355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Фридрих Незнанский » Ящик Пандоры » Текст книги (страница 2)
Ящик Пандоры
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 01:27

Текст книги "Ящик Пандоры"


Автор книги: Фридрих Незнанский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Алексей слушает, не прерывая, и когда Ника умолкает, говорит:

– Я надеюсь, ты знаешь, что сейчас первый час ночи. Если действительно случилось что-то серьезное...

– Да-да, очень!

– Сейчас приеду.

Сердце билось так сильно, что трудно было дышать. И Никины мысли прыгали в такт ее прерывистому дыханию. Алеша – приедет – и все будет – в порядке. У него друг – следователь – они разберутся – поверят – она ни при чем – все устроится.

– Алексей хлопнул дверцей ободранного «Москвича», подбежал к Нике, и лицо его скривилось в презрительной гримасе:

– Что за вид, Ника! Где это ты так...

– Алеша, у меня были Алена с Жорой и Мила с Сеней. Мы справляли.мой день рождения.

– Поздравляю, кстати.

– Спасибо. Они мне жениха привели.– Лицо Алексея скривилось еще больше.– Я, по правде, не все хорошо помню.

– Могу представить.

– Нет, ты не думай, ничего такого...

– Мне, Вероника, это все равно. Ну?

– И вот он исчез. Я пошла ребят проводить, прихожу – а он лежит в коридоре, мертвый. Голова раздроблена, горло перерезано, кровь кругом, я не знала, что мне делать. Ты сейчас сам увидишь.

Алексей выдернул из ее трясущихся рук ключ, рывком распахнул дверь. Ни на полу в коридоре, ни вообще во всей квартире не было никого – ни живого, ни мертвого.

3

Владлен Михайлович Бардин удобно расположился в легком кожаном кресле перед экраном телевизора. Программа будет работать до утра – разница во времени с Лос-Анджелесом одиннадцать часов, сегодня заключительный этац соревнований по спортивной гимнастике. Любителей спорта у нас миллионы. По просьбам зрителей соревнования транслируются полностью. Зрителям государственных денег не жалко. Но зрителям невдомек,– что телевидение согласилось на трансляцию по личной просьбе товарища Бардина, бывшего министра спорта, занимающего теперь скромную должность председателя правления коммерческого банка. Красивое лицо Владлена Михайловича было спокойно, но пальцы, державшие длинную коричневую сигарету «Моге» – роскошь, которую он позволял себе наедине,– слегка дрожали, да на щеках проступили розовые .пятна. Новоиспеченный банкир был возбужден. Он любил это состояние души и тела, наслаждался им, оно никогда не приедалось и было стимулом для достижения дальнейших успехов и в то же время – результатом предыдущих. Распахнутый халат струился серым атласом с подлокотников мягкими складками, обнажая густую поросль волос от шеи до ногтей ног. Бардин ласково провел ладонью по груди, животу, ниже его рука задержалась – не надолго, еще не время,– глотнул минеральной воды, затянулся сигаретой, прикрыл глаза, но так, чтобы .сквозь ресницы было видно экран.

Появилась надпись на английском языке: «Упражнения на бревне. Выполняет Нинель Галушко. СССР». Сигарета больше не нужна, еще глоток минеральной, для охлаждения. Давай, Неля, действуй на бревне, я же знак), нет тебе равных, вот так – взмах левой ногой, взмах правой, ах как ты его оседлала, давай, Нелька, давай, ах ты-ы-ы...

Теперь рука Бардина ритмично ходила вверх-вниз, вверх-вниз, глаза неотрывно смотрели на экран, где спортсменка высшего класса, чемпионка мира и Олим– пийских игр, Нинель Галушко-Бардина, его жена, завоевывала очередную золотую медаль. Три полных сальто в воздухе – и она замерла как вкопанная в приветствии залу.

Бардин в изнеможении сполз на ковер, тело его содрогалось. «Ах ты, Нелли, что же ты со мной делаешь,– стонал он,– вот если бы и с тобой так же...»

