Текст книги "Кто правит бал"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

7

– Как ты думаешь, Толян, сколько таких кружек пива мы теперь сможем купить? – спрашивал худой толстого, в сотый раз проверяя ботинком, на месте ли рюкзак.

Они сидели в уютном немецком баре, потягивая пиво и закусывая теми самыми булочками, которые так любил бедняга Ганс, царство ему небесное. Напряжение последних часов отступило, тело наливалось приятной усталостью, тянуло строить планы на будущее, чесать языками, хохмить, ну и, конечно, говорить о бабах.

– Ну что, помирился ты со своей Асенькой? – спросил Толик. – Перед отлетом все уши мне про нее прожужжал, влюбился прямо как пацан, а она из тебя веревки вьет. Может, и денежки тебе для нее нужны, а?

– Не только ж пиво пить, – ответил Максим, как раз прихлебывая из огромной кружки «Бундесбир». Ася была его последним большим, но очень коротким увлечением. Познакомились они не в каком-нибудь ночном клубе, как можно было бы подумать, а в тренажерном зале. Максим туда ходил регулярно, чтобы не растолстеть и по-прежнему убивать одним ударом кулака, а Ася пришла покачать и без того безупречный пресс. Убивать кулаками ей никого не надо было, Максим это понял сразу. Мужики в зале были собой все видные, но никто приставать к Асе не стал – уж больно высокомерная и красивая была, тужились со своими штангами, делали вид, что новенькой и нет. Асю это не смутило. Привыкла, наверно, что мужики ее боятся, и подошла к Максиму первая. Почему именно его из толпы выбрала – непонятно.

– Ты не поверишь, Толян, – говорил Максим товарищу, – первый раз с бабой знакомлюсь не в ресторане, не в клубе, не в каком-нибудь культурном месте, а в качалке, и подкатывается она ко мне сразу почти голая. Я просто опупел.

Впрочем, и в таком знакомстве есть свои преимущества. Подошла она к Максу вся такая ладная, стройная, потная, как будто ее только что целый взвод оттрахал (или, скорее, она целый взвод оттрахала). Максим сначала разговаривал с дамой стоя, но потом настоятельно попросил ее сесть и сел сам. Ася щебетала минут десять и потом сбежала. Максим прощался с ней сидя, потому что представил хохот мужиков, которые увидели бы его во весь рост. «Жаль, на тренировки в джинсах ходить нельзя, – думал потом Максим. – Может, трусы какие-нибудь металлизированные есть вроде доспехов?»

У Аси подобных проблем, понятное дело, не могло быть в принципе. Свое роскошное тело она изводила на тренировках на все сто. Если бы Максим сам был не таким жилистым, то ему надо было бы здорово опасаться за свои кости, очутись они в объятиях этой девушки.

– Не было такого скотства, – продолжал он с гордостью рассказывать Толику, – которого мы с ней не попробовали.

– Что, – ухмыляясь, спросил толстяк, – она и писала на тебя? – и с необычной для человека такой комплекции стремительностью нагнулся, чтобы уклониться от летящей в него кружки Максима. – А чего ты заводишься, Макс, я в порнухах еще и не такое видел.

– Лучше бы ты живых баб трахал, а не черт знает что смотрел, – ответил Максим и снова ударился в воспоминания, взбадриваемый пивными парами.

Помимо атлетического постельного секса Ася увлекалась шейпингом. Это и навело Максима на мысль насладиться Асей как-то по особенному, и он предложил ей исполнить полный гимнастический комплекс специально для него и в чем мать родила, а он, Максим, снял бы все на видео. Ася неожиданно быстро согласилась, Максим взял у Толика камеру и даже пролистал по этому поводу учебник по операторскому мастерству. Впрочем, все срежиссировала сама Ася, Максим просто сидел и смотрел. «Как это так здорово у нее получается, – думал он, – совсем не вульгарно и даже красиво, и к тому же вон как вертится, а сиськи не дергаются. Училась где-то, что ли? – Тут Максим с содроганием представил себя в такой же обстановке. – Нет уж, – решил он, – голый мужик, выполняющий физические упражнения, должен быть отвратительным».

