Текст книги "Сибирь, союзники и Колчак т.2"

Автор книги: Г. Гинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)

Нет, этого не могло быть. Ошибались не мы и не армия. Большевики хуже Семенова, Розанова и даже Калмыкова, и Политический Центр обманывает народ. Ликуют не свободные, а обманутые. Они приобрели не мир, а рабство. До сих пор они воевали и защищались. Теперь они будут беззащитны. До сих пор они были сыты и одеты, теперь будут голодны и будут ходить в рубище. Они имели отдых, теперь будут лишены и сна, и радости, их мысль будет убита горем, нуждой и непосильным трудом рабов, закованных в кандалы.

Нет, прочь сомнение! Мы были правы. С большевизмом не может быть мира, при большевизме не может быть свободы. Народ проклянет не нас, а тех, кто его предал большевикам.

В предчувствии надвигающейся грозы бегут все иностранцы, бегут чехи, всё стремится прочь, подальше от большевизма, с омерзением, какое испытывают к проказе, с ужасом, который внушает чума.

Чехи предсказывали, что однородное социалистическое правительство – абсурд. Они лучше других иностранцев знают, что нужно Сибири, и если есть иностранцы, которые надеются, что через Политический Центр лежит дорога к истинной демократии, они скоро убедятся в противном.

Мы были правы, когда защищались, мы были во многом виновны, но не тогда, когда проявили твердость и не сдавались, а тогда, когда проявляли безволие и недостаточно твердо нападали.

Так думал я, сидя в гостеприимном убежище, в дни торжества иркутских заговорщиков.

ГЛАВА XXVIII

УРОКИ ИНТЕРВЕНЦИИ

Чехо-словацкое войско покинуло Сибирь, где оно в течение двух лет делало и свою, и русскую «историю». Эта история полна захватывающего интереса и поучительности. Чехословацкие силы, организованные, дисциплинированные и культурные, за все два года занимали в Сибири исключительное положение. Все время русское население напряженно следило за тем, что делают чехи, все время оно надеялось, что чехи, которые положили начало освобождению Сибири, помогут и закончить его. К чехам относились сначала не как к иностранцам, а как к «братьям»-славянам.

Но конец оказался совершенно неожиданным. После двух лет гражданской войны, началом которой страна обязана чешскому выступлению в конце мая 1918 г., Сибирь вернулась даже не к тому же, а к гораздо худшему положению, а чехи заявили себя типичными иностранцами, и их политические представители вели сношения с правительством международными «нотами».

Было бы, конечно, несправедливым переносить на чехов ответственность за все печальные последствия гражданской войны, за военные неудачи, за ошибка политики. Но роль чехов во всех сибирских событиях была настолько важной по значению, что они сами, уходя, сочли нужным как бы оправдаться перед русским общественным мнением, опубликовать свое «обращение к Сибири».

Чехи о самих себе

Мы поддерживали демократию и помогали бороться с реакцией — вот основной мотив чешского обращения. Поддерживали Сибирскую Областную Думу в борьбе против Сибирского Правительства. Поддерживали Комитет членов Учредительного Собрания и добились создания уфимской Директории.

Оставили фронт, когда победила омская реакция. Оставили железную дорогу, когда стало невмочь переносить те ужасы, которыми сопровождались карательные экспедиции правительственных войск, усмирявших крестьянские восстания.

Заявили всему миру о моральной невозможности оставаться в стране, где действует такое правительство, как в Омске, правительство насилия и крови.

Захватили в свои руки транспорт, так как русские не могли с ним справиться.

Приняли под свою охрану золото и выдали его народной власти в Иркутске.

Охраняли адмирала Колчака и предали его народному суду, не только как реакционера, но и как врага чехов, так как адмирал приказал Семенову не останавливаться перед взрывом тоннелей для того, чтобы задержать чешское отступление на восток.

Все это написано в чешском обращении к Сибири, обращении, составленном молодыми, еще мало искусными чешскими политиками, не умевшими скрыть невыгодной для них правды и с головой выдавшими всю чешскую вину перед Россией.

I. ЧЕХИ ПОМОГАЮТ

Самосохранение иди борьба за славянство?

