Текст книги "Отложенное убийство"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

20 февраля, 11.26. Денис Грязнов

Настя любила вести себя непредсказуемо. Возможно, она считала, что непредсказуемость придает женщине очарование. Во всяком случае, Денис не нашел ничего очаровательного в том, что мобильный телефон соединил его с Москвой в тот драматический момент, когда глориевцы (плюс азартная Галя Романова) обсуждали план операции под условным названием «Контрзаложник». После того как посланник Зубра погиб, прежнюю тактику требовалось отбросить, и весьма заманчиво было накрутить бандитам хвост, накормив их кашей, которую они сами заварили. Так что для выяснения отношений с Настей, мягко говоря, был неподходящий момент.

– Алло! – свирепо крикнул в трубку Денис, узнав молчание Насти. Представьте себе, она еще не успела ничего сказать, а он ее уже узнал – по тому моменту мягкого влажного молчания, которое всегда сливалось в его воображении с ее полными губами. – Я занят, у меня важное совещание!

– Алло, Денисик, – смущенно заворковала Настя, – я не хочу тебя отвлекать, сейчас положу трубку. Я просто позвонила, чтобы попросить прощения. В прошлый раз мы с тобой не очень хорошо поговорили…

– Ну что ты, что ты, Настя. – Денис взял на полтона ниже, хотя в голосе его угадывалось раздражение делового мужчины, к которому лезут со всякими глупостями. – Я не сержусь. Я в самом деле тогда выпил.

Сотрудники ЧОП «Глория» в это время сидели, окружая директора, и с серьезным видом слушали, как их начальник докладывает далекой Насте о том, что выпил. Обстановка приобретала черты абсурдности, с ней надо было срочно что-то решать.

– Я тоже тогда была страшно уставшая, целый день на работе, к тому же еще худкомиссия… Одним словом, я тебя очень прошу: не сердись!

– Да не сержусь я, не сержусь! – Тон голоса Дениса вновь неуклонно пополз вверх, точно ртуть в термометре, определяющем разогрев парового котла. – Настя, в другой раз мы обязательно поговорим подольше, и ты убедишься, что я не сержусь. Но сейчас я и правда занят. Пока. Целую.

Неизвестно, что об этом подумала Настя, но она изобразила своими полными алыми губами (как же явственно они представляются Денису!) поцелуйный звук, который тотчас сменили короткие гудки.

Ну вот, снова между ними возникли трения… А ведь как хорошо было в первые месяцы их знакомства! Денис пребывал в священной уверенности, что из Насти со временем получится отличная, терпеливая и понимающая, жена директора частного охранного предприятия, работа которого продолжается круглые сутки без уверенности, что дорогие заказчики или дорогие сотрудники не выдернут начальника среди ночи из супружеской постели. Настя старательно играла роль терпеливой и понимающей. Правда, и тогда мобильник Дениса, омрачавший требовательными трелями их интим, вызывал у нее плохо скрываемое раздражение, но она крепилась. А как только поселились в одной квартире, фактически стали жить как муж и жена, тут-то и начались неприятности. Открыто или путем едких намеков Денису давали понять, что не родилась на свет женщина, способная выносить сосуществование с частным сыщиком, и, если ему подвернулась Настя, готовая вынести невыносимое, ему надлежит круглосуточно благодарить Бога за подобное счастье. А если он мало того что не благодарит, так еще и скандалит из-за непоглаженных брюк или неразогретого ужина – какой кошмар! Какой наглец!

– Это Настя. – Денис чувствовал себя перед окружающими, словно голый, и попытался хоть как-то прикрыть наготу фиговым листочком объяснений. – Моя невеста. Тоже барнаульская, как и я. Она обо мне волнуется. Знает, что мы тут не в бирюльки играем… Да, ну так на чем же мы остановились? На том, что погибший в дорожно-транспортном происшествии опознан как Тарас Слесарен ко… Ну от этого уже толку мало.

– Здоровенную свинью подложил нам бравый Бедоидзе, – хмыкнул Голованов.

