Текст книги "Отложенное убийство"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

– Будет личное, дорогой ты наш компьютерный гений! Как директор «Глории» и – подчеркиваю, не забывайся, чудище, – твой начальник, даю тебе ответственное задание. Ты должен войти в эту семью и разузнать все, что можно, о Зое и ее брате. Связи с Сапиным. Любовницы или жены Сергея Логинова. Где может скрываться воровской общак…

– Постой, постой! – запротестовал Макс. – Это не моя специальность.

– Ты же у нас гений информации!

– Но я же информацию получаю по компьютеру, а не вживую. Шпионского ремесла никогда не пробовал.

– Вот заодно и попробуешь. Сотрудник частного охранного предприятия как-никак.

– Я растеряюсь! Явсё вопросы забуду!

– Не переживай, мы их с тобой отрепетируем.

– Я не понимаю, что на мне, свет клином сошелся? Пусть пойдет Агеев, он шустрый.

– Пойми ты, гроза Интернета: у тебя уже получилось войти в круг барсуковских знакомых. Со стороны Агеева это будет неестественно. Так что не комплексуй: ты должен справиться.

– Должен?

– Обязан! Сгруппируйся – и вперед. Во имя выполнения задания будь готов пойти на что угодно.

– Например, на что?

– Например, постарайся стать любовником Зои. Разговоры в постели, то-се, в общем, какая женщина после этого не разговорится?

– Ты что! – содрогнулся Макс. – Я – и Зоя? С какой стати я должен становиться ее любовником?

– С такой стати, что она блондинка. Помнишь наш разговор перед вылетом в Сочи?.. Вот то-то же! А что ты имеешь против мадам Барсуковой?

Макс много чего имел против Зои – по крайней мере, то, что он успел услышать о ней на Хостинском рынке, которым она заправляла железной рукой. Конечно, это одни разговоры, доказательств не было ни малейших… Но если бы доказательства были, не пришлось бы ему, поддаваясь на уговоры Дениса, жертвовать собой.

– Она старше меня.

– Так тебе ж с ней не детей плодить.

– Она злая… Она вообще не в моем вкусе!

– О вкусах будешь в ресторанах спорить, – брови Дениса сдвинулись, – когда вернешься домой. А сейчас перед нами, между прочим, поставлена задача: разыскать заложников, которых вот-вот изрубят на мелкие кусочки. Если, чтобы предотвратить смерть Ворониных, потребуется оттрахать не только Зою, но и Геннадия, и его альбом с марками…

– Кляссер, – не удержался, чтоб не поправить, Макс. – Альбом с марками называется кляссер.

– И кляссер, и Геннадия, и всех членов барсуковско-логиновской семьи – одним словом, сделай это и не чирикай. Тебе деньги платят не за просто так.

Макс насупился: по его убеждению, напоминание о деньгах было здесь неуместно. Его брали в «Глорию» как компьютерщика: в заключенном договоре речь шла об использовании мозгов, а на его член «Глория» контракт не заключала. Но Денис, не обращая внимания на его насупленный вид, переключился на другие вопросы, полагая, что если Макс ничего не возразил, значит, дело в шляпе: молчание – знак согласия.

И, несмотря на некоторую грубость, он был прав. Потому что Макс действительно решил согласиться.

20 февраля, 21.49. Валерий Воронин

– Все бесполезно, – сказал Валерий Семенович.

И то, что эта реплика исходила от ее супруга, который еще час назад безукоризненно держался у себя в мэрии, а вот сейчас, придя домой, вместе с пиджаком сбросил с себя и свою сверхчеловеческую выносливость; и весь его вид – постаревший, с нижней губой, выпятившейся так, словно он собирается заплакать, – все это ввергло Алену Борисовну в такую растерянность, что она даже не сразу смогла возразить и только слушала жестокие слова:

– Все бесполезно. Я не верю, что когда-нибудь увижу Гарика и папу. Да, они дали мне поговорить с ними, но живыми они их не выпустят. Похитители никогда так не поступают. Их основное условие – деньги вперед. Они получат деньги, а потом убьют заложников.

