Текст книги "Кто правит бал"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

…Группа молодых бездельников, раскрашенных, в цирковом тряпье, носилась по улицам какого-то города и смущала прохожих своими приставаниями. Вот они напугали чопорных монашек, вот пробежали мимо надутых английских бобби. Тут же, встык, изнуренные рабочие выходят после смены из заводских ворот. Камера сосредоточивается на одном из них, который, попрощавшись с товарищами, заходит за угол, потом бежит, оглядываясь, и внезапно оказывается за рулем роскошного лимузина…

Ага, думал Грязнов. Английские «кагэбэшники» послали своего агента в среду английского пролетариата. Но оказалось, что это неугомонный фотохудожник решил сделать альбом фотографий, побывав в низах общества, альбом, который бы вобрал в себя всю грязь и пакость жизни.

Фильм шел уже 15 минут, и до сих пор не было ни единого выстрела. Грязнов начинал скучать, хотя главный герой ему нравился. Этот молодой лохматый парень ни с кем не считался, женщины увивались вокруг него, а он не обращал на них внимания, весь погруженный в свою работу. «Вот-вот, – думал Грязнов, – так и надо. А то бабы вечно все портят».

Зазвонил телефон. Грязнов взял трубку.

…Экстравагантный фотохудожник зачем-то покупал в магазине самолетный пропеллер…

Грязнов почесал дистанционкой кончик носа.

– Гвоздь умер, – сказала трубка.

– А что, он уже старый был? – чисто механически пошутил Грязнов, до которого дошло не сразу.

24

В самолете Турецкого сморило, не успели они набрать высоту. Поскольку время для сна было неурочным, он просыпался каждые пять минут, но открывать глаза не хотелось, во всем теле ощущалась легкая расслабленность, почти блаженство. Останься он в Москве, перелистывал бы какие-нибудь бумажки вроде следственных материалов, ломал голову, да что там говорить, пусть даже уговаривал бы со Славкой бутылочку коньяка. Все равно не было бы ему покоя, напрягает человека Москва, не дает расслабиться ни умственно, ни физически.

Впрочем, мысли о работе преследовали его и тут, сквозь приятную дрему все время пробивались слабые тревожные сигналы.

Свидетелей убийства на Лубянке он вызвать к себе так и не успел. А с убийством Гвоздя Славе теперь придется разбираться одному. Меркулов срочно приказал вылетать в Мюнхен, поскольку международная комиссия по расследованию причин аварии завершила свою работу, и Турецкому следовало присутствовать при оглашении результатов, чтобы по возможности лично поговорить с экспертами.

Разговор с Костей насчет выделения дела Невзорова и данного расследования в совместное производство не состоялся, но Турецкий решил использовать свое пребывание в Германии на полную катушку и поговорить вживую с этим мюнхенским Снегирем, чтобы прояснить наконец, в каких отношениях с покойным Невзоровым он состоял? Выяснение этого вопроса было для Турецкого не менее, а возможно, и более важным, чем официальная цель визита.

Если верить папке, Снегирь и Невзоров – одно и то же лицо, но тогда, спрашивается, что за второй Снегирь в торгпредстве? И какой Снегирь имел доступ к счету, живой или мертвый? А если предположить, что мертвый, куда уходят деньги? Он что, дал предсмертные распоряжения, или доступ имеет еще кто-то? Или заполучил после смерти владельца? Опять же Ожегов настаивал, что Невзоров, мол, имел дело с большими деньгами, и его слова сбрасывать со счетов нельзя. К тому же Невзоров каким-то образом был связан с Фроловским, а Фроловский и деньги – близнецы-братья. Как партия и Ленин.

Турецкий уже десятки раз мысленно собирал эту мозаику, но пока ничего не получалось. Картинки мутные, множества фрагментов не хватает – раскладывай, как хочешь, все равно ни один вариант не отсеешь и не предпочтешь остальным. Без Реддвея и пол-литры не разобраться.

Реддвею он звонил за три часа до вылета – предупредить, чтобы подготовился, оказал достойный прием. Чувствовал себя Турецкий при том разговоре немного виноватым: обещал писать-звонить, но ничего подобного, разумеется, не делал, у нас такие слова произносят как «до свидания», а они воспринимают все всерьез. Поэтому приличествующие фразы он опустил все до одной и, поздоровавшись, спросил его в лоб:

– Что ты делаешь сегодня вечером?