– Ладно, не будем критиковать действия милиции, не за этим мы собрались. Если мы осуществим то, что я вам предлагаю, никакое наблюдение не понадобится. Но для этого нам потребуется база – в общем, потайное место в пределах Сочи или, лучше, в окрестностях. Предлагаю привлечь местный угрозыск…

– Предлагаю не привлекать, – возразил Агеев. – В предыдущих совместных действиях их помощь никакой пользы не принесла. Один вред. У нас же есть знакомые местные жители.

– Например?

– Ну вот этот мужик, у которого ресторан со свиньями. Очень положительный субъект.

– Пафнутьев? – задумался Денис. – Как-то я в нем сомневаюсь…

– А надо, Денис Андреич, не сомневаться, а проверить.

Денис поймал на себе медлительный проникновенный взгляд карих очей Гали Романовой. Странное дело, складывалось впечатление, что она так смотрит на него, не отрываясь, уже давно, начиная с того момента, когда он откликнулся на звонок Насти. Смотрит, как на несмышленыша, который разбил коленку и которого нужно пожалеть… С какой стати? Ей – его жалеть? Денис всегда считал Галю отличным товарищем, а товарищ – это нечто надежное и бесполое, но этот типично женский, исполненный жалости (возможно, не конкретно к нему, а ко всем мужчинам или к миру в целом) взгляд каким-то образом его задел. Ох уж эти прилежные девушки, завзятые отличницы со склонностью к полноте! Личное счастье для них проблематично, они отодвигают его в сияющее будущее, заполняя настоящее карьерным ростом, просмотром сентиментальных фильмов и посиделками с такими же прилежными, эрудированными и не слишком счастливыми подругами. Уж не задело ли Галю то, что он при всех признал Настю своей невестой? Может быть, она считает, что, если она жертвует личной жизнью во имя защиты закона, все остальные должны поступать так же? Ну нет, иначе в ее взгляде не плескалось бы столько жалости… Оставив всякие попытки проникнуть в женскую логику, Денис выбросил эти мысли из головы и вернулся на грешную землю, а именно – к разработке плана операции «Контрзаложник».

– Кстати, – обратился Денис к Гале, – Грязнову и Турецкому – ни слова.

– Но как же мы можем не поставить их в известность? – возразила Галя.

– Не можем, – признал Денис, – но и раскрывать сразу все карты было бы нецелесообразно. Если они узнают все заранее… как бы это получше объяснить…

– Запретят, – понимающе хмыкнул Агеев.

– Ну почему? Не обязательно запретят, но ведь они представляют официальные органы. Если мы заранее им сообщим, значит, они примут часть ответственности на себя. Потом еще, чего доброго, скажут, что они это все и организовали. Мы не имеем права ставить их под удар. А мы – частное охранное предприятие, с нас и взятки гладки.

Во взгляде Гали Романовой стало еще больше жалости, хотя это представлялось невозможным.

– Мы обязательно поставим в известность и Вячеслава Ивановича, и Александра Борисовича, – Денис твердо решил расставить все точки над «и», – но позже. Надо ввязаться, а потом посмотрим.

– По-моему, – робко возразила Галя, – главное для нас – чтобы соблюдался закон.

– А по-моему, – ответил Денис, – главное лично для нас – спасение заложников. Заказчица платит нам порядочные деньги… но дело не только в них, а в ответственности.

И с этим Галя Романова не могла не согласиться, а значит, дала слово помалкивать. Пока что. До поры до времени. Тем более у нее найдутся другие темы для разговора с Александром Борисовичем и Вячеславом Ивановичем. Всех троих должна весьма интриговать тайна дома тренера Михайлова.

21 февраля, 19.41. Зубр

– Да вы знаете, что полагается за нарушение условий? Вы человека убили, понимаете? Моего человека!

– Никто вашего человека не убивал, – хладнокровно отвечал мэр Воронин во время очередных переговоров с похитителями. – Это был несчастный случай. Мне доложили о происшествии: на улице Советской молодой человек ни с того ни с сего сунулся под машину. Такое с каждым могло случиться, я тут ни при чем. Следите лучше за своими людьми. Или обучите их, что ли, правилам уличного движения.