– Пока не убивают, по крайней мере, – замороженно произнесла Алена. Теперь они с мужем поменялись ролями: он терзался от горя, она выступала как спасительная жилетка. – Ты же разговаривал с ними, ты слышал их голоса…

– Голос Гарика. Он сказал «мы с дедушкой», или просто «мы», не помню, из чего я заключил, что папа все еще жив. Но я боюсь, все могло измениться. Ты же помнишь, у него больное сердце…

– Валерочка, тише, пожалуйста. Лариса Васильевна услышит, а она у нас тоже не слишком здоровый человек.

– Какой смысл говорить тише? Алена, все равно все мы должны подготовиться, привыкнуть к этой мысли. Мы уже лишились и папы, и Гарика. Скорее всего, нам даже не придется их похоронить…

– Замолчи! – прикрикнула на него Алена Борисовна. Без косметики, кое-как причесанная, с красными от бессонниц и слез глазами, она сейчас из беспомощной женщины превратилась в воительницу. Она и была воительницей: она защищала остатки своей семьи. Если придется потерять еще и мужа, который вязнет в своем горе, точно муха в варенье, это будет конец всего. Нет, она не допустит! Пусть Валерий лучше сердится, а не горюет. – Замолчи, Валерий! Давно ли ты меня упрекал за то, что я впадаю в истерики, мешаю работать людям из «Глории»…

– Да, я действительно тебя тогда упрекал. И сейчас прошу прощения за это. Ты была совершенно права. «Глория», «Глория», эта хваленая «Глория»! Я что-то не вижу, чтобы они что-то сделали…

– Они нас охраняют!

– Ну пока не видно, как они нас охраняют, потому что на нас никто не нападал. Но я им плачу еще и за то, чтобы они нашли наших родных! И, позвольте спросить, где результат? Результата я не вижу! Я вижу одни лишь нелепые версии… наподобие той, что Гарик зачем-то уехал играть в теннис. Разве я не знаю моего сына? Мой сын не умел играть в теннис! Я никогда не видел у него теннисных ракеток! Откуда бы они взялись? Нет, они все перепутали! Таксистка везла совсем другого мальчика.

Алена Борисовна смотрела на мужа неожиданно растроганными глазами.

– Валерочка, – сказала она, – вспомни, ведь Гарик просил у нас разрешения заняться спортом.

– Да! И я ему не позволил, потому что в его годы нужно учиться, а не заниматься дрыгоножеством и рукомашеством.

– Но ты понимаешь, Валерочка, он мог бы втайне от нас…

– Неужели ты думаешь?..

– Ну да, конечно, и дедушка мог быть на его стороне. У них всегда были свои секреты…

Алена Борисовна протянула мужу какой-то белый круглый ворсистый предмет, в котором мэр Воронин узнал теннисный мячик.

– Это я нашла в шкафу Гарика, среди нижнего белья.

– Значит, они были правы… Но тогда… Ну пусть они только вернутся, особенно Гарик! Я им все выскажу! Безобразие, разбаловали мальчишку! Уж я им задам перцу…

Алена Борисовна смахнула слезу теннисным мячиком. Прикосновение этого нежного пушистого предмета почему-то утешало. В нем было что-то детское, то, что связывалось в ее представлении с плюшевыми игрушками, с мягкостью вязаных костюмчиков, из которых ее сын давно вырос, но которые всегда памятны матерям. Когда у выросших сыновей все хорошо, эти пустяковые напоминания о том, что когда-то эти сильные мужчины были младенцами, выглядят умилительно; когда сын гибнет, не успев стать мужчиной, они превращаются для безутешных родителей в вечные орудия пытки. Но ведь Гарик жив! Да, конечно, он жив! Пока она не видела его мертвым, у нее остается надежда…

– Да, обязательно, обязательно выскажешь. Обязательно. Пусть только они вернутся. Ничего другого я не хочу.