Стоя в душе, он не слышал, как в комнате надрывался телефон, прибавил напор холодной-воды, это придало сил и освежило голову, закрутил краны, набросил привезенный Нинелью из Западной Германии махровый халат, лениво подумал: «Кого это там разбирает? Третий час ночи ведь». Не спеша прошел в гостиную, оставляя на ковре темные следы, опустился в кресло, наполнил стакан коньяком, закурил и только тогда снял трубку. Он слушал спокойно, даже прикрыл веки, но здоровый розовый цвет постепенно сполз с его лица.

Он положил трубку, так и не сказав ни единого слова в ответ. Да и что же было говорить, если от него требуют не слов, а дела. Приказ есть приказ. Ему нужно собрать волю в кулак, чтобы приступить к выполнению нелегкого задания. Он подошел к зеркалу, долго гладил щеки, расправлял черные тонкие брови. «Я никому не должен рассказывать всего этого,– шептал он,– никому. Даже Нелли...»

* * *

Самое ужасное во всей этой истории, было то, что Алеша ей не поверил. Она сама поставила точку на их отношениях. Зачем ей надо было ему звонить? Здесь нужна милиция, уголовный розыск, а не бывший муж. Но Ника не могла себя заставить переключиться на события последней ночи и вспоминала только обидные Алешины слова. «Ну, что ты придумаешь в следующий раз, Вероник?» Произнесение ее имени – на французский манер выражало всю полноту презрения. «Тебе надо лечиться от алкогольных галлюцинаций». Он хорошо знал, что даже вино Ника пила очень редко, но не стала возражать, сказать было нечего, уж так получилось, и сейчас ей было тошно не только от подступающего похмелья,– не осталось никаких надежд на возврат к прежней жизни. «Мама к трем часам привезет Иннокентия»,– сказал Алексей уже в дверях. Бог ты мой, даже Кешку он назвал официальным именем, как будто речь шла о совершенно постороннем человеке. Он ушел, а Ника так и осталась сидеть за неубранным столом, уронив голову на скатерть, и на белом полотне расползались серыми паучками струйки растворенной в слезах туши с ресниц...

10 августа, суббота

Она проспала около четырех часов. Проснувшись, удивилась, что жизнь продолжается, и надо убирать комнату, выносить помойку (старательно обходя кусок пола в коридоре, где она видела мертвого Била), брать газету из почтового ящика, стирать скатерть, готовить обед, принимать душ, гладить гору Кешкиных рубашек, штанишек, носков и бежать к станции – стоять в очереди за яйцами, вспомнив нечаянно, что ни одного не осталось после гостей.

Гидрометцентр обещал двадцать два градуса, но на улице было пасмурно, моросил противный дождь. Подняв воротник плаща, Ника с тупым безразличием слушала перебранку в очереди с требованиями выдавать яйца только по «одной десятке в руки» и всматривалась в толпу пассажиров с поезда, с минуты на минуту должна была появиться свекровь с Кешей. Двое мужиков с загадочными лицами тащили мимо очереди что-то большое, завернутое в целлофан и перетянутое бечевками. Ника равнодушно проводила их глазами и вдруг отчетливо поняла: они понесли Била.

Забыв про очередь, она бросилась к телефонной будке и старательно доложила дежурному милиции о том, что двое в спортивных куртках стоят на платформе станции Матвеевская, дожидаясь электрички, и возле них лежит завернутый в целлофан труп молодого человека. Ника заспешила к платформе с твердым намерением опознать убитого и нести всю полноту ответственности за... За что – она еще не знала, так как с уголовным кодексом была знакома поверхностно. Она привела в порядок воротник плаща, достала из сумки расческу, и в это время на платформу с двух сторон вбежало несколько человек в милицейской форме. Двое в куртках сориентировались в одно мгновение – перемахнули через перила и стремглав бросились в разные стороны. Но милицейские рванули за ними и через несколько минут благополучно доставили отдувающихся после быстрого бега, к местонахождению брошенного свертка, охраняемого одним из милиционеров. Ника подошла к месту события и стала в стороне, готовая приступить к выполнению своих гражданских обязанностей. Парни в куртках наперебой оправдывались в чем-то, совершенно недоступном для Никиного понимания, избегая произносить слово «убийство». Милицейские тем временем развязали сверток, и собравшейся толпе открылся... огромный персидский ковер.

Мертвого Била, однако, там не было...