Запись получилась отменной с первого дубля. Камера зафиксировала все волнующие Асины штучки – от подмышек, блестящих от пота, до мерно вздымающегося плоского живота. Особенно взволновал Максима комплекс упражнений на полу, когда его любимая разводила и сводила ноги прямо на камеру. Куда уж тут Шуре Каменевой, то бишь Шарон Стоун, стеснительно переставляющей ножки на виду у всего полицейского управления в «Основном инстинкте»! Максим потом подумал было попросить Асю повторить все еще раз, но в туфлях на высоком каблуке, но почему-то постеснялся.

С этой-то злополучной кассеты и начался их разлад. Максим целыми днями просиживал перед видиком, любуясь на свою пассию. Асе сначала это нравилось, а потом она обозвала любовника извращенцем и выбросила кассету в окно. Максим сразу же побежал ее поднимать, но было поздно. Кассета оказалась на проезжей части, и ее переехал на глазах у Максима грузовик. У нашего героя случилась первый раз в жизни истерика, как будто это не кассета погибла, а сама Ася. В тот же вечер они первый раз подрались, причем неизвестно, кому больше досталось, возможно, и Максиму, изнуренному постоянным трахом. В общем, Ася ушла и больше не появилась. Впрочем, он с самого начала подозревал, что не один у Аси, а есть у нее если не муж, то еще как минимум парочка таких, как он.

– Ага, ты, значит, не в Асю влюбился, а в кассету с Асей, – сказал толстяк, обнаруживая глубочайшие познания в психиатрии. – Вот видишь, это тебе надо к живым бабам привыкать вместо видашных, а не мне.

– Веришь, Толян, все бы деньги отдал, только бы она вернулась, – продолжал Макс, которого уже начинало потихоньку развозить от пива.

– Ну, это ты зря, – ответил Толик, доставая ручку и принимаясь что-то писать на салфетке. – Давай посчитаем. У тебя, считай, в кармане 25 миллионов долларов. Если ты будешь ходить в ночные клубы, знакомиться там с девочками, а они там, уж, пожалуйста, поверь мне, поверь и не качай головой, свое дело знают, ночью тебе заснуть не дадут, и будешь платить за девочку по 200 долларов, то твоих денег тебе хватит на 125 тысяч девочек. Слышишь, ты, пень влюбленный? На 125 тысяч девочек. Это целый город женщин, и все твои. А теперь слушай дальше.

Толик позвал официанта, что-то ему объяснил, и немец прибежал с калькулятором.

– Смотри сюда, Сван несчастный, – продолжал Толик, – смотри и слушай папочку. Предположим, ты каждый день будешь ходить в ночные клубы и приводить себе оттуда бабу. Тогда, чтобы перетрахать 125 тысяч баб, тебе понадобится, так, делим 125 тысяч на 365, понадобится приблизительно 342 года. Слышишь, дубина, 342 года! А если ты будешь приводить домой каждый день двух баб, на что тебе, я уверен, сил не хватит и на неделю, то твоих деньжат хватит на, делим 342 на 2, ну вот, на 171 год. И ты надеешься прожить еще 171 год? Молоток!

Где-то посередине этой математической тирады Толика Максим стал хихикать, но в самом конце внезапно посерьезнел. Через окно было видно, как у бара, взвизгнув тормозами, остановились две машины и из них что-то уж очень стремительно, сразу было видно, что не просто так, вышли, а точнее, выскочили люди. Толик продолжал восхищаться трахательными перспективами Максима, а заодно и своими, переводя 125 тысяч женщин на полки, батальоны, роты и отделения, а равно и взводы, вспоминал Панурга из «Гаргантюа и Пантагрюэля», который хотел за одну ночь перетрахать целую армию женщин, красивых, как богини («эта армия теперь дислоцируется в Москве в ночных клубах и каждую ночь сражается с мужиками не на жизнь, а на смерть, то есть на баксы»). Внезапно Максим крикнул ему: «На пол!» – и, как-то успев перевернуть стол, плюхнулся рядом со своим не менее сообразительным товарищем на мешки с деньгами. Тотчас же на толстой дубовой столешнице появились дырки от пуль; в зале раздался крик, визг, звон разбившейся посуды и в довершение всего русский мат.

– Не знал, что тут с нами пили русские, – сказал Толик Максиму, высовываясь из-за перевернутого стола и стреляя наобум в сторону двери.