20 февраля, 12.30. Тарас Слесаренко

Согласно канонам уголовно-приключенческого жанра, на свободе непременно обязаны оставаться самые ловкие, сильные и хитрые преступники, чтобы тем увлекательнее было потом положительным героям их ловить. В случае с уцелевшими останками «Хостинского комплекса» это было и так, и не так. Каноны соответствовали действительности в том, что касалось самого Зубра, главного действующего лица, режиссера злодеяний, постоянно остающегося за ширмой. Однако в том, что касается второстепенных персонажей, всякой мелкой сошки, отлаженная схема не работала. Зубр лишился своих лучших помощников, которых он активно задействовал и которых вследствие этого оказалось легче изобличить Грязнову с Турецким. Остались худшие – те, которых Зубр на серьезные дела не посылал не потому, что берег, а потому, что не был уверен, сделают ли они все, как надо. Однако теперь, когда выбирать не приходилось, и они, неожиданно для себя, оказались на переднем крае.

Одним из таких был Тарас Слесаренко по прозвищу Бубен. Кличка указывала на то, что ее обладателю не удалось высоко продвинуться в воровской иерархии [2]2
  Бубен – голова, бестолковый человек (жарг.).


[Закрыть], и в дальнейшем, по-видимому, это ему не светило. Помимо физической силы, которую отметил в нем Зубр, наблюдая за тренировками крутых парней в своем спортивном центре, иными достоинствами он не обладал. Чаще всего Зубр посылал Тараса за алкоголем. Сейчас требовалось послать его за деньгами – за крупными деньгами. Двести тысяч долларов, не кот нассал!

– Смотри, Тарасик, – наставлял Зубр подчиненного, – сделай все, как я тебе говорю. Будь внимателен к мелочам, не упусти чего-нибудь.

– Ах-ха! – с готовностью кивал Бубен, внимая словам хозяина с полуоткрытым ртом, и каждая черта его лунообразной физиономии отражала напряженное стремление исполнить все, что скажет Зубр. Он напоминал ученика восточного мудреца, который ничего не понимает в словах учителя, но именно потому умрет, но исполнит, потому что за их непонятностью скрывается возможность просветления. Зубр иногда почитывал популярные брошюрки, путеводители по учениям Индии, Японии и Китая, и в целом роль гуру ему импонировала. Но только не сейчас. В данный момент он предпочел бы поменьше повиновения и чуть больше понимания. Однако делать было нечего: приходилось иметь дело с доступным ему человеческим материалом.

После того как Тарас Бубен с превеликими страданиями повторил инструкции четыре раза – два из них накануне, на сон грядущий, два с утра, – Зубр кое-как поверил, что подчиненный справится, и отпустил его на задание, распорядившись, чтобы верный Шнурок его подстраховал.

Задание было, в общем, несложное: на улице Советской в основании фонаря возле магазина «Вий» (вообще-то он назывался, по имени улицы, «Советский», но все буквы, кроме «в», «й» и частично «и», были замазаны во время ремонта так долго, что, открывшись, он тотчас удостоился от местных жителей названия «Вий») будет оставлен ровно в 12.30 продолговатый пакет в оберточной бумаге. Ровно в 12.32 Бубен, якобы прогуливаясь по улице и нацеливаясь на продукты в витрине «Вия», должен как ни в чем не бывало забрать этот пакет и передать Степе Шнурку, который уже лично передаст его Зубру. Все. Без кулинарных изысков.

– А то ж! – бодро, едва не отдавая честь, но вовремя вспомнив, что к пустой голове руку не прикладывают, ответствовал Бубен.

Он был парнем веселым и, в общем, не злым: главным недостатком, позволившим ему с легкостью идти на преступления, стало отсутствие фантазии, которое не позволяло Бубну поставить себя на место другого человека. Это именно он предложил заключенным в подвал Ворониным справлять нужду на пол: не для того, чтобы окончательно подавить их и деморализовать – для того, чтобы ставить такие цели, нужна хотя бы определенная хитрость, – а просто потому, что смерть как не хотел отягощать себе жизнь поисками какого-то приемлемого для обеих сторон выхода. И так во всем! Тарас всегда и везде шел по линии наименьшего сопротивления. Сказал ему учитель физкультуры, что с его данными неплохо бы заняться спортом, – он отправился в спорткомплекс. Предложили в спорткомплексе войти в братство настоящих парней, которые потрошат лохов, – и это предложение принял, не задумываясь. Потому что одно он усвоил из опыта: чем меньше он думает, тем лучше получается. Хотя бы одно это усвоил…

По крайней мере, Бубен был добросовестен и, выучив назубок наставления Зубра, считал, что отменно подготовлен к заданию.

