружины. Со следующего дня уже стала выходить «Сибирская Правда».

В передовой статье, подписанной Шнейдером, характерным языком большевиков, языком уличной митинговой демагогии, поется отходная побежденным реакционерам и возвещается близость мировой пролетарской борьбы:

«...Под ураганным огнем красных зашатались, затрещали, смялись и рухнули фронты насильников, кольцом опоясывавшие Россию бедняков и пролетариев. Под напором идущей с запада лавины советских войск распался наскоро сшитый из спекулянтов, мародеров и разбойников фронт верховного авантюриста Колчака. На три тысячи верст Сибирь очищена от кровавого разгула черных адмиральских полчищ...

...В кровавой схватке труда и капитала, пролетариата и буржуазии куется новый мир – мир социализма.

...В Германии, Австрии, Англии, Франции, Америке встают, поднимаются, строятся мощные ряды бойцов за пролетарскую революцию...

...В сплошной гул переходят отзвуки русской революции, выше и выше вздымаются знамена мировой пролетарской борьбы».

В конце газеты помещено воззвание коммунистов: «Прокладывать дорогу к заветной цели – всемирному солнцу, коммунизму», – и приглашение записываться в партию. Там же был помещен адрес клуба коммунистической партии – здание бывшего губернского управления государственной охраны. Адрес этот наводит на грустные размышления по поводу «надежности» государственной охраны, организованной Яковлевым. Но, может быть, это только случайное совпадение. Начиная с 6 января в Иркутске стали устраиваться митинги. Наибольшим успехом повсюду пользовались ораторы-большевики.

Это было печальное предзнаменование для новой власти. Они высмеивали притязательность эсеров, которые осмеливались выступить против Колчака только после того, как фронт пал. Резолюции требовали скорейшего перехода власти в руки советов. Характерно, что на митинге в театре «Глобус» 10 января вынесено требование не только о скорейшей передаче власти советам, но еще и требование от Политического Центра более полной и правдивой информации (газета «Сибирская Правда», № 3, 14 января). Новую власть уже обвиняли в стремлении скрывать от народа истину и даже извращать ее. Бедный Политический Центр! Его обвиняют в том, в чем он сам обвинял только что свергнутое правительство.

Согласно манифесту, вся полнота власти после переворота должна была быть передана «Совету народного управления» более широкого состава. В Совет народного управления вошли все 8 членов Политического Центра, кроме того, 6 представителей земских самоуправлений, 3 представителя кооперации, 3 – профессиональных рабочих союзов и 3 – союза трудового крестьянства; всего двадцать три человека. Этот Совет народного управления, полнота власти которого выражалась в праве законодательства и праве организации исполнительной власти и контроля над ее действиями, впервые должен был собраться 12 января.

По удостоверению иркутских газет, члены Совета, в состав которого вошли, между прочим, Головков, Патушинский, Алексеевский, Быховский, Сидоров, собирались очень вяло. Уже 12-го на первом заседании Совета так же ясно, как при возобновлении работ Государственного Экономического Совещания в Иркутске, чувствовалось, что ораторов встретили холод равнодушия и убеждение в их бессилии.

Газета «Дело», полуофициоз Политического Центра, в передовой 14 января печальным тоном говорит следующее: «Если новая власть после переворота не в состоянии поддержать свой авторитет, не в состоянии заставить тем или иным путем подчиниться установленному новой властью порядку, то дни такой власти сочтены». В той же передовой заключаются намеки на действия сил, не считавшихся с новой властью и быстро ее вытеснявших.

