Текст книги "Институты благородных девиц в мемуарах воспитанниц"

Автор книги: Г. Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Мы засуетились.

Становитесь по рядам! Становитесь по рядам! – кричим одна другой, а императрица вошла уже в залу.

Bonjour, Votre Majestd 1трёпа1е! – крикнули мы дружно.

Bonjour mes enfans![19]19
  Здравствуйте, дети! (фр.)


[Закрыть] – отвечала незабвенная покровительница сирот.

Великая княгиня Елена Павловна обошла все наши комнаты. Императрица между тем разговаривала о чем-то с начальницей института; потом, обратясь к нам, Ее величество изволила спросить:

Quel сПпё avez vous eues aujourd'hui?[20]20
  Какой обед был у вас сегодня? (фр.)


[Закрыть]

Никто не отвечал на этот вопрос; я стояла в первом ряду, была посмелее прочих девиц и, не робея, сказала государыне:

La soupe aux choux, le roti avec des concombres, et le pat6[21]21
  Щи, жаркое с огурцами и пирог (фр.).


[Закрыть].

Oh! – подхватила императрица: – c'etait un bon dine![22]22
  О!., это был прекрасный обед (фр.).


[Закрыть] – спросила о моей фамилии, потрепала меня по щеке и дозволила мне облобызать свою царственную десницу. <...>

Здание института было перестроено, и мы возвратились в город. Императрица не умедлила посетить нас. Она приехала в обеденное время и вместе с нами вошла в столовую. Подали щи, государыня приказала налить себе тарелку, покушала и сказала потом:

Я люблю щи!

Этот день был ознаменован особенной милостью монархини к одной из подруг наших: старшая девица Б... имела счастье понравиться государыне, и государыня взяла ее к себе в камер-юнгферы.

Через неделю императрица приехала к нам вместе с императором. Его величество, осмотрев все перестройки и поправки, посетил новую нашу церковь, обошел комнаты институток и был доволен найденным везде порядком...

Merci! – сказал государь великой покровительнице нашей: – tout est en ordre![23]23
  Благодарю!., все в порядке! (фр.)


[Закрыть]

Распростившись с нами, августейшие супруги уехали из института.

Мы так свыклись с доброю царицей, мы так полюбили ее, что нам бывало скучно, когда она несколько дней сряду не навещала нас. Императрица, как бы прозрев чистейшую привязанность к ней нашу, радовала и счастливила нас своими частыми посещениями.

Иногда приезжала с государыней та или другая из ее царственных дщерей: не блеск и величие, но простота и непринужденность сопутствовали им в вертоград призренной невинности; дщери императора России обходились с нами как с родными. Они принимали участие в наших детских играх и забавах; они делили с нами простой, но здоровый обед наш. Сама императрица, бывая у нас во время обеда, любила кушать наш институтский суп с перловой крупою и капустный соус.

В один прекрасный летний день императрица приехала к нам с великими княжнами Мариею и Ольгой. Институтский сад был одет в это время роскошной зеленью; наступил час досуга, и мы гуляли в саду. Императрица с обеими княжнами вошла к нам, поздоровалась с нами и с нами же прогуливалась по саду. Солнце горело на небосклоне, день был довольно жарок. Императрица скинула с себя шаль, и мы по переменкам носили ее за государыней.

Выйдя на одну из площадок, императрица села на скамью и сказала нам:

Ну, теперь поиграйте в мышки и кошки!

Мы стали в кружок и взялись за руки. Великие княжны играли с нами. Марии Николаевне досталось быть мышкой; мы должны были ловить ее; но она бегала так скоро и увертывалась от мнимых кошек так ловко, что было трудно поймать ее. Игра наша забавляла императрицу; она смеялась и говорила Марии Николаевне:

Что, Marie, девицы не могут поймать тебя?

Напоследок великая княжна устала, ее поймали. Государыня поцеловала ее и сказала ей:

C'est assez Marie, ne courez pas plus[24]24
  Довольно, Мари, не бегай больше {фр.).


[Закрыть].

Ольга Николаевна заступила место сестры своей; мы продолжали играть, и эта игра наша унесла с собою с лишком час времени. Вдруг звонкий голос колокольчика возвестил нам, что пора садиться за вышиванье: мы должны были идти на зов сей. Императрица и великие княжны, простя– ся с нами, уехали.