… В то время как Бубен уперто заталкивал в свой позванивающий от пустоты бубен инструкции, к операции на Советской готовилась и другая сторона. Сотрудники агентства «Глория» и работники местной милиции действовали сообща.

– Как только он возьмет пакет… – разъяснял Денис стратегию и тактику.

– Я арестую его! – вскакивал пылкий Гиви.

– Как же, – иронизировал Денис, – арестуем и ничего не добьемся. А тем временем его начальник, не получив денег, впадет в раж и откромсает у заложников важные части тел. На такие задания посылают всякую мелочь. Нам нужно, чтобы он нас вывел на рыбу покрупней. В идеале, мы должны установить через него, где скрываются заложники. Поэтому, очень прошу, будьте все предельно осторожны! Не спугните его! Речь идет о жизни старика и ребенка!

Гиви послушно наклонял голову, но его сливоподобный нос по-прежнему выражал недоверие к московским горе-специалистам, которые прилетели в Сочи за чертову прорвищу километров, чтобы втюхи-вать непроверенные методы работы взамен надежных, оправдавших себя. Денис вздохнул, покоряясь тягостной судьбе. Да, он, выходец из Барнаула, ныне москвич, да, за месяц своей работы он получает деньги, которых тот же Гиви не видит и за год, но его требования совершенно справедливы! Он хочет не зря получать свои деньги и – в конце-то концов! – хочет, чтобы обоих Ворониных вернули мэру в целости и сохранности. А поэтому он не будет рисковать их жизнью и здоровьем. И добьется, чтобы другие не смели рисковать.

Короче, присутствие Гиви на месте, конечно, было необходимо – на всякий пожарный. Но роль ему предназначалась скромная, бессловесная. Ваш номер восемь, вас после спросим.

Главная – хотя и тоже бессловесная – роль отводилась второму асу наружного наблюдения, Севе Голованову (пальму первенства в этом сыскном виде спорта уже который год держал Филипп Агеев). Он должен будет не спускать глаз с человека, который достанет приметный пакет из столба, и «пасти» его, пока он не выведет на след.

Бубен даже не поднял голову, чтобы как следует рассмотреть вывеску «Вий», приобретшую в последнее время такую популярность, что владельцы магазина всерьез подумывали о перемене названия. Он, сглатывая безудержные слюни, созерцал витрину. Особенным вниманием с его стороны пользовалась сырокопченая колбаска, на разрезе празднично-красновато-розовая, со скупой качественной слезой. Тарас Слесаренко обожал плотно подзакусить, каковой возможности он был лишен перед выходом из дому вследствие общего мандража. Ну, теперь мандраж позади, пакет в кармане, и можно с чистой совестью купить, чего душа пожелает. Чего его душа пожелает, Тарас пока не знал: подобно многим простым людям, он привык, чтобы ему советовали, чтобы все решали за него. Он тяготился необходимостью выбора, даже когда речь шла о колбасе. День был прохладный, с серым ветром, бросающим в лица прохожим колючую пыль, но Тарас ни на что не обращал внимания. Приклеившись к «виевскому» сырокопченому батону, он уплывал мыслями во что-то неопределимое, но, должно быть, отрадное. И имел на это полное право: сказано было: забрать пакет в 12.32 – он и забрал, а во сколько вернется, сказано не было.

Уткнувшийся носом в витрину Бубен даже не подозревал, какие вокруг него кипели страсти. Первой из жертв страстей был Степа Шнурок, который чуть ли не бил копытом, торопясь получить пакет, однако опасавшийся подходить к Бубну на глазах всей улицы, где они были, как на выставке. Волновались также и сотрудники органов правопорядка. В тупости Бубна они подозревали особую уголовную сверхизощренность.

