Текст книги "Запоздалый приговор"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

6

В зале становилось душновато. На столе горели толстые свечи; их было много, и они стояли в массивных бронзовых подсвечниках, в канделябрах. Римма ненавидела это слово. И свечи эти тоже не нравились ей, хотя в тех ассоциациях, которые они у нее порождали, не было никакой их вины. Они походили на фаллосы. Такие, вероятно, ставили и античные греки у своих лож, когда занимались утолением желудочного и сексуального голода, по обычаям своим, одновременно. Такие же свечи торчали тогда у Шерстяка на даче. В тот день, точнее, ночь, когда было изгажено ее тело и, может быть, кое-что еще. Большее… И такие вот свечи, своего рода фаллические символы, были тогдашними свидетелями ее жестокого унижения. Или даже соучастниками. Она усмехнулась. Свечи здесь, конечно, совершенно ни при чем…

Произнесли очередной тост. Она не слышала его, как и вообще не слушала практически ничего из того, о чем здесь говорили все эти случайные люди, люди-эпизоды, люди – бабочки-однодневки в ее ЖИЗНИ.

Ее интересовал лишь один из присутствующих здесь человек. Влиятельный народный депутат и думский делец, сопредседатель одной из депутатских фракций, многих, собственно, интересовал, и нужно было тщательно и аккуратно продумать, как завладеть его полным вниманием.

Некоторая козырная карта у нее есть – в форме визитной карты корреспондента женевской газеты «Альт-Синема-Ревью» Мартины Бланк, которую оперативно «отполиграфил» Юра Шаповалов.

Шерстяк де узнал ее – все-таки прошло девять лет. А мало ли молоденьких девчонок он поимел за эти годы? Поди, и сам не помнит…

Римма вежливо отправила восвояси немного перебравшего богемного вида юношу с длинными волосами и стала наблюдать за теми, кто вьется близ дорогостоящего шерстякового корыта.

Шумная компания разделилась на три части. В глубокой оконной нише около столика со свечами толпились киношники, в честь которых, собственно, и дан настоящий фуршет. Римма заметила среди них две относительно популярные фигуры. Тут же им славословили восторженные критики. Второй по количеству присутствующих (но первой по значимости) была как раз компания собравшихся вокруг Шерстяка, послужившего, как поняла Римма, спонсором киношного проекта. Здесь просто пили и ели. Иногда, впрочем, рассказывали анекдоты. Сам Шерстяк славно кушал, оглашал не очень оригинальные фразы и тосты и при этом изобильно жестикулировал, в основном ложкой, потому что иные условности вместе с приборами застольного этикета были отброшены давно и бесповоротно. А вот козлобородый референт Шерстяка внимательно блюл обстановку и время от времени что-то нашептывал своему хозяину. Пару раз Римма замечала нацеленные на нее взгляды. Она решила, что можно попробовать сперва действовать через этого козлобороденького.

Однако нужда в посредниках отпала. Через полчаса, когда она светски беседовала ни о чем с престарелой дамой с жемчужным ожерельем вокруг высохшей шеи, к ней подошел Алексей Романович Шерстяк собственной персоной. Она наблюдала за ним боковым зрением. Внешне Шерстяк изменился не в лучшую сторону. Он окончательно лишился волос, располнел и обрюзг. Видимо, не щадил живота своего в делах государственной важности – фуршетах, презентациях, торжественных приемах…

Когда он подошел, Римма оставила коктейль и слегка развернулась к нему. Чуть улыбнулась.

– Мадемуазель… – прогудел Шерстяк с полупоклоном, намереваясь сказать еще что-то.

Она поднялась и представилась так, как было отмечено в ее «липовой» визитке. А также в блокноте охранника, регистрировавшего прибывших на фуршет.

Шерстяк взял ее за руку и слегка потряс, стараясь при этом выглядеть серьезным и достойным господином. В некотором смысле у него это получилось. Во всяком случае, никто, кроме Риммы, не улыбался, но ее улыбка рассматривалась окружающими – а несколько человек уже было тут как тут – как маска вежливости. Козлобородый стрельнул в нее быстрыми глазками и что-то проворковал на ушко Шерстяку. Не глядя на него, Шерстяк значительно кивнул.