– Сдается мне, товарищ старший лейтенант, что это тот самый ковер, что в розыске числится, Из квартиры того профессора, который в круглом доме живет.

– Никаких профессоров не знаем, старшой,– заголосили мужики в куртках,– мы его по случаю сейчас купили, на улице, у одной бабы, то есть дамы. Может, она и есть профессорская жена?

– Я те покажу «профессорскую», Потапов,– лениво отозвался толстый старший лейтенант.– С каких это пор продажу ковров открыли прямо на улицах, это те не торговля луком или редиской. Ты уже за ©дин коврик свой срок отпахал, Потапов. Меня не проведешь, я на своем участке всех судимых знаю. Ну, пошли в отделение.

«Вот дура, кретинка. Ну чего от меня можно ждать нормальному человеку? Кешка – и тот лучше соображает. Слава Богу, никто на меня внимания не обратил, а участковый этот меня в лицо не знает.

Я же здесь не прописана». Ника подошла к палатке: очереди больше не существовало, яиц тоже. Она медленно побрела к дому...

– Ну мамочка, где ты пропала? Мы тебя с бабушкой ждем и ждём!

Ника обняла Кешку и закружила по комнате.

– Здравствуйте, Елизавета Ивановна, спасибо за Кешку. Я за яйцами в очереди стояла, не досталось,– несколько модифицировала ситуацию Ника.

– Вот что я скажу тебе, Никуша. Мальчика надо учить музыке. У него абсолютный слух, явные способности,– говорила свекровь, вытаскивая из сумки Кеш-кины манатки, сложенные аккуратненькими стопками,– только направлены не в то русло.– Елизавета поджала губы.– Надо подумать об инструменте. Можно взять в кредит, я приму посильное участие. Ты ведь хочешь учиться музыке, Кета?

– Да! На трубе! Знаешь, такая, большая-большая труба, прямо огромная, я в цирке видел! Золотая!

Денег у Ники не было ни на пианино – даже в кредит,– ни на уроки музыки. Осталось немного, чтобы хватило выкупить продукты по талонам за август. Но она согласилась:

– Надо подумать. Давайте чай пить, Елизавета Ивановна. У меня от гостей вкусный кекс остался.

– Нет, спасибо, Никуша. Поеду.

Бывшая свекровь поцеловала внука, увернувшегося от ее объятий, погладила бывшую невестку по голове и вздохнув ушла. Ника знала, что Елизавета не может примириться с разводом сына и не оставляет попыток восстановить семью.

– Ну, расскажи, что вы с папой делали.

Ника притянула к себе Кешку.

– Мы пели и даже танцевали.

– Пели?! – У Ники зародились кое-какие подозрения насчет неправильного русла развития музыкальных способностей сына.

– Да, мама! Послушай, какие смешные песенки: эх, хвост, чешуя, не поймал я ничего!

– Что-о-о?!

– Почему ты сделала такие страшные глазки, мамочка? Это же хорошая песенка – дядя ловил рыбку и ничего и не поймал! А один раз – вот послушай.

И Кешка запел сдавленным голосом, явно подражая оригиналу:

А тут случайно я крючком поймал русалку!

Я это помню, это было как вчера!

Крючок я бросил, бросил леску, бросил палку,

а в результате я поймал лишь три пера!

Ника закрыла лицо руками.

– Мамочка, почему ты плачешь? Это же смешная песенка! Дядя хотел поймать русалку на удочку, а ему только три перышка попались.,. А-а, ты, оказывается смеешься! Вот и папа с дядей Сашей смеялись! А бабушка ругалась!

– С каким дядей Сашей?

–Ну, дядя Саша – который ловит бандитов, которые все воровают.

– Саша Турецкий? Следователь? Только не «воровают», а воруют.

– Да, воруют. И у-би-ва-ют.

– Когда это было, вчера?

– Да нет же, да нет же, сегодня! Папа позвонил дяде Саше, сказал: у меня есть бутылка и разговор. И дядя Саша сразу ка-ак приехал, и они вот выпивали водку на кухне и говорили секретный разговор, и мы с бабушкой хотели подслушать, а они дверь захлопнули, и ничего нам не было слышно. А потом дядя Саша сказал, что у него есть пленки одного... римиганта!

– Кого-кого?