Описание всех мирных подвигов благотворительной монархини, всех очаровательных черт истинного величия ее характера, ознаменованного простотою и радушием, могло бы составить огромные тома <...>.

Как-то осенью мы сидели за пяльцами; в это время, вовсе неожиданно, посетила нас императрица; мы встали и поклонились ей.

Садитесь, дети! – сказала государыня, – садитесь, продолжайте свою работу!

Обозрев все и найдя во всем порядок, монархиня захотела видеть наше вышиванье и подошла к пяльцам; я между тем встала с своего места, чтобы взять у другой девицы пендель[25]25
  Пендель – заостренная палочка, предназначенная для прокола дырочек в ткани при вышивании.


[Закрыть]. Государыня, спросив, кого и зачем нет на месте, села на мой стул, вышила листочек, и, когда я подошла снова к пяльцам, Ее величество, встав, сказала мне:

Посмотри, я вышила тебе листочек!

Я поклонилась монархине и облобызала ее руку.

На другой день императрица прислала нам перламутровый пендель, приказав сказать, что этот пендель на те пяльцы, где она вышивала.

Царственный подарок и фалбора[26]26
  Воспоминания старой институтки
  25 мая сего 1898 года исполнилось 100 лет со дня основания училища ордена Св. Екатерины. Получив воспитание в нем в 40-х годах, с лишком полстолетия тому назад, я хочу сказать несколько слов о годах, проведенных мною в милом мне и до сих пор институте, прося снисхождения к слабому труду 70-летней старухи, имевшей счастье дожить до такого торжественного дня.
  В продолжение ста лет воспитывалось и выпущено из стен института несколько тысяч юных существ в бурное житейское море. В прежние годы, а быть может, и теперь, покидая этот мирный приют, ни одна из нас не знала, что такое жизнь и что она даст – радость или горе? А каждая мечтала, сидя на классной скамейке, только об удовольствиях, радостях и развлечениях – не ожидая, что в жизни чаще встречаются горе и неудачи.
  Теперь институтки имеют возможность ближе знакомиться с жизнью, проводя каникулы и праздники в родной семье, а в то время, о котором я, старая институтка, вспоминаю, мы


[Закрыть], на коей рукою благотворительной Александры вышит незабвенный листочек, как святыня хранятся в институте...

Воспоминания институтки. Сочинение Ел.... AiСПб., 1834.

H. М.Ковалевская

Петербургский Екатерининский институт

были совершенно отчуждены от родных; хорошо еще, если родители или близкие родственники жили в Петербурге, могли раз в неделю навещать девочку; а бывало и так: родители привезут 8—9-летнюю дочь, и уезжают обратно к себе за тысячу или более верст (тогда еще железных дорог не было, существовала одна Царскосельская), и только по окончании шести лет являются взять из института уже взрослую девушку. При мне были такие случаи, что ни дочь, ни мать с отцом не узнавали друг друга.

Девочки не развлекались вне института, учились, занимались науками, искусствами, жили замкнутой институтской жизнью, не ведая, что творится за его стенами, чем и как живет родная семья – это представлялось узнать только по выходе. Вот и говорили, что тогдашняя институтка – не хозяйка, не сведущая в практической жизни, только куколка, хорошо танцующая, прекрасно знающая музыку, пение, рукоделие и болтающая по-французски. Что делать? Таков был режим тогдашнего воспитания в закрытых заведениях. Одаренные от природы сметливостью и умением применяться к жизни, мы легко пополняли этот недостаток воспитания и делались прекрасными женами, матерями и хозяйками.

Нам внушали быть кроткими, правдивыми, невзыскательными в семейной жизни: довольствоваться тем, что Господь пошлет, и если не все усваивали эти правила, то лишь по пословице: «В семье не без урода!»

То, что не отпускали нас из института ни при каких семейных обстоятельствах, я, пишущая эти воспоминания, испытала на себе: за четыре месяца до выпуска я имела несчастье потерять отца, жившего в окрестностях Петербурга, и меня не отпустили отдать последний долг горячо любимому отцу, обнять, утешить больную, сраженную горем мать! Вот как строго относились к правилу не выпускать ни на шаг из института!