– Иду на премьеру.

– Какую? Куда? – Турецкий весьма удивился: кроме многочисленных ресторанов и пивных, ходить в Гармише некуда, но в пивных премьер не дают.

– «Турецкий возвращается-2».

– Займи мне место в партере, а лучше в буфете.

Но в аэропорту в Мюнхене Турецкого постигло жестокое разочарование: никто его не встречал – ни сам Реддвей, ни кто-либо из знакомых сотрудников «Пятого уровня», никто даже не стоял с табличкой «мистер-герр Турецкий». Сделав несколько кругов по залу ожидания, он плюнул на все, обругал себя сентиментальным придурком, скрепя сердце раскошелился на такси и поехал в Гармиш. По дороге он обдумывал тост поязвительнее для обещанной премьеры за всемирно известное американское гостеприимство.

В Гармише творилось нечто невообразимое: на контрольно-пропускном пункте «Пятого уровня» ворота открыты, охраны нет, свет не горит. Он постоял посреди двора, не зная, что вообразить. Их что, расформировали, пока я летел? Рука Москвы?

Турецкий вошел в совершенно темный коридор, пытаясь нащупать у входа выключатель, и вдруг был ослеплен ярчайшей вспышкой и оглушен грохотом взрыва. Свет тут же зажегся сам собой. Он стоял посреди холла, обсыпанный с головы до ног конфетти, с дорожной сумкой в руке, и три десятка человек хохотали над ним как сумасшедшие. Во двор въехала машина, шедшая сзади от самого аэропорта, он сразу ее заприметил, но не придал значения, а выходит – вели. Из машины вылезла счастливо ухмыляющаяся парочка – парень с квадратным подбородком и таким же квадратным лбом и симпатичная стройная девушка, они еще целовались в зале прилетов, и очень натурально у них это получалось. А Реддвей уже шел к нему, улыбаясь, как майская роза, выставив вперед свою медвежью лапу.

Пьянку закатили весьма основательную, в особенности учитывая то обстоятельство, что треть коллектива спиртного в рот не брала. Было это похоже на юбилей известного спортсмена в разгар сезона, впрочем, сравнение чисто умозрительное, на подобных спортивных мероприятиях Турецкий никогда не присутствовал. Ему таки дали произнести тост за хваленое американское гостеприимство, но душевный запал пропал – тост вышел сладеньким, Турецкий запил его стограммовой стопкой виски и потащил Реддвея покурить в его кабинет.

На этот раз в подарок Реддвею, собирателю совковых раритетов, он привез найденные у отчима в подвале дачи валенки с калошами 48-го размера, тяжелые, как гири, и заспиртованный в банке, иначе не долежал бы, зельц с волосами.

Когда американец налюбовался экспонатами, Турецкий в двух словах изложил ему ситуацию со своим нынешним расследованием, в последний момент решив отложить серьезный разговор со всеми деталями до утра. Чего, в самом деле, мозги надрывать на ночь глядя? Реддвей тем не менее проявил живой интерес:

– Твоих двух героев здесь вся полиция ищет. Я так понимаю: это они устроили стрельбу на пивоваренной фабрике при монастыре. Имеются пять человек мертвых в разной степени – русские мафиози примчались отобрать у твоих двоих деньги.

– Погоди, как это – в разной степени?

– Четверо – уже трупы, и один в тяжелом состоянии. Этих двоих засняли камеры наблюдения в той пивной, которую они с братьями русскими разгромили. Есть отпечатки пальцев, но по картотеке они не проходят.

– А это точно те двое? – недоверчиво переспросил Турецкий.

– Из тела Бакштейна извлекли пулю, раз. Из тела полицейского извлекли пулю – два.

– Какого полицейского?

– Радом с местом катастрофы обнаружен труп полицейского, он ехал к месту аварии, а эти молодчики выманили его из машины и застрелили, а машину использовали, чтобы скрыться. Да, так вот, из тела полицейского – два. И наконец, из трупов на пивзаводе тоже много чего извлекли – это три. И везде наследил один и тот же пистолет. Убедительно?

– Вполне, только один маленький вопросик: калибр?

«Если 7,62 – можно отправлять пули в Москву на баллистическую экспертизу», – подумал Турецкий, но Реддвей его разочаровал:

– Тридцать восьмой.