В конце мая чешские эшелоны раскинулись на пространстве великих русских путей от Пензы до Владивостока. По немецкому настоянию большевики потребовали их разоружения. Требование это не лишено было основания. Чехи были военнопленными, по большей части – перебежчиками. Русское правительство одело и снарядило их, и русские власти, какими бы они ни были, вправе были оставить это вооружение себе.

Но чехо-словацкое войско должно было обеспечить себе безопасность следования, и, кроме того, оно действовало по указаниям союзников и покровителей, на помощь которым должно было отправиться.

«Немцы не могут победить», – так говорили чехи перед своим выступлением в Сибири. «У союзников все рассчитано. Помощь Америки обеспечивает победу. Русские погубили себя преждевременным миром, а мы обеспечиваем будущую свою независимость верностью союзникам».

Однако положение чехов оказалось очень затруднительным. Пробиться к Тихому океану, совершив поход в шесть тысяч верст, при постоянном сопротивлении хотя бы и слабых красных сил, и при разбросанности собственных на огромном пространстве – этого чехи не могли бы сделать, если бы не заключили союза с русскими военными организациями, созданными во всех сибирских городах разными политическими партиями и группами.

Выступление чехов не было направлено ни в сторону демократии, ни в сторону реакции; оно было предпринято в силу инстинкта самосохранения и совершенно совместно и при ближайшем участии офицерских организаций.

Не будь последних, ни один чешский эшелон не мог бы сдвинуться с места, потому что его место вновь занималось бы красными, и каждая станция встречала бы чехов огнем. Чехам пришлось бы собираться в большие группы, выжидать подхода наиболее отставших частей, рисковать, что в это время сплотятся и красные силы, и совершать длительный и тяжелый поход.

Чешское выступление не заключало в себе ничего героического. Оно было вынуждено.

Совместная борьба чехов и русского офицерства кровью спаяла их братский союз. Их взаимные обязательства стали священными. Обе стороны понесли много тяжелых утрат, и тени зверски замученных большевиками чехов и русских требовали завершения совместно начатой борьбы.

Чехи-герои

Когда путь во Владивосток был очищен, чехо-словацкие эшелоны повернули на запад.

В этот момент чехи проявили истинный героизм. Пробиться через всю Сибирь к открытому простору Тихого океана и затем «возвращаться обратно за тысячи верст, чтобы закончить славно начатое дело, – это был подвиг». Так характеризовал я поход чехов в славянской газете «Наш Путь» (Омск, 15 сентября).

Конечно, возвращение на запад было продиктовано не одними только идеальными побуждениями: желанием спасти Россию, сознанием ответственности перед Сибирью, которая вовлечена была чешским выступлением в преждевременную, еще недостаточно тогда назревшую борьбу с большевиками. У чехо-словацкой армии было указание Парижа вернуться на запад. Они должны были считаться с указаниями союзных держав, от которых зависело предоставление транспорта для переезда на родину. Союзники же еще не оставляли мысли о восстановлении русско-германского фронта.

Но, каковы бы ни были деловые расчеты и внешние обстоятельства, чехи, возвращавшиеся с Дальнего Востока на Урал, представляли образец доблести и дисциплины и, казалось, достойны были того восхищения, которое выпало на их долю.

Поэтому Сибирское, а впоследствии Российское, Правительство относилось с исключительным вниманием и предупредительностью к чехам, постоянно подчеркивая признание их заслуг.

В особой грамоте Временное Сибирское Правительство 30 июня 1918 г., в первый же день по принятии власти, «отмечает крупные заслуги чехов и словаков в истории не только Сибири, но и всего славянства, и выражает твердую уверенность, что и предстоящие совместные действия чехо-словацких и русских войск будут сопровождаться таким же выдающимся успехом».

Этим словам не суждено было оправдаться. Сибирское Правительство допустило ошибку в оценке значения чехо-словацких действий, которые, в их конечном результате, не дали ничего не только славянству, но и Сибири. Ошибка была и в уверенности относительно будущих «совместных действий» – они длились недолго.

Сибирские власти допустили ошибку и в другом отношении. Они питали излишнюю уверенность в политическом нейтралитете чехов. «Сибирское Правительство предоставит им выбрать отправку во Францию или продолжение борьбы с Германией в рядах русской армии. Никакого вмешательства во внутреннюю жизнь страны допущено не будет, да они к этому и не стремятся». Так говорилось в извещении, подписанном видными членами сибирского отдела партии социалистов-революционеров Марковым, Михайловым, Линдбергом и Сидоровым, которые в то время правили в Омске от имени Сибирского Правительства.