«Он что-то заподозрил, – говорил себе Голованов. – Какого хрена он тут топчется? Кого-то ждет? Или уже успел избавиться от пакета? Нет, не мог, мы бы заметили… А, догадался! Он заподозрил слежку и наблюдает в витрине магазина за отражением: не появится ли кто-нибудь сзади него? Неглуп, голубчик… Ну да мы тебя переплюнем. Когда-нибудь ты ведь все равно сдвинешься с места… Ведь сдвинешься, а? Ну сдвигайся! Пошел, пошел!»

Бубен никак не реагировал на головановские мысленные заклинания. Вдоволь посозерцав сосиски, колбасы и железные банки с болгарскими голубцами (единственная деталь, наводившая на мысль о тех временах, когда магазин с полным правом назывался советским, потому что никаких других не было), он совершил-таки шаг… в сторону входа в магазин. Он окончательно остановился на той колбасе, которую заприметил с самого начала благодаря ее добротной розоватости. Кто-то тронул Тараса за плечо, и он рванулся, как норовистый конь.

Это был все тот же оперативник Гиви Бедоидзе. У него шалили нервы. Послав далеко и надолго все оперативные соображения, он видел одно: объект наблюдения ведет себя не так, как рассчитывали! Объект наблюдения сейчас уйдет! Сейчас он его остановит и спросит… что угодно, хотя бы «Который час?». А потом покажет удостоверение.

Таких разных людей, как Тарас Слесаренко и Гиви Бедоидзе, объединяла одна незадача: они не умели ставить себя на место других. Бедоидзе не учел, что нервы Тараса тоже напряжены. Мандраж, чуть-чуть отпустивший его после выполнения задания, внезапно явил себя с полной силой. «Зубр… колбаса… пакет… мамочки!» Весь этот сыр-бор, хотя, возможно, не в таком порядке, пронесся через мозги Бубна, как будто шумная стая ворон, пугая и бранясь, влетела ему в одно ухо и вылетела через другое. В голове стало пусто, осталась лишь одна мысль: «Бежать!» И он побежал, совершив в сторону от Бедоидзе прыжок, за который в другой обстановке удостоился бы золотой медали, выскочил на проезжую часть. Советская в последнее время стала довольно оживленной улицей, но пешеходы и водители здесь друг другу не мешали. Вплоть до сего дня…

Тарас Слесаренко лежал, полускрытый капотом случайного автомобиля. Его голова была сплюснута передним колесом.

Дальнейшая судьба денег была пока что неясна. Однако не надо было обладать способностями прорицателя, чтобы предвидеть: в руки Зубра они еще долго не попадут. Если попадут вообще.

21 февраля, 14.01. Всеволод Голованов

Если, в соответствии со словами Пьера де Кубертена, спорт – это мир, то этот малый мир, как и большой, состоит из более мелких подразделений: узких, но увлекательных мирков. Теннис – ранее скромный вид спорта – в последнее время кичливо разросся до того, словно действительно претендует на звание целого мира, населенного элегантными красавицами в символических юбочках, уверенными в себе, но не чрезмерно мускулистыми мужчинами, а также тренерами обоего пола, давно вышедшими в тираж, однако не утратившими великолепной формы и прежних навыков. Все одеты в белое, все напористы и стремительны. Раса новых суперлюдей! Неудивительно, что теннис притягивает к себе представителей элиты.

Это на поверхности. А внутри – сколько драм, сколько крушений! Ровно столько же, сколько во всем остальном, неспортивном, мире. Не больше и не меньше…

Немедленно после того, как были получены сведения, что старик и мальчик направлялись к теннисным кортам, Голованов взял теннисных тренеров и их клиентов в оборот. Оказалось, что мальчика, подходящего под описание Гарика Воронина, теннисисты не запомнили – очевидно, в согласии с;о словами родителей, он еще не успел заняться этим видом спорта. Однако, тщательно рассмотрев фотографию, знаменитый тренер Эмилия Витальевна Бабиченко, ради разговора с частным сыщиком оставившая в покое перспективную рыжую девочку, которая тотчас принялась грызть глянцевое краснобокое яблоко, окликнула кого-то через корт:

– Хроник, иди сюда! Посмотри: не этот случайно мальчик устраивался к Михайлову?