– То есть наш девять миллиметров, жаль.

– Почему жаль? – удивился Реддвей.

– Да я их тут примерял еще на одно дело, ну да ладно, не все еще потеряно. А что с тем счетом?

– Деньги уходят. Из двадцати трех миллионов осталось десять.

– Куда?

– Пока неизвестно.

– А как насчет владельца?

– Глухо, как в танке. – Реддвей заулыбался: – Правильно я сказал?

25

На то, чтобы пройти из МУРа в следственный изолятор при ГУВД, Грязнову потребовалось три минуты. Огромное длинное тело Гвоздя с трудом помещалось на нарах. Грязнов, бросив взгляд на мертвеца, спросил:

– Что с ним?

– Непонятно, – ответил ответственный дежурный по СИЗО, – абсолютно уникальный случай, я такого никогда не встречал. Вчера вечером с ним разговаривал. Здоров был, ни на что не жаловался. Вот и сами посмотрите – кровь ни откуда не течет, пулевых отверстий нет, синяки вроде тоже отсутствуют, как и следы от удавки. Криков из камеры не доносилось. Ампулу с ядом через окно забросить не могли, потому что окон в камере нет. Да и к чему ему травиться-то? Еду вы ему сами принесли, да он и не ел совсем, только бутылку воды выпил.

Грязнов отупело смотрел на Гвоздя, который, казалось, прилег отдохнуть. Сказать действительно было нечего.

– На вскрытие! – скомандовал Грязнов. – Список всех, кто должен был находиться в СИЗО в последние часы, мне на стол. И побыстрее!

Как это было ни глупо, но Грязнову пришлось вернуться в кабинет. Теперь двое суток надо было ждать результатов вскрытия. Смерть в следственном изоляторе ГУВД – само по себе ЧП, а смерть Гвоздя – ЧП вдвойне.

Грязнов долил коньяка в уже остывший кофе. Получилась страшная бурда. Он открыл рот, чтобы позвать секретаршу, и вдруг ни с того ни с сего на него накатило страшное уныние. Грязнов подумал, что все будет не хорошо, совсем не хорошо. Он, Грязнов, тоже умрет когда-нибудь, как умер Гвоздь, пусть не в тюремной камере, какая разница, где и как, но все равно умрет. Его просто больше не будет. Его личное дело сдадут в архив на хранение. А потом и дела не будет. Ничего не останется.

На Грязнова напал озноб. С трудом он опять затолкал кассету в видак и стал смотреть дальше.

…Главный герой, которого Грязнов про себя назвал Лохматым, увидел в парке целующуюся парочку и, незамеченный, ее фотографировал. Возможно, он подошел слишком близко; парочка разъединилась, и женщина направилась бегом к нему, негодующе размахивая руками. Вот камера показывает женщину крупным планом. Женщина красива. Она требует у Лохматого пленку. Лохматый явно польщен вниманием, но набивает себе цену. Пленка его. На ней есть еще ценные кадры, другие. Он не отдаст пленку. Женщина ни с чем уходит назад в парк. Лохматый фотографирует ее вслед…

На следующий день Грязнов позвонил в морг 1-й градской больницы, куда отправили тело Гвоздя.

– Ну, что у вас?

– Пока ничего нет. Внешний осмотр ничего не дал. Никаких отверстий, наколов, гематом или ссадин.

«Ага, – подумал Грязнов, – жопой, наверное, давно гвозди не забивал».

– Так внимательнее смотрите, – резко сказал он, – не может быть, чтобы ничего не было. Должно что-то быть.

– Да нет ничего, говорю же. Сами удивляемся. Сейчас резать будем, – ответила трубка.

Грязнов, поражаясь собственной сообразительности, не отставал:

– А может, они ему в задницу радиоактивный гвоздь засунули? Вы его счетчиком Гейгера проверьте.

Трубка хмыкнула и обещала перезвонить. Грязнов снова воткнул кассету в видеомагнитофон и уставился в свой телевизор.

…Женщина каким-то образом догнала Лохматого у его студии и снова потребовала пленку. Лохматый решил поиграть с женщиной и пригласил ее в свое богемное жилище. Женщине неуютно у Лохматого, она все время думает о пленке и нервничает. Вот Лохматый куда-то вышел, оставив фотоаппарат в комнате. Женщина его хватает и пытается уйти незамеченной. В дверях ее останавливает Лохматый, довольный своей провокацией…

«Что-то тут нечисто, – думал Грязнов, – нечисто. Не повесили, не задушили, не застрелили. Чего же эти со вскрытия не звонят? Им, наверно, тоже ничего не ясно».