Римма решила не затягивать дело и коротко рассказала ему, «о чем хотели бы узнать читатели нашей газеты». Шерстяк кивнул еще более значимо и принялся выражать свои мысли о современном авторском кино. Это давалось ему нелегко, потому что особенных мыслей у него не было, и чем отличается авторское кино от какого-либо еще, он попросту не знал. Вдобавок было выпито много коктейлей «дайкири» (его любил не то Хемингуэй, не то Хо Ши Мин, – Шерстяку об этом говорил помощник, и он хоть и не запомнил, кто именно, решил тоже любить этот уважаемый большими людьми напиток) и съедено немало вкусной и здоровой пищи. Правда, в количестве отнюдь не здоровом и не полезном.

А еще отвлекала Шерстяка – точнее, увлекала и завлекала – тонкая высокая шея этой дамочки, у-ух, отменной дамочки, судя по всему… Народный избранник уже видел их вдвоем, себя и ее, на даче. Нет, втроем, еще Нюрку можно прихватить… Он продолжал плести что-то очень общее о современном кино – он мог произнести любую речь на автопилоте, – и ему всегда почтительно внимали. И сейчас внимали. И, главное, эта, как ее… Женева внимала. Или Женевьева? Не важно… Улыбается она хорошо…

Ах да, Марта! Язык Шерстяка при малом участии его сознания делал свое дело.

Римма тоже задавала Шерстяку вопросы бездумно. Она ждала, когда этот человечек утомится собственным словоблудием и можно будет спросить его кое о чем более существенном. А что потом?.. Она пока не знала. Но у нее было предощущение некоей судьбоносности, что ли, своих действий. Чувство, что все происходит именно так, как и должно происходить. Она глянула на часы.

Шерстяк глотнул из фужера и несвязно пообещал ей сенсационный рассказ о том, куда украдены (он так и сказал) несколько «серьезных и правдивых исторических кинолент», но об этом – он взял ее под руку и, покосившись на остальных, отвел чуть в сторонку, – об этом он расскажет в келейной обстановке. Если журналистку из Женевы это интересует. Интересует?

– О, я, я! – горячо проговорила она.

– Но!.. – Шерстяк с намеком приумолк и оглянулся на компанию из-под вылезших бровей. – О том, что об этом сказал я, – ни-ни!

Она клятвенно приложила ладонь к груди и кивнула с видом абсолютного понимания и согласия. И обворожительно улыбнулась.

«Европа, – оценивая эту улыбку, подумал Шерстяк. – Куда там нашим дояркам…» Еще он подумал, что наживка проглочена по самое некуда. И обменялся с референтом лишь им двоим понятными взглядами.

7

Дачу Шерстяка она сперва не узнала. Нынче ее окружал могучий бетонный забор, правда, с занятной претензией на арочность-барочность, да и деревья в саду заметно выросли за прошедшие годы.

Машина прошла через автоматические железные ворота и въехала прямиком в гараж. Вторые ворота, походившие скорее даже на шлюз, и здесь были, конечно, автоматические.

Из лимузина они вышли внутри гаража-ангара, и Щерстяк широким жестом пригласил ее к ступенькам, своего рода внутреннему крыльцу. Пол – это в гараже-то! – был выложен мрамором. Само собой, мраморными были перила и балясины лестницы всего лишь в четыре ступеньки. Римма подумала, что так называемых «новых русских» не зря таскают по анекдотам и карикатурам. И что об этом путешествии и вправду стоило бы написать неплохой материал для «Альт-Синема-Ревью». Кстати, вот будет забавно, если окажется, что такая газетка действительно существует…

– Мы, значит, уже дома, – шумно вздохнул Шерстяк, поднявшись вслед за Риммой к дверям холла, которые за мгновение до этого услужливо распахнул дородный охранник. Она улыбнулась Шерстяку. Но в душе у нее возникла тревога. Ее обеспокоил взгляд охранника. Очень вежливый и абсолютно бесстрастный.

Впрочем, успокоила себя она, едва ли народный депутат Государственной Думы Российской Федерации осмелится всерьез приставать к иностранной подданной, тем более к представителю зарубежных масс-медиа. К тому же о ее визите многим стало известно в Доме художника, да и Шопик, если не дай бог что, тревогу поднимет. На него она рассчитывала больше всего.