Эти лица были, однако, одними из виновников того, что чехи не только вмешались во внутреннюю жизнь страны, но и сыграли в ней роковую роль.

Первое вмешательство в политику

В середине августа Сибирское Правительство собрало в Томске Областную Думу. Ее состав был чрезвычайно убог и односторонен. Но ее политические притязания были непомерны. Областная Дума, избранная по самому несовершенному из мыслимых избирательных законов, претендовала ни больше ни меньше как на присвоение ей верховной государственной власти, с тем чтобы Сибирское Правительство обратилось в исполнительный орган Думы.

Усматривая в некоторых шагах Сибирского Правительства, главным образом в земельных его законах, реакционность, эсеровское большинство Думы решило начать поход против правительства, поставив своей задачей изменение его состава. В то же время Дума стала проявлять явную недоброжелательность к генералу Гришину-Алмазову, неосновательно заподозренному в посягательстве на диктатуру.

Дума нашла себе союзников в лице чехов. Само собой разумеется, что солдатская масса чехов и словаков меньше всего интересовалась политикой и, в частности, Сибирской Думой или Гришиным-Алмазовым. Нельзя смешивать чешских политиканов с чешским войском. Доктор Глосс или Рихтер, которые в этот период приобрели известность своей близостью к председателю Думы Якушеву и проявили явное пристрастие к эсерам, нисколько не выражали мнений и настроений чешского войска, но они являлись заправилами и определяли направление деятельности войск.

Безумный шаг Якушева и его приспешников, втянувших чехов в русскую политическую жизнь, причинил непоправимые бедствия молодой государственности. Вместо свободного соревнования политических сил создалась острая борьба, вместо закономерной эволюции и последовательного строительства – скачки и неожиданности.

Опираясь на чехов, сидя в вагоне Рихтера, Якушев дирижировал в Омске заранее подготовленными политическими комбинациями. Воспользовавшись отсутствием Вологодского и Серебренникова, он выдвинул новую фигуру безупречного Новоселова, подставив последнего под удары ожесточившихся правых, натравил чехов на Михайлова и Грацианова, которых чехи пытались арестовать, и в результате привел к кровавой сентябрьской драме, жестокому и бессмысленному убийству Новоселова.

Поддержка демократии чехами сослужила печальную службу и для самой демократии, и для всего дела освобожденйя России от большевизма.

Чехи ускоряют появление Директории

Восстание в Сибири прошло под флагом автономии. Областная Дума была носительницей идеи самоуправления Сибири.

Казалось, и господствующая партия Думы, и ее друзья-чехи должны были с особой осторожностью отнестись к возникшей в Самарском Комитете членов Учредительного Собрания идее создания российского правительства. Но, с одной стороны, Комитет учредиловцев, «Комуч», как его кратко называли, и с другой – Сибирская Дума, родственные по партийному составу, вели однородную политику. Через голову Сибирского Правительства у них шли деятельные сношения заговорщиков.

Целью этого эсеровского комплота (франц. complot – союз против кого-либо. — Ред.) было создание правительства, которое признало, бы Учредительное Собрание первого созыва. Это и составило главный предмет раздоров на Уфимском Совещании. Немногочисленное, но влиятельное меньшинство настаивало, чтобы Директория была свободна от какой-либо опеки со стороны Учредительного Собрания, чтобы ей предоставлена была возможность действовать совершенно независимо. Это же меньшинство стремилось к тому, чтобы личный состав Директории обеспечивал ее авторитет и внутреннюю прочность. Но чехи и тут взяли на себя неблагодарную роль.

Из донесений представителей Сибирского Правительства в Уфе видно, что на совещание было произведено сильное давление со стороны представителей чехо-войск. Последние заявили, что если Директория не будет избрана, то чешские войска немедленно очистят фронт.

