Текст книги "Ящик Пандоры"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

– Семен Семенович, я специально вас здесь караулю, хочу предупредить,– сказала она,– Эдуард Антонович рвет и мечет. Требует немедленно к себе.

Моисеев, не заходя в свой кабинет, довольно проворно побежал по мраморной лестнице.

В кабинете Зимарина полным ходом шло оперативное совещание– присутствовало одно начальство: зимаринские замы, начальники отделов и секретарь парткома.

– ...В нынешнем году ожидается, что число умышленных убийств подойдет к рубежу в двадцать пять тысяч случаев...

На мгновенье Зимарин запнулся:

– Товарищ Моисеев, вы опять опоздали. Пройдите поближе. Вы что, забыли, что исполняете обязанности председателя профкома?

В докладе наступила длинная пауза – все дожидались, пока Моисеев займет подобающее ему сегодня номенклатурное место «третьего» за зеленосуконным столом.

– Пока разные теоретики и так называемые демократы,– продолжил прокурор Москвы свою речь, – ведут споры о том, в чьем ведомстве должно быть сосредоточено предварительное следствие по уголовным делам, мы, профессионалы-следователи, независимо от ведомственной подчиненности, ведем повседневную нелегкую работу, а объем ее возрастает пропорционально росту уровня преступности в стране. Преступный мир действует нагло и изощренно, использует автоматическое оружие, автотранспорт, современные средства связи, умело заметает следы, привлекает к своей бандитской деятельности морально разложившихся людей из нашей среды. Поэтому работа по раскрытию, в частности убийств, заметно усложняется...

Зимарин приподнял очки, осмотрел аудиторию.

– ...Но есть еще порох в пороховницах: нашим славным коллегам Амелину и Чуркину удалось раскрыть очень сложное дело, нити которого привели в этот кабинет. Организованная преступность распоясалась до того, что готовила и, возможно, все еще готовит покушение на прокурора Москвы...

В этом месте Зимарин, разумеется, вздохнул и предоставил подчиненным возможность поахать и поохать.

– ...И первую скрипку в этом гнусном деле играли наши следователи, бывшие следователи,– Турецкий и Бабаянц. Они входили в мафию: направо-налево брали взятки, выводили преступников из-под удара правосудия. И в результате – оба убиты.

Подчиненные опять зашумели, а Зимарин криво усмехнулся.

– Все что ни делается, к лучшему. Неприятностей воз, но их было бы несравненно больше, если бы эти так называемые следователи были живы. Меня уже вызывали в горком партии, к товарищу Прокофьеву, к первому заму генерального прокурора Союза товарищу Васильеву. Я объяснил: в семье не без урода, никто в наше время не гарантирован от подобных дел, разве в самой союзной прокуратуре не было такого же позора? Но мне ответили: это не аргумент. И правильно ответили. Принимаем следующее решение. Издаем приказ по прокуратуре об усилении воспитательной работы с кадрами. Дело Турецкого продолжают вести товарищи Амелин и Чуркин, а дело Бабаянца передается Моисееву. Вы слышите меня, Семен Семенович! Вы же как врио председателя профкома должны организовать похороны этих отщепенцев. Тихие похороны. Без церемоний. Ни в коем случае нельзя объявлять сотрудникам о дне похорон. Кремацию организуйте в Никольском. Товарищ Амелин, проследите. Все. Совещание закончено.

Моисеев хотел сказать Зимарину, что дел у него навалом и взваливать на себя еще одно, такое сложное, как убийство Бабаянца, он никак не может – это скажется на качестве следствия, и что с убитыми, Бабаянцем и Турецким, не все так гладко и ясно, как прозвучало в докладе (составленном, конечно же, со слов Амелина и Чуркина); Бабаянца и Турецкого он знает не один год, и так вот сразу поверить в наскоро сработанную версию он не может. А уж заниматься хлопотами по кремации коллег ему тоже не с руки: на этой неделе предстоит отъезд в Израиль его сыновей-близнецов Гриши и Миши, ближе которых у него никого нет на этом свете.

– Я сказал,– совещание закончено, товарищ Моисеев,– услышал он голос Зимарина, поднялся со стула, взял в руки палку и медленно заковылял в кабинет криминалистики, проклиная себя за малодушие.