Увидев на экране обнаженное женское тело, Грязнов на минуту отвлекся от своих мыслей.

…Женщина думает, что Лохматый хочет ее трахнуть, и решительно раздевается, как бы говоря: «На, возьми, только отдай пленку». Лохматому больше ничего не надо. Он победил. «Я вырежу ваши кадры из негатива», – обещает он и идет в свою фотолабораторию. В лаборатории он, помедлив секунду, меняет пленки и несет женщине обратно точно такую же фотокассету. Она, не подозревая обмана, уходит. Лохматый начинает проявлять пленку, именно те фрагменты, на которых женщина в парке со своим любовником. Негативы он разглядывает в лупу. Вроде бы ничего особенного. Но что-то вызывает у него недоумение. Лохматый печатает несколько больших фотографий и развешивает у себя в студии…

Грязнов снова позвонил судмедэкспертам:

– Мужики, а вы в лупу его осматривали? Вдруг на нем что-то мелкое есть, сразу не заметить, след, например, от укола, точечный ожог от высокого напряжения?

– Не мешай нам работать, – прохрипела трубка. – Может, нам твоего Гвоздя в электронный микроскоп рассмотреть? То ты нам счетчиком Гейгера ему жопу проверить советуешь, то еще какую-то ерунду. Естественно, мы его в лупу осмотрели. И не один раз!

– Ну ладно, ладно, работайте, – примирительно сказал Грязнов и положил трубку.

На экране снова появилось обнаженное тело, и Грязнов снова стал следить за фильмом.

…Лохматый рассматривает фотографии с женщиной и ее любовником, которые висят на стенде напротив. Да, что-то ему не нравится. Теперь Лохматому уже не до девушек, он их довольно грубо прогоняет, сказав, что они уже попробовались, и начинает пристально изучать фотографии.

Вот они обнимаются. Вот женщина увидела Лохматого. Вот она бежит ему навстречу, как бы заслоняя рукой его фотоаппарат. Мужчина остался на месте, не побежал за женщиной. Он переминается с ноги на ногу, удаляясь в парк.

Теперь снимки после того, когда женщина ушла. Вот она возвращается в парк. На фотографии мужчины не видно. Женщина смотрит по сторонам. «Ага, – решил Грязнов, – наконец-то начинается что-то интересное. Что же этот мужик видит на фотографиях? Действительно, вроде бы ничего подозрительного нет. Ну, солидный дядя вырвался от своей жены в парк с чужой женой. Или чужая жена вырвалась в парк со своим любовником. Что то же самое». Грязнов вдруг подумал, что кожа Гвоздя такая же гладкая, как эти фотографии в фильме. В голове всплыло из «Василия Теркина»: «Гладкий, мокрый, как из бани».

Могли ли Гвоздя убить в бане, то есть в душе? Он же плавать не умеет. Или, может, в воде что-то такое было, замедленного действия? Впрочем, нет. Никто его ни в какой душ не водил. Или водил?

Грязнов схватил трубку и связался с дежурным внутренней тюрьмы ГУВД.

– Где список людей, который я у вас требовал?

– У нас с компьютером что-то не то.

– Что значит «с компьютером что-то не то», черт возьми?

– Когда включаем, сразу игрушка какая-то запускается. «Кремлин тим» называется. Появляется Кремлевская стена, из-за нее выглядывает огромная крыса. Потом появляется карта России; вместо Москвы лежит окровавленная куча долларов, а за Уралом какие-то огоньки мерцают; в общем, что-то непонятное.

Грязнов вскипел:

– Вы что там, все это время с игрушкой разбирались? Черт вас подери, напечатайте мне на обыкновенной машинке!

– У нас после компьютеризации и списания старого оборудования ни одной машинки не осталось.

«Точно, мать его, – подумал Грязнов, – было дело. Московские банки объединенными усилиями решили помочь ГУВД в борьбе с организованной преступностью и купили месяцев пять назад нам компьютеры. Тогда все старые пишущие машинки выбросили на свалку».

