Текст книги "Запоздалый приговор"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

3

Родители восприняли сообщение, что она остается в Москве и уже нашла работу, с полным непониманием. Римма звонила по телефону (Светлана посоветовала домой не ездить, обойтись без риска быть насильно оставленной или уговоренной изменить свое решение) и не могла видеть, как всплакнула мама, а отец посинел от негодования. Она поставила их перед свершившимся фактом, и они ничего не могли поделать. Светка, как всегда, оказалась права.

Геннадий Аркадьевич, правда, пригрозил приехать в Москву и на правах родителя увезти неразумное дитя домой. Но Римма заявила, что закатит грандиозную истерику и ни в какое Конаково не вернется. В ближайшее время. Такого от нее не ожидали, и оба родителя, поворчав и поохав, вынуждены были смириться.

Рабочие будни полетели стремительно, хотя и однообразно. Они со Светланой разработали собственный график: вечерами, когда был наплыв посетителей, работали вместе, а первую половину дня менялись по неделям. Выходило, что неделю одна работает полный день, а другая только после обеда. Алекум не возражал, главное, чтобы в кафе не возникало проблем…

Как-то во второй половине августа Светлана ворвалась в кафе с возбужденно горящими глазами, раскрасневшаяся и запыхавшаяся.

– В городе такое начинает твориться… такое! – выпалила она, наливая себе стакан минералки и переводя дыхание. – Народ, так сказать, пришел в движение. – Она в несколько глотков осушила стакан до дна.

Римма пожала плечами: народ на то и народ, чтобы периодически митинговать, проводить демонстрации по поводу и без повода, пошуметь, пожаловаться на жизнь.

На следующий день, с утра (в кафе заступила Светлана), она поехала на Пушкинскую площадь – позвонить с почтамта родителям и полакомиться мороженым. Покончив с первым делом, она отказалась от мысли зайти в открывшийся недавно «Макдоналде» – выстаивать очередь не было никакого желания – и по подземному переходу перешла к кинотеатру, решив ограничиться обычным пломбиром в компании великого русского поэта. У знаменитого памятника собралась небольшая толпа, в основном пенсионеры. Один, с аккуратно зачесанными назад длинными седыми волосами и в вылинявшей рубашке, взобрался на ступеньки и громко, горячо говорил. Остальные его слушали, иногда вставляя свои реплики и согласно гудя. Римма присела на скамеечку напротив, откусила мороженого, невольно прислушалась. Если это то народное «движение», о котором сообщила Светка, интересно узнать, чем оно вызвано.

Спустя пять минут она уже поняла, что для волнения у подруги имелись все основания.

Две милицейские машины, на каких обычно возят задержанных – с зарешеченными окошками в задней дверце сплошного металлического кузова, – въехали прямо на площадь. Выскочившие из них парни, все в форме и при резиновых дубинках, бросились к митингующим с поразительной быстротой, как будто вырвались из собственного изолятора, в котором они просидели последние дней десять. Пенсионеры, среди которых оказалась и молодая пара, очевидно, просто зеваки, не успели и охнуть, не то что разбежаться или выразить свой протест. Самым бесцеремонным образом их хватали, заламывали назад руки и вталкивали в машины. К тем, кто хоть как-то сопротивлялся, не задумываясь применяли дубинки, и обмякшее тело летело в черную пасть кузова вслед за другими… Кое-кому все же удалось вырваться. Счастливчики разбегались в разные стороны. Среди всей этой свалки Римма заметила знакомую седую голову. Но теперь волосы были взъерошены и превратились в безобразный спутавшийся клубок – последнее, что она увидела. Проснулся и инстинкт самосохранения, и она, так и не доев пломбир и бросив его в ближайший к скамейке мусорный бак, юркнула обратно в подземный переход…

Светка выслушала ее рассказ, с мрачным видом поедая пирожок.

– Я же говорила: что-то намечается! – сказала она, проглотив последний кусок и вытирая руки о полотенце. Потом уже более веско: – И это еще не все! Точно грянет буря, вспомнишь, Римка, мои слова.

– Может, пока домой перебраться? – предложила Римма. – На время пока все не уляжется.

Подруга неопределенно пожала плечами.

В кухню-склад, где они разговаривали, вошли Алекум и Роман, оба взволнованные, бледные.

– Будем закрываться. – Алекум тяжело опустился на стул. – Посетители в ближайшие дни вряд ли будут.