Политический Центр и Совет народного управления искали тона, который сделал бы их «не хуже» большевиков. Первый, подражая народным комиссарам, объявил в своем манифесте «врагами народа» атаманов Семенова и Калмыкова, генерала Розанова и адмирала Колчака. Второй немедленно после ареста адмирала восстановил смертную казнь. Член Совета Гольдберг, всегда увлекавшийся собственным красноречием, произнес вдохновенную речь в защиту смертной казни, указывая на необходимость для демократии проявлять в некоторые моменты твердость и ссылаясь на развал Временного Российского Правительства, явившийся последствием его излишней гуманности. Вероятно, оратор забыл, что правительство Львова и Керенского должно было расправиться с большевиками и что он, таким образом, едва ли сознательно высказал смелое сожаление, что Ленин и Троцкий не были расстреляны после событий в Петрограде в 1917 г. Оратор не подумал также о том, что своей речью он оправдывал террор слева и справа. О речи Гольдберга тем, кого он представлял, придется, верно, вспомнить не раз. Немного, всего трое из всего Совета, в числе их Патушинский и Косьминский, не изменили своей вере, не увлеклись демагогией и голосовали против смертной казни. Эсеровское большинство выявило свое политическое вырождение в большевизм.

Несмотря на все эти похвальные с большевистской точки зрения действия, Политический Центр и Совет народного управления должны были в двадцатых числах января сложить с себя власть и передать ее совдепу.

Каков, в самом деле, смысл существования власти, принципиально отличающейся от советской только тем, что народу совсем непонятно, а именно различием структуры органов управления. Вместо советов – земства, вместо центрального исполнительного комитета – сибирское народное собрание. Раз становиться на почву демагогии, то лучше отвергать всякое участие в управлении буржуазии. Это народу гораздо понятнее. Только наивные политики могли рассчитывать, что эсеры способны конкурировать с большевиками.

Эсеры – способные заговорщики. Они незаменимы в подполье. Их стихия – подготовка переворота: нелегальные собрания, конспиративные квартиры, агитация, прокламации, тайные типографии. Но никакой способности к организационной работе, никакой цельности плана, нежизнеспособность программы. Взять, например, земельный закон Учредительного Собрания и намерение применять его в сибирских условиях или предположение передачи полноты местной власти земствам, которые в Сибири еще не научились стоять на ногах. При всем этом эсеры отличаются исключительной способностью к словоизвержениям и, самое главное, такой же отчужденностью от народа, какой отличаются бюрократия и генералитет.

Эсеры, как кроты, взрывают почву, подготовляя ее для революционной вспашки, но снять и пожинать им не суждено.

На какие силы эсеры могли рассчитывать? На собственную армию? Но это все равно что строить дом на ледяном фундаменте перед началом весны. На земство? Но опыт революции 1917 года показал, что крестьянство вовсе не дорожит земствами и принципами демократической избирательной системы. Все земства исчезли с лица земли после Октябрьской революции бесследно и безболезненно: их никто не защищал.

Остается думать, что эсеры, составлявшие большинство в Политическом Центре, рассчитывали на чужую силу, на чехов. Последние ненавидели Колчака, Семенова, ожидали от них постоянных препятствий отъезду их на восток, симпатизировали, помимо того, демократическим идеалам эсеров и, несомненно, могли оказать большую помощь восстанию, даже не участвуя в нем активно, а лишь препятствуя правительству и его войскам защищаться, как это они делали в Иркутске.

Расчет на чехов как будто противоречит программе Политического Центра, провозгласившего в манифесте, что он не будет «допускать вмешательство иностранцев во внутреннюю жизнь страны». Но в политике лгут даже те, кто объявляет правдивость и искренность основным своим обязательством. Большевики вели тайную дипломатию, несмотря на то что поставили своей целью упразднить ее, в Версале тайная дипломатия оказалась возможной в стадии подготовки, у эсеров тайный расчет и явная дружба с чехами позволяли последним вмешиваться во внутреннюю жизнь Сибири без опасения вызвать протесты. Однако расчет на чехов явился результатом плохого учета действовавших сил. Политический Центр забыл о том, что составляло главную заботу правительства: об остатках армии, которые не могли сдаться большевикам и не могли простить предательства тыла. В том или другом виде эти силы должны были собраться и слиться для самозащиты.

Забыто было также, что с Забайкалья начинается зона преобладающего влияния Японии, которая понесла слишком много жертв, чтобы остаться пассивной зрительницей политических переворотов. Япония поддерживает тот порядок, который не поставил бы ее войска и ее материальные интересы в рискованное положение. Этим объясняется в значительной степени, что переворот, задуманный и подготовленный на всей территории Дальнего Востока, удался только частично.