– Да я… – Неудовлетворенная злость заставила Зубра побагроветь, стиснула горло, мешая выходить словам. Хорошо, что при телефонном разговоре собеседники не видят друг друга: помимо раскрытия конспирации мэр убедился бы, что враг нервничает, что он не уверен, доведет ли до конца затеянное предприятие, а своих слабостей Зубр выдавать не желал. Никому. Слабость он попытался возместить жестокостью: – Да я старикашке и мальчишке уши отрежу! По одному правому уху у каждого. И в конверте пришлю.

– Не смейте! – Голос мэра все-таки звучал более жестко, чем полагается звучать голосу человека, полностью подавленного и деморализованного. – Я же выполняю условия! Я делаю то, что вы от меня хотите. Это вы не выполняете. Присылаете каких-то умников, способных попасть под машину…

Зубр понемногу остывал. В конце концов, он знал умственные способности Тараса Слесаренко и обязан был предположить, что любое порученное ему задание, кроме выколачивания бабок из неисправных должников, закончится провалом. Не нужно до такой степени настраивать мэра против себя. Главное на данный момент – не возмездие мэру, а получение «зелененьких». А потом уж, восстановив силы, отлежавшись, накопив и обучив людей, можно заняться и Ворониными. Всей семейкой сразу!

– Ладно, уговорили, – протянул Зубр. – Условия изменились, выдвигаю новые…

Валерий Семенович добросовестно записал новые условия передачи денег – на этот раз Зубр требовал уже половину всей суммы, хотя сознавал, что, скорее всего, его записи не пригодятся. У «Глории» возник свежий план спасения заложников, о котором ему в подробностях не сообщали, но то, что сообщили, внушило Валерию Семеновичу доверие. Впервые за долгие изнурительные ночи ему и жене удалось заснуть. Он поймал себя на неоправданной радости и усилием воли принудил с трудом подчиняющееся ему настроение вернуться в рамки прежней мрачности. В конце концов, радоваться пока что нечему: это успеется, когда Семен Валерьянович и Гарик вернутся домой живые и здоровые. Преждевременная радость может накликать горе. Валерий Семенович Воронин никогда не был суеверен, но в последнее время стал.

По завершении разговора Зубр несколько раз прошелся по комнате, сжимая кулаки. Занавеску развевал весенний ветер, в балконное окно влетали свежие и веселые звуки курортного города. Злость продолжала пульсировать в нем. Этот город принадлежал ему, а не мэру Воронину! Так было и так будет, потому что так должно быть. Зубр сказал! Чтобы доказать, кто здесь главный, насладиться властью, он едва не позвонил в сердцах туда, где содержались заложники, чтобы приказать поучить их маленько за несговорчивость Воронина-главного. Он уже почти сделал это, уже набрал первые цифры номера, но остановился. Что-то новое чудилось в голосе мэра, какая-то подозрительная непредсказуемость. Черт знает что, менты совсем разгулялись в Сочи… Нет, калечить дедушку и внука лучше не будем. Нерационально.

Таким образом, отдать жестокий приказ Зубру помешала не жалость к двум слабым существам, и без того измученным заключением в подвале, а голос разума. Хотя обычно голос разума подсказывал ему, что выгоднее быть жестоким, чтобы утвердить свое первенство и «держать в страхе тех, кому может надоесть ходить в «шестерках». В оправдание такой тактики Зубр привлекал даже популярную восточную философию, изложенную в не слишком толстых книгах. «Небо и земля не знают сострадания. Мудрый тоже не знает сострадания», – говорилось в одной из таких книг, а в комментариях эта мысль перелагалась более доступным языком: «Мудрый беспощаден». Именно так! Беспощаден! Нет, определенно, восточная философия импонировала ему. Не тому ли самому учила его и вся жизнь, начиная с детства?