Окликнутый приблизился, все еще зажав ракетку в узловатой ручище. На хроника он не был похож и выглядел вполне здоровым.

– Имечком родители меня наградили сложным – Кронион, – пояснил он в ответ на невысказанное головановское недоумение. – Вот теперь и зовут кто во что горазд: кто Кроником, кто Хроником…

– А вам как больше нравится?

– Ну хотя бы Крон. Оно как-то смахивает на английский лад.

– Вот и отлично, Крон. Посмотрите: вы узнаете этого мальчика?

Человек со сложным именем не любил скоропалительных решений. Это явствовало из того, как тщательно он держал перед собой фотографию, аккуратно удерживая ее за края, как рассматривал ее, то отдаляя, то приближая. Эта последняя фотография Гарика Воронина была сделана в гостях, по случаю дня рождения одного из его школьных друзей. Предъявил Голованов и другую фотографию, официальную, где Гарик в белой рубашке смотрит в объектив, но та, первая, по мнению родителей, была выразительнее и живее. На ней Гарик был больше похож на себя: подвижное лицо с сияющей улыбкой, каштановые кудерьки над крутым лбом…

– Точно, именно тот мальчик, – наконец безапелляционно изрек Кронион. – Михайлов ему именно на пятнадцатое назначил.

– Могу я говорить с Михайловым?

– Нет, не можете. Он сейчас дочурку какого-то «нового русского» теннису учит. Лично, в его апартаментах. Не станет же будущая звезда рядом с плебеями на корте прыгать!

Кронион неодобрительно хмыкнул. Надменное отношение со стороны богатеев его душевно коробило.

– Значит, с Гариком Ворониным он ни разу не занимался?

– Нет, пятнадцатого-то февраля он на корт вышел. Правда, ненадолго: мелькнул и исчез. Я так понял, он этому Гарику, если вы его так зовете, устроил от ворот поворот. Ну конечно, деньги все перевесят! Никаких способностей не надо: если бабули в толстом загашнике, то все, полный атас!

Ракеткой Кронион хлопнул себя по колену, такому же узловатому, как и кисть руки, с выступающей коленной чашечкой.

– Вы знаете фамилию заказчика, который пригласил Михайлова к себе домой?

– Нет. Мне ни к чему. Чужие заказы перебивать не собираюсь. Только странно мне, что пригласили именно Михайлова. Вы не подумайте, что я за глаза поклеп на него возвожу, только тренерские его достижения остались в прошлом. Вот уж года два, а то и больше, случайными заказами перебивается. Поэтому, кстати, ваш мальчик на него клюнул: он ведь недорого берет… Это наша местная тайна, но если вы сыщики, значит, вам надо знать. Так что, кто бы ни был «новый русский», что для своей дочки Михайлова потребовал, в современном состоянии тенниса он не Копенгаген.

– А кто с ним договаривался, вы видели? Помните? Описать сможете?

– Чего там описывать? Типичный браток, пальцы веером, златая цепь на дубе том… Нет, ну конкретно цепи я не помню, но общий вид такой. В общем, мы с вами друг друга поняли.

– А Михайлов больше ничего вам не рассказывал об этом заказчике?

– Сказал только, что тот ему даже и аванс выдал. Приличный, в долларах. Никита воспрянул духом. Хотел на радостях выпить – ну это вторая из маленьких тайн нашего скромного общества, – но решил: теперь ни-ни! Не хватало еще лишиться работы, за которую так хорошо платят!