Таким образом, расчет Политического Центра на его собственные силы, на народную армию и поддержку населения был преувеличен, а расчет на чехов был неправилен за упущением из учета действующих факторов, сил, парализовавших чешскую помощь.

Мирные переговоры эсеров с большевиками

За три дня до сдачи власти большевикам иркутскими эсерами их делегаты начали в Томске переговоры с большевиками об образовании буферного государства в Сибири на следующих основаниях: 1) мир с советской Россией; 2) борьба с интервенцией; 3) отказ от политических блокировок с цензовыми элементами.

Иркутские эсеры настаивали на создании буферного государства в Восточной Сибири. Они уговаривали большевиков поверить искреннему стремлению сибирских земств жить в мире с советской Россией и описывали революционные заслуги сибирских земств, которые всю свою работу в 1919 году направили против правительства. Член делегации Колосов рассказал, как свидетельствуют опубликованные протоколы переговоров («Новости жизни», № 94 и сл.), что в октябре 1919 г. в Иркутске состоялся нелегальный съезд земств, на котором был поставлен вопрос «не только о необходимости свержения правительства, но и о средствах к достижению этого». «Работа земств облегчалась их легальным существованием», – так хвастался Колосов, не понимая, какой жестокий обвинительный материал давал он этим против земств, которые вместо прямой своей задачи – заботы о народном образовании, санитарии, сообщениях – занимались подготовкой на народные деньги государственного переворота, на который их никто не уполномочил.

Дальше Колосов начал стращать большевиков японцами. Япония, по его словам, жаждет продвижения советских войск в глубь Сибири, потому что столкновение с ними даст ей повод осуществить свои захватнические стремления. Но Колосов пересолил и, стараясь окончательно убедить большевиков, что эсеры считают их своими друзьями и стремятся создать буфер без всяких тайных намерений, он заявил, что если советская Россия имеет достаточно сил для немедленного сокрушения Японии, то «тогда никакого буферного государства не нужно».

Американцы – друзья эсеров

Глава мирной делегации, посланной иркутскими революционерами к большевикам, Ахматов, подтвердил, что если бы произошло столкновение советских войск с японскими, то «Политический Центр сделал бы все возможное для того, чтобы создать против Японии, совместно с советской Россией, единый фронт». Ахматов прибавил к этому, что летом 1919 г. он вел беседы с отдельными представителями американской дипломатии и вывел заключение, что «Америка готова допустить существование государства-буфера с включением в орган власти в нем представителя коммунистических сил» («Новая Жизнь», № 93).

«Наиболее крупными представителями американской дипломатии в Сибири, – прибавил Колосов, – были три лица: генеральный консул Гаррис, проживавший в Омске, определенно поддерживавший Колчака, посол Моррис, который постоянно находился во Владивостоке, стоя в оппозиции, но после поездки в Омск склонялся одно время на его сторону, третьим был генерал Гревс, определенный колчаковский противник. На поддержку со стороны американцев рассчитывали повстанцы, участники восстания генерала Гайды во Владивостоке, имевшие основание рассчитывать на помощь Америки в случае вооруженного вмешательства со стороны Японии в подавление восстания». «Представители американской дипломатии неоднократно в разных случаях при своих переговорах с представителями сибирской демократии высказывались в том смысле, что они находят, что только та власть в Сибири будет прочной, в создании которой объединятся все левые демократические элементы, в особенности же социалисты-революционеры и большевики».

Если какие-то, по-видимому, неответственные американские дипломаты действительно это говорили (а Колосов не из врунов), то подобный прогноз не делает им чести.

События очень быстро подтвердили то, что было испытано уже в 1918 г., после свержения большевиков. Социалисты без помощи цензовых элементов создать прочной власти не могут. Они провалились в 1918 г. в Омске, и их место заняло правительство Колчака, они провалились вновь в 1920 г. в Иркутске, и их место заняли большевики.