Детство было для Зубра суровой школой, по сравнению с которой уголовный мир выглядел пансионом благородных девиц. Из родимого дома он вынес три правила, ставшие тремя китами, на спинах которых держалась его вселенная: «Бей точно и больно», «Будь скрытен» и «Копи имущество на черный день». Все три правила он соблюдал неукоснительно и точно, и они, эти три земных божка, три помасленных идола, платили ему благополучием. Благодаря первому правилу он сумел выбиться в люди и завоевать в Сочи высокое положение. Благодаря второму правилу никто не знал, насколько высоко его положение, и это спасло его от тюремных нар, на которые угодили его менее осторожные и более хвастливые собратья. Благодаря третьему правилу ему удалось сохранить свое имущество. Натура, унаследованная от крестьянских предков, привыкших копить богатства под спудом, в сундуках, под рукой, призывала его не доверять банкам. Это несовременное воззрение также пошло Зубру на пользу: Турецкий и Грязнов, переворошившие все финансовые потоки города Сочи, непременно вычислили бы его, если бы он поддался на банковские уловки. Деньги он переводил в драгоценности, в вещи, которые не подвержены инфляции, никогда не потеряют в цене, и хранил в тайнике, расположение которого было известно лишь немногим. Собственно говоря, согласно правилам хранившееся в этом тайнике имущество составляло воровской общак. Однако, учитывая то, что остальные лица, имеющие право претендовать на содержимое тайника, входили сейчас в число подопечных СИЗО № 1 города Сочи, Зубр оставался полноправным владельцем всего содержимого этого клада.

Потому что – и вот еще одна выгода, проистекающая из скрытности! – Зубр всегда заставлял людей работать на себя, используя их чувства и надежды, однако никто из них не мог быть уверен, что эти надежды осуществятся. Он умел казаться тем, кем его хотят видеть, во имя защиты своих интересов. Выгодно ему предстать в ореоле напускной воровской чести – пожалуйста. Привести доводы, что тот или иной его поступок совершен на благо общего дела, – сколько угодно. Слова «замочить ментов» произнес он? Он. Основания? Очевидные: месть Грязнову и Турецкому за подельников, которые по их милости маринуются в камере. Кто лучше всех исполняет такие задания, требующие ловкости и хладнокровия? Само собой, Антоша Сапин по кличке Законник. Так что ни у кого не вызвало возражений, что Сапину организуется побег. Козлы отпущения, которые хлебают тюремную баланду, будут хлебать ее, приправленную радостным сознанием, что Зубр не дремлет, что Зубр за них отомстит, а потом, расправясь со зловредными ментами, изыщет способ их отсюда вызволить. С их точки зрения, все это выглядело абсолютно логичным.

Кто бы из них знал, что у Зубра на уме? Пока в кармане у каждого нет машинки для отчетливого и надежного чтения мыслей, приходится доверять логике. Хотя, если разобраться, Турецкий и Грязнов угрожают и ему, оставшемуся на свободе. Разве не преследует он убийством «ментов поганых» собственные цели? Гибель таких важных фигур, как Турецкий и Грязнов, вызовет неразбериху в следствии, под соусом которой Зубр может ускользнуть сквозь пальцы. Он получит деньги от мэра. С помощью этого миллиона «гринов» и воровского общака он накопит сил, подберет новых людей, выучит их… Свято место пусто не бывает! То место, которое не свято, тоже не привыкло пустовать.

Что же касается Антона Сапина, то да, конечно, Законник – лучший из лучших киллеров на все Черноморское побережье. Однако причина, по которой Зубр задумал и осуществил его побег, заключается не только в его умениях, но и в его… внешности. Как выяснилось, эта внешность по-своему уникальна… уникальна особым образом…

21 февраля, 00.32. Максим Кузнецов

Многие мальчики хотят, когда подрастут, стать военными или сыщиками: настолько многие, что просто трудно понять, откуда берутся клерки, почтальоны и официанты. Многие мальчики, носясь по закоулкам двора с игрушечным автоматом наперевес и старательно изображая звуки «ты-ды-ды-ды-ды», которые, по их мнению, имитируют стрельбу, мечтают хотя бы минуту подержать в своих еще совсем не сильных руках настоящее боевое оружие. Это считается естественным: мужчине с детства положено проявлять воинственность и агрессивность.