В то время на Волге начался ряд крупных неудач. Угроза чехов произвела такое сильное впечатление, что, по словам одного из участников совещания, генерала Иванова-Ринова, пришлось идти на все уступки. К этому присоединились еще известия о тех пошатнувших престиж Сибирского Правительства омских инцидентах, которые разыгрывались в это время при благосклонном участии чехов и которые, как уже сказано, явились последствием сговора томских и самарских эсеров. Это были события, связанные с арестом министров Крутовского и Шатилова и убийством Новоселова.

Чехи способствовали созданию нежизнеспособной Директории, которая, как все искусственно выращенное, не могла просуществовать и двух месяцев и не оставила после себя ничего. Эта самая Директория, будь она создана с меньшей поспешностью и с большей обдуманностью и независимостью, могла бы предупредить тяжелую катастрофу 1919 года. Но, являясь невыношенным политическим плодом, она погибла так же быстро, как и возникла.

Откуда могла явиться у чехов такая самонадеянная уверенность, что они понимают русские политические интересы и русские политические отношения лучше самих русских? Откуда проистекала та смелость настояний и угроз, которыми они воздействовали на участников Совещания, вынуждая искусственные и нежелательные компромиссы?

Достаточно было увидеть чешских политических представителей в Сибири, чтобы эта загадка легко разрешилась. Все это были люди, меньше всего пригодные для занятий политикой. Неожиданная роль дипломатов, выпавшая на долю, в лучшем случае, медиков и журналистов, а по большей части людей, еще более далеких от политики, вскружила им головы, а заигрывание и лесть со стороны эсеров побудили их пуститься в политическую игру, окончившуюся политической драмой.

Характерным примером бесцеремонности этих чешских политиков может служить визит ко мне того самого Рихтера, который был ангелом-хранителем Якушева во время интриг последнего в Омске. Дело было в ноябре, когда Директория никак не могла столковаться с Сибирским Правительством относительно состава Совета министров. Рихтер взял карандаш и приготовился составлять вместе со мной список лиц, на которых можно согласиться. Свидетелем этой колоритной сцены был бывший министр юстиции Старынкевич.

За спиною чешских политиканов стояла их простая и бесхитростная солдатская масса. Когда до нее дошла весть, что Германия капитулирует, никакие силы не могли уже заставить эту массу продолжать войну. Лозунг: «Домой!» – стал самым популярным среди чехов, и Директория осталась без той опоры, на которую она рассчитывала.

II. ЧЕХИ ОТДЫХАЮТ

Остывшая воинственность

В чешском обращении к Сибири объясняется, что чешское войско оставило фронт, когда увидело, что в тылу укрепляется реакция. Наивные чешские политики! Зачем скрывать всем известную правду? Чехи начали оставлять фронт в октябре, вслед за созданием Директории. В ноябре, в момент политического торжества Директории, их оставалось на фронте немного. 6 ноября Авксентьев устроил банкет по случаю организации Всероссийского Правительства, и генерал Болдырев заявил на этом банкете, что на фронте «уже нет ни одного чеха». Это было почти точно, так как в это время участие чехов в военных действиях было ничтожно.

Таким образом, «реакционный», с точки зрения чехов, переворот 18 ноября, когда Директорию сменил адмирал Колчак, происходил уже после решения об очищении чехами фронта, очищении, произведенном не в силу демократичности или реакционности Омска, а вследствие нежелания чехов воевать и деморализации их первой дивизии. Геройства хватило ненадолго. К этому времени относится самоубийство полковника Швеца, не перенесшего позора разложения чешских частей. Сознание общеславянских задач, приверженность к культуре, которую сокрушал большевизм, – могло ли быть это понято рядовым чешским солдатом? Шкурный вопрос после Великой войны долго будет решающим фактором политической жизни.

Никакой реальной пользы от соглашательства с чешскими политиками никто не извлек, вредные же последствия их неудачного вмешательства в русскую жизнь ощущались все более и более.

Чехо-войско, рвавшееся к мирной жизни, бежавшее от фронта, мечтавшее только о возвращении домой, с дороги откровенного и честного поведения было выведено на путь политического лицемерия. Чешские солдаты были удовлетворены своим положением и желали лишь одного – скорее уехать домой, а чешские политики изображали оскорбленное чувство и тем лишь обостряли враждебное к чехам отношение со стороны русских военных сфер, где оставление чехами фронта и без того внушило горькое разочарование и ощущение измены, подобное тому, какое господствовало в Париже после оставления русскими германского фронта.