Она опять подумала о том, что делать дальше. Ранее, в мире своего воображения, подобные, не раз возникавшие, сцены давались ей легко. Чаще всего представлялось, например, что в нее влюбится телохранитель Шерстяка (без взаимности, разумеется) и передаст ей видеокассету, где его босс снят во множестве очень и очень скабрезных ракурсов. Это были далекие от реальности фантазии, конечно. Тем более если у Шерстяка вся охрана состоит из таких «бондов», как только что увиденный…

Тем временем они пришли в зал, где их встретила радостная немолодая женщина в белоснежном кружевном переднике и чепце. Служительница.

– Моника, – представилась она неожиданным образом.

С мягкой улыбкой в ответ Римма назвала себя, в то время как ее душили приступы хохота, сдерживаемого ценой огромных усилий. Неужели Шерстяк докатился и до домашнего театра, где все домочадцы именуются не собственными именами, а так, как нравится барину-боярину? Это вполне могло оказаться правдой – у этой «Моники» абсолютно пустые глаза.

– Идемте, пожалуйста, в Зимний Сад, – все так же радостно пригласила Римму Моника, причем произнесла она это таким тоном, что сомнений оставаться не могло: здесь именно Зимний Сад, оба слова пишутся и даже выговариваются непременно с большой буквы.

Между тем Шерстяк куда-то пропал, и это обстоятельство показалось Римме подозрительным. Она нащупала подготовленную к съемке цифровую камеру так, будто это был взведенный «стечкин».

Моника, не переставая улыбаться на каждом повороте, вела Римму путаными коридорами и лестницами. Кое-где им встречались молоденькие приветливые горничные и безмолвные телохранители. В одной из комнат, скорее даже небольшом зале, двери были распахнуты, и оттуда доносился звон посуды, возгласы и смех.

Зимний Сад оказался чем-то средним между мини-гидропарком и дендрарием. От свода до пола было метров семь. Отовсюду струилась вода – фонтанами служили мраморные морды зверей и рыб и античных героев. Все вместе это было довольно несуразным сборищем эклектики. Римму несколько озадачил фонтанчик с писающим юношей. Мраморный юноша, конечно. Очень эротично… Может, Шерстяку нравятся не только девочки? Хм…

Она прошлась по аллее, увитой заползающей почти на свод зеленью, и увидела то, что, судя по всему, предназначалось для них с Шерстяком. В уютной нише стоял небольшой накрытый столик… и опять на нем эти проклятые толстые свечи. Она разозлилась и подошла к воде. Увидела легкий пар. В программе развлечений намечено, значит, купание. Ну да, обычная сауна – это почти пошло, это для тех, кто попроще. Оп-па, а вон и прозрачная кабинка душа, как мило…

Будто нарочно именно в этот момент снова появилась Моника и мелодично предложила освежиться с дороги.

«Ну что же, – подумала Римма, – играть так играть».

Она неторопливо сняла жакет и накрыла им каменную голову сатира, застывшего на постаменте около столика будто бы с недвусмысленным предложением. Но ни его предложением, ни предложением Моники она воспользоваться не намеревалась. Зато поймала себя на мысли о том, сколько же стоит все это имение вместе с охраной, прислугой, лимузинами и многим-многим другим. Впрочем, ее это не интересовало. Она здесь для…

– Вы можете освежиться с дороги, – с воистину идиотской улыбкой, которая уже начала раздражать, повторила Моника.

Римма посмотрела на нее с легкой холодной смешинкой.

– Благодарю вас, мисс… Левински, – отозвалась она. – Но вы излишне заботливы.

Та никак не отреагировала на эту почти оскорбительную шутку. Ни глаза ее, ни улыбка ничуть не изменились.

«А может, это не женщина, вернее, может, это вообще не человек? Может, это зомби или робот?» – пронеслось у Риммы в голове. На секунду или на две ей стало даже слегка жутковато. Она не думала, впрочем, что это несерьезное ее предположение может быть реальностью, но, с другой стороны, если бы это оказалось именно так, вероятно, не слишком удивилась бы.

