Текст книги "Сибирь, союзники и Колчак т.2"

Автор книги: Г. Гинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

Хорошим был день 17 сентября, когда члены Правительства принимали поздравления с мудрым решением.

Но торжество недолго продолжалось. Иностранцы спрашивали: когда же будет издан закон – грамот мы уже читали много. Правые говорили: зачем эти парламенты? Левые были недовольны – почему «законосовещательный», а не законодательный? Опять повторялось то, что было в июне при открытии Государственного Экономического Совещания.

Но хуже всего то, что недовольно было время. Оно безжалостно твердило: поздно, поздно...

ГЛАВА XXI

ИРОНИЯ СУДЬБЫ

«Из ответственных политических вопросов, – сказал мне Тельберг, передавая портфель главноуправляющего, – стоят на очереди инструкция Деникину, устройство управления севером, упорядочение призыва интеллигенции, жалоба полковника К. Кажется, это все».

Конец августа и начало сентября – период смятения умов, крушения фронта и в то же время проявление всероссийской власти: инструкция Деникину, конституция для Архангельска и, как это ни странно, при вопиющем недостатке офицеров, жалоба полковника, перебежавшего от красных, что его оставляют без дела и содержания.

Слушается очередной доклад Совету министров о положении дел на фронте. Элегантный генерал, профессор Андогский, водит кием по карте.

«На сибирском фронте, как видите, положение мало изменилось. В некоторых направлениях, впрочем, противник слегка потеснил нас. На севере (архангельский фронт) наши войска перешли в наступление и по всему фронту теснят противника. Нами занят город Онега, за время боев захвачено более 4000 пленных и не менее ста пулеметов. На северо-западном фронте наши войска под командой генерала Юденича перешли в наступление на Лужском направлении. На западном фронте главные силы польской армии достигли Днепра. На южном – вся железнодорожная магистраль Курск—Киев перешла в руки наших войск. В боях около Царицына захвачено более 7000 человек, около Киева – более 6000, кроме того, при занятии Киева захвачено около 5000 пленных, 14 орудий, много пулеметов, несколько блиндированных поездов и колоссальные запасы всякого рода.

Таким образом, оценивая общее положение фронта и всех сил, находящихся под Верховным командованием адмирала Колчака, следует признать, что оно неблагоприятно для большевиков».

Так докладывалось в сентябре 1919 г. о положении дел на фронте.

– А каково настроение солдат? – спрашивали министры.

– Они дерутся «безотказно», – был неизменный ответ.

О настроении тыла в Сибири и у Деникина не спрашивали; это должны были знать мы, «российские» министры.

Общее заблуждение

С конца августа в Сибири стало появляться много «знатных» гостей из России. Они выезжали оттуда в мае—июне, когда звезда адмирала Колчака ярко разгоралась. Приезжали и разочаровывались переменами, которые произошли за два-три месяца их путешествия.

Многие тут же раскланивались и, недвусмысленно отклоняя от себя разные почетные предложения, стремились обратно, «для связи», как им будто бы было предложено генералом Деникиным. Получив на обратное путешествие солидный куш соразмерно знатности положения, они, обыкновенно жестоко понося «колчаковщину», устремлялись во Владивосток для нового странствования в Россию или для выполнения патриотической миссии за границей.

Я был очень удивлен, когда генерал Дитерихс, который меньше всего был склонен поощрять подобные путешествия, внес в Совет министров предложение выдать генералу Нагаеву, только что приехавшему с юга России, четыре тысячи фунтов стерлингов для формирования на юге России отдельной сибирской дивизии. Этому же генералу выдано было еще на миллион рублей мелких керенок.

– Помилуйте, генерал, – говорили мыДитерихсу, – ведь он не успеет доехать, как война окончится победой или поражением.

Под свежим впечатлением работ комиссии по продовольствию и снабжению армии я горячо утверждал, что зиму мы продержаться не сможем. Я был против командировки Нагаева и убеждал в этом адмирала.

Но генерал Дитерихс, в свою очередь, настаивал. «Нагаев, – говорил он, – сорганизует дивизию из застрявших на юге России сибиряков и с ними через Туркестан будет пробиваться весной 1920 года к нам».

Предложение Дитерихса было принято. Нагаев получил деньги и уехал.