Когда члены Омского Правительства выражали генералу Стефанеку, как министру Чехо-Словацкой республики, чувство признательности за помощь, оказанную чехами в начале борьбы, он с искренним смущением отказывался принимать какие-либо знаки благодарности. «Я привык, – говорил он, – судить о заслугах только по окончании дела. Пока же ничего не сделано, и никто не знает, каков будет конец». Генерал Стефанек оказался прав в своем предчувствии.

Генерал Гайда

Не все чехи одинаково охотно покидали фронт. Честолюбивые молодые офицеры охотно остались бы в рядах русских войск. Однако чешский Национальный Комитет противился этому. Гайда был склонен продолжать борьбу.

Когда к покойному чешскому министру Стефанеку, в январе проезжавшему через Омск, обратились с просьбой разрешить Гайде перейти на русскую службу, он сказал адмиралу Колчаку: «Берите его, но я вас предупреждаю, что вы в нем ошибетесь». Эту фразу передавали и в иной форме: «Гайда будет либо вашим фельдмаршалом, либо изменником».

Я был неравнодушен к Гайде еще с первого знакомства с ним во Владивостоке. Энергия этого человека изумительна. Еще более изумительно его политическое чутье. Он умел найти подходящий тон с общественными кругами и пользовался поэтому широкой популярностью.

Заслуги Гайды велики, но его последние политические шаги прибавили еще больше раздражения к и без того недоброжелательному отношению русского населения к чехам.

Гайда страдал необузданным честолюбием. Он упорно добивался, чтобы его сделали начальником всех военных сил. В своих действиях он часто руководствовался не законом, а исключительно усмотрением, игнорируя распоряжения министров. Он забывал, что иностранец не может распоряжаться в России, не создав себе смертельных врагов.

Самочинное хозяйничанье Гайды и безграничность его карьерных стремлений как будто олицетворяют иностранную интервенцию в России. Может быть, в этом хозяйничанье и честолюбии было много бескорыстного стремления принести пользу, но этому не верили. В каждом действии, в каждом шаге усматривалось хищничество иностранца.

Я помню, в Екатеринбурге, когда мне понадобился автомобиль, Гайда приказал за неимением русских машин прислать в мое распоряжение чешскую. Мне подали совершенно новенький автомобиль. «Вот видите, – сказал мне сопровождавший меня русский офицер. – Русскими считаются все старые, полубракованные машины, а всё новое припрятывается, «под видом чешского», и находится под чешским замком».

Гайда был сторонником развития военных операций в сторону Вятки-Вологды, и это давало основание для предположения, что он нисколько не интересовался русскими успехами, а стремился лишь к тому, чтобы открыть чехам путь к Белому морю и явиться в.Чехию национальным героем, возвратившим стране 50 000 ее сынов. Согласно утверждению лиц, понимавших таким образом поведение Гайды, все чешские интендантские склады ломились от разнообразной военной добычи, предназначавшейся к отправке в Чехию вместо русского фронта.

Никто не может проникнуть в тайну чужой души. Но когда при отступлении от Перми и Екатеринбурга выяснилось, что там находились огромные запасы тех предметов снабжения, которых недоставало фронту, слава Гайды поколебалась, а злорадство начало торжествовать.

Иностранцу никогда не будут верить – об этом говорит вся история Гайды.

По дороге во Владивосток он останавливался в центрах оппозиции и, будучи еще русским генералом, вел переговоры о свержении правительства. Во Владивостоке он встал во главе подлинной черни, проявив авантюризм самого низкого свойства. Уехал Гайда как развенчанный герой. Адмирал Колчак с негодованием говорил о том, что Гайда не забыл захватить русские деньги, которые были ему даны как генералу русской службы.

Повторяю, история Гайды – это история иностранной интервенции, олицетворенной в одном человеке: хорошее начало, добрые побуждения, затем самоуверенность, вмешательство в чужие дела, предъявление требований, игнорирование хозяев, наконец, открытое выступление против власти и окончательный разрыв. В итоге – убеждение мало разбирающихся в политике, но поддающихся впечатлениям широких кругов русского населения, что все делалось не для помощи России, а исключительно из-за своекорыстных интересов союзников.