Его секретарша тоже отдала их старый, гремящий агрегат, про который Турецкий говорил, что на нем еще ленинскую «Искру» печатали. Вот и помогли банки милиции, ничего не скажешь.

– Господи, ну напишите от руки! – выпалил Грязнов.

– А что писать? Наряды ведь тоже все в этом компьютере с игрой. Пока не разберемся, что тут к чему, ничего не получится.

В такие моменты в голливудских боевиках главные герои швыряли свои мобильные телефоны в стену, и от телефонов ничего не оставалось. Грязнов же положил трубку на рычаг неожиданно осторожно. Он вдруг подумал, что есть определенный плюс в том, что у него старый и громоздкий советский телефон. Бросать его в стену глупо и совсем не эффектно. И если московские банки вдруг опять объединятся и решат подарить каждому сотруднику МУРа мобильный телефон, Грязнов этому решительно воспротивится. Хватит, помогли уже компьютерами.

…Лохматый успел уже увеличить с помощью своей хитрой фотоаппаратуры одну из фотографий («Обходились же без компьютеров!» – подумал Грязнов) и что-то на ней рассматривал. Грязнов понял что. Женщина, обнимаясь со своим любовником, смотрела куда-то в кусты. Когда она вернулась на место после встречи с Лохматым, она тоже сначала побежала к кустам. Что же там такое было? Лохматый примерно отметил на фотографии участок, куда смотрела женщина, и его увеличил. Пистолет! Высовывающаяся из зарослей рука с пистолетом! Женщина ее заметила сразу, или она знала, что там кто-то сидит с оружием, и не позвала на помощь, даже была раздосадована приходом Лохматого. Значит, она хотела, чтобы ее спутника убили! Она его специально заманила в парк, а Лохматый стал случайным свидетелем и, может, помешал убийству!..

Секретарша наконец-то принесла список персонала изолятора внутренней тюрьмы.

Грязнов сначала обрадовался и схватился за бумаги, но потом отложил их в сторону, осознав идиотизм своего положения. Что, собственно, он будет спрашивать у всех этих людей, когда их по одному будут вызывать в его кабинет? Да, он подозревает их в убийстве Гвоздя, подозревает всех, убийца среди них, больше ему быть негде. Представим даже совершенно сногсшибательную ситуацию, что сейчас в дверь заходит один из списка и говорит, что убийца он. Что ему, Грязнову, делать дальше? Спросить: «А как же ты его так чисто убил, дорогой, что ни крови, ни синяков, ни шрамов никаких нет? Может, ты порчу на него напустил, а?» Грязнов отшвырнул бумаги и решил, что скоро настанет пора писать на имя министра «Спецсообщение об убийстве Гвоздя неизвестными силами». Призрак замка МУРисвилль, мать его. И главное, в Турецкого стреляли и тоже не единой зацепки, правда, там хоть пистолет точно присутствовал. А здесь тот же прозрачный убийца, проходящий сквозь стены, да еще и оружие у него неизвестного неземного происхождения.

А в фильме Лохматый ходил взад-вперед возле своих стендов, увешанных фотографиями, и чесал в голове. Вдруг он остановился возле последней фотографии. Женщина уже вернулась в парк, оставив попытки выманить у Лохматого пленку, и стояла спиной к объективу. А что это там такое лежит под деревом? Лохматый обвел интересующий участок фломастером и побежал в лабораторию увеличивать. «Что ж там он опять узрел? – думал Грязнов. – Глазастый какой. Ему бы у нас судмедэкспертом работать, быстро бы своими методами нашел на теле Гвоздя изъян, пробоину, через которую смерть вошла в его бандитское тело». Лохматый принес новую фотографию. Под деревом действительно что-то лежало. Что-то непонятное. Похожее на бревно. Или кучу листьев. Или длинный сверток. Постороннему человеку, который не был сегодня в парке, не видел эту странную женщину с любовником, трудно было бы решить, что это труп. Но это был действительно труп. Так подумал Лохматый, и Грязнов с ним согласился…

Звонок заставил Грязнова вздрогнуть. Наконец-то судмедэксперты!

– Ну что? – выпалил Грязнов.

– Все еще ничего, – мрачно ответила трубка.

– Как это ничего, – процедил Грязнов, – у него что, внутри ничего нет? Или, может, раз он Гвоздь, у него внутренности железные?