Сентябрьские победы и предостережения

Когда в середине сентября войска перешли в наступление, генерал Дитерихс прислал на имя Председателя Совета министров секретное письмо, в котором предупреждал, что значения первых побед не следует преувеличивать. Неприятель обладает большими резервами, а у нас их нет. Спустя некоторое время красные могут подвезти свежие силы, и тогда весь наш успех будет ликвидирован.

Письмо это было оглашено в заседании Совета министров.

Несмотря на это, оптимизм господствовал.

Как-то ко мне явился офицер из ставки с проектом грамот на имя эмира бухарского, хана хивинского и нового Аму-Дарьинского казачьего войска, которое, по его мнению, надлежало организовать.

Я доложил адмиралу об этих проектах; он отнесся к ним одобрительно.

Грамоты были заслушаны в Совете министров. Присутствовавший вместо военного министра генерал Будберг упорно настаивал, чтобы этих грамот не подписывал Верховный Правитель. Основания он приводил очень неопределенные, вроде того, что судьба переменчива, мало ли что может случиться.

Я не сразу понял эти основания, но спустя некоторое время догадался, что Будберг, трезво оценивая положение, опасался общего краха, а так как в грамотах описывались победы по всему фронту, то он боялся, что адмирал окажется в смешном положении. В осторожной форме я передал адмиралу эти опасения.

– Нет, почему же? Я подпишу сам.

Грамоты были изготовлены на особых пергаментных листах, разрисованных в восточном стиле, с прикрепленными на шелковых шнурах печатями. С подписью адмирала они отправились в путешествие.

Дошли ли они по назначению? Получил ли эмир бухарский выражение благоволения Верховного Правителя и титул Высочества? Узнал ли хан хивинский, что он произведен в генералы? Или грамоты эти погибли где-нибудь в пути? Не знаю. По некоторым косвенным данным, думаю, что они в надежных руках. Но в этом маленьком эпизоде конца сентября ясно проявилось, как мало было в Омске лиц, которые понимали, что приближается конец. Верховный Правитель и министры к числу этих немногих понимавших не принадлежали. Из-за деревьев не видно леса. Текущие дела поглощали все внимание правительства.

Дело о перебежчике

Передо мной сидел полковник невысокого роста, бледный, с глазами, воспаленными не то от болезни, не то от бессонницы.

– Ваш предместник должен был оставить вам мое прошение. Я летом, во время наступления на К., подготовил сдачу сибирской армии города со всем гарнизоном. Я это могу доказать документально. Победой ваш генерал обязан мне. Несмотря на это, меня обобрали, как липку, арестовали, и вот уже три месяца, как я не могу добиться какого-нибудь назначения на фронт. В Европейской России я оставил семью. Я перешел с тем, чтобы помочь дальнейшему наступлению; я считаюсь специалистом по маневрированию конницей и мог бы быть полезен.

Как раз в это время разрабатывался план кавалерийского рейда, вроде того блестящего налета, который совершил в армии Деникина генерал Мамонтов. Кавалерийский корпус дали в командование Иванова-Ринова, никогда не командовавшего на фронте, специалиста по административной части.

Мне удалось нажать на ставку. Полковника взяли на фронт, но использовали не по специальности.

Кавалерийский рейд Иванова-Ринова оказался совершенно неудавшимся. Его наградили Георгием 4-й степени за начало, потом хотели отрешить от должности за неудачное продолжение, потом вернули обратно, но рейд уже сорвался.

Не знаю, может быть, мой полковник вовсе и не был таким знатоком дела, как об этом он сам говорил, но только одно я видел, что вытравить из психологии «белых» ненависть и презрение к «красным» никак невозможно. Первым шагом Иванова-Ринова при Сибирском Правительстве было огульное осуждение всех красноармейских офицеров. То же сделал Деникин. Они лишили красных офицеров возможности устроиться и заставили их служить там, где их застала судьба.

Только в мае 1919г. адмирал Колчак понял ошибку и обратился 28 мая с воззванием к офицерам и солдатам красной армии: «Пусть все, у кого бьется русское сердце, идут к нам без страха, так как не наказание ждет их, а братское объятие и привет».

Начались как раз неудачи, но офицеры переходили. Они объясняли, что переходили намеренно во время неудач, чтобы больше было доверия к их искренности, однако, как показывает типичное дело полковника К., вместо братских объятий их встречали презрение и нужда.

