Текст книги "Побег с «Оборотнем»"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

– А примерно так же, как человек человеку брат… – он ощупывал ее спину. Крови, кажется, не было, он почувствовал бы липкое. – Пошли, Валюша, пошли отсюда быстрее…

Звук выстрела не остался без внимания. Хлопнуло окно, что-то злобное выкрикнул мужчина. Загремела цепь – еще один монстр перемахнул через изгородь! Турецкий с Валюшей уже бежали к лесу. Она влетела в кусты, а он задержался, стал стрелять. Оглушительный треск вспарывал ночную тишину. Он высадил все оставшиеся пули. Кажется, не попал, но боевой настрой очередного «друга человека» существенно подорвал. Собака заметалась по поляне, отрывисто гавкая, а он вломился в кусты. Упал, поднялся, налетел на дерево…

– Ты где, Валюша?

– Я здесь, Турецкий… – бледная тень вынырнула из-за ствола, прижалась к нему. Он схватил ее за руку, поволок в чащу…

* * *

Собака не погналась за ними, но еще долго они не могли остановиться. Пещерная жуть гнала в глухие дебри, под каждым кустом мерещились воспаленные глаза монстра, клацали клыки, способные без усилий прокусить горло. В каком-то овраге они передохнули, он включил зажигалку, снова принялся в мерклом свете обшаривать девчонку. Она скулила, но не от боли – от страха. Псина выдрала из куртки хороший клок материи, до тела не достала. Он тщательно все проверил, вздохнул с облегчением.

– Хорошая вентиляция, – пошутил он, похлопав девчонку по плечу. Она икнула.

– О, господи, я была на волосок от гибели. Знаешь, Турецкий, я это наше приключение, похоже, надолго запомню… И тебя запомню…

Она свернулась в комочек, мелко дрожала.

– Э, так не пойдет, – спохватился он, – вставай с земли. Не хватало нам еще к утру обзавестись двусторонним воспалением легких.

Незадолго до полуночи они выбрались из леса и с интересом уставились на раскинувшуюся в низине деревню. Вернее, это делал только Турецкий, а Валюша дремала, прижавшись к его боку. Горбатые крыши, словно спящие верблюды, очерчивались в ночной хмари. Это не Тасино – в Тасине, насколько он помнил, не было речушки, а здесь имелась довольно энергичная «переплюйка», снабженная мостиком. Они утонули в высокой траве, через несколько минут вышли на грунтовку, а оттуда уже и до мостика было рукой подать. Истертые бревна скрипели под ногами. Валюша проснулась, тревожно завертела головой.

– Учти, Турецкий, если на нас и здесь собака покусится, я точно не переживу.

– Мы оба не переживем, – «успокоил» он, – поскольку патроны у нас благополучно кончились.

– На, держи, – она подняла с земли увесистую палку и сунула ему в руку. – Если что, отмахивайся.

Деревня спала, ни в одном из окон не горел свет. В сельской местности люди рано ложатся и рано встают. В глубине дворов монотонно тявкала собака – судя по тембру, отнюдь не детище сэра Баскервилля. Он чувствовал, как Валюша напряглась, тяжело задышала. Похоже, аллергией на четвероногих она обзавелась до конца жизни. Соваться в деревню было глупо. Они свернули за мостом, спустились на едва заметную в лунном свете тропинку вдоль берега. Молча шли, по мере сил помогая друг другу не сорваться с обрыва в воду.

– Может, сполоснемся? – она остановилась возле крохотной бухточки, заваленной камнями, уставилась на лунную дорожку, разрезающую водную гладь.

– Не будем, – возразил он. – Во-первых, не забывай о воспалении легких, во-вторых, это небезопасно, в-третьих, это не самое важное, что нам предстоит. Двигай, девчонка, нам нужно где-нибудь упасть.

Они обошли деревню – она оказалась не такой уж растянутой. Крайний дом на околице выглядел заброшенным. Покосившаяся, заросшая сорьем крыша, неухоженное подворье. Они подкрались со стороны огорода, окопались в силосной яме, источающей пронзительный аромат гнили, долго лежали, слушая и всматриваясь. Судя по всему, здесь не жили. Ни людей, ни собак, ни прочей животины.