Римма с беспокойством огляделась. Черт возьми, с какой радости ее вообще занесло сюда? Приключений захотелось, отмщения, торжества справедливости? Киношных трюков?.. Нервно дрогнув губами, она посмотрела на часы. Как раз через час ей на мобильник должен позвонить Юра – контрольное время…

Послышалось знакомое гудение, сопение и пыхтение. Она вздохнула с облегчением и медленно обернулась. Шерстяк был не один. С ним нетвердо шагала девушка, а за нею семенил козлобородый референт. Впрочем, он тут же развернулся и ушел, повинуясь, видимо, какому-то ранее данному распоряжению.

Забавен был наряд народного избранника. На нем висело некое подобие туники, более-менее прикрывающее область таза и оголяющее дряблые ноги и «брюхогрудь» от пупочного провала. На шее же у него, как и полагается, сияла массивная золотая цепь.

«Златая цепь на дубе том… – с тоской подумала Римма. – Ай да Пушкин! Ай да сукин сын! Мог ли ты, Александр Сергеевич, подумать, что и по сей день останешься прав, прав и еще раз прав!»

Она отметила про себя, что народно-избранный почти трезв. А на фуршете и в машине по дороге сюда выглядел изрядно захмелевшим… Что это – готовится к любовным утехам и поэтому принял антиалкогольные меры? Что-нибудь подозревает? Да едва ли… Скорее всего, сказывается старая комсомольско-партийная школа: эти деятели всегда могли выпить больше, чем видели.

Шерстяк приблизился почти церемонно.

– Как вам у меня? – широко улыбнулся сей государственный муж, явно рассчитывая на изобильный комплимент.

– Отменно, Алексей Романович, – почти в тон ему улыбнулась она. – Вы рождены, чтоб сказку делать былью.

– Ух! – Шерстяка, очевидно, проняло от этой фразы, сказанной ею. Он похлопал пухлыми ладошками и с видимым большим воодушевлением позвал к столику. – Пр-рошу! Прошу-прошу-прошу, милые дамы. Это у нас Анюточка, – добавил он негромко, обращаясь к Римме.

На вид Анюточке было лет пятнадцать. Смутно услышав свое имя, она сфокусировала взгляд на Римме, затем снова стала бессмысленно смотреть в пространство. Видимо, была пьяна. А то и обколота.

Римма отвернулась, чтобы Шерстяк не видел сейчас ее лица. На мгновение у нее возникло желание убить это существо, затем вытащить отсюда эту девочку… Ну хорошо, холодно спросила она себя, а после что? Воспользовавшись тем, что нужно было усаживаться, она сумела взять себя в руки. После, подумала она, будет после. Пороть горячку не нужно, это опасно, более того, губительно. Все равно с этой девочкой уже произошло то, что и с ней когда-то случилось… С другой стороны, хорошо то, что она сейчас здесь, ведь когда это всплывет, то станет серьезным обвинением.

Шерстяк по привычке своей похлопал в ладоши и кивнул на выстроившиеся на столике бутылки:

– Что предпочитает просвещенная Европа?

– Водку, – тонко улыбнулась Римма.

– О-о! Это очень правильно! – Шерстяк не ожидал такого выбора, но горячо его одобрил.

А дело было не в скромности, конечно. Дело было в том, что всевозможные «расслабляющие добавки», которые вливают в спиртное для того, чтобы неопытная в таких делишках девчушка побыстрее разняла ножки, психорелаксанты, так сказать, лучше всего и вернее всего ощущаются на вкус именно в водке.

– Я, – заявил Шерстяк и сделал движение, чтобы привстать, – выпью, с вашего позволения, за дам!

– Очень любезно с вашей стороны, – отозвалась Римма. Водка на самом деле не нравилась ей, и она лишь незаметно лизнула «Смирновскую».

Краем глаза она заметила, как Анюточка опрокинула в себя рюмку, будто это и не водка была…

– Балычок – сама свежесть, – отрекомендовал Шерстяк и сам также обстоятельно закусил. – Так вот… современное, значит, кино в обновленной России есть сама по себе ху… простите, художественная… художественный феномен, который достойный… достоен самого пристального внимания, причем внимания не только, значит, кинокритиков, специалистов, артистов, других профессионалов… – Он ткнул вилкой в пространство и стал развивать тему.