– Или все тут разнесут, – добавил Роман.

Утром в Москву вошли танки… Воздух был пропитан тревогой и томительным ожиданием. А когда прогремели первые выстрелы, к ним примешались запахи крови и гари. И машинного масла. Дорогу танкам преградили баррикады, выросшие буквально за одну ночь. Появились первые жертвы этого не всем еще понятного противостояния.

Подруги все это время сидели у себя в коммуналке в Люблино. О последних новостях узнавали от Романа, звонившего чуть ли не через каждый час.

Неопределенность, возбуждение, тревога – так определяла Римма состояние, в котором они со Светкой находились в те дни.

Сообщали, что кучка главным образом высших военных чинов ввела в столицу войска с целью свержения нынешней власти. Президент находился под домашним арестом в Форосе, в Крыму, где до этого проводил отпуск.

В те бурные дни говорили всякое, Римма и Света так и не разобрались. А на баррикадах, собирая вокруг себя людей и организуя отпор, появилась новая фигура, новый кумир и любимец масс.

Путч провалился, так и не достигнув критической точки… Все эти три невообразимо долгих дня, с 19 по 21 августа, Римма ощущала в себе некий подъем, который могла объяснить только одним: она стала свидетельницей грандиозных событий, которые должны в корне изменить жизнь, она прикоснулась к ним рукой, она прочувствовала их глубоко внутри, так как находилась в непосредственной близости к ним, почти участвовала в них. Она стала частичкой истории. Да, именно истории, потому что август 91-го не может не стать в ней очень важной страницей. А значит, она, Римма Кравцова, прикоснулась к самой истории… И еще постоянно не выходил из головы вопрос: где сейчас Виктор, что делает, на чьей он стороне? Римма почему-то не сомневалась, что он сделал правильный выбор. Только бы не пострадал, остался цел. Она все еще не теряла надежды увидеть его. И очень жалела, что в эти кошмарные и вместе с тем великие дни они не были рядом.

4

Жизнь вливалась в прежнее русло, но теперь более мощно, размашисто. В Москве как грибы после дождя вырастали всевозможные коммерческие киоски и магазинчики, которые торговали буквально всем, от пиратских видеокассет до арбалетов с оптикой. Столица ускоренными темпами превращалась в один огромный рынок, где все что-то продавали и что-то покупали. А потом опять продавали, чтобы купить что-то еще. Москва плотно обрастала этими самыми киосками, стоявшими длинными рядами на Новом и Старом Арбате, у вокзалов, у станций метро и в подземных переходах – в любом проходном и удобном для торговли месте.

Прибавилось и закусочных заведений. Римма и Светлана продолжали работать в «Шашлычной» Але-кума Гусейнова и на нынешнее положение вещей не жаловались. Кафе процветало, как будто недавняя «революция» вдохнула в него новую жизнь и напустила на него оголодавшую за это время клиентуру. Местные братки, с которыми Алек неизменно поддерживал дружеские отношения, по три раза на день заглядывали отведать шашлычку и промочить горло пивом. Цены Алек поднял, как, впрочем, и все вокруг, но не особо. Возможно, именно благодаря его политике умеренных цен в «Шашлычной» всегда было полно народу, что, само собой, самым положительным образом сказывалось на доходах.

Соответственно, прибавилось работы и подругам. Теперь они уже заступали на смены вместе, а под конец просто валились с ног. Но Алекум, то ли сам, то ли с подачи Романа, прибавил и в зарплате. Ни Светлана, ни Римма обижены не были.

Два раза Римма ездила домой – в сентябре, вскоре после августовских событий, и в начале ноября. Родители уже не донимали ее разговорами о возвращении под родной кров, видимо, поняли, что это пустая трата времени, и принимали все как должное. Их примирение произошло как-то само по себе, без долгих воспитательных бесед, без слез и скандалов. Возможно также, что не последнюю роль в покладистости родителей сыграло и то, что приезжала она в модных обновках, купленных, естественно, на собственные деньги. Единственное, что угнетало отца и маму, так это, что работала она, как выражался Геннадий Аркадьевич, «у нерусских». Хотя этому обстоятельству имелся довольно сильный противовес: работала она до поступления в училище. Временно. А в том, что со второй попытки их дочь поступит, они не сомневались. Подготовится получше – благо, времени еще предостаточно – и поступит. Римма и в самом деле очень серьезно подошла к предстоящим ей летом экзаменам. Светка однажды даже заметила по этому поводу:

– Уходят лучшие годы, а ты растрачиваешь их на учебники. Эх, жаль мне тебя, Римка!