– Посиди-ка тут, я схожу на разведку. – Он покинул яму, шмыгнул за сарай. Крадучись, добрался до двора, поводил ушами. Забираться в дом, видимо, опасно. В глубине двора он различил пристройку к амбару, похожую на сеновал. Подкрался поближе, придирчиво осмотрел конструкцию из двух ярусов. Наверху определенно был сеновал – пахло прело, горьковато. Нижний ярус ограничивали две дощатые стены, между ними было сквозное пространство. Приставная лестница вела наверх. Он попробовал ее на прочность, осторожно вскарабкался. На сеновале было сухо, пахло полынью. Замкнутое со всех сторон пространство, имелись два квадратных отверстия (язык бы не повернулся назвать их окнами) – одно выходило во двор, другое на околицу. Травы здесь было не так уж много, но вполне достаточно, чтобы два человека не отлежали себе бока. Довольный увиденным, он хотел было спуститься, чтобы позвать Валюшу, но она уже была здесь, карабкалась по лестнице, недовольно урча.

– Спасибо, Турецкий, за предстоящую романтическую ночь на сеновале. Чего-то более приличного ты найти, конечно, не мог? Окончательно решил меня домучить? Может, в дом пойдем?

– Полезай в траву, Валюша, постарайся уснуть. Здесь не холодно. Не надо нам встречаться с Людьми. Сердцем чувствую, что не надо…

Она не могла уснуть, вертелась, трагически вздыхала, жаловалась на потерю чувствительности в конечностях, на раннюю старость, на то, что сон куда-то улетучился. Так о нем мечтала, а когда дошло до дела, одолела окаянная бессонница. Поздравила Турецкого с «первой внебрачной ночью», пожелала приятных сновидений. Наступила тишина, Валюша не шевелилась.

– Ты спишь? – выждав несколько минут, прошептал он.

– Нет, – подумав, буркнула она.

– А что делаешь?

– Мерзну потихоньку…

Он стянул в себя штормовку, укрыл ее, подоткнул концы.

– Спасибо, Турецкий, ты так любезен…

– Спи, Валюша.

– Да какой теперь, в задницу, сон… Ужасы стоят перед глазами… Не могу поверить, что нас пытались убить.

Она повернулась к нему, ее глаза светились в темноте каким-то неземным блеском.

– Ты задумывался когда-нибудь о смерти, Турецкий?

– Иногда, – неохотно отозвался он. – Ты бы перестала маяться дурью. Постарайся заснуть. А то ведь подниму, погоню в лес.

– Нет уж, я отсюда никуда не уйду, – она поежилась. – А я вот до твоего появления никогда не задумывалась о смерти. В мои-то годы – думать об этой проклятой с косой? Ума не приложу, как я могу умереть? Вот она я, посреди этого мира, как это может в один прекрасный миг взять и оборваться? Глупо, просто смешно. Люди умирают вокруг, ты знаешь об этом, это неприятно, но от этого никуда не денешься. Но чтобы ты… Это чушь, мир не может просто так рухнуть…

– И люди, которые умерли… ну, когда они еще не умерли, думали то же самое, – проворчал Турецкий. – Они считали себя центром мироздания. Каждый человек, чего греха таить, временами думает, что этот мир создан исключительно для него, что смерть иррациональна, после него весь этот мир потеряет смысл. Зачем он нужен, этот мир, если в нем тебя уже не будет? Каждый человек украдкой думает, что будет жить пусть не вечно, то очень долго. Он не способен настроиться на смерть. Он просто живет. А потом – бац! – автомобильная авария, и ты в груде искореженного металла, или взрыв газа в доме, или просто сердце встало по невыясненной причине…

– Умеешь ты поддержать интимную беседу, Турецкий, – трагическим шепотом произнесла Валюша. – Как ты думаешь… вот по-честному – нас убьют в этом лесу?

– Не убьют, – успокоил Турецкий, – если будем действовать умно.

– Умно? – удивилась Валюша. – Ты считаешь, что до сих пор мы действовали умно? А тебе не приходит в голову, что умно – это передвигаться ночью, а в светлое время – залезть куда-нибудь в норку и не отсвечивать? Нет, я не ратую за то, чтобы немедленно вставать и куда-то бежать. Это выше моих сил. Но ведь ты понял мысль?