Она не стала вслушиваться в эту относительно грамотную чепуху, тем более что диктофон был незаметно включен, еще когда садились за стол.

Шерстяк не продержался и пяти минут. Опять захлопал в пухлые ладоши и сказал, что нужно выпить еще, чтобы оценить тонкий вкус водки, ибо это, как известно, с первой рюмкой не приходит. А потом можно оценить водно-купальные достоинства его Зимнего Сада. И уже тогда можно будет вернуться к авторскому кино.

Наливши себе и Римме водки, он глянул на Анюточку из-под выцветших бровей, нахмурился и откупорил бутылку шампанского. Наполнил шипучкой Анюточкин фужер.

Наблюдая за всем этим, Римма опять подумала, что все идет так, будто некий сверхъестественный режиссер-манипулятор действует по тайному уговору с ней. После того как в напиток подливается «коктейль Молотова», которым снабдил ее Хельги, на стенках рюмки обычно образуются пузырьки. Такие же точно, как в шампанских винах.

Народный избранник весело подмигнул Римме и откушал водки. Утерся тыльной стороной ладони почти до локтя.

– У меня, – сказал он с хмельком в голосе, – в бассейне есть собственный родник… – И поднял указательный палец. – Между прочим, лечебный, да!

Римма довольно скупо улыбнулась.

Видя, что родник не произвел на нее ожидаемого им эффекта, Шерстяк на миг приуныл, но тут же воодушевился вновь.

– Но лично я больше всего люблю плавать с аквалангом, – признался он и скромно опустил глаза. – Подводный мир ню… нюобык… необыкновенен!

– Можно посмотреть? – простецки спросила Римма.

Шерстяк почти подпрыгнул.

– Нет! Нужно! – вскричал он. – Анютка, подъем!

Он почти поднял находящуюся в заторможенном состоянии девчонку и подал руку Римме.

– Да-да, мы все это увидим… увидим!

Она отняла руку аккуратно, однако настойчиво.

Шерстяк направился к китайскому мостику, полукругом перекинутому через зауженную часть бассейна. К удивлению Риммы, Анюточка шагала сама. Нетвердо, однако без зигзагов и раскачки.

– Я люблю нырять вот отсюда, – доверительно сообщил Шерстяк и скинул свою тунику, под которой он, слава богу, оказался в плавках.

Однако нужный пример показала, конечно, Анюточка: видимо, такова была ее роль. Скинув подобие платья-пелерины, под которым был полупрозрачный и, в общем, почти невидимый купальник, она довольно ловко ушла с мостика под воду. Римма проследила ее движения и подумала, что у этой девочки могло бы быть неплохое будущее… Шерстяк также любовался тоненькой фигуркой, весьма плотоядно. Потом отвлекся.

– А мы пойдем на пляж, – предложил он. – Да, у меня здесь настоящий песок. Его привезли с Ямайки. Иногда у меня собираются коллеги, и мы пьем ямайский ром, лежа на ямайском песке.

Она рассеянно улыбнулась, глядя на цветок рододендрона.

Шерстяк понял это по-своему.

– Да-да, мои извинения! – Он показал на кабинку между двумя пальмами. – Вон там есть все, все и еще раз все – на любой вкус. Купальники, шорты, мини… – Шерстяк вдруг мигнул и осклабился. Зубы у него были неестественно ровные, почти идеальные. – А хотите посмотреть на старого моржа? – Не дожидаясь ответа, он вдруг сиганул в бассейн, едва не утопив грузными своими телесами Анюточку, послушно и молчаливо плававшую тут же, под мостиком.

«Пора», – подумала Римма, метнувшись взглядом к нише со столиком. Но как бы это сделать незаметно?

«Старый морж» вынырнул, держа Анюточку в объятиях.

– Присоединяйтесь! – воскликнул Шерстяк. – Станете не менее… то есть просто станете девой морской!

Она неопределенно кивнула.

– Возьму апельсин. – Это у нее прозвучало почти заговорщически.

– И нам принесите, – попросила Анюточка. Это было первое, что она произнесла в присутствии Риммы, чем слегка даже удивила ее.