– Ну, мириганта!

– А, эмигранта.

– Да. Фискованные.

– Понятно. Конфискованные.

Значит, не все было потеряно. Все-таки Алеша рассказал Турецкому о случившемся. Надо взять себя в руки и ждать.

– Мама, я хочу кушать!

А пока что кормить сына. Жаль, яйца проворонила, идиотка.

– Что бы ты хотел поесть?

– Яичницу! Или гоголь-моголь!

4

Затаив дыхание, Ника неслышно подошла к двери.

– Ника, это я, Саша, Турецкий.

– Ты приехал. Спасибо. Да, здравствуй. Вот, проходи, пожалуйста, садись, подожди, я уберу Кешкины игрушки. Спасибо тебе. Я сейчас, ящик отнесу.

– Да не надо ничего убирать, Никушка. Вот чемоданчик мой пристрой куда-нибудь. Все в полном порядке. Дай я лучше на тебя посмотрю, ведь сто лет не виделись. Ты все такая же красивая.

– Спасибо. Да. То есть... Я не о том...

– Знаешь что, если у тебя есть кофе, то я его с удовольствием выпью. Можно растворимый.

– Нет, у меня нет кофе. Ой, ну что я говорю! Конечно, я сейчас сварю! И у меня кекс есть, Аленка сама готовила. Очень хороший, с изюмом. И наверно еще свежий. Да ведь это только вчера было, конечно свежий. Почему ты смеешься? У меня очень дурацкий вид да?

– У тебя исключительный вид, Никушка. Идем на кухню. Я твой кофе помню еще, знаешь, с каких времен? С Сокольников. Мы с Лешкой были на втором курсе, а ты в девятом классе. Ты тогда как раз косы отрезала, и Алексей выпал в осадок. Он и -сейчас там пребывает.

– Где? – испуганно спросила Ника.

– В осадке. Барахтается, ножками перебирает, а вид делает независимый. Вот увидишь, он скоро выдохнется и бросится к твоим прекрасным ногам.

Ника с сомнением посмотрела на свои домашние тапочки.

– Ты так думаешь? Нет, Саша. Алеша меня больше не воспринимает. Я для него не существую, я для него антитело. А вчера... то есть это было уже сегодня, я ему еще раз дала повод...

– Стоп, Ника. Я знаю – если тебя не остановить, ты Бог знает чего нафантазируешь. Лешка очень встревожен этой историей, он просто перепуган. За тебя.

– Нет, Саша, не за меня. И даже не за Кешу. Он если и перепуган, то за себя. Потому что это создает заботу. Алеша больше всего не переносит забот. Я имею в виду заботы, от которых болит голова, а не руки и ноги.

Турецкий подумал, что Ника права. Его друг и одноклассник Алеша с годами превратился в эдакого плейбоя, живущего за счет богатеньких, не первой молодости бабенок. Но если говорить честно, то и он сам тоже предпочитает не иметь головной боли от забот. Вслух же он сказал дежурную, .ничего не значащую фразу:

– Я думаю, все устроится.

– Да. Нет. Вряд ли. Может быть... Хочешь еще кофе? Нет? Ну тогда...

– Сейчас ты мне расскажешь все то порядку. Как можно меньше эмоций, как можно больше фактического материала.-

– Я боюсь, что материала-то у меня как раз и нет. Пришли Жора с Аленой и Сеня с Милой. Привели этого Била... Внешность? Высокий блондин, спортивного вида, и сумка спортивная через плечо– Нет, не совсем спортивная, просто фирмы «адидас», размером с обувную коробку, но более плоская... А потом он там лежал, убитый.

– Ника, «убитый» – это уже суждение.

– Саша, у него голова была проломлена страшно, крутом крови – ужас. Правда уже засохшей. А шею как будто перерезали. Не ножом. Проволокой, может быть. И он был совсем... холодный.

– Ты что, его трогала?

Ника встала из-за стола.