– Это прекрасная мысль, Валюша, – поддержал Турецкий. – Поэтому давай, спи, в пять утра я тебя подниму, и в путь. Будем надеяться, что наши оппоненты любят поспать и раньше восьми глаза не протрут.

– А куда мы пойдем?

– До железнодорожного полотна. Или до любого другого места, где имеется сотовая связь. Какая следующая остановка после Подгорного – если ехать на юг?

– М-м… Садовая. Но от Подгорного до Садовой – самый длинный перегон на нашем участке. Я знаю, у моей подруги там дача.

– Ерунда, Валюша, выберемся. Мои карманы понесли серьезные финансовые утраты, но пока деньги есть. Найдем укромный уголок. Сообщим в Москву о том, что творится в вашем Дубовске. Пусть мозгуют. Уж позаботиться о нашей безопасности они смогут.

Какое-то время она молчала. Турецкий обрадовался – заснула. Но она опять испустила мучительный вздох, положила руку ему на плечо Турецкий задумался: На что, интересно, это похоже со стороны?

– Ты точно знаешь, что с нами ничего не случится?

Ох уж эти американские сопли после американских же горок…

– Я точно знаю, – простонал он. – Было мне соответствующее видение. Ты окончишь с «трояками» школу, поступишь в какой-нибудь вуз – прости, но это будет не МГУ и не МГИМО. Познакомишься с хорошим парнем, тупо выйдешь замуж, кого-нибудь родишь…

– Кого это я рожу? – насторожилась Валюша.

– Откуда я знаю, кого ты родишь? Может, хрюшку, может, еще какую-нибудь зверюшку. Мое видение не было настолько развернутым. Спи, Валюша, все хорошо, не выдумывай монстров во тьме…

Они мучительно долго засыпали, но когда уснули, вернуть их к жизни не смогла бы даже гаубица. Вероятно, в пять утра звонил будильник на руке, но они его не слышали. Сон напоминал смерть. Турецкий очнулся, когда взошедшее солнце заглянуло в окно, и солнечный зайчик принялся протирать дырку в глазу. Он в ужасе подпрыгнул, глянул на часы. Мать честная – начало десятого! Чертыхаясь, начал стряхивать с себя солому. Проснулась Валюша, уставилась на него испуганными глазами.

– Все в порядке, Турецкий? Ты чего такой взъерошенный? Сон приснился беспокойный?

– Проспали мы с тобой, Валюша, как хорьки, проспали…

– И это все? – она смотрела на него с искренним недоумением.

– Неужели этого мало? – он всплеснул руками. – Чего тебе еще не хватает для полной паники?

– Мне кажется, я слышу шум мотора… – она подняла голову, вытянула шею. – Этого достаточно для полной паники?

Турецкий похолодел. У девчонки слух оказался острее, чем у него…

* * *

По деревне проехала машина. За машиной – еще одна. Первая отправилась дальше, вторая остановилась. Турецкий прижал Валюшу к полу – как видно, перестарался, она запищала, как кошка, которой отдавили лапу. Извинился взглядом, подполз к окошку. Сторона сеновала выходила на овраг, заросший бурьяном. Он метнулся к другому окну. Отсюда просматривался двор, утонувший в грязи, одинокая курица, гадающая, стоит ли лезть через ограду на чужие владения. За хрупким палисадником виднелся фрагмент вставшей посреди дороги «Нивы». Обросший грязью капот, кусочек лобового стекла. Хлопнули двери, объявились двое мужчин. Личности безвестные – видно, в рядах противника за ночь произошла частичная ротация кадров. Поджарые, молодые, наглые, невыспавшиеся – чертовски опасные. То, что парни охотно посещают спортзал, было видно невооруженным взглядом. Под ветровками вполне хватало места, чтобы разместить «личное стрелковое оружие». Интересно, пронеслась невольная мысль, эти парни тоже работают в милиции, или представляют здешний криминалитет, мобилизованный господином Короленко? Парни закурили, осмотрелись, перебросились парой слов. Один открыл капот, критически осмотрел содержимое, хлопнул крышкой. Двигатель на месте. Второй обронил несколько слов, выразительно мотнув на дом, к чьим владениям относился сеновал с беглецами. Первый задумчиво почесал переносицу, показал на сигарету – дескать, сейчас докурим…

Он отполз от окна. Девчонка сидела на полу, вся в соломе, смотрела на него, склонив голову.