Если принять описанное выше поведение за норму, Макса следовало бы признать ненормальным. В детском садике воспитательница вечно вытаскивала его из угла, куда он забивался, предпочитая шумным коллективным играм исследование заводного автомобильчика, который срочно стоило разобрать, чтобы посмотреть, что заставляет его ездить. Если воинственные товарищи по детсадовскому обществу его слишком донимали, мог надоеду стукнуть (уже в том нежном возрасте его солидные кулаки весили очень много), чтобы вернуться к мирным занятиям. Он никогда не представлял себя героем-завоевателем, генералом или хотя бы рядовым борцом со злом. В частное охранное предприятие его привела не жажда поучаствовать в восстановлении справедливости, а зарплата и условие неограниченного пользования Интернетом, в котором Макс мог без устали проводить целые сутки напролет. Денис Грязнов, посмеиваясь над ним, предложил натаскать его в стрельбе для последующего получения права ношения личного оружия, пусть даже стреляющего резиновыми пулями. Макс на провокацию не поддался. Пять воскресений подряд он вместе с Денисом посещал тир и каждый раз показывал такой вопиющий уровень промахов, что даже слепой по чистой случайности мог бы его превзойти. Денис честно терпел, но в конце концов плюнул на это дело, решив, что Макс либо вообще неспособен к стрелковому спорту, либо усиленно притворяется. Так или иначе, единственным оружием, на ношение которого согласился Макс, остался газовый баллончик. И тот ни разу не пускался в ход: объемистая фигура и своеобычный вид – то ли чистюля-бомж, то ли неряшливый хиппи – охраняли Макса от посягательств на его деньги и жизнь. А чтобы он сам к кому-нибудь полез, нарываясь на конфликт, – такое просто представить себе нельзя!

– Я – человек мирный, хоть работа у меня и сопряжена с охраной правопорядка, – любил подчеркивать Макс. – Я никого в жизни пальцем не тронул. Помните, как это у Высоцкого, про боксера: «Бить человека по лицу я просто не могу!»

И вот, извольте полюбоваться, до какой степени человек не знает себя! В предельно сжатые сроки выяснилось, что Макс очень даже способен ударить человека… более того, ударить женщину! Правда, не по лицу, а, как бы точнее выразиться, по совершенно противоположному месту, но это роли не играет. Однако и это еще не все! Ему предстоит стать настоящим уголовником… ведь похищение людей, как известно, подпадает под суровую статью. Мало не покажется! Пусть во благих целях и под прикрытием частного охранного предприятия, сотрудником которого он является, но… но ведь… Как он мог согласиться? Какие скрытые механизмы внутри него подвигли его на такое решение? Макс открывал в себе новые и новые черты, и они ему не слишком нравились. Пожалуй, совет древнегреческого мудреца «Познай самого себя» с современной точки зрения выглядит опрометчиво. Нет уж, пожалуйста, не познавай самого себя! «Открой свою душу»? Нет уж, закрой ее и никогда больше не открывай! Иначе это поставит тебя в крайне неприятную ситуацию. Макс сознавал, что, несмотря на уверения Дениса о том, что его прикроют и защитят, всегда возможен непредвиденный случай – и отдуваться придется самому. А этого ему не хотелось. Честно признаться, компьютерщик был труслив.