На что Римма ответила:

– Растрачивают их те, кто проводят без пользы. А книги и учеба не могут быть пустым занятием.

– Смотри, как бы не было поздно, состаришься за ними, – беззлобно ухмыльнулась Светлана.

– У меня все еще впереди, – бодро парировала Римма.

– Ну-ну.

На этом закрыли тему и больше к ней не возвращались. Они ни разу не поссорились, что, впрочем, было неудивительно: размолвок между ними не случалось и раньше, еще когда они учились в школе. На роман подруги с Гусейновым-младшим Римма смотрела уже не как на очередную Светкину любовную интрижку. Та в порыве откровенности призналась как-то, что с ней такого еще не случалось и у нее возникли серьезные подозрения, что она самым натуральным образом по уши влюбилась в Романа.

Незаметно подошел Новый год. Москва зажглась праздничными огнями. Римма с удивлением обнаружила, что не испытывает радостного предчувствия этого торжества. Совсем недавно Новый год был ее любимым праздником. Сейчас же она равнодушно смотрела на сверкающие витрины магазинов. Прогуливаясь в свободное время по городу, она думала о Викторе, представляла, что вот сейчас он идет рядом с ней, такой же высокий и красивый и такой же внимательный, ничуть не изменившийся с момента их расставания. Один раз она даже поймала себя на том, что Негромко разговаривает с ним. Если бы она рассказала об этом Светлане, та однозначно решила бы, что ее лучшая подруга потихоньку сходит с ума.

«Так больше нельзя. Надо что-то делать. Как-то отыскать его», – размышляла Римма й отчаянии.

Но что она могла сделать?

31 декабря вечером они закрылись пораньше – Алекум решил устроить на «фирме» скромный банкет для своих. Назим помог девчонкам накрыть стол. Закусок и салатов хватило бы на роту проголодавшихся солдат. В центре гордо высился гигантский ананас с торчащими кверху зелеными перышками, на которые Светка нацепила дождик.

– Вместо елки! – прокомментировала она свои действия.

Тут как раз ввалился Роман. На норковой шапке и плечах дубленки снег, в руках пушистая елочка, глаза светились торжеством.

– Вот! – Он поставил елочку на разделочный стол, укрепил в деревянной лапе, волшебным образом выуженной из-под этого же стола. Расплылся в своей белозубой улыбке. – Теперь все по-настоящему. Света, наряди ее.

– Чем? – то ли удивилась, то ли растерялась та.

Роман молча, как фокусник, достал, опять же из-под стола, запечатанную коробку.

– Вот теперь все как у людей, – заметил Назим.

– Рома, ты просто чудо! – умилилась празднично сверкающей елочке Светка и чмокнула своего кавалера в щеку.

Вошел Алек. С серьезным видом поставил у стены картонный ящик с выглядывавшими из него опечатанными фольгой горлышками бутылок.

Спустя час, когда под праздничные тосты опорожнили две бутылки шампанского и одну коньяку (его пили исключительно мужчины), Светлана подмигнула Римме:

– Пошли покурим в зал, а то здесь скоро дышать будет нечем.

– Так я же… – начала было Римма.

– За компанию.

Они вышли, оставив мужчин наедине с новой бутылкой. Светка присела за ближайший столик, раскурила сигарету.

– Ты ничего не заметила? – спросила, выпуская в потолок струю дыма.

Римма, конечно, заметила: Алек был особенно внимателен к ней, ухаживая за столом, подкладывал в ее тарелку нарезки и салаты и как-то уж очень близко сидел, можно сказать, прижимался, то и дело заглядывал в глаза. Вроде и не был пьян. А в глазах его сверкали похотливые огоньки. Она была уверена, что именно похотливые. Такие не спутаешь.

– Алек как-то странно ведет себя, – ответил она, немного подумав, стоит ли высказываться об этом. Светка могла ее высмеять. Но та заявила с полной серьезностью:

– Не слепая. Вижу. Думала, что до тебя не дойдет.

Римма посмотрела на нее широко открытыми глазами. Подруга явно чего-то недоговаривала. И явно позвала ее не просто «посидеть за компанию».

– А что до меня должно дойти? – спросила она в свою очередь.

– Хочет он тебя, – Светлана сказала это таким будничным тоном, как будто разговор шел о шпильках и булавках. – Он давно на тебя глаз положил, но все как-то случай не представлялся позаигрывать. Да к тому же он немного застенчивый с женщинами. Даже смешно! Азербайджанец, джигит – и скромняшка.

– Джигиты у грузинов, – вставила Римма.

Светка пропустила ее реплику мимо ушей.

– Вот я и говорю, – излагала, как будто ее и не прерывали, – хочет наш дорогой Алек завести молоденькую симпатичную любовницу. Давно хочет. Я женщина несвободная. А ты – наилучшая кандидатура. Хотя решать, конечно, тебе.

– Свет, ты это все серьезно? – Римма все еще не верила своим ушам.

– Вполне. Вот посуди сама, Римка, какая тебе от этого будет выгода. – И Светлана принялась загибать пальцы. – Деньжат станет подбрасывать. Никакая левая сволочь к тебе и близко не подойдет. А сколько их тут таких шляется, ты сама знаешь. Серьезного тебе с ним, конечно, ничего не светит – Алек семью не оставит. Но тебе же и лучше. А жить будешь, как в шоколаде.

– Но он же старый уже! – сказала Римма первое, что пришло в голову.

– Возраст для мужчины не главное! – со знанием дела заявила Светка.

– А что?

– Дед в пальто! Какая Же ты непонятливая! – Светка раздавила окурок в пепельнице. – Тебе что, десять лет?

– Не десять. А вот ты рассуждаешь, как прожженная… – Римма запнулась.

– Ну договаривай, договаривай!

Впервые за много лет дружбы они оказались на грани ссоры. И обе это отчетливо поняли: по выражениям лиц друг друга, по глазам, по интонациям голоса.

…В девять Алекум засобирался домой – за другим праздничным столом ждала семья. Роман намеревался отправиться со Светланой и Риммой к ним, встретить Новый год и продолжить застолье. Назим вызвался сам закрыть кафе, и они, прихватив кое-что из остававшейся закуски, отправились в Люблино. Первое и второе января Алекум объявил выходными, и завтра с утра Римма собиралась съездить домой, поздравить родителей.

На улице шел снег. Падал мягкими, пушистыми, как шерсть котенка, хлопьями. Задернутая снежной рябью луна, казалось, спряталась, чтобы тоже отпраздновать приход еще одного года. Прохожие, с пакетами, коробками и сумками, торопились к метро или остановкам наземного транспорта. Приближался 1992 год. До него оставалось чуть более двух часов.

На Рождество Светка получила от Романа золотую цепочку (первый – золотое колечко с рубином в виде сердечка – Роман вручил ей за пять минут до Нового года). Она радовалась, как ребенок, и даже не старалась этого скрыть. Тут же надела на шею и расцеловала своего щедрого кавалера. Алекум отозвал Римму в сторону и протянул маленькую коробочку. Она ощутила, как что-то неприятно кольнуло внутри. Руки вдруг задрожали, когда она взяла ее, не решаясь открыть. Алек стоял рядом, молчал.

– Открой, – сказал, видя ее замешательство. – Нс укусит.

Римма открыла. На бархатной подушечке лежали золотые сережки, очень симпатичные, в виде изогнутой веточки с листьями. Сережки она носила, но ее были самые обычные: тонкое колечко из дешевого золота – подарок родителей к окончанию школы. Римма с трудом удержала готовое вырваться наружу «ах». Но Алекум, видно, заметил, как вспыхнули ее глаза.

– К Рождеству, – объяснил он свой неординарный поступок. – Носи на здоровье.

– Алек, извини, но я не могу принять такой дорогой подарок.

– Это просто подарок к празднику, он тебя ни к чему не обязывает. Возьми.

– Но…

– Они очень тебе пойдут, – он не дал ей договорить. – А мне будет приятно смотреть на тебя в них. – И, уже видя сомнение на ее лице, добавил: – Красивая девушка должна достойно выглядеть.

Римма опять хотела возразить. Ну не могла она взять, вот так запросто, дорогой подарок! А то, что Алек говорил про бескорыстность своих побуждений, пусть оставит для малолетних простушек. Светлана все ей выложила прямым текстом. Нет, надо вернуть эти чертовы серьги, зачем давать лишний повод. Но сделать это так, чтобы не обидеть Алека, ей еще с ним работать… Она продолжала держать коробочку на раскрытой ладони. И уже подняла глаза, чтобы еще раз вежливо отказаться, но Алекум не дал ей собраться с мыслями, не дал даже открыть рта. Он просто взял и закрыл ее ладонь, задержал на какое-то мгновение свою руку, накрыв ее пальцы и продолжая смотреть прямо в глаза. Римме показалось, что она рассмотрела в его зрачках прыгающие глубоко внутри огоньки, но не была уверена. Алек развернулся и вышел, вставив последнее слово за собой.

«Вот ты и попалась, рыбка золотая», – нараспев проговорила про себя Римма, в полной растерянности опускаясь на стул. Удивительно, но сделалось даже чуточку смешно. До чего все банально и просто. В воображении тотчас нарисовались довольно неприятные картины… Коробочка уже не согревала – обжигала руку. Захотелось запустить ею почему-то именно в Светку, хотя та была здесь совершенно ни при чем.

«Черный человек, деточка… – всплыл в памяти доверительный голос бабки Прасковьи. – Черный человек…»

Неожиданно она почувствовала себя совершенно разбитой. В довершение возникла головная боль с беспрерывным постукиванием в висках.

– Римка, на тебе лица нет, – раздался рядом голос Светки. – Ты бледная вся. С Алеком что-то было? Да?

«И да, и нет», – хотела сказать Римма, но сказала:

– Просто плохо себя чувствую, голова разболелась.

– Слушай, езжай домой. Я сама управлюсь. – Светлана присела возле нее на корточки, преданно посмотрела в глаза. – Сегодня все равно по случаю Рождества раньше закроемся. Давай, дуй домой.

Римма молча набросила куртку и через минуту стояла на улице. Морозный воздух освежил, притупил головную боль. В висках уже не стучало, а лишь слегка покалывало. Но рассеянность в мыслях осталась. Рука в кармане продолжала нащупывать коробочку с сережками, она его Светке так и не показала. Потом. Все потом. А сейчас быстрее домой, принять горячую ванну. Она прошла метров сто, когда сообразила, что оставила в кафе сумочку с деньгами и проездным на метро. Пришлось возвращаться.

Светка как раз обслуживала нового клиента – выставляла на его столик шашлык, соусницу и нарезанный лаваш.

– Ты чего вернулась? – вскинула она на вошедшую подругу свои большущие глаза. В них еще не погас озорной огонек – видимо, успела поболтать с приятным посетителем.

Римма отметила только, что мужчина был довольно высок и стильно одет: черное кашемировое пальто, дорогой шарф, рядом на стуле черный кожаный портфель.

– Сумку забыла, – ответила она, – а в ней проездной.

– Извините, я сейчас, – с любезной улыбкой обратилась Светлана к клиенту. И уже Римме: – Подожди, я принесу.

Они повернулись вместе. Светка, чтобы отойти, спиной. Мужчина – лицом к Римме.

Она не сразу поймала на себе его взгляд – все еще думала о своем. Но что-то, какое-то шестое чувство, подсказало, что ее разглядывают. Разглядывают в упор, до неприличия, ни капельки не стесняясь. Она отреагировала мгновенно, уже готовясь испепелить наглого клиента одними глазами…

Всего несколько мгновений, которые показались Римме вечностью, они смотрели друг на друга. В одно из этих коротких мгновений ей подумалось, что у нее наступила крайняя стадия нервного расстройства, сопровождающаяся галлюцинациями. Этого не могло быть. Именно сегодня, именно сейчас просто не могло быть.

– Здравствуй, Римма, – первым сказал он, сказал тихо, словно боялся, что она сейчас возьмет и упорхнет, подобно вспугнутой случайно птице.

Она продолжала стоять, не в силах поверить в то, что случилось. Целая лавина чувств, мыслей и бог знает чего еще пронеслась в голове, сделала что-то непонятное, совершенно непостижимое с телом. Оно вдруг перестало слушаться, будто стало существовать само по себе, отдельно от сознания. А сознание точно издевалось над ней: «Этого не может быть… Но разве именно не на это ты и надеялась?»

– Ты… я…

Он уже стоял перед ней. Живой, самый настоящий, не мираж и не плод больного воображения. Он притянул ее к себе и коснулся губами выбившейся на лоб пряди.

– Как же я рад тебя видеть, малыш…

Вернувшаяся с сумочкой Светка только часто заморгала и покачала головой. И конечно, не удержалась от комментария:

– Так не бывает!