Прошло уже 60 лет, как я в первый раз переступила институтский порог, но до сей поры помню тот день, когда отец с матерью привезли меня в это заведение. Это было 16 августа 1838 года. День был великолепный, солнышко радостно освещало высокие здания Петербурга и стены института – только приемная комната начальницы, помещавшаяся внизу, направо от швейцарской, смотрела как-то угрюмо

и неприветливо; в ней было не так светло, потому что окна выходили на подъезд, над которым по сие время красуется огромный балкон, поддерживаемый колоннами. Будто сейчас вижу, как начальница института m-me Кремпин, худенькая старушка, вышла к нам из своих комнат, любезно поздоровалась с папой и мамой и, потрепав меня по щеке, сказала, обращаясь к родителям:

Привезли вашу дочь? Очень рада... Вам будет здесь хорошо, mon enfant, – обратилась она ко мне, – много подруг; учитесь, будьте прилежны, ведите себя хорошо, и вас все полюбят. А теперь не скучайте, надо проститься с папой и мамой, – и, повернувшись к пепиньерке[27]27
  Пепиньерка – воспитанница закрытого женского учебного заведения, окончившая его и готовящаяся к педагогической карьере.


[Закрыть], приказала ей отвести меня в класс.

Пока говорила начальница, сердце у меня так и замирало и слезы были готовы брызнуть из глаз, но я их глотала, а когда она вышла из комнаты и пепиньерка подошла ко мне, чтобы разлучить с родителями, тут уж я не выдержала и, горько рыдая, бросилась им на шею. Долго ли я плакала на плече матери – я не помню! Не помню, как и простилась с ними!

Дав мне вдоволь выплакаться, добрая m-me Кот... взяла меня за руку и повела в класс – длинную, большую комнату в нижнем этаже. Здесь стояли скамейки с пюпитрами одна задругой, в два ряда, с широким проходом между ними; против – черная классная доска, столик возле нее для учителя и большой стол у первой скамейки для классной дамы, а далее – столик со стулом для пепиньерки. Слезы еще туманили мои глаза, и я едва различала девиц, сидевших за пюпитрами. Время было между уроками, так что можно было болтать между собою.

Mesdames, новенькая! новенькая! – слышу я со всех сторон. – Какая маленькая, некрасивая! дурнышка!!

Нет, ничего; хорошо одета! Какая нарядная... comme il faut![28]28
  Комильфо {фр.) — выражение, означающее «всё как следует».


[Закрыть] – доносится до моего слуха.

Пепиньерка представляет меня классной даме m-me Л<алаево>й, молодой, хорошенькой, но очень маленького роста даме (скажу мимоходом, что в конце года она вышла замуж и венчалась в нашей церкви). Она обласкала меня и тотчас же познакомила с девицами; надо заметить, что я не была застенчива, а потому живо сошлась с теми, с которыми меня посадили рядом. Когда нас повели в дортуар[29]29
  Дортуар (от фр. dortoir – спальня) – общая спальня для воспитанников закрытых учебных заведений.


[Закрыть] спать и я должна была после обшей молитвы раздеться сама, чего я, конечно, не делала дома, и меня на сон грядущий никто не перекрестил, как делали это дорогой папа и милая мама, мне сделалось очень грустно, слезы душили меня, но я не смела громко плакать, и только моя подушка вся была омочена слезами. И вот теперь, после шестидесяти лет, я живо представляю себе эту первую проведенную ночь в институте, и у меня, 70-летней старухи, навертываются и теперь слезы при этом воспоминании.

Несколько дней я ходила в своем платье и долго не могла сообразить – где я? и что со мною? Не могу умолчать и о том, как я долго не могла привыкнуть к институтскому столу: все мне казалось невкусным и я ничего не ела; особенно утром была неприятна подававшаяся нам какая-то бурда, называемая чаем или сбитнем, с молоком и половиною французской булки; а по средам и пятницам нам давали по кружке кипяченого молока с такой же булкой. В пять часов вечера, после классов, приносили большую корзину с ломтями черного хлеба с солью и бутыль квасу. Трудно себе представить, с какой поспешностью набрасывались девицы на этот хлеб!

Наконец приехали ко мне мама с папой. Боже! Сколько было радости, сколько объятий, слез, поцелуев; успокоившись, я, между прочим, рассказала, каким чаем нас угощают, что дают по вечерам и что при желании родителей за особую плату, 30 рублей в год классной даме, можно пить у нее чай утром и вечером. Папа, разумеется, тотчас же внес в канцелярию института чайные деньги и за музыку.