Чехи в тылу

По соглашению с союзниками чехи после оставления ими фронта расположились вдоль линии железной дороги, от Новониколаевска до Иркутска. Это был самый опасный участок, наиболее подвергавшийся нападениям. Благодаря чешской охране движение по Томской дороге стало довольно правильным и безопасным. Случаи нападений продолжали, однако, иметь место. Не раз сжигались станции, уводились насильно линейные служащие, бывали и случаи спуска поездов под откос. Происходило это как потому, что чехи расположились, главным образом, в крупных центрах, так и потому, что невдалеке от дороги сохранились очаги большевизма, образовавшиеся еще во время первого похода чехов, когда большевики бежали в тайгу, захватив из городов оружие и ценности.

В этот период больше всего накапливалось озлобление против чехов.

Казалось, их следовало только благодарить. Но польза, которую приносили чехи, была мало понятна населению. Оно видело, что чехи заняли в больших городах лучшие помещения, в то время как русские солдаты получали худшие – и более тесные, и более грязные. Казармы чехов в Иркутске, где размещено было до 6 тыс. чехов, могли вместить в три раза большее количество людей, и так как нужда в помещениях испытывалась очень острая – и для казарм, и для беженцев, и под лазареты, – то барские квартиры иностранцев невольно резали глаза.

Занимая железнодорожную линию в центре Азиатской России, чехи держали в своих руках транспорт. Этим самым они приобрели огромное влияние на всю экономическую жизнь. Соблазн спекуляции был слишком велик, чтобы против него можно было устоять. Население видело, что чехи провозят разные товары и торгуют ими. Подсчитывалось число вагонов, которые предоставлялись чехам для интендантских грузов, и выяснялось, что добрая половина могла использоваться для частной торговли. Иностранная армия с собственным интендантством, это «государство в государстве», резала глаза простым людям.

Охрана железной дороги была бесплодна, поскольку оставались не разрушенными очаги большевизма в Енисейской губернии, где храбрые предводители повстанцев, Кравченко и Щетинкин, обладали и пушками, и золотом. Если бы чехи уничтожили эти разрушительные силы, они сделали бы дальнейшую охрану дороги ненужной и тем заслужили бы спокойный отдых и свободный отъезд. Однако никакой инициативы в этом направлении не проявлялось. Пришлось послать специальные русские части под командой генерала Розанова. Поход этого генерала ознаменовался такими зверствами, что он наплодил большевиков гораздо больше, чем уничтожил. В военном отношении эта экспедиция была удачна только с внешней стороны. Укрепленные большевиками пункты Тасеевское и Степно-Баджейское были заняты, но, как выяснилось осенью, живая сила большевиков не была уничтожена, а была лишь рассеяна. Уничтожению предавалось, главным образом, крестьянство, повинное лишь в том, что оно ровно ничего не понимало в происходивших событиях и не знало, кому верить.

В походе Розанова принимали участие и чехи. Но, по докладам, которые представляла ставка Совету министров, их военная помощь была очень слаба: они не выполняли ни одного ответственного задания, нарушая постоянно общий план действий. Благодаря невыполнению чехами их обещаний потерпел неудачу и план разбития Щетинкина в Минусинском уезде. В решительный момент чешский отряд повернул обратно. Щадя людей, чешские части держались пассивно, предпочитая идти по следам русских отрядов, но зато при расправах с населением чехи действовали не хуже разнузданных розановских частей.

То, что может быть прощено своим, не забудется иностранцам. Иркутский комитет партии социалистов-революционеров в одной из своих прокламаций засвидетельствовал, что чехи проявили непростительную жестокость к русскому населению и участвовали в преступных насилиях и грабежах. Об этом же писалось и в большевистских газетах, появившихся в Иркутске после переворота.

Чехо-словацкое войско стояло высоко в моральном отношении лишь до тех пор, пока оно находилось перед лицом опасности, и готово было сломить всякое сопротивление, чтобы пробиться на родину, но после того, как его политические представители увлеклись интригами, забыв о великих славянских задачах, и позволили уйти войску с фронта, оно предалось азарту обогащения и опустилось и в моральном, и в военном отношениях.