Та любезно кивнула и направилась к столику.

Она шагала медленно, нащупывая под блузкой ампулу непослушными пальцами… чертовы пальцы… чертова ампула, следовало бы приготовить ее заранее… Стоп! Сделать вид, будто нужно поправить туфлю, а для этого присесть… Так, вот эта адская стекляшка. Римма поднялась и, критически поглядывая на свои шпильки, будто была ими недовольна, пошла к нише. Сзади доносилось плесканье-полосканье, значит, вроде бы все в порядке.

Ампула была у нее в пальцах, когда Шерстяк заорал, что «мы уже идем»… рука у Риммы дрогнула, ампула выскользнула… Покрываясь холодной испариной, она все-таки поймала ее. В зеркале увидела свое побелевшее лицо. Дьявольщина, она не думала, что это, казалось бы, простое дело будет таким трудным и нервным… А где сидит этот боров? Она вновь смертельно побледнела, потому что не могла вспомнить, в каком кресле сидел Шерстяк и в каком – Анютка… Она помнила лишь свое место… но хорошо… тогда так: он был справа, а девочка слева… значит, вот здесь. Да, точно, вот здесь. Так… трех капель достаточно. Нет, для этого борова пусть все же будет четыре. Хельги уверял, что шесть – это чтобы здорового мужика свалить с ног в один момент, а десять – и вовсе смертельная доза… Римма завинтила ампулу-флакончик и спрятала ее в висевший на шее медальон в виде разборного патрона (пуля с гильзой) к автомату Калашникова. Она намеренно заказала себе его перед поездкой в Россию – здесь и сейчас он был символичен.

Ну вот, с облегчением вздохнула она, вроде бы все идет так, как надо… Она взяла апельсин и направилась к бассейну.

Короткая трель телефона заставила ее опять похолодеть и вздрогнуть всем телом, о звонке Шаповалова она забыла…

– Да, – коротко сказала она, рассмотрев на электронном табло знакомый Юркин номер.

– Это я, – ответил несколько напряженно он. – Все о’кей?

– Да, – вздохнула она и призналась: – Чуть мобильник не выкинула от неожиданности, нервничаю.

– Это понятно…

– Ладно, Юр, звони еще, как договорились.

– Как договорились, – заверил он. – Ты все сделала?

Римма невольно глянула на столик.

– Только Сначала… – Она нервно облизнула губы. – Звони теперь через полчаса.

Она спрятала телефон и вернулась к бассейну.

Народный избранник как раз выбирался из бассейна, одновременно щипая Анюточку.

– Вы как хотите, – почти без упрека сказал он, – но вода – как парное молоко. Теплая, лечебная, свежая… и все такое прочее.

– Мне хочется немного выпить, – сказала она.

Шерстяк почти обрадовался:

– И мне тоже хочется!

– И мне!.. – пьяненько проголосила Анюточка, забирая у Риммы апельсин.

«И отлично», – подумала Римма.

Анюточка с улыбкой протянула ей дольку апельсина и заглянула в глаза. Римма нашла в себе силы улыбнуться в ответ и мысленно взмолилась, чтобы все это как можно скорее кончилось. Неужели глаза этой девочки теперь будут преследовать ее немым укором? А вдруг Хельги неточен? Хотя нет – он может быть каким угодно, только не безалаберным. Но если у этой Анюточки индивидуальная непереносимость препарата?

Анюточка же не унималась – очевидно, Римма ей понравилась, и она решила непременно завоевать ее расположение. Сделавшись весьма разговорчивой, Анюточка стала расспрашивать, какими стилями она умеет плавать, потом пообещала научить ее «идти буфером». Римма ничего не слыхала о таком стиле, поэтому лишь неопределенно кивнула. Она не знала, конечно, и даже не догадывалась, что на самом деле болтливость Анюточки объяснялась строгими инструкциями Шерстяка. Под мостиком он повелел ей во что бы то ни стало склонить гостью к принятию водных процедур. А не то…

А Римме сейчас предстояло отрежиссировать тост – так, чтобы Шерстяк и Анюточка выпили одновременно. Иначе проблемы, которые могут возникнуть в противном случае, окажутся очень и очень неприятными. Первым делом для этого следовало оживить саму себя. Хотя компаньоны за столом и навеселе, ее настроение может показаться им странным. Затем нужно завладеть их вниманием.