– Можешь не комментировать, Турецкий, – прошептала она. – У тебя такое зеленое лицо, что и без слов понятно. Что им здесь надо? Ведь в этом доме никто не живет…

– Возможно, мы ошиблись, – пробормотал он, – и парочка призраков на участке все же обитает. Не спим, Валюша, руки в ноги и чешем отсюда, пока не поимели. Живо с лестницы – и в овраг…

– С добрым утром, Турецкий, – бормотала она, скатываясь за ним по лестнице. – С тобой, ей-богу, как на краю действующего вулкана, где нельзя бездействовать…

Они свалились с лестницы, встали, как вкопанные. В узком проеме, ограниченном дощатыми стенами, стоял какой-то хмурый субъект с берданкой наперевес, смотрел такими глазами, что сердцу стало больно…

Валюша захлебнулась от испуга, исторгла звук, издаваемый камнем, брошенным в воду, вцепилась Турецкому в рукав. Он тоже был не в лучшем расположении духа. Колоритные же личности обитают подчас в русских селеньях… Мужику было глубоко за сорок, крепко сбитый, основательный, кряжистый, гладко выбритый череп украшал бугристый шрам, шею и нижнюю часть лица покрывала сантиметровая стальная щетина. Он был одет в плотную рубашку, рукава закатаны, грубые суконные штаны заправлены в стоптанные кирзачи. Палец с татуировкой, изображающей перстень, твердо покоился на спусковом крючке, а дуло смотрело в живот Турецкому. Взгляд у мужика был пронзительный, злобный, не предвещающий приятного дня. До пистолета не дотянуться, – проплыла унылая мысль. А если и дотянется, непросто воевать с пустой обоймой…

Мужик не шевелился, пристально разглядывал незваных гостей. Хронометр пронзительно тикал в голове, отмеряя секунды.

– Дядечка, не надо… – жалобно прошептала Валюша. – Мы ведь ничего вам не сделали, мы только переночевали, сейчас уйдем…

Мужик перевел взгляд на девчонку, и взгляд его сделался окончательно убийственным. Турецкий почувствовал, как задрожала Валюша. «А, может, броситься? – подумал нерешительно. – Какой-то шанс, наверное, есть. А будем стоять – какие уж тут шансы? Может, у него тоже ружье не заряжено?»

Мужик пошевелился, хрипло выдохнул.

– По вашу душу менты? – он выразительно повел головой. Голос у аборигена был тот еще – прокуренный, севший.

– По нашу, – согласился Турецкий, – обложили мусора поганые, не пускают за флажки…

В глазах обитателя глубинки блеснула искорка интереса. От внимания не укрылось, что «перстнем» на указательном пальце наскальная живопись не ограничивается. Пуговицы на рубашке мужика практически отсутствовали, волосатую грудь украшал орел, несущий в когтистых лапах обнаженную девицу. Покопавшись в памяти, Турецкий предположил, что владелец татуировки – вор-рецидивист, мотавший срок на дальнем севере. И крупное «ЗЛО» на костяшках пальцев левой руки. «За все лягавым отомщу». Впрочем, данная аббревиатура предусматривала и варианты. Например, «За все любимой отомщу». Или «Завет любимого отца»…

– Эй, Федька, а ну, вылазь! – проорали с той стороны палисадника.

Мужик крякнул, ухмылка загадочного содержания перекосила обросшие стальным наждаком губы.

– Дяденька, не выдавайте, пожалуйста… – тянула тоненьким голоском Валюша.

– Ладно, – скрипнул мужик и опустил ствол. Была возможность броситься, но интуиция ахнула: не вздумай! Он дернулся и застыл. Мужик оказался проницателен – криво ощерился, уж он-то знал, какие чувства обуревали застигнутого врасплох мужчину. – Лезьте обратно, сидите, не мерцайте, – он положил ружье на плечо.

– А может, мы пойдем? – нерешительно вымолвил Турецкий, покосившись за плечо. – Овраг рядом. И тебе, приятель, меньше проблем…

– Уходите, – хмыкнул дядька, – но только с дыркой в голове. У них еще одна машина стоит на околице. Оттуда всю деревню видать. Полезете в овраг, тут вам и капец. И мне попутно с вами.

– Федька, мать твою! Спишь, засранец?! – закричали вразнобой «посетители».

– Иду! – рявкнул мужик. – Дайте облегчиться, черти!

– Хорошо, приятель, мы уже лезем. – Турецкий опомнился, схватил за воротник Валюшу, подтолкнул к лестнице. Она взлетела пулей, уставилась сверху хлопающими глазами. Карабкаясь на сеновал, Турецкий видел, как мужик развернулся, прихрамывая на правую ногу, побрел на улицу, а выходя из постройки, зарыл свою берданку в куче бесхозной травы…

Зубы Валюши выстукивали барабанную дробь. Турецкий обнял ее, пристроился рядом. Извлек на всякий случай пистолет, положил на пол.

– Давай гадать, Турецкий, сдаст он нас или не сдаст? У этого чудища такие глаза…

– Не сдаст, Валюша, не сдаст. Он томагавк войны зарыл в траву. Надумай он нас сдать, сдал бы сразу, когда мы у него под прицелом корячились. Это бывший зэк, удалился от мира, завязал с прошлым, людей недолюбливает, живет наверняка один…

– И на хозяйство забил, – бормотала Валюша. – Такое запустение, нам же и в голову не пришло, что этот остров обитаемый…

Натянутые нервы трещали и рвались. Он не выдержал, подполз к окну. Федор стоял у плетня, лениво почесывал грудь, без охоты общался с парнями из «Нивы». Пожимал плечами, зевал. Один из прибывших вошел во двор, покосился на гниющие постройки, которые давно бы пора разобрать – и в топку. Другой глянул на часы, бросил что-то первому. Федор сделал характерный жест – потер пальцами шею. С самогонкой в хозяйстве, видимо, перебоев не было. Парень поморщился, демонстрируя крайней степени отвращение (только «Хеннесси» организм принимает). Первый нехотя удалился со двора, облокотился на плетень, начал что-то назидательно излагать Федору. Федор слушал, не выражая отношения. Завелся двигатель…

– Как меня задолбали эти трудности… – прокомментировала над ухом Валюша. Он прижал ее голову к полу.

– Простейший способ избежать трудностей, Валюша, – вообще не рождаться. Смотри, кажется, проносит. Ну-ка, брысь от окна…

Тянулись минуты в томительном ожидании. Противно заскрипела лестница – Турецкий схватился за пистолет, сунул его за отворот штормовки, не отпускал рукоятку. В люке возникла страшноватая физиономия. Оскалилась, зацепилась взглядом за руку, которую Турецкий держал под одеждой.

– Шабаш, страдальцы, – сипло вымолвила физиономия. Показался ствол, почесал небритую щеку. – Спускайтесь, больше не приедут – укатили уже. Здесь всего-то три двора обитаемых, и во всех мусора уже погостили.

– Спасибо, Федор, мы уже рвем когти, – с чувством сказал Турецкий. – Не переживай, если нас поймают, мы не скажем ментам, что сидели у тебя.

– Да уж будьте ласковы, не скажите, – усмехнулся мужик, – а то совсем мне хана приснится. Ладно, мужик, спускайся, накормлю уж чем-нибудь.

– Да я вроде с девочкой, – растерялся Турецкий, покосившись на Валюшу.

– А это ничего, – грубо гоготнул дядька, подмигнув девчонке, – ты ее к забору привяжи…

Глава тринадцатая

Дом отшельника не сильно отличался от подворья. В горнице шаром покати (впрочем, на второй этаж мужик гостей не приглашал). Переносная электрическая плита с единственной конфоркой, стеллажи с горшками, пара тумб, продавленная тахта, стол, ободранные табуреты, старенький «Фунай» в изголовье кровати. Замызганный календарь с обнаженной натурой за девяносто девятый год.

– Ой, а у вас уютненько, – пропищала Валюша. Мужик нахмурился, но иронии в ее голосе не различил, расслабился.

– Ладно, топайте за стол, – снисходительно махнул рукой, пристраивая берданку в угол. – Осталась еще вчерашняя картошка с крольчатиной.

Они уписывали за обе щеки холодную снедь, давясь, урча, постанывая от удовольствия. Опорожнили трехлитровую банку какой-то кислятины, отдаленно напоминающей квас. Хозяин дома не спускал с них внимательных глаз. Турецкому было безразлично – пусть смотрит. Он насытился, вытер губы рукавом, откинулся на спинку колченогого стула. Валюша торопливо доедала, кося по сторонам, как будто кто-то отберет.

– Спасибо, Федор, – от души поблагодарил Турецкий. – Сколько с нас? Я тебе денег заплачу за хлопоты. Не обижайся, но больше нечем выразить благодарность. Да и денег-то осталось с гулькин хрен… – он запустил руку в карман, вынул тощую пачку измятых тысячных купюр.

– Убери, – поморщился Федор, – на хрена мне твои деньги? Досадил ментам – уже на сердце радость.

– Ну, смотри, если тебя не волнует материальное благополучие… – Турецкий помешкал, сунул деньги обратно, повернулся к Валюше, которая, наконец, доела и теперь сидела, таращилась в одну точку и судорожно вздрагивала через равные промежутки времени: – Ты поела? – он постучал ее по спине. – Теперь марш мыть руки. А заодно – нюшку и все остальное. Федор, мы воспользуемся твоим рукомойником?

– Там, – кивнул мужик на занавеску, тяжело поднялся, – полотенце найдете, оно не очень грязное… Ладно, схожу до ветра, не буду вам мешать.

Он уволокся, сильно прихрамывая.

– Классно, – похвалила Валюша, – мыть руки после еды и перед работой – это что-то новенькое. Улыбнул ты меня, Турецкий.

– Не язви, – огрызнулся Турецкий, – и помни мою доброту. А ну, марш-марш левой…

Он терпеливо ждал, пока она намоется. Вышла из-за занавески, вся такая довольная, отчиталась, что руки и нюшку вымыла, а «остальное» не стала, потому что условия не позволяют. Турецкий притащил в ведре воду, наполнил рукомойник, плескался, испытывая какой-то припадочный восторг от обилия холодной колодезной воды.

– Держите, – Федор бросил щетку, вернувшись в хату, – шоркайте свои обноски – гляньте, на кого похожи.

Они чистились на крыльце, отдирая от одежды налипшую грязь. Федор сидел на завалинке, дымил сигаретами без фильтра, продолжал беззастенчиво их рассматривать.

– Не похожи вы, люди добрые, на злодеев, что вылепили из вас дубовские мусора.

– Да козлы они, – убежденно заявила Валюша, – недоноски, бакланы, шваль подзаборная. Прикинь, Турецкий, сидим на первое мая с девчонками… ну, там еще два пацана были из Аськи-ного двора – на «Колотушке» у памятника Тавровского, колу пьем, прилично общаемся, ваще никого не трогаем. Так целая «Газель» подкатила – вылезли, давай приставать – мол, че за дела, чего сидим, чего делаем, пьем непонятно что в общественном месте… Один даже колу у нас понюхал, представляешь? Нарывались, короче, нарывались, а мы такие тихие были, слова грубого им не сказали, потому что умные уже. Так они подергались, плюнули, ушли, давай бомжа на соседней лавочке задирать. А в это время в соседнем квартале драка с кровью была, двоих порезали, так менты даже не почесались. Приехали через полчаса, протокол составили…

– А кого они вылепили из нас, Федор? – поинтересовался Турецкий.

– Ну, особо не распространялись… – Федор почесал девицу на груди, унесенную орлом. – Сказали, что облава, план «Перехват», или что там у них… Ищут по окрестным весям мужика, вот в аккурат с твоими приметами, и девчонку сопливую при нем.

– Почему это я сопливая? – обиделась Валюша.

– А какая ты? – поддержал хозяина Турецкий. – В зеркало посмотри. Из носа так и хлещет. Попроси платок у дяди Федора. Или рукавом вытри.

– Сказали, что мужик – опасный рецидивист, но может, если ему нужно, прикинуться скромным интеллигентом. Ты же можешь прикинуться?

– Запросто, – кивнул Турецкий.

– А девчонка – твоя пособница, блин. Молодая, да ранняя. На пару орудуете. Последний ваш подвиг – убийство в Тасине с целью ограбления майора милиции, который проводил в деревне заслуженный отдых.

– Им бы книжки сочинять, мать их, – всплеснула руками Валюша. – Как тебе это нравится, Турецкий? Сами же стрельнули дядю Женю, а когда за нами не смогли угнаться, дело сшили белыми нитками.

– Это не мы майора завалили, девчонка права, – подтвердил Турецкий. – У них тут целая мафия милицейская. Впрочем, тебе, наверное, не интересно. Чего грузиться?

– Да мне по барабану, – пожал плечами дядя Федор. – Для меня один хрен – честные менты, продажные. Черного кобеля не отмоешь. Ну, грохнули вашего майора, что с того? Сам-то часом не мент?

– Неужто похож? – поразился Турецкий.

– Да как тебе сказать… – мужик пошкрябал подбородок. – Вроде не сказать, но что-то есть в тебе такое…

– В МЧС я когда-то трудился, – быстро сказал Турецкий, – специалист по катастрофам. Ныне предприниматель. Попал в некрасивую историю, хотел продать дубовским предпринимателям партию корейской оргтехники…

– Ладно, – раздраженно отмахнулся мужик, – прокурору будешь сказки рассказывать. Мне до фени. И вы мне до фени, и менты до фени, и сказочки ваши и ментовские…

– Хорошо, не будем о глупом, – засмеялся Турецкий. – Ты один тут обитаешь?

– Один, а что? – насупился мужик. – Хочешь сказать, в доме видно присутствие бабской руки? – Федор запрокинул голову и захохотал, обнажив прокуренный, но на удивление ровный и полностью укомплектованный зубной ряд. – Хочешь спросить, за что сидел?

– Ну, скажи, если не в лом, – пожал плечами Турецкий.

– Последняя ходка – за убийство. Двенадцать лет – от звонка до звонка.

– Бывает, – Турецкий сглотнул слюну. Покосился на Валюшу, которая вдруг стала какой-то задумчивой и отрешенной.

– Не ссыте, – гоготнул Федор, – вас не убью. Завязал, как говорится, с мутным прошлым. Теперь вот курей мочу. Далеко идти собираетесь?

– До железки бы добраться…

– Доберетесь, – кивнул Федор, – пойдете строго на запад – будет вам железка. Шесть верст от моей хаты. Менты туда подались, – он показал на север, – в ближайшее время их туточки не будет. Но постарайтесь не высовываться из леса. А если уж высунулись, то смотрите по сторонам. И учтите, времени у вас не густо. Скоро менты поедут обратно, будут заново причесывать местность.

– Спасибо, Федор, – поблагодарил Турецкий. – Мы уходим прямо сейчас…

* * *

Версты четыре они отмахали в ритме динамичного марш-броска. Перелески сменялись протяженными пустошами, полянами, заросшими темно-зелеными листьями ландыша. Делали короткие передышки, снова бежали. Золотистый сосняк, пахнущий смолой, сменился пышной дубравой с низеньким подлеском.

– Хватит, перерывчик небольшой, – выдохнул Турецкий, падая под засыхающее дерево.

– Только не сюда, – испугалась Валюша, хватая его за рукав. – Это же ведьмино дерево, ты с ума сошел?

Он испуганно покосился на массивного великана с изогнутыми кривыми ветвями. Дерево практически отжило, стояло на лишенном растительности пятачке – уродливое, старое, с бугристой корой, покрытой глубокими и извилистыми трещинами.

– Как знаешь, – он пожал плечами, поднялся, – вообще-то, я считал, что дуб – это символ долголетия, могущества и власти.

– Так и есть, – согласилась Валюша. – Но любой постаревший дуб – это ведьмино дерево. Бойся его, Турецкий. А вот сюда – пожалуйста, – она упала под раскидистый молодой дубок, украшенный шапкой сочной листвы.

– Увлекаешься растительной биоэнергетикой? – хмыкнул он, присаживаясь рядом. – Не ожидал от тебя, Валюша.

– Ты думаешь, я такая безграмотная? – она посмотрела на него с какой-то жалостью. – Ничего колдовского, Турецкий. Химия, физика, биология.

– Ну, конечно, – усмехнулся он, – мы тоже университеты кончали. Рябина приносит счастье, осина убивает нечисть, ива помогает искать клады, орешник – источник воды, а цветущая черемуха отгоняет болезнь, потому что такой дурман вокруг себя распространяет, что все микробы в ужасе загибаются.

– Умница, – похвалила Валюша. Она поднялась, прижалась лбом и ладонями к стволу, закрыла глаза. У Турецкого не хватило духу высказать что-нибудь язвительное. Сидел, смущенно наблюдая, как девчонка общается с деревом. Почему бы нет? Отождествить себя с дубом, спокойно постоять, стараясь ощутить движение соков из-под земли по стволу, успокоиться, расслабиться. А когда почувствуешь, что дерево начинает тебя отталкивать, – отойди, зарядка успешно завершена…

– Теперь ты, – сказала Валюша, отходя от дуба. – Поверь, Турецкий, это не просто идиотизм, в этом что-то есть, мне отец в детстве показывал, как это надо делать. А он – человек конкретной науки, трудно заподозрить в суевериях. Давай, Турецкий, не менжуйся, хуже не будет, я отвернусь, если стесняешься. Все нормально, каждый человек – в чем-то дуб…

Он прислонился к дереву «затылком, положил ладони на сильный ствол, слился с растительным организмом, который во всех религиях и мифологиях отождествлялся с человеческим. В этом не было ничего постыдного, в сущности, даже приятно…

Последние две версты они почти бежали. Звук идущего поезда был, как елей для измученной души. Они вбежали в лесополосу, тянущуюся вдоль полотна, проводили глазами товарняк.

– Эх, «была-не-былайн», – сказала Валюша, включая телефон. Обрадовалась: – Пляши, Турецкий, сеть появилась! Ой, мама восемь раз звонила…

– Страшно представить, кто в это время стоял у нее за спиной. Дай сюда! – Он отобрал у нее мобильник, набрал по памяти номер Меркулова.

– Слушаю, – настороженно проворчал Меркулов.

– Уау! – возликовал Турецкий. – Ладно, здороваться не буду, времени нет, кончаются деньги на счету, поэтому слушай и не перебивай. Поличного подставили, он не виновен в том, что ему вменяется. Правоохранительные органы Дубовска покрывают торговлю наркотиками, оружием, проституцию и многое, многое другое, в том числе замешаны в убийстве нескольких коммерсантов. В деле – полковник Короленко, начальник управления собственной безопасности Махонин, начальник криминальной милиции Свечкин. В данный момент идет охота на меня и человека, устроившего побег Поличному. Поличный убит – на моих глазах. Нас пока спасают быстрые ноги. Что с Нагибиным – не знаю, не было возможности до него дозвониться. К концу дня мы планируем попасть в Дубовск. Хотелось бы получить защиту – в том числе для семьи Латыпиных.

– Господи, да где же ты, Саня? – ахнул Меркулов.

– На пленэре. Наслаждаемся красотами родной природы и попутно увертываемся от решительных парней полковника Короленко. Со мной Валентина Латыпина – тридцать три несчастья пятнадцати лет от роду.

– Сам ты несчастье, – проворчала Валюша, – нет чтобы похвалить, сказать, что в помощь вашему дурному правосудию поступила уникальная девочка…

– Оставайся на связи, Костя, и думай, что вы можете для нас сделать. Мне не звони, мой телефон в руках врага, сам с тобой свяжусь.

Он разъединился, набрал Нагибина. Следователь отозвался. Живой, слава богу!

– Александр Борисович? Какого черта! Что происходит?

– А что происходит? – озадачился Турецкий.

– Вчера вечером нагрянули, повезли в управление внутренних дел, задавали очень странные вопросы. Давно ли я вас знаю, что могу о вас сказать как о профессионале, правда ли, что вы больше не состоите на государственной службе…

– Надеюсь, ты рассказал им чистую правду.

– То, что я сказал, известно всем. Особенно их волновало, не делились ли вы со мной информацией по делу Поличного. Я посмеялся, сказал, что информацию, в силу своей природной скрытности, вы всегда придерживаете до последнего. А в целом, я почти не нарывался. Умолчал про «жучка», про парней из наружного наблюдения, которые уже глаза намозолили.

– Ты в гостинице?

– Да, – усмехнулся Нагибин, – под домашним арестом. Сейчас попробую выйти за пивом.

– Выйди, – разрешил Турецкий, – но воздержись от пива. Проверь, продолжают ли тебя пасти. Если нет, смывайся из гостиницы через черный ход. Можешь захватить мою сумку, в ней ценный ноутбук. Хватай такси и мчись на вокзал. Садись на первый поезд до Москвы… в общем, чтобы духу твоего в провинции не было.