– Я думаю, они только что зашли и собирались выпить, но им не понравилась наша компания, – прокричал Максим, стараясь перекрыть усилившуюся пальбу и грохот от падающих бутылок за стойкой бара. Там виднелась приоткрытая дверь, куда друзья и решили пробиться, потому что нечего было и думать выйти отсюда тем же путем, которым они вошли.

– Прикрой меня, – сказал Толик и пополз за стойку, волоча за собой мешки с деньгами.

Максим вытащил второй пистолет, открутил глушитель, чтобы было громко и страшно, встал во весь рост и открыл пальбу с двух рук. Преследователи залегли где-то среди полумертвых от страха бюргеров и недоеденных гамбургеров. Потом ту же операцию проделал Толик, прикрывая отступающего Максима.

Дверь, к сожалению, нельзя было запереть, и товарищи побежали во всю прыть по длинному коридору, сгибаясь под тяжестью рюкзаков. В другом конце открылась дверь, и в коридор въехала тачка, или даже целый вагончик, груженный точно такими же кружками с пивом, из которых они только что пили. Тачка продвигалась вперед медленно, и ее на первый взгляд никто не толкал.

– Ну, немцы, черти, автоматизация у них, ты посмотри, Толян, даже пиво само в ресторан приезжает, – сказал Максим, подбегая к тачке, которая полностью загородила проход.

Толик решил вытолкать неожиданную преграду туда, откуда она въехала, но в этот момент в коридор со стороны ресторана забежали преследователи, а из-за тачки донесся душераздирающий детский визг.

– Вот черт, влипли, – сказал Толик.

Максим быстро показал ему на потолок, увешанный лампочками, а сам направил пистолеты в конец коридора. Толик все понял и выстрелами быстро погасил лампочки в их части коридора. Теперь преследователи, которые соображали медленнее, были хорошо освещены, и Максим стал стрелять в них с такой скоростью, с какой в свое время стрелял пулемет, носящий его имя. Забежавшие попадали, а те, кто еще наверняка остался в ресторане сторожить выход и машины, заходить пока не решались, обдумывая положение.

Обдумать положение следовало и Толяну с Максимом. Выталкивать вагончик нельзя, потому что за ним явно находился ребенок, которого было не рассмотреть в темноте, да и дверь была закрыта, раз ребенок еще не убежал. Тогда Максим догадался наклонить торец вагончика на себя, в чем ему помог Толик, и на обоих посыпались тяжеленные деревянные кружки с пивом. На полу быстро образовался пивной потоп, но водонепроницаемым, а сейчас, скорее, пивонепроницаемым рюкзакам ничего пока не грозило. Максим, как более худой из двух, пролез по освободившейся полке на другую сторону; Толику было тяжелее из-за его габаритов, поэтому пришлось выломать одну полку, и вскоре толстяк тоже оказался на другой стороне вместе с деньгами.

Максим нащупал в темноте внезапно забрыкавшееся маленькое тельце, взял ребенка на руки и толкнул дверь. Как он и ожидал, дверь оказалась закрыта, и пришлось два раза выстрелить в замок.

Перед ними открылось просторное помещение, насыщенное пивными парами, все заставленное какими-то огромными чанами, издающими бульканье и мрачное гудение. Рядом с дверью стояла группа людей, видимо, рабочих. Увидев странную пару с пистолетами, мешками и к тому же с маленьким ребенком, рабочие бросились врассыпную, подбадриваемые рыком Толика: «Сталин – гут, Гитлер – капут».

Максим наконец-то рассмотрел ребенка. Это была премиленькая девочка лет шести, классическая голубоглазая блондинка. Она, ошалев от происходящего, смотрела то на толстяка с пистолетами, то на державшего ее Максима.

– Ну вот, – сказал Толик, – смотри, держи ее осторожно, будущая Клаудиа Шиффер.

Сказано было вовремя, потому что из коридора донеслись выстрелы, да и пиво из опрокинутых кружек вытекало обратно в цех. Максим посадил девочку себе на шею, схватил один мешок и выстрелил в коридор. Толстяк тоже выстрелил, и они решили пробиваться к выходу из цеха.

Выход находился как раз напротив выхода из коридора, так что убегающие могли в любой момент оказаться под огнем преследователей. Стоило поспешить, но бежать с девочкой на руках и с мешками было тяжело. Впрочем, преследователи тоже застряли в коридоре, видимо, поскользнулись на пиве и с грохотом повалились. «Прямо как стадо свиней», – снова вспомнил Толик Панурга. Из коридора опять донесся громкий русский мат, и Максим переглянулся с Толиком. Когда преследователи, вытолкав наконец вагончик, оказались в цехе и увидели убегавших, те были еще на приличном расстоянии от двери. Расстреливай – не хочу.