Она очистила апельсин, затем кожуру в виде пятиглавой звезды установила почти стоя между бутылками и, сложив пальцы пистолетиком, прицелилась в нее и сказала «пиф-паф!». Анюточка, конечно, ничего не поняла, а Шерстяк весь заулыбался и шутливо погрозил Римме пальцем-сосиской. Она коротко рассмеялась и подумала, что ничего остроумного для этого тоста придумывать не нужно, а нужно сварганить что-нибудь простецки-энергичное, и побыстрей.

– Давайте на «три-четыре», – предложила Римма и подняла рюмку.

– На три-четыре! – воскликнул Шерстяк.

Три рюмки звонко приударились друг о дружку.

Зажмурившись, она выпила свою рюмку до дна.

И ничего, конечно, не случилось. Сразу не случилось.

Она похолодела, пытаясь решить, как ей теперь быть.

Шерстяк длинно поглядел на нее пьяными мутными глазами, потер щеки и хрипловато спросил:

– А ба… – Он, не сдержавшись, отрыгнул. Но не особо смутился этим. – А бассейн… ну, как у нас с бассейном?

Она бездумно кивнула.

– Я несколько… я что-то несколько неважно себя чувствую. – Это, в общем, была правда, потому что она ужаснулась: неужели провал?.. Но тут же вспомнила, что Хельги указывал на внезапно появляющуюся охриплость голоса как на одно из проявлений действия «коктейля Молотова». Один из симптомов… Она коротко вздохнула: – Этот… симптом сейчас пройдет, я думаю.

«А другой, – мысленно попросила она, глядя вверх, – пусть придет…»

– А я… – бормотнул Шерстяк и умолк, глядя на Анюточку.

Римма тоже посмотрела на нее застывающим обреченным взором.

Анюточка свернулась в кресле уютным калачиком и спокойно спала.

– Нюрка… – странным, осевшим и противным голосом окликнул ее Шерстяк. – Черт бы тебя… Нализалась…

Ее передернуло от этого голоса, по коже прошел мороз. Она не думала, что снадобье Хельги так уродует человеческий голос.

Вдруг появилась страшная мысль – когда чокаются, содержимое одной рюмки часто попадает в другую, – и теперь ей показалось, что, похоже, именно так и было на сей раз?!

Или не было?..

Видимо, «коктейль Молотова» действовал не мгновенно. К тому же разом опрокинуть проспиртованного, прокаленного водкой стодвадцатикилограммового мужика оказалось не под силу даже такому снадобью. Однако оно работало.

Хельги не обманул.

Шерстяк поднялся, в мутнеющем сознании потянулся было лапами к Римме – та вжалась в кресло так, что ей показалось, будто ее живот начинает истончаться до объема фольги, – а затем лег физиономией на колени к Анюточке.

Все.

Ей вдруг показалось, что в зале бассейна, то есть в Зимнем Саду, стало невероятно тихо. Сколько она просидела так, в полной тишине и неподвижности, она не знала. Не думала. Но в то же время понимала, что нужно уходить, и побыстрее… Нужно достать камеру, сделать ролик и несколько снимков – и уйти.

Однако ею овладела странная, непонятная созерцательность. Потом пришла тревожная мысль: сейчас сюда ворвется охрана! Она выхватила мобильник и лихорадочно набрала номер Юрки, но сбилась, стала набирать опять… «Охрана сейчас будет здесь, – роилось у нее в голове, – потому что где-то здесь скрытые камеры наблюдения… они должны быть… их не может не быть у этого типа… все происходящее снимали… все записано на пленке…»

– О’кей? – односложно спросил Шопик.

Его голос чуть успокоил ее.

– Н-не знаю… – призналась она.

– Что там?!..

– Они лежат… я сделала это.

– Почему – они?

– Здесь еще одна девочка. – Римма куснула губу и заглянула в кресло, где спала несовершеннолетняя наложница Шерстяка. – В смысле, действительно девочка, ей лет пятнадцать.

– Мразь… – Юрка вздохнул и помолчал. – Так что случилось там у тебя? Какая проблема?