Макс безумно жалел о том дне, когда он, из боязни проявить мужскую несостоятельность, прибегнул к нестандартному способу сексуальных отношений… Нет, скорее о том вечере в ресторане «Морская свинка», когда он почему-то приглянулся Зое… Нет, скорее о том дне, когда улетел в Сочи: лучше бы чинил матрицу ноутбука до посинения! Нет, скорее о том дне, когда у него впервые появились запретные желания, классифицируемые обществом как садомазохистские… На этом пункте мысль замирала: Макс не в состоянии был дать себе отчет, когда у него впервые появились вышеупомянутые желания. Вспоминается разве что светловолосая девочка, в белом платьице, обсыпанном блестками, похожем на печенье «Мороз-ко», дочь каких-то дальних родительских знакомых. Ей и Максу было приблизительно лет по пять, им было скучно на вечеринке, куда их притащили взрослые, потому что не с кем было оставить, и они уединились в пустой комнате, куда их отправили, равнодушно приказав: «Поиграйте». Игрушек в комнате не было, только в пустой вазе на лакированном столе жестко торчала искусственная роза. Девочка – скорее даже младше его, но более опытная, как сызмала и до старости женщины в некоторых вещах бывают опытнее мужчин, – спокойно предложила – о, искусительница! – ангельским голоском: «А давай играть в доктора. Вот эта роза будет шприц. Сначала ты снимаешь штанишки и ложишься, и я тебе ставлю укол, потом ты мне». Поспорив для приличия – почему это он, мальчик,' обязан ложиться первым? – Макс в конце концов послушно заголился й лег на украшавшую интерьер комнаты клетчатую тахту. Как вел себя во время той игры его орган, в те годы именовавшийся, по функции, «писюном», он не помнит; помнит лишь взаправду острое, колющее прикосновение розового стебля: должно быть, цветная бумага была накручена на проволочную основу. И еще помнит, что терпеливо пережидал эти ощущения, желая поскорее быть допущенным к попке своей инфантильной напарницы, такой же, наверное, белоснежной и сахарной, как ее платье…

Каковы бы ни были ощущения маленького Мак-сика, взрослый Макс ощутил, что его изрядно покрупневший с той эпохи невинности «писюн» проявляет признаки сладостного беспокойства, и рассердился на самого себя, на неподвластную действию разума физиологию. Неужели он и впрямь всего этого хочет? Неужели ему милы сомнительные удовольствия, сдобренные нелегким характером Зои Барсуковой? Чего стоит один ее рот, словно прорезанный бритвой – того и гляди, что из него выдвинутся плоские жвалы замаскированного насекомого? У нее и мораль, как у насекомого: жри других и наслаждайся. Это же надо: едва познакомясь, приглашать мужчину стать ее любовником, при том что в комнате по соседству занимается марками привычный, по всей вероятности, к подобным эксцессам Геннадий. Бывают же такие женщины! Да таких давить…

«Зачем же давить? – примирительно молвил компьютерщик, изнуренный борениями с собой. – Такими рычагами воздействия, чтобы давить, ты не располагаешь. Сделай, что тебе велит Денис, и поквитаешься с Зоей. Кроме того, вспомни о заложниках! Вспомни о заложниках!»

Макс распахнул дверь на балкон гостиничного номера. Крепкий весенний ветер начисто снес в сторону полагающуюся для проформы тюлевую занавеску, освежил щеки и лоб, растрепал бороду. Внизу кучковались огни: в современных крупных городах, тем более курортных, даже ночью не затихает жизнедеятельность. Даже зимой… Макс стоял, поеживаясь чувствительным телом, и думал только о том, что благодаря поездке он выгадал в этом году несколько дополнительных весенних ночей. Больше ни о чем он на ночь глядя не думал.

21 февраля, 12.18. Александр Турецкий

– Готический роман! – хмыкнул Турецкий, когда генерал Грязнов и Галя Романова вдвоем выложили ему подозрения относительно тренера Михайлова, который в настоящее время уже не тренер Михайлов. – Двойники, мертвые женихи, тело, погребенное под яблоней… Точно, Галя, под яблоней? Ну вот! Убийца имел все возможности закопать его под абрикосом или черешней, которые в старинных романах почему-то не произрастают, так ведь нет, пожелал зарыть обязательно под яблоней… Анна Радклиф, да и только! Но если это так, – посерьезнел он, – мерзавец может чувствовать себя в безопасности. Потому что в такие совпадения, как двойники, люди обычно в самом деле не верят.