Толика, однако, взять было не так-то просто. Был он мужик запасливый и в германский вояж захватил с собой гранату. На всякий случай. Снова продемонстрировав необычную для толстяка стремительность, Толик нежно, но сильно (как сказала бы Ася, будь она здесь) зашвырнул гранату в нападающих. Взорвалась она как раз между двух огромных емкостей, которые с готовностью извергли свое содержимое на врагов. Ожидала ли их страшная, но мужественная смерть в пивных волнах или нет, беглецы досматривать не стали и быстро выскочили из цеха, естественно, вместе с девочкой и рюкзаками.

Снаружи, к счастью, пока никого не было. Быстро забаррикадировав дверь двумя бочками, которые тоже оказались пивными (тут, видно, все было пивным), беглецы перевели дух. Максим опустил мешок на землю, снял девочку с изрядно уставшей шеи, пересадив ее на левую руку, и картинно выставил вперед пистолет.

– Ну да, да, прямо русский воин-освободитель в Трептов-парке. С поправкой на девяностые годы, – пробурчал Толик, – вместо меча пистолет с глушителем. Все расскажу твоей Асеньке, все в ролях. Она сразу вернется. Такие мужественные парни не бывают извращенцами. Как там девочка твоя?

Максим осторожно опустил ребенка, наверно, оглохшего от стрельбы, на землю. Угостить малышку было нечем, поэтому он достал и протянул ей зеленую купюру. Девочка сразу выхватила ее из рук и куда-то убежала.

– Ага, братская помощь несчастному немецкому народу, – не унимался Толик, – сначала ты их будущую фотомодель от пуль спасаешь, потом от пивного потопа, а теперь устроил план Маршалла. Ты хоть видел, сколько ты ей денег дал? В Москве этого тебе бы на пять баб с обложки «Плейхауза» хватило. Она сейчас на радостях пирожных обожрется, растолстеет, покроется прыщами и…

Толик недосказал, что будет дальше, потому что в дверь хорошо долбанули, аж пиво выплеснулось, и снова послышался русский мат. Беглецы синхронно подняли пистолеты и синхронно выстрелили в дверь. Потом они спокойно, зная, что все нападающие убиты (если бы их было много, то этот выход они наверняка бы перекрыли), откатили пивные бочки и вытащили на свет истекающего кровью громилу в кожаной куртке, который со словами «Конец вам, суки!» испустил дух.

– Мужественный воин, храбрый, – прокомментировал Толик. – И ему бы в Трептов-парке стоять. Только не с девочкой, а с мешком баксов. Обрати внимание, тоже наш. У меня такое впечатление, что из России за нами приехали сюда все, кроме твоей Асеньки.

8

Полседьмого утра, понедельник.

У старшего оперуполномоченного Виктора Глобы болел зуб. Болел нещадно, неистово, как может только и болеть что-нибудь у матерого сыщика МУРа. Хотя у муровца, как известно, болеть ничего не может, кроме разве что души – от всеобщего разгильдяйства и пренебрежения законностью. Но вот у Виктора он почему-то все-таки болел, болел, и все тут. Ну хоть ты тресни, болит гад.

– Мм, сука, – уже совершенно беззлобно говорил Виктор и вдавливал посильнее воспаленную щеку в подушку.

Под утро он вдруг обнаружил, что вся боль, словно полифония большого симфонического оркестра, запросто раскладывается на более или менее очерченные составляющие: постоянные мотивы, фрагментарные отголоски и совсем случайные, еле уловимые секундные вкрапления. Вот и сейчас среди мощного крещендо басов в корнях и десне, пробиваясь сквозь плотные наплывы скрипичных, обволакивающих зуб как бы снаружи и залазящих на другую челюсть, появились какие-то новые, неожиданные, но так страшно созвучные всему остальному нотки боли…

«Я бы сравнил их с фаготом, – прислушиваясь всем каменеющим лицом, подумал Виктор, – или с валторной». Писк электронного будильника напомнил, что вечность, в сущности, также делится на будни… и все остальное и что пора вставать, отыскивать рубашку, наименее несвежую, и плестись отбывать должность в контору, чтоб ее…

«Не будет горячей воды – застрелю управдома, – твердо решил он, поворачивая барашек крана. – Только бы не забыть, и еще до работы».