19 февраля, 21.41. Галина Романова

Когда Галя Романова после трудного рабочего дня уединилась у себя в комнате, чтобы привести себя в порядок… Нет, не совсем так: надо было знать дом тети Сони, чтобы отдавать себе отчет, что уединиться здесь не удастся ни при каких обстоятельствах. Только-только Галя успела принять душ и вымыть голову, как до ванной бодро докатился трезвон, служащий отличительным признаком прибытия отпрыска-наркомана, вследствие чего старшему лейтенанту Романовой, как бедной родственнице (каковой она, по существу, здесь и являлась), пришлось спешно впрыгивать в тапочки и халат, накручивать на мокрые волосы полотенце и ретироваться в свой ненадежный бастион. От двоюродного братца, в чью одурманенную голову могло забрести все, что угодно, ее отделяла всего-навсего хлипкая дверь с простенькой задвижкой, державшейся на честном слове и на двух гвоздях, из которых один наполовину выдернулся и скривился. Если наркоман захочет пообщаться с заезжей сестрицей, ему для этого достаточно закатить двери не самого сильного пинка. Что-нибудь обязательно не выдержит: либо задвижка, либо ржавые шпингалеты, либо, на худой конец, дверь. А вероятнее всего, не выдержит сама Галя и применит против родственника силовой прием, после которого пребывание ее в доме тети Сони окончательно станет невозможным. И к лучшему! Вот только представить тошно, какой поднимется шум и гам и как ее начнут обвинять в забвении родственных связей и укорять в том, что она ведет себя, как мужик, ну чистая вам Шурка, и что мальчик, может, если в чем виноват, то только в том, что всего лишь постучался, поговорить захотел, зачем ему сразу за это руки выкручивать…

«Что же это такое! – возмутилась наконец покладистая Галя. – Мало того что у меня трудная работа, требующая напряжения всех моральных и физических сил, так мне еще и в нерабочее время покоя не дают? Тетя Соня со своими полоумными мужчинами! Да что ж это такое, га? Я им, что ли, железная, чи шо? Волосы после мытья посушить и то не дают, ходи, как лахудра!»

Не замечая того, что благородное негодование вывело на поверхность южные словечки, сближающие ее с тетей Соней и прочими родственниками, вызвавшими ее праведный гнев, Галя решила все-таки привести в порядок волосы и вооружилась феном. Портативное зеркало, перед которым примостилась Галя, единомоментно отражало только глаз, кусок лба и микроскопически ничтожную часть будущей прически, но сотрудницу МВД не пугали трудности. Фен загудел. Загудел он как раз вовремя, чтобы заглушить разговор тети Сони со своим неудачным отпрыском: мать и сын, как всегда, беседовали на повышенных тонах. Время от времени Гале приходилось выключать фен, чтобы изменить позицию относительно зеркала, и тогда разговор все-таки пробивался, лишний раз напоминая, что она в чужом доме и от этого никуда не денешься. Если уж деваться все равно было некуда, Галя поневоле вслушивалась в отрывки разговора, вонзавшиеся в ее уши летающими ежами.

– Дай! – нудил сынуля; речь шла о деньгах, уточнения не требовалось – о чем же еще? – Сквалыга ты, ну куда тебе тратить, тратишь только на всякую ерунду, хрень собачью…

– Это я-то тебе сквалыга? – В молодости тетя Соня пела в хоре, и сейчас еще ее голос свободно перекрывал ревущую автомобильную сигнализацию; а когда визжать примется – тут и вовсе уж хоть святых выноси. – Это я-то на ерунду трачу? Да уж вижу, на какую ерунду – на тебя все эти годы тратилась, вынянчила, вырастила, дерьмо такое. Знала бы, не растила бы, придушила бы еще в колыбели…

– Нянчилась она! Шагу ты мне ступить не давала. – По количеству испускаемых децибелов сын не мог соревноваться с матерью, однако не давал сбить себя с толку и продолжал уперто бубнить: – Кто моих друзей…

«У-у-у!» – взревел Галин фен, ненадолго вырывая ее из сферы тяжелых родственных отношений. Волосы на виске послушно уложились в подобие кудерьков. Когда фен прервал свое гудение, оказалось, что разговор двух соединенных кровными узами людей топтался на том же месте:

– Подонки все, друзья твои подонки, ничего от них хорошего, они тебя с пути сбивали… Выгоняла и буду выгонять!

– Они мои друзья были, поняла? Ну и что, что они тебе не нравились, – мои ведь были, а не твои. Если бы не вмешивалась, я бы, может, и не…

«У-у-у!»

– А папу до чего довела? До чего ты его довела, что он домой идет, как на каторгу, если на грудь для храбрости не примет, так и не пойдет, потому что ты ему…

«У-у-у! У-у-у! У-а-у!»