– Пойдем в коридор, я тебе постараюсь объяснить. Я там не подметала. Там все как было... Вот. Он ушел как-то незаметно. Часов в девять, я думаю. Перед этим он звонил по телефону, несколько раз. Вероятно, никто не отвечал. Потом дозвонился. О чем говорил, слышно не было. И больше его никто не видел. Я проводила ребят, поднялась в лифте, со мной еще соседи ехали с седьмого этажа, подошла к двери, хотела ключ сунуть в замок, а дверь сама открылась. Я зажгла свет. Хотя мне казалось, что уходя я оставила свет в коридоре. И я чуть в обморок не грохнулась: лежит этот Бил. Я наклонилась над ним, нет, я опустилась на колени, вот так, на этом месте. Он так аккуратно лежал, руки вытянуты вдоль тела. Только голова вывернута не по-человечески. Я взяла его за руку, стала тормошить. Говорю: «Бил, Бил, что случилось?» А рука у него совсем холодная. Я тогда голову совеем от страха потеряла и побежала не помню куда, босоножки новые потеряла по дороге, мне трудно было бежать на высоком каблуке, я их сняла. Я хотела позвонить в милицию, но почему-то набрала Алешин номер. Остальное ты знаешь, да? Алеша приехал – и никого нет. И главное – как будто никогда и не было. Но только мне это не приснилось, честное слово, хотя я выпила очень много коньяку.

Турецкий открыл свой чемодан, вытащил специальную лампу и долго ползал и коридору,

– Ты душ принимала?

– Да, сегодня утром,– ответила Ника поспешно и потом удивилась: – А почему ты спрашиваешь?

– Раз принимала, это уже неважно. Ты; случайно, вчера не в чулках была? Или там в колготках.

– Нет, я босоножки одела прямо на босу ногу.

– Жаль.

– Да ведь тепло же вчера было, Саша. Какие там колготки. Хотя мне, правда, все равно было душно в овероле;

– Где-где?

Ника засмеялась:

– Не где, а в чем. В комбинезоне. Мне больше нравится называть это по-английски. По-русски нет подходящего слова. Все-таки комбинезон это рабочая одежда...

– Подожди, подожди, Никуша, ты хочешь сказать, что ты была в брюках? А ну тащи этот оверол сюда!

– Я его в грязное бросила, Саш...

– Слава Богу, что не выстирала! Тащи сюда на стол, давай клеенку... Вот так, хорошо. И пока я буду химичить – в прямом смысле слова,– постарайся выяснить у Алены личность этого Била, как его фамилия, чем он занимается и так далее.

– Ой, Саша... Я боюсь!

Нет, ты ничего не боишься, Ника. Сочини для себя историю, поверь в нее. Например: Лешка закатил тебе сцену ревности, а ты даже не знаешь, что это за тип был у тебя в гостях. Ну? Посиди, придумай что-нибудь другое. Если я тебе мешаю, могу пройтись по микрорайону Матвеевское.

– Нет, не уходи. Я постараюсь. Я уже стараюсь. Дай мне сигарету... Та-ак... Это все очень хорошо, Ника... Теперь смотри внимательно. Вот ты вошла в квартиру. Я выключаю свет. Темно. Тебе не показалось что-либо странным? Вещи, мебель – не на своем месте?

– Понимаешь, сейчас еще не совсем темно. Тогда ведь был час ночи. Хотя... Вот видишь – стеклянная дверь в нишу, где спит Кешка...

К своему удивлению они обнаружили, что Кешка в этот момент бодрствовал, сосредоточенно рассматривая содержимое следственного чемодана.

– Что ли это твоя жена?

Он протянул Турецкому фотографию Ирины, обнаруженную среди криминалистических принадлежностей.

– Во-первых, почему ты не спишь? Во-вторых, где твое «здрасьте»? В-третьих, почему ты без спроса берешь чужие вещи? – строго спросила Ника.

– Мама! – заорал Кешка.– Я не могу так сразу все запомнить!

И добавил нормальным голосом:

– Здрастуй, дядя Саша.

– Здравствуй, друг Иннокентий. Эту девушку зовут Ира.

– Ну, она твоя жена?

– Почти.

– Почему у нее так много волос, а у мамы мало?

– Потому что твоей маме нравится короткая стрижка, и она ей очень идет.

– Ну, моя мама все равно лучше, чем твоя Ира.

– Несомненно. А теперь спокойной ночи.

Кешка нехотя отправился в кровать.