Накануне моего свидания с родителями я уже была одета в казенное платье: зеленое камлотовое с белым передником, пелеринкой и белыми же рукавчиками, и таким образом встретила моих дорогих папу с мамой настоящей институткой младшего класса. В старшем же классе, то есть последние три года, институтки носили платья коричневого цвета. Родители мои приезжали ко мне по воскресеньям очень редко, в будни же принимали их всегда в приемной у начальницы или у той классной дамы, у которой я пила чай.

Все институтки с большим нетерпением ожидали воскресенья, дня приема родных в большом зале. Опишу одно из воскресений, так как в продолжение шестилетнего моего пребывания в институте все воскресные дни походили один на другой.

Утром колокол будил нас в 7 часов (в будни мы вставали в 6 часов утра). После первого удара звонка дежурная дама в своем утреннем костюме являлась в дортуар посмотреть, встаем ли мы; обойдя комнату, она оставляла нас умываться и заниматься туалетом, по окончании которого каждая девица должна была убрать сама свою постель, ночной столик и ждать звонка к молитве. Классная дама в своем форменном синем шерстяном платье ставила нас на молитву; по очереди одна из нас читала громко главу из Евангелия и утренние молитвы, по окончании которых мы делали реверанс даме, становились попарно и шли в столовую пить нечто похожее на чай. Кто пил свой чай, уходил к «своим» дамам, а от них – в большой зал занимать свое место. Затем всех институток старшего и младшего классов вели в зал, где дозволялось как были, попарно, сесть по-турецки на пол в ожидании церковного колокольного звона к обедне. Это были самые приятные минуты для болтовни и смеха; сюда сходились воспитанницы всех восьми отделений – «четвертушки», то есть самые маленькие девочки шести-семи лет, 3-го отделения младшего возраста, 3-го отделения старшего класса и одно параллельное. Мы жужжали как пчелы, оставленные на это время классными дамами, которые уходили рядом, в физический зал – верно, тоже поболтать между собой. Обедню стояли все вместе; старший класс налево, младший – направо, по росту; у каждого отделения сбоку находилась своя дежурная дама. <...> Начальница института, m-me Родзянко, каждое воскресенье присутствовала при богослужении. Кстати, упомяну здесь, что добрая старушка m-me Кремпин, при которой я поступила в институт, вскоре умерла и ее заменила чудная, добрейшая Екатерина Владимировна Родзянко.

После обедни нас приводили в дортуар, где мы надевали лучшие коленкоровые передники, пелеринки, рукавчики, поправляли прическу и получали кокарды: красные – за хорошее поведение и науки и черные – за леность и дурное поведение; их мы должны были приколоть к плечу или рукаву платья. Господи! сколько было горя, когда за какую-нибудь шалость, непослушание, например, вроде разговора в классе по-русски или за обедом, передачи тетради при учителе с одной скамьи на другую, незнание урока... словом, все провинности за неделю отмечались черной кокардой. Надо, однако же, отдать справедливость нашим классным дамам: редкая из них была неумолима и не прощала шалунью, особенно тогда, когда к ней приходили родные или вызывали в зал; прилежные и смирные девицы круглый год каждое воскресенье получали свои красные кокарды и гордились ими; лишиться таковой считалось великим срамом.

В праздники нас кормили лучше, чем в будни, а 24 нояб-

*

ря, вдень нашего орденского праздника , давали даже шампанское и играл за столом наш институтский оркестр. После обеда нас опять вели в дортуары, где классная дама отделяла девиц, питающих надежду на то, что к ним придут родные; этих девиц попарно вводили в зал, где за балюстрадой, на скамейках, устроенных одна выше другой, уже сидели обыкновенно приехавшие родные и ждали своих дочурок. Вот заслуженный инвалид[30]30
  Инвалидные солдаты (инвалиды) – служащие особых инвалидных команд для исполнения внутренней стражи, в которые назначались нижние чины, сделавшиеся неспособными к строевой службе. В закрытые учебные заведения, как мужские, так и женские, могли быть назначены только заслуженные инвалиды – георгиевские кавалеры.


[Закрыть] распахивает широко высокие двери, ведущие из физической комнаты в большой зал; впереди чинно выступают две-три дежурные дамы в нарядных шелковых синих платьях, за ними, попарно, девицы (50 и более), конечно, под рост, маленькие впереди. Войдя в зал, девицы останавливаются посредине, становятся dos-a-dos[31]31
  Спина к спине (фр.).