В Чехо-Словацкую республику прибыло, должно быть, немного хороших солдат. Но, надо отдать справедливость, чешские низы были много лучше чешских верхов. По отзывам всех беженцев, солдаты проявляли гораздо больше отзывчивости и гораздо меньше корыстолюбия, чем их начальники, относившиеся к русским с поразительной бессердечностью и назначавшие громадные ставки за провоз из Сибири в Забайкалье и Харбин.

Последний луч надежды

Чешские представители встречали мало внимания к себе со стороны высших омских властей. После проявления со стороны чехов склонности вмешиваться в политическую жизнь русских, после того как чехи укрывали членов Учредительного Собрания Чернова, Вольского и др., перешедших при их содействии к большевикам, адмирал Колчак желал лишь одного: поскорее избавиться от «братьев», которые меньше всего выражали желание помогать России.

Однако политика, в которой выражаются только непосредственные чувства, редко бывает удачна. Чехи представляли собой слишком крупную силу, чтобы можно было не считаться с ней. Она могла либо спасти положение, либо погубить его.

Чехи рвались на родину, а союзники медлили с их вывозом. Если нельзя было рассчитывать на содействие чехов в интересах русского или, даже больше, славянского дела, потому что такие идеальные мотивы были уже не ко времени, то ради собственных интересов соединения с Деникиным и свободного проезда на запад со всем имуществом (боязнь потерять его в это время уже играла большую роль) чехи могли бы выступить на фронт. И к концу лета 1919 г. среди чехо-войск происходили по этому вопросу большие пререкания и волнения. Этот момент был упущен Омским Правительством.

Министерство иностранных дел взяло вопросы взаимоотношений с чехами внутри страны на себя, что было неправильно по существу, так как приучало чехов к мысли о том, что они иностранцы. Управлявший министерством Сукин не пользовался любовью чехов, и дело улучшения отношений с чехами не клеилось. Между тем адмирал недостаточно ясно ощущал опасность положения на фронте и не давал указаний о необходимости добиться активной помощи чехов. Иначе смотрел на это дело генерал Дитерихс.

В середине августа произошли перемены в составе Омского Правительства. Предполагавшийся уход Сукина не состоялся, но некоторые вопросы, и в том числе чешский, были изъяты из его ведения. Сношения с чехами были поручены Управлению делами правительства, во главе которого встал я. Мною было предложено привлечь для этих сношений А. С. Белоруссо-ва-Белецкого, редактора «Русских (потом «Отечественных») Ведомостей», всеми уважаемого деятеля, и В. И. Язвицкого, видного работника по славянскому вопросу. Белоруссов выехал в Иркутск навстречу чешской делегации, только что прибывшей в Сибирь, а Язвицкий организовал в Омске газету «Наш Путь», которую субсидировало Управление делами. У Вологодского в начале октября состоялся дружественный завтрак, на котором присутствовали Павлу и Тайный, а от военных – Дитерихс. Стали намечаться приемлемые для обеих сторон условия сотрудничества.

Чехи ставили вопросы практично. Они просили, чтобы их сбережения, внесенные в государственные сберегательные кассы сибирскими деньгами, выдавались романовскими, чтобы правительство приняло на свой счет все перевозки чехо-войск, чтобы жалованье (привлечение чехов в армию предполагалось произвести на началах добровольческих) выдавалось золотом, чтобы чешские части снабжались собственным интендантством, чтобы Деникин гарантировал свободный проезд чехов на родину после соединения с ним, чтобы чехам так же, как и карпаторуссам, разрешено было приобретать земли в Сибири.

Правительство согласилось на все условия и немедленно провело закон о предоставлении чехам права приобретать земли в Сибири.

Но было уже поздно.

Тот самый Богдан Павлу, который еще в конце октября говорил по прямому проводу из Иркутска об условиях совместного выступления, в ноябре подписал меморандум о невозможности сотрудничества с Российским Правительством. За полмесяца не случилось никаких событий внутри страны, гражданская власть приобрела больше значения, политический курс шел в сторону общественности. Казалось, никаких оснований для резкого выступления, но причины его ясны: во-первых, выяснилось, что фронт разлагается, во-вторых, из Парижа пришло известие, что союзники решили вывезти чехов.

III. ЧЕХИ УЕЗЖАЮТ