Закрыв за сыном стеклянную дверь ниши, Ника продолжала:

– От двери отражается свет с улицы. Тогда ничего не отражалось. Может, освещения просто не было. Не знаю. Но у меня осталось ощущение, что все-таки было темнее, чем обычно.

– Это все очень хорошо... Слушай, у тебя есть цветы? Ну, какой-нибудь букет или там горшок. А, вот же! Кажется, это георгины? Или пионы.

– Хризантемы, ведь скоро осень... Зачем тебе цветы, Саша?

– Эти твои соседи с седьмого этажа, с которыми ты ехала в лифтер в какой квартире живут?

– Прямо надо мной. Но что ты...

– Найди мне какой-нибудь лист бумаги завернуть цветочки. Я их тебе сейчас буду преподносить. Как я выгляжу для визитера – не очень? Галстуки я не ношу, поэтому ограничимся прической.

Турецкий достал расческу, пригладил волосы перед зеркалом в прихожей:

– Не Шварценегер, конечно, но вполне респектабельный советский молодой человек с букетом цветов для любимой девушки.

– Шварценегер тебе в подметки не годится. Я не шучу. Я же помню, как у нас все девчонки в школе были в тебя влюблены. Почти все...

– С тех пор прошло тринадцать лет, Ника. И все мои девчонки куда-то подевались. Так я пошел. Я скоро.

Турецкий вышел из квартиры, а Ника так и осталась стоять в коридоре, лицом к двери, прижав ладони к щекам, до тех пор, пока он не вернулся.

– Ну вот, теперь можно спокойно покурить. Идем на кухню... Вот так... Подведем итоги по делу о ценной пропаже из квартиры Вероники Славиной. Первое. Никакой пропажи не было. Второе. Так как не было предмета пропажи. Не перебивай. Третье. Вероника Славина, будучи не совсем в трезвом состоянии, в пятницу ночью вместо своей вошла в открытую дверь квартиры на пятом этаже, что было подтверждено соседями, ехавшими с ней в лифте. Я с цветочками в руках звоню к ним в дверь. «Здрасьте, здрасьте. Хочу Веронику поздравить с прошедшим. Ах, вот как? Она живет этажом ниже? Смотрите, запамятовал, а ведь был здесь пару недель тому назад... Да, действительно легко спутать: все одинаковое... Она и сама, говорите, перепутала этажи? Вместо шестого на пятом вышла? Когда же это было?.. Ах вчера... Немного от нее коньяком попахивало? Да, да, у нее была компания, справляли ее день рождения. Так что не мудрено, тем более около часу ночи. Извините за причиненное беспокойство, с совершеннейшим почтением и прочая, и прочая». Четвертое. Вы с Кешкой смело можете ходить по своему коридору и забыть о том, что на свете существовал – или существует – человек по имени Бил. Не думаю, что тебе надо объявлять кому бы то ни было о своем приключении. Лешку я беру на себя. Так же, как и официальную часть, то есть следствие по делу об убийстве – или покушении на таковое – гражданина Била, имевшем место в квартире на пятом этаже данного дома...

«Значит, я все-таки не совсем сумасшедшая. Значит, все это было. Слава Богу, что не здесь, спасибо Саше, что разобрался». Ника в который раз повторяла про себя одно и то же, пытаясь сосредоточиться на английском тексте пособия по программированию, перевод которого на русский язык она должна была закончить к понедельнику.

«Слава Богу, что они не прикончили ее там же, на месте». Турецкий уже два часа сидел на платформе Матвеевская, пропустив две электрички и не зная, что предпринять, чтобы спасти от смертельной опасности жену своего друга.

5

11 августа, воскресенье

Александр Борисович Турецкий просыпался по утрам, если его будили – намеренно и целенаправленно. Никакие раскаты грома или топот «гуляющих» наверху соседей не могли вывести его из состояния сна. Он реагировал только на звонки – телефона, будильника и в дверь. Поскольку в выходные дни эти пробуждающие факторы обычно отсутствовали, часам к двум дня его поднимал с постели голод. Но сегодня он спал часа два, не больше, и сейчас, в шесть утра, бездумно смотрел в окно на рябую от дождя Москву-реку. Привычную для августа жару сменили за два дня дожди и грозы. И вместе с грозами пришли проблемы, от погоды, однако, никоим образом не зависящие.