Вода была, управдом – он жил через улицу и находился в настоящий момент на больничном, а следовательно, в постели, – наверное, улыбнулся во сне и вытер проступившую испарину.

А зуб болел. Виктор разинул пошире рот и посмотрел на зуб в зеркало. Зуб как зуб, не хуже не лучше. Даже дупла вроде не видно. Что ж так болит-то тогда? Виктор зажал его посильнее пальцами и покачал. Зуб сидел крепко, имел характер и боль свою не отдавал. Больно было настолько, что как-то сам собой вспомнился Шляпа. Вернее, Шляпин Александр Евгеньевич, 1954 года рождения, дважды судимый. Был этот Шляпа личностью незаурядной, разносторонней, учился пару лет во ВГИКе на актерском у самого Баталова, почти закончил Иняз, околачивался в Плехановском, рассказывал, что даже собирался в консерваторию на вокальное отделение (и действительно, голосина был у Шляпы ого-го: блатные даже звали его иногда любовно Шаляпин, а менты – Шляпа), но, что характерно, всегда и везде все это сочеталось у него с занятиями боксом. И довольно серьезными занятиями, вдумчивыми, по системе. В чем Виктор имел случай убедиться лично.

Это было его первое серьезное дело после Высшей школы милиции. Участие в захвате легендарного рэкетира Шляпы для начинающего опера Глобы представлялось мероприятием не только опасным, но и невыразимо почетным. Хотя, если честно, удостоился подобного поручения вчерашний выпускник из-за фамилии. Сыскари решили, что однофамилец известного астролога в команде просто необходим – мало ли чего там со звездами еще будет, – и поручили ему присмотреть на всякий пожарный за задним двориком, по мнению всех, наиболее спокойным участком в операции. Виктор и присмотрел, тиская во вспотевшей ладони рукоятку табельного, только что полученного «пээма». А когда неожиданно появился седенький старичок с саквояжиком, то он этак со значением ему проговорил: «Гражданин, выйдите из зоны прицеливания, вы затрудняете работу оперативной группы». Ну старичок быстренько и вышел из зоны, чтоб не затруднять, да ка-ак врежет в челюсть…

От зубной щетки, как ни странно, зуб болеть почти перестал. Виктор напряженно прислушался, подождал… и боль вернулась.

«Хорошо еще, что зуб болит – есть не могу, – думал Виктор, спускаясь пешком по лестнице, – а то ведь даже хлеба нет. Один только лавровый лист и остался из еды, но как его без хлеба?»

Давка в метро положительно отвлекла, а суета и неразбериха в офисе вообще отодвинула зуб на второй план.

– Я ведь просил подготовить информацию к утру понедельника! – путаясь в телефонном проводе, кричал старший опер Соловейчик в трубку. – Нет, к утру – это до обеда, а после обеда – это не к утру! … А меня не волнует! … А я говорю, что меня… Что? … Вы это мне?!

– Никто не видел, а? Товарищи, никто не видел? – увлеченно искал чего-то по столам Миша Тельников, смешно морща перебитую переносицу.

– А, Витек, появился, – быстро вошел в кабинет начальник отдела Уранов, непосредственный шеф Виктора. – Чего такой мятый?

– Зуб, – мужественно признался мятый Виктор.

– Нашел время, – чуть пожал плечами Уранов. – Бери, значит, машину и дуй в Дом этой, мать его, моды, ну, по которому вчера еще говорили. Узнай там: кто, кого, зачем? Ну, да сам знаешь. И хватит морщиться, мы тут все-таки на службе…

– Да нет, это зуб, – пояснил было Виктор.

– Зуб тут ни при чем, – отрезал майор Уранов. – Пришел на работу, все зубы, будь добр, оставь за проходной. Ясно?

– Ясно, – кивнул Виктор.

– Вопросы есть?

Вопросов вроде не было. Виктор снова кивнул, но иначе.

– Тогда – выполнять, – кивнул и Уранов.

И они разошлись, занятые каждый самим собой.

– Это зачем? – спросил Виктор, когда служебная машина остановилась.