Она вздохнула тоже.

– Страшно.

– Страшно? – сильно удивился он. И попытался перевести ее чувства в сферу иронии, но понял, что это ей в данный момент не удастся. Перешел на деловой тон. – Ну хорошо… Просто делай, что собиралась, и спокойно уходи.

– Слушай… здесь ведь могут быть телекамеры наблюдения. Ведь могут быть, так?

Шопик усмехнулся.

– Нет, – сказал он совершенно уверенно.

– Нет?..

– Конечно нет. А ты прикинь: будет ли мудак такого масштаба провоцировать себе неприятности? На ровном месте, чтоб споткнуться?

Она не понимала:

– Какие неприятности?

– Имиджевые неприятности, имиджевые. Ты же догадалась, наверное, что делается в этой его сауне…

– Здесь бассейн… Зимний Сад, – зачем-то поправила она его.

– Хоть атомный котел, – хмыкнул Юрка.

– А при чем тут имидж?

– А подумай… Хотя тебе сейчас не до этого, нервы… Ты же говоришь про малолеток. А если какой-нибудь обидевшийся или решивший подзаработать охранник снимет это его «детское порно», обрадует это босса или нет? Как думаешь, он полный дурак?

– Думаю, нет.

– И я так думаю. Делай, что собиралась, и поскорей улепетывай оттуда.

– Да, – вздохнула она с облегчением, – убедил. Делаю.

Она спрятала телефон. Как хорошо, что есть он на свете, этот славный и верный Шопик…

В зале ничего не менялось. Все так же стыли безмолвные статуи, все так же предлагал свои интимные услуги бородатый сатир, а около него спала в плетеном кресле… ну, пусть не нимфа, а нимфетка. Но живая. И все теми же толчками лилась из эротичного мраморного юноши вода, а где-то еще мерно капали капли, звонко звенели струи…

Не медлить, черт возьми!

Она вынула камеру, зацепила диктофон, выключила его – все равно записывать оказалось практически нечего… Нечего в смысле аудио… А вот «видеоклип» сделать есть из чего.

Она отошла от столика на несколько шагов, так, чтобы захватить сразу все, начиная с вожделеющего сатира… Все хорошо, но с его башки сперва надо снять собственный жакет… Потом она откинула крышечку объектива.

И нажала кнопку REC.

Съемка, конечно, непрофессиональная, да и руки дрожат, но это не так уж важно…

Теперь все. Ах да, кассету лучше вынуть и нести отдельно… Она уложила ее в футляр и спрятала на груди, рядом с медальоном. Медальон – патрон, кассета – бомба.

Моника будто ждала ее. Всплеснула руками, стеклянно обрадовалась, заулыбалась. А может, она гораздо хитрее, чем кажется и чем хочет – казаться? Может, она следила и все видела?

Римма, не останавливаясь, окинула ее равнодушным взглядом.

– Алексей Романович спят-с, – прохладно сказала она ей. – Будиться, никак не желают. – Она обернулась на двери Зимнего Сада будто бы с крайней и искренней досадой. – А впрочем, попробуйте… Не исключено, что у вас что-нибудь и получится…

Спустившись вниз, она увидела в холле охранника. Тот сперва уставился на нее с удивлением, потом стал смотреть с немой вежливой полуулыбкой, как его учили…

– Закажите мне такси, – утомленно обратилась она к нему. – Это не очень сложно, надеюсь…

Охранник, кажется, растерялся. Потом ответил:

– Все будет сделано. Не беспокойтесь. Присядьте здесь, если желаете… Скоро подадут машину.

Она лениво опустилась на диван, краем глаза наблюдая за охранником: за тем, как он искоса посматривает на нее с подозрением, потом вынимает рацию и уходит в соседнюю комнату.

Она представила: он связался с диспетчером и спрашивает, как ему быть с этой новой дамочкой, шлюшкой-журналисткой, которая пожелала вдруг уехать… А диспетчер орет: взять! держать! не выпускать! Она с видяшкой, засланная, у нее уже компра готова на босса!.. В наручники – и в подвал!.. И зови Черепа, пусть выпытает у этой стервы хреновой, на кого там она работает!..