[Закрыть] и делают реверанс присутствующим родителям, после чего одна колонна идет в этом, так сказать, заколдованном круге направо, а другая – налево, и, приблизившись к сидящим у балюстрады родным, счастливая и радостная девочка подходит к балюстраде и здоровается со своими папой, мамой, сестрами, братьями или кузенами, места которых на самой задней скамейке.

Прием продолжается с часу до половины четвертого; тогда удар колокола заставляет родных покинуть зал, а девочки, поцеловав их наскоро, уходят из зала.

Так проходили наши воскресенья и праздники; будни были полны занятий. С 9 часов до 12 две смены учителей; в 12 – обед и рекреация; с 2 часов опять уроки – до 5, у двух учителей. В 5 – чай, то есть хлеб с квасом; до 6 – свободны поболтать часок, с 6 до 8 вечера – приготовление уроков, в 8 – ужин и спать; и так изо дня в день – одно и то же.

За шалости нас строго наказывали, а случалось, что и за них не взыскивали.

Расскажу один случай: в какой-то праздник некоторые из нас, купив мелкого сахару и яиц, сидели в сборном дортуаре, бывшем рядом с комнатами нашей доброй и симпатичной инспектрисы m-elle Гогель, и сбивали сахар с яйцами в стаканах, заранее припасенных в столовой. Беседа шла оживленная. Катя К..., общая любимица, передавала нам в лицах случившийся вчера скандал с неуклюжей толстухой Лизой К-й.

– Представьте себе, mesdames, – рассказывала она, – вчера вечером, после урока, очаровательный батюшка пожелал пройтись с нами по саду. Толпа стремглав бросилась за ним; кто попроворнее, заняли места возле, а вот Лиза, она ведь обожает батюшку, по обыкновению, опоздала, переваливаясь шла впереди его, задом, и... о, ужас! несчастная спотыкается и теряет башмак с ноги, как раз против батюшки. Бессердечная Наташа О... подхватывает башмак, и он высоко летит в сторону, так что батюшка и вся компания видели этот скандал. Бедняжка Лиза К – а, красная, как зарево, убежала от стыда, спряталась в кусты крыжовника и там, не чувствуя боли от шипов, горько плакала. Ведь срам, как оскандалилась! Смотрите, mesdames, как летел башмак Лизы, – и с этими словами шалунья Катя стаскивает свой и высоко, как мячик, подбрасывает его вверх.

Tres bien, mademoiselle, tres bien, continuez votre recit en action; et votre ouvrage, mademoiselle, que faites vous?[32]32
  Очень хорошо, мадемуазель, очень хорошо, продолжайте ваш рассказ с демонстрацией; а ваше занятие, мадемуазель, что вы делаете? {фр.)


[Закрыть] – вдруг раздался за нами голос инспектрисы.

Опять Катя К... выручила; не задумываясь нимало, она бойко ответила за сконфузившуюся подругу, сбивавшую яйца:

Гогель-могель, m-elle Гогель!

Ну, думаем, достанется же нам! Но видимо, m-elle Гогель была в прекрасном расположении духа и, улыбаясь, сказала:

Прошу вас в другой раз не заниматься такой стряпней, – и вышла из дортуара.

Слава Богу, миновала гроза; и тут мы дали слово вперед быть осторожнее и в сборном дортуаре не сбивать гоголь– моголь! В самом деле, не глупо ли забраться в дортуар по соседству с инспектрисой, когда у нас есть такое укромное местечко (умывальня), где происходят наши совещания и где даются поручения. Приведу образчик записок на покупки, дававшихся воспитанницам (прислуживавшие нам девушки назывались обыкновенно «воспитанницами», потому что были из Воспитательного дома). На хорошенькой бумажке обыкновенно писалось: «Г-н лавочник, просим вас, отпустите, пожалуйста, толокна на 10 к., мелкого сахару на 10 к., яиц на 15 к., клюквы на з к.; пожалуйста, всего побольше и 10 к. за работу». Записку и деньги даем воспитаннице и бегаем осведомляться, скоро ли принесут провизию? Подобного рода отступления от дисциплины доставляли нам большое удовольствие и развлечение; все это нисколько не было направлено во вред нравственности, и, что всего важнее, – лжи у нас не было; когда попадешься, бывало, сама лично, чистосердечно покаешься классной даме (выдавать подруг, Боже сохрани, – это преступление против чести!), хотя бы за это сняли передник, поставили в классе к доске или в столовой за черный стол.