– Газеток сейчас прикуплю, – ответил водитель Эдик. – Будешь читать? – через минуту он бросил на колени Виктору пачку свеженьких газет.

Виктор взглянул на название верхней – «Совершенно секретно».

– А сушку будешь? – И Эдик аппетитно захрустел, перемалывая, словно жерновами, румяные окаменелости сушки.

– Слушай, поехали, а, – застонал Виктор, прижимая ладонью дико занывшую щеку.

Виктор смотрел на загорелые стройные бедра потерпевшей, на то место, где они, скрещиваясь, уходили в темноту под архикоротенькую юбчонку, маня и дразня якобы тайной, смотрел и чувствовал, что в ушах его разгорается нешуточный пожар. Хотя какая, к черту, там может быть тайна? Как справедливо подметил однажды русскоязычный лауреат Нобелевской премии по литературе, осужденный за тунеядство, «красавице платье задрав, видишь то, что искал, а не новые дивные дивы».

«Все так, все так, – кивал тяжелеющей головой Виктор. – А как-то, однако, притягивает…» А уши становились все жарче и жарче, играя всполохами необоримой милицейской страсти на стенах.

– Решили просто посидеть, отдохнуть, – продолжала рассказывать длинноногая потерпевшая. – Мальчики неплохие подъехали. Самый бедный на шестисотом мерсюке.

– А самый небедный? – чтобы хоть как-то отвлечься от ее ног, спросил Виктор.

Девица чуть нахмурила гладенький лобик и задумалась:

– На «бентли». Ну и вот… – Она снова откинулась на спинку кресла и глубоко затянулась сигаретой. – Нормально все вроде было, а потом я там с другими ребятами потусовалась, а он давай меня ревновать, как дурак…

– Кто? На «бентли»? – Виктор усиленно пытался определить размер силиконовой груди потерпевшей: третий или даже, пожалуй, четвертый будет…

– Четвертый, – не без гордости ответила девица и слегка потрогала выдвинувшийся бюст рукой.

– Кто четвертый? – растерялся Виктор.

– Не «кто», а «что», – поправила девица и обдала дымом теперь уже Виктора. – Размер, – Потерпевшая мило улыбнулась, как, скажем, старшая и такая взрослая сестра. – Да вы не волнуйтесь, я же понимаю.

И тогда Виктор взял паузу для кашля.

«Ну хоть бы зуб заболел, что ли, – в сердцах думал он, сосредоточенно изображая кашель в кулак. – Работать надо».

– Давайте уточним, – со всей серьезностью сдвинул брови и глаза Виктор, когда тянуть с кашлем стало уже неловко.

– Да куда уж точнее, – обиженно встрепенулась девица. – Был второй… Ну хорошо, почти второй. А сделала четвертый. Протез наш, отечественный. Отечественный, он и дешевле, и более безопасный…

– Вы не поняли… – опять закашлял Виктор, но уже на самом деле.

– Что это я не поняла? Там же всякие отторжения, аллергии… У импортных почти всегда бывают. У нас вон Алинка четыре раза в Италии делала, и все время такая ерунда, а тут наш попробовала – и почти уже три года…

– Вы меня не поняли, – сказал Виктор настойчивей. – Объясните четче, что здесь вчера произошло. Кто вас пытался изнасиловать, кто вас ударил и кто вам угрожал оружием?

– Ой, тоже мне оружие! – потерпевшая презрительно сморщилась. – Вот мы с девчонками как-то в сауну ездили к друзьям, вот там…

– Это был пистолет? – Виктор поправил чего-то у себя на кадыке, словно на нем был галстук.

– В сауне? – уточнила девица.

Виктор резко встал, постоял, подумал, что, пожалуй, это пока лишнее, и снова сел. Образовалась некоторая пауза – и вошел обтянутый черными кожаными штанами и кожаной же футболкой загорело-мускулистый, крашенный под пегого блондина красавчик.

– Извините, – пропищала потерпевшая и замурлыкала с красавчиком, наклонившимся к самому ее лицу.

«Нет, ну какого, спрашивается, хера я здесь торчу?! – еще сильнее затосковал Виктор, вперившись в пятно покрасневшей кожи на бедре потерпевшей. – Ходят, понимаешь, с такими ногами, тут хочешь не хочешь, а сорвешься – башкой о «бентли» хряпнешь. Кстати, если самый бедный – на шестисотом, то на сколько же тогда этот «бентли» тянет?»