– Красноармеец! – крикнул кто-то в театре одному из таких перебежчиков, читавшему публичную лекцию о советской России.

На фронте

В руках главноуправляющего сосредоточивалось много данных о положении на фронте. То попадалось какое-нибудь красочное ходатайство, то анонимное письмо, то отчет ездившего по делам чиновника. Ко мне попадали, между прочим, некоторые данные о положении дел в том районе, который занимал казачий корпус.

Почему крестьяне относились враждебно к казакам? Прежде всего потому, что последние предпочитали брать все, что им было нужно, не платя. Но этого было мало. Если казак видит в огороде арбузы, он сорвет все, чтобы перепробовать; если он ночует в хате, то на прощание поломает скамью или швырнет в колодезь ведро. Какое-то непонятное озорство, неуважение к чужому труду и праву, презрение к крестьянам, которые якобы не воюют. Все, мол, должны выносить на своей спине казаки.

Многие офицеры не отставали от солдат. Они, правда, не ломали вещей, но зато очень редко расплачивались. Должен повторить – я это уже указывал и раньше, – что Правительство не умело обеспечить офицерство, и это было одной из главных причин описываемых явлений.

Адмирал Колчак издал приказ, предписывающий ничего не брать у населения без платы. Когда в одном селе, где стоял отряд, староста расклеил этот приказ и, между прочим, может быть из иронии, на стене избы, где квартировал начальник отряда, последний рассвирепел, велел сорвать его, а старосту выпороть за «неуважение» к власти. Адмирал приказал проверить этот случай и строго наказать виновного.

В другом месте, где офицеру указали на то, что приказом адмирала порка и мордобитие запрещены, офицер дал классический ответ: «Приказ приказом, Колчак Колчаком, а морда мордой». Эта фраза взята из перлюстрированного в ставке письма священника.

Тяжела была моральная атмосфера. Когда я принимал должность главноуправляющего, я не представлял себе, что эта атмосфера до такой степени безнадежно мрачна. Почему ничего не предпринималось раньше для того, чтобы расчистить ее? Я не могу понять. Теперь я стал осязать ту «военщину», которую считали причиной крушения фронта.

Забывая, что война ведется на русской земле и с русскими людьми, военачальники, пользуясь своими исключительными правами, подвергали население непосильным тяготам. Я ездил на Урал, проезжал плодородные и богатые районы Шадринского и Камышловского уездов. Местное начальство уверяло меня, что население живет спокойно, ни в чем не нуждается, довольно властью и порядком. Но вот отступавшие войска докатились до этих районов. Что сталось с населением, почему стало оно большевистски настроенным? Почему не защищалось всеми силами против нашествия красных?

Вспомним приказы Главнокомандующего о поголовной мобилизации всех мужчин, представим себе картину отступления, когда в одном Шадринском уезде было отобрано у крестьян около 5000 лошадей и повозок – и мы поймем, что никто не «обольшевичился», но все крестьяне проклинали власть, которая причинила им столько бедствий. «Пусть лучше будут большевики».

Я сам видел в Акмолинской области домовитых, зажиточных крестьян, будущих фермеров свободной частновладельческой России; я ни одной минуты не допускаю мысли, что они стали большевиками. Между ними и коммунизмом ничего общего быть не может. Но они не могли не поддаться настроению «большевизма», как революционной психологии, когда через их деревни прошел казачий корпус.

Прибавлю еще, что нашим войскам приходилось наступать в районе, где они еще недавно отступали. Многие деревни испытывали в третий раз разорительные последствия прохождения войск.

План Дихерихса заключался в том, что он сосредоточит на левом фланге сильный кавалерийский корпус, и, приказав центру двинуться в направлении на Курган, а на севере вести только демонстративные бои, он поручил Иванову– Ринову с его кавалерией обойти противника с юга. Красные не имели такой конницы, как мы, и не ожидали сосредоточения такой большой кавалерийской силы в одном месте. Они вообще, впрочем, не ожидали, что армии Колчака еще могут оказывать сопротивление. Успех, казалось, был обеспечен.

При начале обходного движения Иванов-Ринов спокойно ночевал со штабом в одной деревне, как вдруг туда случайно подошла отступавшая красная часть. Обе стороны были удивлены и напуганы. Казаки отступили, красные боялись преследовать, не понимая, что происходит. Днем Иванов приказал атаковать красных. Бой был редкий по красоте. Казаки летели, как на маневрах, бесстрашно и лихо. Они разбили красных и взяли богатую добычу. Этот бой наблюдали Верховный Правитель, генерал Нокс и атаман Дутов, которые как раз подъехали в этом месте к фронту. Дутов уговорил адмирала наградить Иванова орденом Георгия 4-й степени.

Где-то в истории наполеоновских войн я читал о том, что кавалерийские рейды удаются только тогда, когда они выполняются без малейшего промедления. Быть может, удался бы и рейд Иванова, но он остановился на отдых. Этот день отдыха погубил весь план.

Дальше Иванов уже не был виноват. Шли небывалые дожди. Дороги так развезло, что подвигаться можно было только с чрезвычайной медлительностью. Вопреки ожиданиям, овса оказалось не так много, как на это рассчитывали. Может быть, крестьяне и намеренно его припрятывали, но, во всяком случае, дальнейшее наступление приостановилось, и весь рейд окончился одной случайной победой.

В Омске «Осведказак» поспешил дать сведения, что Иванов взял Курган. Начальник осведа был арестован за ложные данные. Бедняга был слишком уверен в успехе.

У Деникина

В унисон нашим удачам, по крайней мере, внешним, звучали донесения с юга России. Деникин подвигался вперед.

Признав адмирала Колчака и его правительство, Деникин командировал в Париж трех членов состоявшего при нем Особого Совещания (соответствовавшего Совету министров), кажется, генерала Драгомирова, Н. И. Астрова и профессора К. Н. Соколова. В ряде телеграмм эти делегаты по поручению Деникина изложили в основных чертах устройство власти на юге России. Там было, в общем, то же, что и в Сибири, с тем только отличием, что начало диктатуры было проведено полностью. Министров не существовало, не было и Совета министров, было только Совещание. Но так как членам Совещания были присвоены права министров, а на обсуждение Совещания, по Положению о нем, должны были поступать все законодательные предположения, то различие, в сущности, было чисто внешнее. Были у Деникина и присутствия Сената, и церковное совещание с правами Синода.

Но зато была там одна роковая особенность, которую Сибирь изжила еще при Директории – это областные правительства, а именно казачьи – донское, кубанское, и национальные – Грузия, Азербайджан (татарское), наконец, новоявленное украинское, которые, по программам 1917 г., требовали федерации. Все эти правительства находили опору в населении, ожидавшем, что федерация даст возможность прекратить войну. Кубанские честолюбцы мечтали о власти, а кубанские казаки – о мирной жизни. Независимая власть обещала мир.

Так зрело предательство в тылу Добровольческой армии, питаясь бреднями социалистических партий, властолюбием и нетерпимостью их вождей.

Но было в Добровольческой армии и нечто другое, о чем нам не сообщали делегаты из Парижа, точно также, как не сообщал им об этом Сукин относительно Сибири. Я имею в виду деморализованность агентов власти. В апреле 1919г. Деникин поручил сенатору Таганцеву (сыну профессора) произвести ревизию интендантства. Грабеж был и там распространенным явлением. Пьянство, порки, погромы (этого, по крайней мере, у нас не было) составляли бытовое явление.

Так же как и в Сибири, освобожденная территория была распределена между сатрапами-главноначальствующими, которым были подчинены губернаторы. К губернаторам власть должна была переходить полностью только «после ликвидации гражданской войны в губернии» (ст. 9 Положения 6 марта Собр. Узак. Особого Совещания, № 2). Компетенция военных судов была определена очень широко.

Каким знакомым показалось мне все это законодательство. Как ярко я себе представил видных юристов, которые, облепив Деникина, писали для него законы, отличавшиеся стройностью, легкостью изложения, полнотой регламентации и последовательностью, но были лишены смелого творчества. То же самое делали и мы возле Колчака, иногда даже с не меньшей талантливостью, чем у Деникина, и уже, во всяком случае, с большей плодовитостью. Мы написали законов раз в двадцать больше.

Злой рок – везде одинаковая мертвечина, юридический шаблон, отступать от которого не хватало вдохновения. Только сейчас, после всего пережитого, я ясно сознаю, что было нужно. Тогда, совершенно неподготовленные к роли, которая выпала на нашу долю, мы, юристы, не умели творить. Осторожно и, пожалуй, бессознательно мы нащупывали при Сибирском Правительстве новые формы и жили, не подчиняясь указке старого Свода законов.