– Знать бы, кто он, этот мерзавец, – вздохнул Вячеслав Иванович.

– Кто же, как не Законник, Антон Сапин, который числится в бегах! – припечатал Турецкий. – Все приметы совпадают: светловолосый, рост примерно метр восемьдесят, комплекция одинаковая, мускулистые, оба бывшие спортсмены: Сапин – футболист, Михайлов – теннисист.

По своей всегдашней привычке, Турецкий посмеивался над решением воровской сходки, приговорившей его к смерти, но эти смешки были скорее средством поднять настроение себе и другим, а совсем не относились к недооценке ситуации. Смерть Липатова показывала, насколько серьезны угрозы этих людей, которые, даже будучи заключены в СИЗО, думают не о том, чтобы спасти свою шкуру, а о том, чтобы попортить шкуру врагам, которые их в СИЗО засадили. Согласитесь, даже для опытного борца с преступностью мало приятного в том, чтобы сознавать: рядом бродит враг, который следит, подкарауливает, выжидает минуту незащищенности… И сейчас, когда враг не сказать, чтобы обезврежен, но, по крайней мере, обнаружен, стало легче дышать. Должно быть, Слава заметил это по его лицу. И Турецкий этого не стыдился: есть разница между смелостью, которая включает в себя осмотрительность, и бесстрашием супер-пупер-мена, который прет на риск, потому что ему не жаль своей безмозглой головы. Славе этого объяснять не надо: небось и он сейчас испытывает то же самое.

– Невозможно, – покачала головой Галя. – Я же видела фотографии Сапина – никакого сходства. Разве что цвет волос… форма носа… овал лица…

– Ты какие сапинские фотографии видела – тюремные? На тюремных отца родного не узнаешь. Надо раздобыть другие фотографии, неформальные – и Михайлова, и Сапина. И пускай криминалисты сравнят антропологическим методом, как они это умеют.

– Тогда надо его арестовать! – воспылала Галя.

– Постой, старлей, охолони, – осадил ее генерал Грязнов. – А заложники? Вдруг их убьют в отместку? Нам надо повернуть так, чтобы все дело не загубить.

– Поставить «прослушку» на телефон, – постановил Турецкий. – Это я возлагаю на «Глорию». Кто там по «жучкам» специалист: Агеев, Голованов?

– Поставить «прослушку» и Дениска способен, – рекомендовал племянника Грязнов. – А вот как проникнуть в дом, если Сапин торчит там целыми днями, как сыч?

– Для этого пригодится Галя. Пока она будет отвлекать внимание Сапина, Денис займется телефоном. Как, Галя, справишься?

Галя кивнула. Хотя она совсем не была уверена, что справится. Пока она не знала, что Михайлов – на самом деле не Михайлов, она вела себя с ним естественно. Сейчас, когда на кону стояли и прежние чувства, и профессиональный престиж, старший лейтенант боялась допустить ошибку, которая ее выдаст.

Но, в конце концов, тот никогда не ошибается, кто ничего не делает. Галя, конечно, далека от идеала сыщика, но кой-чему ее научили, и плюс кое-какие знания она приобрела сама. Поэтому она постарается, чтобы все прошло благополучно.

21 февраля, 22.00. Маргарита Вендицкая

«Нет, ничего не выходит!» – вздохнула, отчаявшись успокоиться, Ритуля Вендицкая. Визит Беллы, так взбудораживший ее, вначале заставил плакать, а затем вогнал в угнетенно-мрачное состояние, когда любая вещь, ранее нежившая взор, слух или осязание, вызывала неприятные чувства.