– И папочка твой – алкоголик с шизофреником в одном флаконе, и ты, счастье мое…

«У-у-у!»

– Яблочко от яблони…

– Ведьма! Ведьмюка!

«У-у-у! У-у-у!»

На приведение в порядок затылка ушло больше всего времени, а потому Галя не уловила, в какой момент родственный спор превратился в родственное побоище. Сквозь звук фена пробился жалобный звон простившегося с фарфоровой жизнью предмета посуды, а вопль тети Сони: «Сервиз!» – возвысился до уровня ультразвука. Оперный голосище, ей бы в Ла Скала солировать! Очевидно, от этого ультразвука в системе электроснабжения дома случился перебой, и фен жалобно кашлянул. Галя его немедленно выключила, беспокойно прислушиваясь, что там у них происходит. Не дошло бы до тяжких телесных повреждений! Однако после предыдущего взрыва эмоции участников конфликта пошли на спад. Тетя Соня произнесла уже в нижнем регистре: «Подавись, сволочь… Сколько ты просил? Дам половину», и шелест со вкусом отсчитываемых купюр показал, что на нынешний вечер со скандалами покончено. Пьяный тети-Сонин супруг так и не проснулся: Галя только сейчас ощутила, что именно его равномерный храп составлял музыкальное сопровождение спектакля «Беспутный сын и отчаявшаяся мать».

«А ведь он, опустившийся этот парень, на котором пробы ставить негде, который умрет от передозировки на какой-нибудь прокуренной хазе, – внезапно осенило Галю, – он по-своему прав. Тетя Соня всю жизнь строит из себя страдалицу, а кто ей дал право так бесцеремонно распоряжаться мужем и сыном? Помню я, как она этого самого сынулю родненького воспитывала, когда он был еще школьником. Дергала постоянно: туда не ходи, с тем не водись, в футбол не играй, эту книжку не читай, читай учебник, не смей запираться в своей комнате, мало ли чем ты там занимаешься, я твоя мать, я имею право знать о тебе все… От такой обстановочки поневоле сбежишь к друзьям, какие бы они ни были. А муж? Слыхано ли было хоть раз, чтобы тетя Соня сказала ему ласковое слово? Только и слышно от нее: пропойца, алкаш, зенки залил… Допустим, он действительно алкаш и пропойца, но ведь она выходила за него замуж, когда-то она любила его. Неужели любовь может исчезнуть бесследно? А если человеку изо дня в день долбить, что он никудышний неудачник, он поверит, что ему одна дорога – в канаву. Если ему говорить, что он – убийца, в один далеко не прекрасный день он в самом деле кого-нибудь убьет. И, в конце концов, именно от женщины зависит, как это называется, семейный микроклимат…»

Галя почему-то задумалась о том, какой микроклимат царит в семье директора ЧОП «Глория» Дениса Грязнова. Хотя у него нет семьи, но есть какая-то Настя, которую он сам во всеуслышание называет своей невестой. Они живут вместе, это все равно что семья, пусть даже не зарегистрированная в ЗАГСе… А как они будут дальше жить, если на этой самой ранней стадии отношений они несчастливы? Да, несчастливы! Денис аж в лице изменяется, когда перезванивается с этой самой Настей… И изменился – не в лучшую сторону!

«А мне-то что за дело до чужих семейных неурядиц? – оборвала себя Галя. – Пусть себе Денис с Настей ссорятся или мирятся, при чем здесь я? Уж не кроется ли в моем интересе к личной жизни Дениса Грязнова и своекорыстный, сугубо женский интерес? Кто ж его знает, все так сложно…»

Ответ лежал на поверхности: она так зацикливается на чужих неприятностях, чтобы хоть как-то отвлечься от истории с Михайловым. История запутанная, непонятная, и главная непонятность – не померещилось ли ей, что Никита до такой степени изменился? Что, если он всегда был именно таким – грубым, неприятным, невежливым, а она этого не замечала исключительно благодаря ослеплению, сопровождающему первую любовь? Как гласит народная мудрость, не по хорошу мил, а по милу хорош… Старший лейтенант Романова готова была заподозрить себя в том, что в свои семнадцать лет совершенно не разбиралась в людях.