«На червонец строгого, как минимум», – не замедлил с ответом внутренний голос.

«Грудь силиконовая, губы силиконовые, ногти – полторы сотни грин, – продолжал Виктор. – Массаж, солярий, тренажерный зал, колбасу поди, сволочи, и не жрут вовсе, а ты тут бегай как лось, защищай, чтоб их не дай бог кто не обидел…»

«А под прессуху фраера сунуть, то и на всю пятнаху надавить можно», – продолжал голос.

Виктор с усилием тоже переменил ногу, но нестерпимая ломота в паху не проходила.

«Ничего, ничего нормального ведь нет, все на продажу, все… – Виктор побыстрее (так ему казалось) отвел глаза, потому что потерпевшая, ерзнув коротко на кресле, продемонстрировала уже и трусики: у-узенькую такую полосочку. – Конечно, этому-то она бы… того…уж как-нибудь уж… – почти с ненавистью посмотрел Виктор на загорело-мускулистого носителя кожаных штанов. – «С такой харей я бы тоже… К-козел!»

И тут обтянутый кожей красавчик чуть обернулся к Виктору, улыбнулся ему весьма загадочно и качнул ухоженной бровкой так, что… что температура Викторова лица в одно мгновение сравнялась с температурой его же ушей, а там и достигла отметки «критическая».

«Я… это, я…» – только и смог сказать Виктор и то про себя.

Внутренний голос лишь конвульсивно икнул.

Его волнение не осталось незамеченным и для потерпевшей: вцепившись полуторасотдолларовыми ногтями в загорелый мускул руки красавца, она зашептала ему что-то быстро-быстро, делая при этом глаза «страшными» и до глупости круглыми. Но утянутый красавец вовсе не впал в растерянность, а даже напротив, поглядел на Виктора еще более… Скажем так, с симпатией. Он совсем уже обернулся к несчастному, растерянному сыщику Уголовного розыска города Москвы, собираясь, видимо, сказать что-то, но тут дверь открылась и вошла величественная женщина в роговых очках.

– Это вы из милиции? – подошла она вплотную к Виктору и занесла над ним полиэтиленовый пакет с чем-то внутри.

– Молодой человек из Уголовного розыска, – со значением поправила потерпевшая.

– Такой симпатичный… сыщ-щик, – подмурлыкнул и обтянутый. – Вы – сыщик?

– Это неважно. – Категоричность вошедшей не оставляла места протестам.

Виктор кивком согласился с ней, но с кресла не поднялся. Женщина сунула ему пакет сверху.

– Вот, – сказала она, поправляя очки. – Кто-то из этих вчерашних субчиков, которые тут, ну, вы знаете, – она выделила последнее слово, – оставил.

Виктор пакет послушно принял и заглянул внутрь. Там была какая-то папка. Виктор начал медленно вытаскивать ее из пакета, все невольно придвинулись ближе. Прикрываясь непрозрачным полиэтиленом от любопытствующих, словно подглядывая в шпаргалку на экзамене, Виктор прочел надпись на папке: «Совсекретно. Снегирь».

Простояв по дороге в нескольких приличных пробках, к конторе подъехали уже далеко за полдень. Виктор закрыл папку, в которой, кроме цифр и разных непонятных буквенных обозначений не было ничего, и, бросив водителю Эдику «Покедова», направился было строчить рапорт по проделанной работе, совершенно не представляя, что именно он в этот самый рапорт настрочит. Правда, наличие загадочной папки несколько обнадеживало и давало пищу фантазии, как, впрочем, и объяснениям столь скоропалительного отбытия из Дома моды. Расшнурованный ботинок заставил Виктора задержаться возле машины.

Завязывая шнурок, боковым зрением углядел, как Эдик принялся дочитывать статеечку в сложенной пополам газетке, хмыкая при этом и хрустя каменными сушками. Выпрямившись, Виктор автоматически взглянул на имя автора и обомлел. Автор подписывался непросто: Снегирь. А вот газетка называлась еще сложнее: «Совершенно секретно». Черт возьми!

Эдик достал из пакета очередную сушку, сунул ее в рот, перемолол наскоро и утомленно откинулся на спинку сиденья, блаженно прикрывая глаза и жуя сладострастно и настойчиво.