Помню я, как нас водили каждую среду после обеда в дортуар, где для каждой были приготовлены деревянные дощечки вроде линеек, шириной в два вершка. Становили нас

в один ряд с этими линейками, и мы, закинув их назад, за спину, должны были крепко держать их обеими руками за концы и делать па то одной, то другой ногой. Мы спрашивали классную даму, зачем проделываем все это? Нам отвечали: «Чтобы вы держались прямо, приучались не горбиться, что бывает с детьми, долго сидящими на месте». Тогда ведь не было моды на гимнастические упражнения, и вся гимнастика заменялась таким первобытным способом.

Я мало сохранила в памяти время, проведенное в младших классах; но не забыла и никогда не забуду один важный для меня эпизод, случившийся на втором году моего пребывания в институте. Расскажу его, как доказательство милостивого внимания нашей царственной покровительницы и благодетельницы в Бозе почивающей императрицы Александры Федоровны. В 1830-х-1840-х годах не было в Петербурге таких окулистов и глазных операторов, как в настоящее время, и вот в 1839 году приезжает из-за границы какая-то знаменитость по глазным болезням, фамилии не помню. Ее величество прислала сказать начальнице, чтобы она выбрала девиц, имеющих какой-либо физический глазной недостаток, и особенно тех, которые косили глаза, и что приезжий окулист будет в институте делать операции. В назначенный день действительно является к нам эта знаменитость. Мадам Родзянко ведет в лазарет тех, кому нужна операция, в том числе и меня, получившую от испуга с пяти лет этот неприятный физический недостаток. Сама не знаю почему, вероятно, от страха, но я наотрез отказалась от операции, и начальница оставила меня в покое. После много раз в моей жизни я сожалела, что не послушалась совета maman и не решилась на операцию, хотя у девиц, которым операция глаз была сделана, всегда при огне глаза краснели, иногда и слезились, особенно при усиленных занятиях.

По прошествии некоторого времени императрица Александра Федоровна, удостоив институт своим посещением, изъявила желание узнать результат сделанных операций и видеть больных лично. Когда начальница доложила о моем отказе, то Ее величество милостиво обратилась ко мне с вопросом:

Pourquoi, n'as tu pas voulu faire Popperation?[33]33
  Почему ты не захотела делать операцию? (фр.)


[Закрыть]

Этого вопроса я не ожидала, а потому очень испугалась и, сама не знаю отчего и почему, ответила, сделав глубокий реверанс:

Je suis une pauvre personne, Votre Majeste Impdriale, je tiens plus a ma bonne vue qu'a ma beauti![34]34
  Я бедная девушка, Ваше императорское величество, и я дорожу своим хорошим зрением больше, чем внешним видом! (фр.)


[Закрыть]

Tu a raison, mon enfant![35]35
  Ты права, дитя мое! (фр.)
  Воспитанники Императорского училища правоведения – привилегированного высшего юридического закрытого учебного заведения, размешавшегося в Санкт-Петербурге вблизи Екатерининского института, а также на Фонтанке, напротив Летнего сада.


[Закрыть] – были милостивые слова Ее величества.

Вообще мы, воспитанные в институте, как теперь, так и тогда, можем похвалиться и гордиться милостивым вниманием и попечением всей царской фамилии. Нередко посещал институт и император Николай Павлович, а императрица Александра Федоровна с великими княжнами довольно часто. Раз, я помню, Ее величество приехала со своей любимой фрейлиной m-elle Бартеньевой, замечательной певицей, которую государыня заставила нам спеть несколько прелестных романсов. Когда к нам в класс вошла императрица, Ее величество села в поданное ей кресло и стала слушать ответ ученицы, вызванной к доске, – это была я! Сильно забилось мое сердце от такой неожиданности, скажу откровенно, и от страха. Но я быстро овладела собой и, как после мне сказала классная дама и девицы, отвечала бойко и толково, как теперь помню, о Ломоносове.

Государыне угодно было спросить у начальницы фамилию учителя (в то время был нашим преподавателем русской словесности г-н Эрнст) и заметила:

Как странно, по фамилии немец, а дает уроки русского языка?

Я немец, Ваше императорское величество, – отвечал учитель, – но ем русский хлеб и обязан знать русский язык наравне с моим родным.

Принц Петр Георгиевич Ольденбургский посещал институт почти каждую неделю! Сперва давали звонок, когда он приезжал, после же, конечно по его желанию, отменили эту церемонию, и он бывал у нас во всякое время дня; почти всех девиц знал по фамилии, и мы обожали его.

Раз у меня заболела голова во время ужина, я попросила классную даму позволить мне уйти из столовой ранее других в дортуар и лечь спать. Иду я по коридору, вдруг вижу: идет мне навстречу принц Петр Георгиевич Ольденбургский. Я с криком: «Его высочество принц!» – бросилась назад, а он мне кричит: «Ковалевская, вернитесь, идите, куда шли, не надо говорить обо мне». Не тут-то было! И боль головы прошла, и я, как бомба, влетела в столовую с радостным известием. За мной вошел принц и, улыбнувшись, погрозил мне пальцем.

Хотя нас не отпускали домой <...> на каникулы и праздники, но мы не скучали в институте. Бывали и балы. Летом, 1 июля, вдень рождения императрицы Александры Федоровны, танцевали в саду на площадке, перед террасой, шероч– ка с машерочкой, и было очень весело; оркестр музыки был свой. Потом бывали балы: 24 ноября – в наш институтский праздник, и день ангела m-me Родзянко; в этот день танцы оживленнее: бывали и кавалеры, учителя и целый класс правоведов* со своим воспитателем, принц Петр Георгиевич с супругой <Терезией>, знакомые начальницы и некоторые из родных девиц. Угощали нас яблоками, конфекта-

sksk

ми, аршадом , лимонадом, а за ужином подавались тартинки с маслом и сыром; девиц маленького класса уводили спать в 12 часов, старшие же танцевали до часу. Третий бал бывал 1 января – самый веселый, любили его больше всех, потому что нам было позволено костюмироваться. За месяц и более мечтали мы, а после хлопотали о костюмах; можно сказать, что костюмы были великолепные: турчанки, гречанки, тирольки, словом, всех наций, какие нам были известны, являлись в зал пестрой толпой, сияя молодостью, красотой

и красивым нарядом. Добрые родители не жалели денег, чтобы побаловать своих дочерей, особенно богатые, которых было много в нашем институте. Помню, однажды Иловайская, дочь донского казацкого атамана, раз была так богато костюмирована турчанкой, что начальница заметила ее матери и просила на будущее время не делать такого роскошного костюма и тут же сняла с Мани все брильянты, изумруды и отдала их m-me Иловайской. Последний год перед выпуском наш костюмированный бал был самый удачный и веселый, потому что мы – девицы старшего класса вздумали устроить сюрприз начальнице; подготовлением и разработкой этого сюрприза мы занимались задолго до Святок.

Было 7 часов вечера; большой зал был освещен светло и красиво. Его высочество принц Ольденбургский, начальница со своими знакомыми, родные уже заняли свои места; попарно ввели девиц в казенных платьях, за ними шли костюмированные – тоже парами, в порядке надетых национальных костюмов. Когда все заняли свои места, начались танцы. Вдруг музыканты заиграли какой-то веселый вальс, дверь из физической комнаты с шумом широко распахнулась, и в зал стала катиться со звоном и треском огнедышащая гора, выбрасывавшая из своего жерла не лаву, а конфек– ты, фрукты и разные сласти, которые ловко подхватывали девицы. За горою появились верстовой столб и ветряная мельница, махая своими крыльями, она захватили ими столб и стала вертеться в бешеном вальсе. Все это очень понравилось начальнице, но больше всего – показавшаяся затем цыганская палатка с группой цыганок в самых разнообразных костюмах, которые под звуки музыки плясали по-цыгански, а кончив танцы, запели песню.

Описанный сюрприз, благодаря неожиданности своей, доставил всем большое удовольствие. M-me Родзянко очень благодарила учениц, удивлялась, как все было хорошо придумано и исполнено.

Вспоминая о развлечениях, доставлявшихся нам начальством, не умолчу об одном. Как-то в воскресенье, после приема родных, гуляли мы по коридору, толковали о выпуске, высчитывали в сотый раз дни и часы, передавали одна другой свои желания насчет туалета, делали разные предположения и мечтали о будущем в незнакомой нам жизни, вдруг видим: вдали идет к нам начальница. Все бросились к ней, обступили ее со всех сторон, целовали ее руки и плечи.

Я пришла к вам, mes enfants, сообщить большую новость, – сказала Екатерина Владимировна. – Ее величество императрица желает доставить вам удовольствие, познакомить вас с игрою знаменитого виртуоза Листа. По ее приглашению он будет завтра к нам в институт. .Гезрёге, que vous etes contentes d'entendre се celfcbre pianiste*.

Да, да, maman, какой ангел – императрица, как она заботится о нас! – кричали мы в порыве восторга.

Проводив начальницу до дверей ее комнаты, мы принялись болтать о завтрашнем дне.

Знаете, mesdames, я непременно буду обожать Листа! Верно, он божественно играет, если императрица пожелала чтобы мы его слышали, – говорила наша первая музыкантша, хорошенькая Китя М...

Уж не думаешь ли ты, Китя, что Лист попросит тебя играть? – с насмешкой кто-то поддразнил ее.

А почему же нет? Я ему сыграю; ну что бы сыграть? Пусть он видит, с каким успехом мы здесь занимаемся музыкой с такими преподавателями, как Гензельт и Адам! – с задором ответила она.

Мы ему споем что-нибудь; верно, maman захочет похвастать нашими талантами, – заметила первая солистка Катя К..., и она звонко пропела какую-то руладу чистым серебристым сопрано, сделав грациозный пируэт.

Вечером нам сообщила классная дама, что начальница думает отблагодарить Листа подарком из наших работ; стали соображать, какие есть готовые вещи, кто поднесет; и еще много, много болтали, когда пришли в дортуар из столовой, и долго не могли заснуть в ожидании завтрашнего дня.

Наконец он настал: было светлое, морозное утро, солнышко весело играло в окнах, отражаясь во множестве радужных теней на стеклянных подвесках люстр и канде-

*Я уверена, что вы будете рады услышать этого знаменитого пианиста (фр.).

лябрах большого зала. Утро смотрело таким же радостным, как были радостны наши юные сердца. Посредине зала стояли два рояля, кресла, стулья – и зал вмиг превратился в концертный, только еще артиста нет. Ждем, горим нетерпением!

В 11 часов мы уже сидели по местам. Вот является m-me Родзянко и с ней – высокий, худощавый господин с черными, длинными волосами, которыми он встряхивал при своих быстрых движениях.

II n'est pasjoli...[36]36
  Какой некрасивый... (фр.)


[Закрыть]– слышится шепот девиц.

Все мы стояли, когда вошли начальница с Листом; сделав им глубокий реверанс, мы заняли свои места; поклонясь нам очень грациозно и поговорив о чем-то немного с начальницей, Лист сел за рояль. Тогда в зале водворилась полнейшая тишина, и этот дивный виртуоз стал играть. Звуки так и лились из-под его рук, то страстно замирая, то громко и сильно, fortissimo. Играл он увлекательно; пальцы его так и прыгали по клавишам, мы были, как очарованные, боялись проронить хотя бы малейший звук. Но вот во время исполнения им какого-то бравурного места лопается в его рояле струна, и Лист, как бы по волшебству, не прерывая звука, очутился уже за другим роялем. Это был такой фокус, так моментально, что мы остолбенели! Наконец музыка смолкла; Лист встал, кланяется нам в ответ на наши поклоны. Начальница благодарит его от себя и от всех нас за доставленное громадное удовольствие и просит его принять на память от благодарных институток безделицу – их работу! Тогда наши три красавицы: Саша Р – ч подносит ему прелестную вышитую подушку, а две другие – Соня К – ва и Маша С – ва – большой ковер. Боже, как сконфузились наши девицы и покраснели, как пионы, когда Лист, став на одно колено, принял подарки из их рук!

Бедные, бедные! – шептали одни.

Счастливицы, les heureuses[37]37
  Счастливицы (фр.).


[Закрыть], – говорили другие, и все были в восторге от любезности Листа.

Весь день мы находились под чарами прелестной музыки; все говорили, делились своими впечатлениями, даже

классные дамы стали добрее – они дали нам полную свободу высказывать громко свои мысли, болтать без умолка...

Так летели дни и годы в милом институте, и быстро приближалось время экзаменов и выпуска. Но прежде, чем описывать это, я расскажу один случай, бывший со мною летом в последнем классе. Надо сказать, что в то время наша постоянная классная дама хворала и, чтобы поправиться, взяла отпуск на два месяца, и класс наш передала m-elle Ав – й. Это была в высшей степени несимпатичная, до педантизма взыскательная старая дева; носила она три фальшивых локона с каждой стороны своего длинного, худощавого лица, которые тряслись и подпрыгивали, когда она сердилась, а сердилась она ежеминутно за всякий пустяк.