Вот, казалось бы, что могло быть ей уютнее и привычнее, чем ее дом? Унаследованный целиком от родителей, небольшой, но вместительный, типично южной архитектуры – с наружной лестницей, взбирающейся зигзагами по торцевой стороне, с чердаком, полным чудесных старинных предметов разрозненной мебели, и верандой, которую в мае затопляли подступающие со всех сторон кусты сирены, деревянный ее дом… Маргариту Вендицкую никогда не смущало то, что дом – деревянный: вопреки материалу он казался таким крепким, что мог бы стоять вечно. Однако за каких-нибудь двое суток дом, словно заразившись мрачностью от своей владелицы, стал поскрипывать и вздыхать. Ночью Ритуля проснулась в холодном поту от кошмарного сна, которого не запомнила, и тут же выяснилось, что причиной сна стал хруст, почти что скрежет, в стенах, точно полчища прожорливых древоточцев забрались и орудовали там. С чердака, куда отродясь не забирались крысы, куда не запрыгивали с верхушек ближайших деревьев даже ушлые соседские кошки, доносились мелкие звуки шажков – существа, которые бегают так стремительно, должны быть очень мелкими. С наступлением темноты Ритуля задергивала все занавески, потому что ей казалось, что снаружи к окнам вот-вот приклеятся перекошенные белесоватые лица; она знала, что это полная ерунда, но ничего не могла с собой поделать. О том, чтобы выходить во двор после заката, и речи не шло. Как будто порча, поразившая владелицу дома, перекинулась и на ее место обитания. Ритуля ощущала себя в осаде.

Кто следит за ней? Подельники Антона, неотловленные братки? Им незачем следить за ней таким образом, она для них должна быть своей. Милиция? Наверное… И те и другие были для нее ненавистны. Но еще сильнее боялась Маргарита того, что не имело названия, как будто бы даже боялась самого страха. Мельком ловила в зеркале отражение своего побледневшего вытянутого лица и пугалась еще больше.

«Ты напрасно раскисаешь, – укорила себя Ритуля – за последнее время она завела привычку разговаривать с собой, иногда вслух. – Нужно как-то встряхнуться. А если придет Антон? Ты ему такая не понравишься, и он тебя застрелит. За что? Да ни за что, мимоходом, чтобы не отягощала землю такая уродина. А ведь ты была красавицей. Совсем недавно. И теперь еще не поздно все вернуть…»

Молниеносной побежкой, словно за ней кто-то гнался, бросившись в спальню, Ритуля остановилась только у платяного шкафа. Открытая дверца обнажила внутренность, где на деревянных плечиках, выстроенных в затылок, замерли матерчатые слепки ее прошлого. Вот это простенькое клетчатое платьице Ритуля носила до того, как встретила Антона, – оно у нее было парадное, а на каждый день она надевала отправленные ныне на свалку синюю юбку и белый свитер, как прилежная школьница. Не было в ее жизни в те дни ни опасностей, ни приключений, ни мужчины – зато не было и страха… А вот эти вешалки, сплошь завешанные одеждой, – свидетели ее пребывания в качестве подруги киллера. Надо отдать ему должное, Антон не скуп, и если бы не его чересчур жестокие умелые пальцы… Тонкая подрагивающая рука Ритули вывела из темноты шкафа новое платье, ни разу не надетое, сплошь составленное из полупрозрачных желто-оранжевых лепестков. Платье было летнее, пора для него настанет нескоро, но как знать, придется ли дожить до лета? – отметила Риту-ля с пессимизмом, который с некоторых пор стал ей милее оптимизма: попытки быть оптимистичной раздражали ее саму. Поэтому она, сбросив домашний серый широкий халат и блеснув узкими ребрышками, проступавшими под очень белой кожей, нацепила на себя желто-оранжевое великолепие. Не давая себе времени поразмышлять, в прежнем темпе понеслась за шкатулкой, хранившей драгоценности рода Вендицких. Кольца, броши, серьги, цепочки – все для нее, для единственной наследницы. И если не все кольца, пригодные ее аристократическим прабабкам, совпадали по размеру с нежными Ритулиными пальцами, а серьги чересчур оттягивали мочки ушей, то брошами и цепочками Ритуля украшала себя охотно. Правда, только перед зеркалом: надевать куда-либо фамильные драгоценности она стеснялась. Скорее даже не стеснялась, а… Как бы это объяснить? Объяснять придется долго и мучительно…