Разбудив в два часа ночи телефонным звонком из автомата у платформы Матвеевская майора милиции Вячеслава Грязнова (за что выслушал поток изощренной брани), Турецкий изложил как можно более связно историю Ники Славиной. Услышав знакомое – «Все понял, товарищ генеральный прокурор»,– он немного успокоился, еще раз прошелся вокруг Никиного дома и заметив вдалеке зеленый огонек такси, бросился ему наперерез.

Дома в почтовом ящике его ждало письмо от Ирины – она собирается провести отпуск в Москве, остановится у своей подруги... Он тут же, среди ночи, бросился к телефону и, угрожая встречать подряд все рижские поезда, добился признания, что приедет она в девять тридцать вечера, в понедельник, то есть завтра. Положив трубку, он испугался своей напористости. Целый год ждал встречи, а теперь вот просто-напросто испугался: холостяцкая жизнь неотвратимо вступала в полосу завершения.

На письменном столе стоял новенький «дипломат» с поздравительной открыткой – от матери. Турецкий совсем забыл, что у него сегодня день рождения. Однако содержание открытки было отнюдь не поздравительным, Елена Петровна просила сына срочно приехать, потому что Павлу Петровичу «совсем плохо». Это не означало, конечно, что отчим смертельно болен, это означало, что мать будет «просить за него» – и надо будет изворачиваться, чтобы не обижать ее.

«Посадят Пашку – возьму мать к себе»,– подумал Турецкий и отошел от окна. «Вот здесь можно будет поставить диванчик. Шкаф, конечно, маловат, стол придвинуть поближе к окну...» На столе лежала аккуратно подшитая папка – труд веселого следователя Гены Бабаянца, которого Турецкий ожидал к двенадцати часам дня к себе в гости с обещанной информацией, не вошедшей в материалы дела, возбужденного «по факту смерти гражданки Т. А. Бардиной». Каким-то образом это в общем-то рутинное дело соотносилось с проблемами – Ника, Ирина, мать,– хотя никакой связи между ними не наблюдалось.

Турецкий заварил кружку растворимого кофе, открыл новую пачку сигарет, лег не раздеваясь на диван поверх одеяла и взялся за чтение. Он знал многих, почти всех, участников расследования – следователей, экспертов, прокуроров. За суконными фразами документов вставали живые лица, он домысливал то, что не нашло своего отражения в деле, не было замечено следователем и прокурорами по надзору за следствием...

...Без четверти семь утра 9 мая 1989 года путевой обходчик у насыпи железной дороги возле станции Красный Строитель наткнулся на труп Татьяны Бардиной. Следственная бригада из транспортной прокуратуры и милиции появилась на месте происшествия со сказочной быстротой (ничем не обоснованный домысел А. Т.). И судебно-медицинский эксперт, дыша водочным перегаром (также домысел А. Т., хотя на этот раз весьма обоснованный), сказал, обращаясь к следователю: «Смертельное ранение черепа. Но о механизме следообразования ничего пока сказать не могу, сложный случай – надо прочитать следы!»

А этого как раз не удалось сделать ни дежурному следователю, ни Бабаянцу, которому транспортники умело и вполне законно отфутболили дело: труп лежал на «городской территории», то есть в трех метрах тридцати сантиметрах от полотна дороги, что на тридцать сантиметров превышало юрисдикцию железнодорожных органов следствия.

С месяц Бабаянц бродил в районе места происшествия, надеясь напасть на след преступника. Узнал лишь, что незадолго до обнаружения трупа мимо Красного Строителя проследовал товарняк. Опрошенный машинист утверждал, что никакой женщины в районе следования не видел. Ни орудий преступления, ни самого преступника не смогли отыскать и сыщики _из" районного отдела уголовного розыска. А медики дали уклончивое заключение: «причиной смерти является разрушение костей черепа от сильного воздействия твердого тупого предмета». То есть возможен был любой вариант: убийство, самоубийство, несчастный случай.

Сам товарищ Бардин во время гибели жены находился в служебной командировке.

Прошло более двух лет с того дня, как опергруппа из транспортной прокуратуры и милиции уехала с места происшествия, отныне Турецкий должен будет заниматься этой «висячкой», как сыщики называют нераскрытое преступление.