Но пришла Директория, привела с собой деятелей старых порядков и возродила старые правовые формы. Авксентьев считал себя преемником Петрограда, стремился воссоздать петроградские министерства. Вновь открыт был том 1 -й Свода законов. Юристы Директории поразили меня при переговорах об образовании власти своими ссылками на прежнее Положение о Совете министров. В одном из первых же заседаний нового правительства было поручено Тельбергу разработать новый закон о Совете министров. Но этого сделано не было. Реставрация отживших форм дала себя знать. Пропитанный насквозь формальным мышлением, Тельберг только содействовал укреплению тех вредных начал, которые принесла в Сибирь Директория.

Начиная с организации центральной власти, они распространялись на весь государственный аппарат, сверху донизу. Суд, губернское правление, полиция – все оставалось в прежнем виде. Для каждого нововведения нужно было пускать в ход весь сложный механизм законодательства. А жизнь требовала свободного творчества, приспособления к местным условиям и людям, гибких норм и только руководящих указаний центра.

Законодательство Особого Совещания при Дени кине – та же картина. Как хорошо, должно быть, понимают теперь все его деятели, что нельзя было восстанавливать генерал-губернаторства старого типатам, где должна была происходить борьба не армий только, а всего народа, что власть должна была быть организована так, чтобы всё население и, главным образом, крестьянство сознавало, что оно участвует в проекте новой жизни. Но как это все трудно, какой надо обладать проницательностью и смелостью, чтобы уметь управлять в революционное время, в период гражданской войны. Я не мог бы и сейчас сказать, что положительная часть программы достаточно ясно определилась, но для меня несомненно то, что действовать во время революции с помощью людей, пропитавшихся старыми понятиями и привычками, – это то же, что работать в кандалах.

В октябре в Омск прибыл с юга России есаул Перфильев с целым музеем исторических материалов. Законодательные акты, пресса, фотографические снимки, образцы денег, отчеты о деятельности всех отделов управления, диаграммы.

Однажды адмирал вызвал меня к себе, и я увидел у него в комнате заседаний весь этот интересный музей. Глаза разбегались. Узкий горизонт Омска сразу расширился, пробуждались сразу старые чувства, запахло настоящей Россией. Первое впечатление было: как они богаты!

У нас в Сибири не было ни одной типографии, где бы можно было так удачно, во многих красках, выполнить агитационные плакаты, не было художников, чтобы рисовать такие карикатуры, столько журналистов, чтобы выпускать так газеты и книжки. Еще серьезнее было то, что говорили диаграммы. Одна Кубань обладала такими человеческими и экономическими ресурсами, как вся Сибирь. Развитая сеть железных дорог, водное сообщение – все благоприятствовало южному правительству.

Под этим впечатлением я невольно подумал: почему мы, а не они?

Подойдя к окну и глядя на большой пароход, который отходил вверх по Иртышу, направляясь на юг, я сказал генералу Мартьянову, директору канцелярии Верховного Правителя:

– Знаете, мне думается, что адмиралу нечего делать в Сибири. Произошла историческая ошибка: здесь надо восстановить Сибирское Правительство, а ему ехать в Россию.

– Ах, как это было бы интересно! – ответил он, усвоив лишь внешнюю сторону плана: ехать кругом на хорошем пароходе!

Поделился я своими мыслями и с некоторыми министрами.

– Ну, нет, на этот раз не проведете! – сказал мне Петров. – Уже сдали один раз власть Директории, больше уж передавать не будем.

Таково было настроение и других.

Несколько дней я внимательно изучал материалы, привезенные от Деникина. Меня поразили бедность мысли и отсутствие размаха в отчетах министерств. Видно, и там к лету 1919 г. все было еще в зачаточном состоянии.

Только записка по земельному вопросу отличалась большей ясностью, чем все наши вымученные декларации и законы. Но зато там введена была продажа помещичьих земель без указания легальных норм оценки. Какая пропасть здесь открывалась!

Радио большевиков сообщало в это время, что в тылу деникинской армии начинаются аграрные беспорядки на почве восстановления помещичьих владений.

Неужели, думалось мне, и там, в этой благословенной талантами и ресурсами части России, – и там дело кончится неудачей!

Пределы полномочий Деникина

В ответ на телеграммы из Парижа Сукин и я разработали и провели через Совет министров (раньше это миновало бы его) следующее положение.

«В области управления Главнокомандующий вооруженными силами юга России осуществляет всю полноту власти. В области законодательства ему предоставляется право издания постановлений, имеющих силу закона. Постановления эти не могут касаться основных начал государственного устройства. В сфере внешней политики Главнокомандующему предоставляется самостоятельное руководство иностранной политикой в пределах запросов, касающихся вверенной ему территории, но имеющих общегосударственное значение. Общее руководство в области внешней политики принадлежит Российскому Правительству. В вопросах денежного обращения и земельной политики, как основных вопросов жизни государства, общее руководство принадлежит Российскому Правительству. На территории юга России должны действовать судебные учреждения по указу Российского Правительства. В качестве высшей инстанции учреждаются временные местные присутствия Сената. Главнокомандующему принадлежит право помилования. В деле управления и законодательства Главнокомандующему оказывает содействие Особое Совещание начальников ведомств, которые пользуются в отношении вверенных им частей управления всеми правами министров».

Только два ограничения были установлены для Деникина: в земел ьном законодательстве и в финансовых реформах.

Это не понравилось Екатеринодару, и он ответил, что затруднительность сношений с Омском требует предоставления полной свободы и в этой области.

Разъяснить, что в области финансовой не предполагалось стеснять правительство генерала Деникина, имелось в виду только объединить политику денежного обращения и расходование валюты, – не представило затруднений. Сложнее обстояло дело с земельным вопросом. Здесь было скрыто опасение, что разрешение этой ответственной задачи на юге России примет ненадлежащее направление; в то же время нельзя было целиком воспроизвести в качестве руководящих начала нашего омского творчества. Ответ был дан не сразу.

У Юденича

В 1918 г. Финляндия пережила гражданскую войну. Разбить и уничтожить финских большевиков помогли германские войска. Финляндия была в орбите германского влияния.

Но в начале 1919 г. Финляндия была очищена от германских войск. В связи с победой союзников произошла перемена ориентации. Во главе финской республики встал генерал Маннергейм, избранный временным президентом. Он был русофилом, и с его стороны можно было ожидать активной помощи для борьбы с большевиками. Финские войска заняли восточную Карелию и, опираясь на Ладожское озеро, нависли над Петроградом.

В Финляндии работала противобольшевистская организация, основанная А. Д. Треповым. В неё вошло 2—2 1/₂ тысячи офицеров. Здесь работал и генерал Юденич, победитель турок во время Великой войны. Но единства настроений ни в русской организации, ни в финляндских кругах не было. В первой боролись настроения германофильские с союзническими, во вторых – русофильские с шовинистическими. Генерал Юденич встал на платформу адмирала Колчака. Под его председательством образовалось совещание в составе А. В. Карташева (бывшего министра исповеданий), В. Д. Кузьмина-Караваева (военного юриста), генерала Кондзеровского, генерала Суворова и промышленника Лианозова. Совещание вело переговоры с союзниками, Финляндией и Эстонией.

Эстония была вторым фактором в операциях против Петрограда. Она сравнительно скоро эмансипировалась от большевиков, ее интеллигенция не слишком увлекалась идеями сепаратизма. Русский северный корпус в составе около 10 тыс. человек получил возможность действовать в восточной части Эстонии, в районе Нарвы. Но и здесь не все было выяснено и закончено. Вопрос о признании Эстонии оставался открытым.

Третий фактор – союзная помощь. Ориентация Юденича имела целью, конечно, не декларацию принципов, но достижение действительной помощи союзников. Русские войска не имели ни оружия, ни снабжения, ни денег. В случае взятия Петрограда его нечем было бы кормить. Между тем союзники не спешили прийти на помощь. Только летом 1919 г. под влиянием успехов на сибирском фронте Англия обещала прислать снаряжение, но оно стало прибывать только с августа.

Медлительность союзников оказалась роковой. Первое наступление Юденича было очень успешно. Он внезапно ударил от Нарвы, предполагая занять лишь линию реки Луги, но ввиду блестящих побед продвинулся гораздо дальше на восток, где взял Псков, разгромив красных, и на север, где докатился почти до Гатчины. Однако продовольствия для Петрограда не было. Помощь Англии не приходила. Юденич отступил.

Положение изменилось к худшему. Наблюдая беспомощность русских войск, финны стали предъявлять непомерные требования. Немедленное признание в пределах территории, включающей Карелию, обеспечение займа на покрытие расходов по военной экспедиции на Петроград, чуть ли не оккупация Петрограда после занятия его – вот чего требовали финны. Русские деятели были поставлены перед тяжелой дилеммой. Либо признать унизительные условия, либо оставить Петроград на голодную смерть. Они еще не нашли выхода, когда английская военная миссия во главе с генералом Марч вмешалась во внутренние русские дела и произвела своего рода coup detat (франц. государственный переворот. — Ред.).

Вместо диктаторской власти Юденича, человека, оказавшегося нерешительным, слабовольным и неумелым политиком, была создана коалиционная власть. Во главе кабинета стал Лианозов. В состав правительства вошли новые лица: адвокат Моргулиес, адмирал Пилкин и др. Юденич остался только военным министром. Организация новой власти произошла под угрозой лишения русской армии союзной помощи. Для составления правительства и для подписания им акта об абсолютной независимости Эстонии был дан ультимативный срок в сорок минут.

Во имя спасения Петрограда русские деятели приняли эти условия, обязавшись немедленно по вступлении в Петроград созвать областное Учредительное Собрание. Генерал Юденич переехал в Нарву. Началась подготовка нового наступления. Но успех его зависел от поведения Эстонии и Финляндии. Обе требовали от адмирала Колчака их признания.

Не раз финляндский вопрос обсуждался в Совете Верховного Правителя. Генерал Андогский со свойственной ему осторожностью, докладывая в Совете министров о положении дел на фронте, указывал, что успешность операций против Петрограда зависит от политики в отношении Финляндии. Нельзя было вынести из его слов другого впечатления, кроме того, что военные круги не понимают упорного отказа в признании.

Но Верховный Правитель и слышать не хотел о каких-либо признаниях. Он считал, что его решение свяжет Россию. Помимо того, происшедший в Финляндии сдвиг влево, уход Маннергейма и замена его новым, малоизвестным и политически недостаточно надежным деятелем, не давали адмиралу уверенности, что даже в случае признания самостоятельности Финляндии она окажет действительную помощь Юденичу.

Непосланная телеграмма

Я не мог не разделять по существу точки зрения адмирала, но тактически я смотрел на дело иначе.

Когда управление делами вновь перешло в мои руки, я стал постепенно сосредотачивать в своих руках все общеполитические вопросы с намерением проводить их решение через Совет министров. Я не считал вопросом внешней политики отношения с чехами в Сибири и отвоевал свое влияние в этом вопросе. Я не считал внешней политикой сношения с Деникиным, Юденичем, Миллером и принял на себя эту переписку от Сукина. Мне казалось, что и вопросы финляндский, эстонский, украинский тоже относятся к области внутренней политики. Я составил поэтому проект телеграммы генералу Деникину по этому вопросу и доложил ее адмиралу.

Хорошо помню, что это было в сентябре, в день отъезда из Омска сэра Эллиота. Поводом послужило сообщение о столкновении войск Деникина и петлюровцев.

Проект телеграммы мне удалось сохранить.

«Екатеринодар, генералу Деникину. Секретно.

Вооруженное столкновение с петлюровскими войсками может иметь гибельные последствия. Я вполне разделяю ваше отношение к проявившимся стремлениям отдельных областей присвоить суверенные права и к идее воссоздания Российского государства на началах конфедерации. Я полагаю, однако, что в сложившейся обстановке более опасны враждебные разногласия и несогласованность, а тем более столкновения отдельных частей освобожденной территории. Дальнейшее промедление в деле свержения большевиков грозит полным разорением государства. Перед этой опасностью меркнут все прочие. Я отношусь поэтому с полной терпимостью к объявлению Юденичем самостоятельности Эстонии и готов, если это понадобится, временно считаться с фактической независимостью Украйны, равно как и с установившейся восточной границей Польши, если это даст возможность согласовать военные действия наших, украинских, польских и прочих антибольшевистских сил. Собирание Руси не может быть делом месяцев. Временное раздробление единого Российского государства – неизбежное зло. Оно исчезнет, когда установится мир в стране и сильная центральная власть, способная обслуживать насущные нужды истомившегося населения, будет притягивать к себе отпавшие временно части. Сообщая об этом, подчеркиваю, что я готов только терпеть, но не покровительствовать описанным тенденциям».