– Внутренности у него нормальные, человеческие, – пробулькала трубка, – в этом вся проблема. Практически нормальные, изношенные конечно, но вполне соответствующие его биологическому возрасту.

– Может, у него и сердце бьется? – злорадно спросил Грязнов. – Может, он и дышит? А как с другими проявлениями жизнедеятельности? Может, вы его живого разрезали? Может, он там уже пописал? Вы ему судно подкладывали?

– Твой натужный юмор здесь неуместен, – сказала трубка, – сердце у него не бьется, и он не дышит. Но причина смерти пока не ясна.

– Ищите, пока не найдете! – заорал Грязнов. – Бритвой его на кусочки разрежьте, на мелкие кусочки, пока что-нибудь не найдете! Перезвоню сам!

…Наступил вечер. Лохматый поехал на своем лимузине в парк. Быстро темнело. Лохматому стало страшно. Вот то место, где он разговаривал с женщиной. Теперь пятьдесят метров вперед. Вот поляна, где она целовалась со своим любовником. Дует ветер. В парке никого. Вот кусты, из которых высовывался пистолет. Лохматому вдруг действительно почудился в неразличимой темной массе кустов пистолет, направленный на него. Лохматый вздрогнул и быстро пошел к дереву с последней фотографии. Труп! Лежит под деревом, с дороги не видно. Значит, он не ошибся, действительно сегодня утром в парке произошло убийство, Лохматый был его единственным свидетелем, а точнее, его фотоаппарат…

Грязнов смотрел не отрываясь, даже на минуту забыв про таинственного Гвоздя. Вот это да, вот это я понимаю. Ни тебе ищеек, ни судмедэкспертов, ни компьютеров. Просто наблюдательность и профессионализм. И ведь этот Лохматый не сыщик, сыщики стали бы делать глупости, а этот распутал весь клубок без единой ошибки! Впрочем, надо позвонить, узнать, как там Гвоздь.

– У нас ничего, – проскрипела трубка, – больше что-либо делать бессмысленно, мы уже все перепробовали. Мы не знаем, почему он умер. Ну не знаем мы!!!

«Это конец», – почему-то подумал Грязнов. Если бы он сам не видел сегодня Гвоздя и сам сразу же не задался вопросом, почему это тот так чисто и интеллигентно умер, он бы сам полез рыться в его кишках, но он видел сегодня Гвоздя. «Это конец, – снова подумал Грязнов. – Мы уже не знаем, как у нас убивают людей. Здесь МУР, куча высококлассных специалистов; судмедэксперты эти чертовы по волоску все всегда определяли, и на тебе, пас». Грязнов всегда четко представлял себе зло, с которым он сражался по долгу службы. Противник всегда был видимым, ясным, и потому с ним можно было бороться и его побеждать. А сейчас Грязнов чувствовал, что наступает последний, окончательный передел, что добро вообще и МУР в частности бессильны, что ему, Грязнову, остается только ждать, пока и его так кокнут. Быстро, чисто и непонятно. От этого нет защиты. Остается только ждать.

…Лохматый фотограф вернулся домой и обнаружил, что у него кто-то побывал, забрал все фотографии и пленку. Случайно забыли только последний сильно увеличенный и оттого неразборчивый снимок. Теперь действительно можно было усомниться, что это труп. Может, просто какая-то абстрактная картина? Лохматый разозлился и пошел в притон курить наркотики. Всю ночь провалялся под кайфом, а на утро снова пошел в парк. Трупа уже не было. Или, может быть, его просто не было? Может, это все Лохматому привиделось? Не было никаких доказательств. Он ведь даже сам не заметил никакого убийства, там все было тихо, мирно, спокойно. А его пленка заметила. Но ее больше не было. Лохматый стоял со своим бесполезным теперь фотоаппаратом один-одинешенек. Вот и все. «Конец фильма»…

Грязнов, досмотрев до конца, поехал к судмедэкспертам сам. Гвоздь лежал на столе, прикрытый простыней. На большом пальце ноги сиротливо болталась бирка с номером.

– Снотворное, – произнес кто-то у него за спиной. Грязнов вздрогнул и обернулся. Патологоанатом Ханин протянул ему акт судмед– и судхимэкспертиз. – Убойная доза снотворного, которое почти не оставило следов. Но глубокий химический анализ позволил выявить в крови чужеродные химические вещества. Название препарата пока не выяснено.