Дело состояло из одних вопросов: как жили супруги – дружно или ссорились? Почему Бардин так поспешно женился вторично? Почему Бардина очутилась в ранний час за городом, вдали от дома? Не состряпал ли Бардин себе алиби с командировкой, а сам, отправившись с женой за город, толкнул ее под проходящий состав?

Приняв душ и побрившись, Турецкий принялся сооружать завтрак, вернее, уже обед: настриг салат из редиски и лука со сметаной, поставил жариться два ромштекса, припасенных для него буфетчицей прокуратуры, и разболтал яйца с молоком для омлета – своего фирменного блюда. Было без десяти двенадцать. Он сел в кресло и стал крутить приемник. Воскресная передача радио «Свобода» «Панорама недели» была посвящена результатам недавней встречи Михаила Сергеевича Горбачева с Большой семеркой и комментарию о возможности военного переворота в Советском Союзе.

Бабаянц не пришел ни в двенадцать, ни в час. Турецкий поздравил себя с днем рождения, съел половину завтрака-обеда и набрал номер Бабаянца. Телефон молчал.

Турецкий снова и снова крутил телефонный диск. У художника Жоры, участника Никиного застолья, техническое нововведение: аппарат отвечает, что хозяин будет дома в понедельник. Турецкий чертыхнулся и снова набрал телефонный номер – на этот раз Алексея Славина. И снова продолжительные гудки. Куда все в этом мире подевались – и живые и мертвые? Даже Лешкиной мамаши нет дома.

Ника ответила на звонок сразу, как будто ждала у телефона. Слава Богу, она и Кешка в порядке, каждый занимается своим делом – Ника переводами, Кешка сооружает из стульев космический корабль. Турецкий с трудом настроил голос на мажорный лад и сказал первое, что пришло в голову.

– Я вот что хотел спросить, Никуша. Я тут кроссворд разгадываю и на одном слове застрял: восемь букв, четвертая «р», вьщеление единицы речи изменением голосового тона.

– Восемь букв? Четвертая «р»? Вероятно, «ударение», Саша.

– Ну и дурак же я! Весь день себе голову над этим ломаю!

Он положил трубку и тут же снова ее снял – решение пришло для него самого неожиданно. Анна Чуднова. Рекордсменка и чемпионка мира по легкой атлетике, хотя и в прошлом, рост метр девяносто, в силе не уступит любому мужику. Но главное не в этом. Анна – свой парень. На нее можно положиться стопроцентно.

– Здравствуйте, Аня. Боюсь, что вы меня не помните. Мы с вами встречались года три назад, то есть я был у вас в квартире по одному делу...

Анна перебила его:

– А я тебя узнала. Ты следователь, да? Только вот как зовут-то – ей-Богу, не помню.

– Турецкий, Александр... Да просто Саша.

– Точно! Турецкий! Так чего у тебя там теперь стряслось?

– Ты знаешь, Аня (Турецкий тоже перешел на «ты»), у меня к тебе огромная просьба, совершенно неофициальная. Только сначала один вопрос – ты одна живешь?

– К сожалению. Ребеночка все хочу взять на воспитание, но знаешь, оказалось не простое дело... Ой, да это никакого отношения к тебе не имеет. Давай просьбу.

– Не могла бы ты приютить одну женщину с мальчиком, недели на две?

– Отчего нет? Я надеюсь, мальчику-то не тридцать лет.

– Да нет, что ты! Года четыре.

– Вот и хорошо! Я ему за две недели костюмчик свяжу. Я раньше только шапочки могла, а теперь вот все научилась. Времени у меня полно, три раза в неделю тренирую по утрам, и все. Он как, темненький или светленький?

– Скорее светленький...– неуверенно ответил Турецкий и подумал, какая же она смешная и добрая баба.

– Хорошенький наверно мальчишечка. А мамулька его от хазбанда своего удрать хочет? Ну, да это неважно. Пусть приезжают. Адрес помнишь?

– Видишь ли, этой женщине – ее зовут Вероника, то есть Ника – грозит опасность. Мы должны найти преступников. Это длинная история, она сама тебе расскажет. Я бы не хотел, чтобы они через весь город ехали.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю