Текст книги "Отложенное убийство"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Спустившись по лестнице, тихо миновав гипсовые нашлепки ложных колонн, перемежающиеся советскими гербами, Зоя очутилась возле входной двери. Зеркало отразило ее – неожиданно помолодевшую, похорошевшую, правда, слегка испуганную, но задерживать на этом внимание не было смысла, и Зоя, отодвинув защелку, решительно рванула дверь. Никакого эффекта. Дверь была заперта изнутри на ключ. Ключа Зое никто не предоставлял.

Теперь она действительно заволновалась. Как быстрое легкое животное, она обежала все окна первого этажа и убедилась, что на всех стоят решетки. На окнах второго этажа решетки отсутствовали. Потолки на вилле были высокими… Прыгнуть из окна с шестиметровой высоты? С риском переломать ноги? А в конце-то концов к чему эти физкультура и спорт, когда можно просто пойти к Максу и прямо и честно попросить его дать ключ!

Макс позабыл запереть свою спальню, а может, намеренно не сделал этого. Сонный, пухлый, как бородатый ребенок, он казался совершенно безобидным, что умилило Зою: когда вчерашний садист превращается в невинного младенца – это трогает женское сердце! Посмотрев на полностью одетую, расфуфыренную и вооруженную сумочкой любовницу сквозь полуразлепленные веки, Макс сложил губы в трубку и испустил какой-то протяжный инопланетянский звук…

– Что? – переспросила, наклонясь к нему, Зоя.

– Ты куда это намылилась? – входя в роль садиста и отрывая волосатую головищу от подушки, свирепо вопросил Макс.

– К себе, – холодно ответила Зоя. – На рынок. Домой. Куда угодно!

– Я тебя что, мало учил?

– Максимчик, – в голосе Зои прибавилось льда, хотя это казалось совершенно невозможным, – ты ж не понял. Я правда больше не хочу, чтобы ты меня учил. Я уже наученная! Игры кончились. Я хочу уйти.

Макс запыхтел, садясь на постели. Он спал в пижаме, застегнутой на единственную пуговицу, чтобы в ней могло уместиться объемистое брюшко.

– Что это за новости, Зоя? – спросил он. – Что за манеры, тебя что, в лесу воспитывали? Я, может, не хочу, чтобы ты ко мне просто так, ни с того ни с сего, врывалась. Тем более когда я в утреннем виде. Причешусь, оденусь, тогда и поговорим. Ты вон у нас какая элегантная. Духами воняешь…

Зоя отклонила обтянутое серой шерстяной юбкой бедро от протянутой к ней Максовой ручищи.

– Ты чего, глухой? – взвизгнула она. – Я уйти хочу, ты понял?

– Но ты не можешь, – сожалеюще произнес Макс. – Зоя, ты тоже меня пойми: как ни прискорбно, но уйти ты не можешь. Зачем? Разве тебе тут плохо? Еды полный холодильник, вода в кране есть. Выпить припасено. А если говорить относительно всего прочего…

Относительно прочего, хорошо известного ей по недавним впечатлениям, еще саднящим на коже, Зоя дослушать не успела, потому что сумочка в ее руке совершила непроизвольное движение, обрушиваясь на голову Макса. Так тебе! По голове, по плечам, по жирному пузу! Лишенная острых углов, сшитая из мягкого материала, сумочка не могла выступить в роли грозного оружия, но получать по голове и по животу даже тряпкой не слишком-то приятно. Кроме того, в сумочке лежал кошелек, ключи от дома и от машины и другие мелкие предметы, которые Макс отчетливо прочувствовал на своей изнеженной плоти.

– Говнюк! – визжала Зоя. Раскрасневшаяся, с перекошенным от оскорбленных чувств лицом, она больше не старалась сойти за красавицу. – Жирдяй! Говнюк! Шпион! Шпион! Жирдяй, говнюк!

В ночь с 24 на 25 февраля. Сергей Логинов

Рабочий день Сергея Логинова начался очень рано. Точнее, это была рабочая ночь. Едва он сомкнул усталые веки, затрезвонил телефон. Людей, которым он давал свой телефон, можно было пересчитать по пальцам, поэтому звонок, да еще в такое время, означал радикальные неприятности. Если же звонок пустячный – ну и задаст Зубр тому, кто нарушил его сон! Сергей Логинов схватил трубку.

– Да! – прорычал он.

– Здравствуй, Зубр. – Спокойный мужской голос не был знаком Логинову, но он был взаправду очень спокойным и очень мужским. – Тише реви, не в Беловежской Пуще.

– А? – Спросонья Логинов не сумел подыскать адекватного ответа на оскорбление. – Это кто такой шустрый…

– Крот с тобой говорит.

– Кто?

– Глухим дважды обедню не служат, но для тебя, так и быть, повторю: Крот. Усек? Больше повторять не стану. А чтоб ты крепче мое погоняло запомнил, выйди и подбери у себя на крыльце кассету. Кино интересное. Посмотришь – тогда позвоню.

Сам Зубр на крыльцо, конечно, не высунулся – послал подручного своего, Степу Шнурка, последнего из самых преданных, кто уцелел после милицейской чистки. Шнурок вернулся из прохладной ночной темноты живым и невредимым. В руках он действительно держал миниатюрную видеокассету. Зубр привык жить на широкую ногу, и в его не затронутом конфискацией доме имелась любая техника, в том числе и для просмотра кассет такого рода. Когда Логинов вставлял кассету в прямоугольный зев видеомагнитофона, руки у него слегка тряслись.

– Мне выйти? – спросил предупредительный Шнурок.

– Выйди, – скомандовал Зубр, – но дверь не закрывай. Держись поблизости.

Все еще в широких, как у футболиста, трусах (Сергей Логинов привык, чтобы во время сна его ничто не стесняло), он, оттягивая резинку, раздраженно почесал живот. Паразиты душевного непокоя забегали по его коже, теребя своими крошечными острыми лапками. Вскочил на память японский фильм (как же он назывался?), который Логинов смотрел недавно – включил телевизор по ошибке и потом долго не мог уснуть. Он вообще фильмы ужасов терпеть не может, а этот смотреть и подавно не стоило. Тьфу, черт, названия вспомнить не удается… Все там крутилось вокруг видеокассеты; каждый, кто смотрел ее, в течение недели должен был умереть, если не даст посмотреть кому-нибудь другому. Может, и впрямь что-то такое хитрожопые спецслужбы изобрели? Уж не стремятся ли уничтожить Зубра таким заковыристым способом? Широкие плечи Шнурка маячили поблизости, суля спокойствие. По-спортивному вдохнув и выдохнув, Логинов нажал на пульте кнопку со стрелкой, указывающей вправо.

Первые же кадры заставили его застыть столбом.

Последующие – через силу сдвинуться с места, закрыть дверь и снова оцепеневшим взглядом впиться в экран. Закрывать дверь потребовалось потому, что Логинов не хотел, чтобы кто-нибудь, даже Степа, видел его сестру голой… Но если бы Зоя была запечатлена просто голой, это бы еще полбеды! Видеопленка с хроникальной безжалостностью показывала ее со связанными руками, подвешенной за запястья к потолочной балке так, что плечи едва не вывихивались из суставов. Рот у нее был завязан, лоб сморщен, орбиты едва вмещали выпученные глаза. Тело дергалось, выгибаясь вперед при каждом ударе страшных пучков прутьев, которые обрушивал на Зоину заднюю часть здоровяк в черном шлеме с прорезями для глаз и в черном, до пят, балахоне. Вот другой ракурс съемки, вид сзади: следы от прутьев на пояснице и бедрах, похожие на царапины, густо исполосованные ягодицы судорожно сжимаются и разжимаются. Звуковым сопровождением пленки служил аккомпанемент приглушенных криков… Сглотнув пересохшим горлом, Зубр остановил пленку: он не в состоянии был больше это видеть! Но нет, требуется досмотреть до конца: вдруг Зои уже нет в живых? Вряд ли, тогда звонить не понадобилось бы…

«Крот, Крот… – копался в памяти Логинов. – От кого я слышал это прозвище? А, ну да, от Антона. Я тогда ему не поверил, когда он сказал, что милиция решила натравить на нас какого-то беспредельщика. Не то что не поверил, просто пропустил мимо ушей. А ведь и правда… Все правда… Господи, как это получилось?»

«Господи» в данный момент оказалось расхожим словесным оборотом: на самом деле Сергей Логинов был далек от раскаяния. Он не допускал мысли, что его преступления в прошлом привели к несчастьям в настоящем; он просто мучился, соображая, где и что он упустил.

«Надо было сразу, как о Кроте услышал, – переигрывал прошлое Зубр, – принять меры. Зойку и родителей спрятать в надежном схроне, общак перепрятать. Самому перегруппировать силы и нанести удар. Господи, не успел, ну что же делать! Что теперь делать? Как Зойку вызволять? Где она? Доживет ли…»

Телефон зазвонил снова. На этот раз Логинов взял трубку в состоянии предельного бодрствования.

– Ну как фильмец? – все тот же, с вальяжными медленными интонациями, голос. – Покруче «Терминатора», да? Имей в виду, никаких комбинированных съемок. У меня артисты играют вживую.

– Не трогай Зою, – взмолился Логинов. Он должен был настаивать, требовать, но он просил и ничего не мог с собой поделать. – Оставь ее в покое, нельзя с ней так. Это она только с виду сильная, а так она хрупкая. Ее отец знаешь как лупил? Потом она сильно плакала, говорила, что помешается или с собой покончит… Если ее сейчас так, взрослую, она не вынесет, понимаешь?

– Ах вот у вас, значит, какой батюшка нехороший, – будто с удивлением откликнулся Крот. – Ничего, мы и ему устроим праздник, пусть знает, что справедливость существует. Кстати, он тоже у нас гостит.

Рука Логинова ослабла; он едва не выронил телефонную трубку. Все предвидит, зараза! Переиграл, уже на два шага переиграл!

– Чего тебе надо?

– Ну наконец-то трезвая мысля в тебе прорезалась, – снисходительно одобрил Крот. Логинов его ни разу не видел, но почему-то вообразил, что толстяк в черном балахоне – это и есть он. Вряд ли, такие, как Крот, на видео не снимаются… – Пожелания мои простые: отдавай старика и мальчонку в обмен на сеструху.

Логинов словно споткнулся: Воронины были его важной пешкой в войне не только против мэра, но и против фигур повыше, втянутых в боевые действия. Отдать мальчика и старика означало лишиться главного оружия, остаться без прикрытия… Что ж, сдаваться?

– Язык прикусил? – поторапливал Крот. – Думай скорей. А не надумаешь, мы твою сеструху на абапол [4]4
  На кол (жарг.).


[Закрыть]посадим. Ни разу еще я этой казни не пробовал. А хотелось бы…

Логинов собирался ответить, но язык не слушался, как в страшном сне. И тут, вероятно, мышление, щадя хозяина, чтобы он не сошел с ума, совершило финт в сторону, потому что Зубр вдруг вспомнил, как назывался тот японский фильм про видеокассету-убийцу.

Он назывался «Звонок». До чего похоже на то, что происходило сейчас…

25 февраля,-07.18. Александр Турецкий

– Да, ребята, вы сильны, – одобрил молодое поколение Турецкий. – Все это, что вы придумали и разыграли, не слишком законно… Но главное – по-моему, это действует. Должно подействовать…

– Неужели только молодое поколение? А я что, сбоку припеку? – шутливо обиделся Кротов. На самом деле обижаться на то, что его где-то не отметили или не упомянули, и в голову бы Алексею Петровичу не пришло: частные сыщики работают не ради похвалы! Главное – заложников освободить.

– А вы, Алексей Петрович, – в таком же шутливом тоне, за которым улавливалось глубокое уважение, ответил Турецкий, – заслуживаете отдельных аплодисментов. В вас погиб народный артист театра и кино. Жаль, что российские зрители не увидят в вашем исполнении матерого рецидивиста по кличке Крот…

– «Пасть порву! Моргалы выколю!» – процитировал «Джентльменов удачи» Агеев, родив веселые отклики. Сегодня вообще много веселились, и Денис, которому по должности директора полагалось быть пессимистом, осмотрительно заметил, что такое бурное веселье не к добру: не пришлось бы плакать! Но через минуту, не выдержав серьезности, расхохотался, услышав, как тот же неиссякающий Агеев вместо «обозрение» выдал перл: «оборзение».

«Оборзение» рассмешило и Галю. Ошеломленная обрушившимися на нее событиями, связанными с воскрешением и гибелью давней любви, с неясными, но волнующими чувствами, которые перебрасывали нити между ней и Денисом Грязновым, она радовалась любой возможности погрузиться с головой в работу. Поменьше рефлексировать на тему взаимоотношений с Михайловым-Сапиным. И в целом поменьше рефлексировать, побольше действовать. Вот то, что требуется для нее, чтобы сохранить здоровый оптимизм.

– Одним словом, дорогие сотрудники, мы с Вячеславом Ивановичем на вас надеемся, – переходя на начальнический тон, сказал Турецкий. – До сих пор вы действовали под нашим контролем, но придется ненадолго с вами расстаться.

– А в чем дело?

– А что стряслось, Александр Борисович?

– Ничего форс-мажорного, – успокоил их Турецкий. – Надо встретить Константина Дмитриевича Меркулова. Его самолет прибудет в Адлер. Там мы уладим кое-какие дела с местными органами прокуратуры, где давно пора навести порядок, а пбтом сразу в Сочи. Может, без нас и завершите операцию по освобождению заложников…

– Вы только поосторожней, Александр Борисович, – предупредила Галя. – Покушения на вас никто не отменял.

– Так ведь Сапин у вас под контролем, умненькие вы мои. Так или нет?

– Ну, – выручил Галю Денис Грязнов, – всякие накладки бывают. Все может пойти по неожиданному сценарию.

Чтобы не попасть в плен неожиданностей, сценарий был размечен. После того как Зубр дозреет, производят в заранее выбранном участке зеленой зоны, просматриваемом со всех сторон, обмен Зои Барсуковой на заложников Ворониных. Одновременно молоденький, но весьма толковый сочинский оперативник Нечитайло (Бедоидзе после накладочки, произошедшей с Тарасом Бубном, старались до важных аспектов поисков заложников не допускать, аргументируя это тем, что, дескать, он способен на большее) держит под контролем дом тренера Михайлова, превратившийся в сапинскую хазу, к которому медленно, но верно стекаются объединенные силы глориевцев и местного угрозыска. Брать Сапина надлежит крайне осторожно: такой способен на все. Даже превосходящие силы противника такому безбашенному не указ. Не хотелось бы, чтобы он кого-нибудь ранил, а также не хотелось бы, чтобы он покончил с собой, догадавшись, что все проиграно. Специалист по криминальной психологии, который в эти дни, оживившие интерес к Сапину, составил его психологический портрет, или, как это по-научному называется, профиль, выявил у него некрофильские и суицидальные тенденции. Склонен к самоубийству, короче. Поэтому следить за ним надо в оба.

Наградив своих молодых подопечных ценными указаниями, Турецкий отбыл встречать Меркулова со спокойной совестью.

24 февраля, 08.02. Максим Кузнецов

– Нервочки, – успокаивающе приговаривал Макс, отпаивая отбушевавшую, обессиленную всхлипами Зою – вначале водой из-под крана, затем шампанским, которое предусмотрительный Пафнутьев оставил для гостей в нижнем отделении холодильника на всякий романтический случай. – Это все нервочки, Зой. Вот чего ты, скажи на милость, нервничаешь, что такого страшного стряслось? И сама ведь не скажешь, верно? Подумай сам: я ведь тебя не убил, не изнасиловал, не изуродовал. Я к тебе, можно сказать, со всей лаской, а ты меня – сумкой по голове колотить! Вот я же и говорю тебе: это, Зой, все от нервов. А нервничаешь ты потому, что никто тебя не любит.

Зоя, залитая слезами и водой, протестующе трепыхнулась в его медвежьих облапливающих объятиях. Макс придержал ее руку с зажатым в ней стаканом, чтобы к двум вышеперечисленным видам влаги не добавилось еще и шампанское. Конечно, не нужно быть знатоком, чтобы заметить, что глушить шампанское стаканами отнюдь не комильфо, однако ни бокалов, ни рюмок Макс не нашел: очевидно, повинуясь гипертрофированному советскому стилю, на пафнутьевской вилле держали только ребристые толстостенные стаканы. Возможно, в случае с успокаиванием Зои это было самое лучшее.

– Да, да, – наставительно, как бабушка внучке, выговаривал ей Макс, – никто тебя не любит, потому что ты всех ненавидишь. Ведешь себя, честно скажу, как стерва. А зачем? Какая тебе от этого польза? Никакой пользы, сплошной вред. Так что, Зой, ты будь к себе внимательней. Ты себя не на помойке нашла. Полюби себя, а потом посмотри вокруг и пойми, что вокруг – такие же люди, как ты, и их тоже надо любить. Ну или, по крайней мере, ненавидеть их так скопом, как ты делаешь, незачем… Успокоилась, Офелия?

– Ага, – в последний раз всхлипнула Зоя. Надрывные рыдания остались позади, она издавала только мокрые судорожные звуки, средние между вздохами и икотой. – А почему я – Офелия?

– Потому что – чокрая, как утопленница! – добродушно рыкнул Макс. – И потому что закатила тут мне сцену сумасшествия, как полный псих! Ты что, Шекспира не читала?

– Н-не… не читала… Я смотрела…

– Ну все ясно, по телевизору. Чего еще от тебя ждать! А кстати, напрасно, Зой, напрасно. Классика – мощный стимул духовного развития и поддержка на тернистом жизненном пути…

Что-то – то ли образовательный уровень Зои, то ли предшествующие сексуальные игры, в которых она была рабыней, а он господином, – заставляло Макса чувствовать себя по отношению к ней старше и главнее. Ну что касается «старше», согласно паспортным данным, дело обстоит с точностью до наоборот, а касательно «главнее» – почему бы нет, собственно? Сейчас их роли таковы: он – похититель, она – жертва…

Макс не знал, возились ли бандиты с похищенными Ворониными так, как он с Зоей, и как дедушка с внуком себя при этом вели, но предполагал, что вели они себя тише и смирнее, чем мадам Барсукова. Зато он совершенно точно знал, что никто из уцелевших отморозков «Хостинского комплекса» не испытывал к заложникам жалости, которую он сейчас чувствовал по отношению к Зое.

Откуда она, жалость, взялась? Вот сидит тут рядом с ним сестрица главного злодея Сергея Логинова, сочась слезами и попахивая шампанским, ерзая по его, Максовой, вздыбленной после ночи постели только вчера собственноручно им выпоротыми ягодицами, и никаких вроде она не испытывает сверхчеловеческих мук и лишений, а все равно ему ее жалко, хоть тресни! Нипочему, просто так, по-человечески. Не как близкого человека или могущего стать таковым – этого нет и в помине. Может, для каких-то извращенцев жалость – шаг к любви, Макса она, наоборот, расхолаживает. Жалость в ее кристально чистом виде… Эх, не подходит, видать, для компьютерщика Макса стезя частного сыска! Частный сыщик должен быть безжалостен, как скальпель, и бесстрастен, как буддист на просторах нирваны.

Зоя что-то спросила – повторно, более настойчиво, в первый раз он прослушал. Пришлось просить ее повторить в третий раз. Оказывается, хотела знать, зачем понадобилось ее захватывать и держать на этой вилле.

– Пустяки, Зой, – попытался ободрить ее Макс, – всего-то и дел, что обменять тебя на заложников Вороновых. Слышала о них?

– Слышала… что у мэра пропал сын… А при чем тут я?

– А при том, что это дело рук твоего братца. По-прежнему скажешь, что ни при чем?

– Н-нет… У брата свой бизнес, у меня свой. – И тут до Зои дошло: – Так, значит, вы хотите получить у Сергея… обменять меня на его заложников… Ой-й-й!

Макс продолжал жалеть Зою, когда она, наклонившись, сложась едва не вдвое, прижав лицо к коленям, заскулила, завыла, как бродячая собака.

– Ну чего ты, Зой? Ты чего?

– Что же вы со мной сделали?! Сергей меня убьет! Не отдавайте меня! Или покажите меня издали, что со мной все в порядке, а к нему я не пойду-у-у…

– Вот еще ерунда, – сердито возразил Макс. Вот так семейка! Вот так родственные отношения, когда сестра боится брата больше, чем похитителей! – Не имеет права убивать ни тебя, ни кого-то другого. Кстати, тебя-то за что убивать?

– За то… за то, что дала себя захватить…

– Вот еще! Это с каждым случиться может.

– Но я сама с тобой пошла. Сама ведь, дурища!

– А мы никому не скажем. Это будут конспиративные сведения.

– Он все равно разузнает…

– А вот разузнать мы ему, Зой, не дадим. Будь уверена: в ближайшие десять лет твой брательник будет очень занят. Ему будет просто не до того, чтобы расследовать твои увлечения.

Зоя расправила спину, облокотилась на колени, устремив тоскливый взор, надо полагать, в будущее. Будущее сулило ей невеселую альтернативу: либо Сергей Логинов на свободе – либо Сергей Логинов в тюрьме. И тот, и другой вариант не сулил ничего светлого. Макс, окончательно сварившийся в бульоне своей жалости, осторожно вынул из ее слабой белой руки ребристый советский стакан и собирался уж незаметно ретироваться, оставив ее обсасывать печальные виды грядущих поражений в одиночестве.

Неожиданно, распрямившись, как сжатая пружина, Зоя бросилась Максу на грудь. Точнее, стоило бы сказать, что она набросилась на грудь оторопевшего Макса., вцепясь в нее требовательными ногтями:

– Значит, ты все выдумал, что ли? Что мы – особенные, что мы должны держаться вместе? Ничего ты, гад такой ползучий, в нутре своем поганом не чувствовал, когда мне удовольствие доставлял?

– Зой, обижаешь! – отрывая от себя Зою, искренне возмутился Макс. – Мне это по правде нравится! Ну порка, связывание и все такое. А с тобой я, честное пионерское, – «пионерское» ему навеяла обстановка пафнутьевской виллы, – просто угорел. Я и раньше захаживал в Интернете на сайты всякие, соответствующей тематики, но по-настоящему это у меня впервые. Можно сказать, мы друг друга лишили девственности… в определенном смысле…

Как ни странно, именно в этот момент между ними пронеслось и задержалось некое дружеское чувство. Они сидели на растерзанной, облитой водой кровати бок о бок, не как любовники (тем более ссорящиеся любовники), а как старые знакомые, предаваясь откровенной беседе.

– Сам не знаю, откуда это у меня? – вслух анализировал свою психику Макс. – Родители стопроцентно нормальные, никогда меня пальцем не трогали…

– А меня отец чуть не до последнего класса школы ремнем лупил, – исповедовалась Зоя. – У меня уж грудь вот такая выросла, а он меня, взрослую девку, ремнем. У нас в Староминской это запросто… И все равно непонятно: откуда что берется? Вроде многих лупят, а такого, как со мной, с ними не случилось… ну чтоб хотелось этого с мужчиной попробовать…

– Денис считает, мой садизм – это из-за того, что я толстый и для женщин непривлекательный…

– Это ты-то непривлекательный, Максимушка? А кто ж тогда привлекательный? Статный, рост высокий, грудь широкая… За тобой бабы должны табунами бегать! Я как тебя в ресторане увидала, враз на тебя глаз положила. Думала: костьми лягу, но хоть на часок будет он мой!

– Это ты мне льстишь, Зой. – Макса смутило столь откровенное проявление чувства. – Это ты, как Снежная королева, красивая. А я лохматый, жирный, неаккуратный. Вечно жую что под руку попадется. Орехи там, сухарики, гамбургеры, пирожки… Сам понимаю, что это со стороны противно выглядит, а все равно, хоть убейся, целыми днями жую и ничего не могу с тобой поделать.

– Мне не противно, – горячо заверила Зоя. – Все ты выдумываешь. Как же это мужику не есть? Откуда ж тогда силу взять?

Словно подтверждая то, что прикосновение к толстому, лохматому, вечно что-то жующему Максу ей не противно, Зоя взяла его за руку, невероятно нежным и проникновенным жестом, и приложила его ладонь к своей груди.

– А, все равно пропадать! Максимчик, пойдем в зал? А? Ты ведь не против?

– Для тебя, Зой, – галантно пообещал Макс, – всегда пожалуйста.

Сказать о скрытой камере у него не хватило духа. Пленка была уже смонтирована и ушла к адресату. Впрочем, никто его к такому разоблачению и не принуждал. К счастью. Что бы там ни утверждали специалисты по сексу, избыток откровенности частенько вредит отношениям между партнерами…

25 февраля, 05.30. Сергей Логинов

Начался дождь. Как раз в тот момент, когда его меньше всего ждали, из конденсировавшихся над Сочи уже в течение суток серых, насыщенных влагой туч он пролился: закапал по бетонным и каменным дорожкам, из белых превращая их в черные, усеивал сквозистым пунктиром стекла, нежно постукивал по подоконнику. Не свирепый весенний ливень – дождь тихий, не громогласный, умиротворенный. Под такой дождь отрадно спать, завернувшись в теплое одеяло, чтобы он всю ночь до утра нашептывал умиротворяющие сны.

Однако, как ни старался этот кроткий весенний дождь, даже он не сумел успокоить Сергея Логинова. После просмотра кассеты, да еще после того, как он что-то мямлил в ответ Кроту (тот обещал перезвонить позже), невозможно было лечь спать. Сонный, отягощенный ночью мозг не в состоянии был трезво оценивать ситуацию, заставлял совершать ошибки; точнее, Логинов больше не знал, насколько ошибочно решение, которое он принимает. А раньше знал – догадывался верхним звериным чутьем; потому и выигрывал… Первым делом он позвонил Зое. Вялый разбуженный Барсуков, как и следовало ожидать, не забил панику, обнаружив, что жена не вернулась домой. Изучивший зятя Логинов с отвращением домыслил то, в чем не признался ему Барсуков: конечно, этот слизняк, эта улитка без панциря воспринимает отсутствие Зои как отдых. Наверное, сейчас же взялся марочки свои раскладывать, клиент дурдомовский! Все же напрасно Зоя его так задрессировала: можно было бы его привлечь к делу вызволения жены. А так – Барсуков только рад будет, если ее до смерти замучают… Не вдаваясь в объяснения, куда пропала Зоя и зачем понадобилось ее искать среди ночи, Логинов шваркнул трубку мимо рычага, и только истерическое попискивание коротких гудков заставило его привести телефон в исходное положение. Впрочем, тут же Логинов принялся названивать родителям в станицу Староминская. Станица Староминская не отвечала. Логиновский мозг шипел и жарился на сковородке самых страшных предположений.

– Шнурок! – окликнул он, точно пса, и Шнурок уже был тут как тут, поглядывал преданными глазами на Зубра. Насколько Степа предан ему на самом деле? Зубр всегда был в почете у братвы, потому что Зубр – это сила. Но каково придется ему, когда он обнажит свою слабость? Когда окажется, что он – всего лишь человек, по-человечески переживающий за своих родственников?

– Что, Сергей Матвеич?

– Поедешь к моим родителям. Если они там, берешь их и перевозишь сюда. Если нет… – На этот случай Логинов никаких действий со стороны Шнурка изобрести не мог и потому замялся.

– Понял, Сергей Матвеич! – вывел его из затруднения Шнурок, отправляясь выполнять задание – аж пятки засверкали.

После его ухода дом обезмолвел. Только Логинов бесцельно бродил из комнаты в комнату, вспугивая тишину. Один раз, чтобы нарушить это тягостное молчание, он едва не включил видеомагнитофон, в который все еще была вставлена злополучная кассета, но буквально поймал себя за руку с пультом: это-то еще с какой стати – весь этот ужас заново смотреть? Вынув кассету, он, словно гигантское ядовитое насекомое, взял ее двумя пальцами и осторожно переместил за кровать. Осторожно – потому что еще понадобится. Он непременно пересмотрит ее, выявит все подробности, которые способны навести на след… Не сейчас. После. Сейчас он ничего не в силах сделать. Руки и ноги – совершеннейшие инструменты убийства – стали вялыми и, казалось, осклизлыми, как столовские разваренные макаронины.

Когда же это милиция так поступала – использовала воров в законе, чтобы их руками брать заложников? Зубр никогда не слыхал о таком. Это шло вразрез со всеми правилами. Где ваш гуманизм, ублюдки? Где ваши высокие принципы защиты законности? Милиция смухлевала. Она с поразительной наглостью поймала Зубра на тот крючок, на который он так любил ловить других, и теперь Логинов чувствовал себя так, словно очутился в новом, непривычном мире. Точнее, мир остался прежним, но устрашал кроющейся в нем зыбкостью. Зыбкости Логинов не терпел: он любил определенность. Больше всего он хотел, чтобы все вернулось на круги своя: милиция была бы «милицией, бандиты – бандитами, и каждые действуют своими методами, и все при деле. Не то что в эту страшную, шуршащую дождем и предположениями ночь…

«И нашли же, чем уязвить, сучары!» – сокрушался Зубр. Он не мог не признать, что уязвимое место выбрано с хирургической точностью: он и впрямь безумно любил и родителей, и сестру. Сравнивая силу чувства, сейчас он мог себе признаться, что Зоя значила для него больше, чем Белла, хотя и меньше, чем его шальные бабки – тоже как-никак женщины…

Отец, мать, Зоя в его глазах были ценнее, чем все прочие представители рода человеческого, в силу того, что они Логиновы, члены его семьи, а все остальные – нет. На втором, по степени близости, месте стояла просто родня, которую представлял собой Антошка Сапин. Законника Зубр по-своему любил, однако использовал напропалую, в отличие от родителей и Зои, которых следовало холить, лелеять и к опасным работам не привлекать. Третье место занимала братва, сотоварищи по «Хостинскому комплексу». Этих Зубр использовал, но не любил. За что их, спрашивается, любить? Вечно возбухали, дрались из-за своей доли, под него подкапывались. Если бы не рассчитывали на то, что он их вытащит или, по крайней мере, отомстит за них, выдали бы следствию с головой. Когда их посадили, в его сердце ничто не дрогнуло. Еще и подумал: «Пускай. Меньше народу – больше кислороду. Дайте время, я и без вас развернусь».

Червячок раскаяния пробрался в заскорузлую душу Логинова и, обосновавшись там, вгрызся в нее огненной головкой, как в яблоко, причиняя сосущую боль. Он всегда пренебрегал братвой, думал, что ему никто не нужен, что он – сильный, что он всего добьется один. И вот теперь он – один. По-настоящему один. И чего он добился? Не к кому обратиться за помощью. Некому пожаловаться. Он – сильный, он действительно самый сильный среди тех, кто на свободе. Но когда его силы оказалось недостаточно, чтобы справиться с внезапно надвинувшейся бедой, он оказался слабей самого слабого.

За тягостными размышлениями Сергей Логинов не заметил, как подступил к окнам ранний рассвет. Дождь кончился, но тучи не рассосались, Степана не было. Где он? Где бы ни был, неужели не может позвонить? Все попытки выйти на связь с ним или с родителями закончились неудачей. За эту ночь Логинов потерял, наверное, в весе не менее пятисот граммов: душевное состояние у него всегда отражалось на физическом. Как-то сразу и вдруг он утратил свою напускную спортсменистую молодцеватость: под

крохотными стальными глазами отвисли синеватые мешки, в пальцы пробралась дрожь. С видом человека, которому нечего терять, он снова включил видеомагнитофон и вставил кассету, которая и впрямь оказалась кассетой-убийцей, почище чем в том японском фильме, потому что любой, самый неприятный, ужастик – это выдумка, а здесь кошмар свил гнездо в реальности. Смотрел внимательно, впивался глазами в экран, вот только звук убрал напрочь – Зоин крик резал без ножа. Стена, на фоне которой игралась вся душераздирающая сцена, была завешена дерюгой, с нее свисали другие орудия пыток. Палач был Логинову незнаком: в Сочи он не припоминает никого, до такой степени толстого. Постойте… что-то мелькнуло… не само воспоминание, а его отголосок… Ну? Ну? Логинов, забросив удочку, тянул ее, отяжелевшую, отчаянно мотавшуюся из стороны в сторону. Толстяк… может, на площади… или возле гостиницы… или в ресторане… Вот-вот должна была блеснуть чешуя добычи – крупной или мелкой рыбины, это все равно, Зубр был бы рад и исполнителю, через него он вышел бы на то место, где они держат Зою… Нет, сорвалось! Сергей Логинов раздосадованно потер лоб, покрытый холодным потом изнеможения. Палач мог и замаскироваться, подложить подушку под балахон. Не исключено, что Логинов неоднократно встречался с ним, когда он был тонким и стройным.