* * *

Вырвав Нику из цепких рук врачей психоневрологического отделения, Виктор Степанович Шахов взял на себя роль ее главного ангела-хранителя, предоставив милицейским организацию наружной службы наблюдения. Полагавший себя виновником всех Никиных бед, старший лейтенант Горелик, несмотря на агрессивные возражения последнего, был отправлен домой на отдых (оказавшийся, однако, весьма непродолжительным), двух лейтенантов, дежуривших в больнице, сменили два дюжих сержанта, и они совместно с личным шофером товарища Шахова образовали заслон квартиры Славиных.

Походная раскладушка образца времен первой мировой войны, предназначенная этой ночью для сна министра, и установленная между газовой плитой и холодильником, стонала и скрипела при малейшем движении. Виктор Степанович знал, что за стеной не спит Ника, он угадывал ее бесшумные шаги, слышал чирканье спичек. К нему самому сон тоже не шел, и не дышащая на ладан раскладушка, естественно, была тому причиной.

Сорок часов тому назад, то есть с момента появления в "его кабинете капитана милиции и шофера его персональной машины Мити, он перестал функционировать в роли министра и пользовался своим служебным положением исключительно в личных целях, иными словами – делал все от него зависящее для розыска Никиного сына и ее собственной безопасности.

В течение двух дней никто не мог попасть на прием по причине отсутствия его на рабочем месте, сотни бумаг ждали его подписи, десяток делегаций с мест и из-за границы бесцельно толклись в коридорах, правительственные чиновники и боссы новоиспеченных корпораций впали в состояние некоторого замешательства. Виктора Степановича нисколько не беспокоило, что огромный аппарат практически оказался без руководителя. Разумеется, он не мог не предполагать, что его исчезновение из поля зрения как подчиненных, так и вышестоящих товарищей породит неприятные последствия, но на данном отрезке времени попросту игнорировал все то, что не имело отношения к Нике.

Скованный в движениях, зажатый между холодильником и газовой плитой в крошечной кухне, он, как ни странно могло показаться в сложившейся, страшной ситуации, чувствовал облегчение – как будто сбросил с себя не свойственную ему личину, что носил многие годы, будто перестал играть чужую и тяжкую роль в спектакле. Еще два дня тому назад он подсмеивался над собой – в его-то годы, на шестом десятке, влюбиться в молодую женщину,– вот старый дурак! Он кокетничал сам с собой, поскольку вовсе не считал себя старым, и если признаться, то ему импонировала его ладная фигура в зеркале, он воображал рядом с собой тоненькую большеглазую женщину, носящую привлекательное имя и казавшуюся на его фоне изящной статуэткой. Он просто не представлял тогда, насколько глубоко захватило его чувство, как сильно он желал ее. Чего он, мог ожидать от Ники в ответ – вот что терзало его сейчас. Как заработать хотя бы ее расположение, которое может перейти в привязанность – со временем, не сразу... и самое главное, самое безнадежное, самое ужасное было то, что без своего мальчика она просто погибнет, погибнет физически, перестанет существовать. И Шахов понимал, что, несмотря на его старания, он бессилен ей помочь...

За окном запела одинокая птица, чудом спасшаяся от расплодившегося в Москве воронья, и минут через двадцать забрезжил рассвет. Виктор Степанович скинул ноги с раскладушки, с великой осторожностью, держась за край плиты, поднялся, натянул костюм и, в одних носках на цыпочках пройдя по коридору, заглянул в комнату. Ника сидела перед застекленной нишей, и невидящий взгляд ее был устремлен туда, где пустовала Кешина кроватка. Она не обернулась на звук открываемой двери, и Виктор Степанович вернулся на кухню, сложил раскладушку и сел на табуретку возле маленького стола. Вчерашний Никин порыв в больнице относился совсем не к нему, она искала выхода из обступивших ее стен, и как только они покинули клинику, она снова одела на себя панцирь из колючей проволоки и отрешилась от окружающего мира...

Он никогда потом не мог вспомнить, сколько времени прошло до той секунды, когда он ощутил на своем затылке Никину ледяную ладонь и услышал ее слабый голос:

– Пожалуйста... не уходите... не бросайте меня. Я без вас не ,смогу... не смогу жить.

Она повернула его лицо к себе, глаза ее горели лихорадочным огнем, и она повторяла как в бреду одну и ту же фразу:

– Я без вас не смогу жить...

Он не верил своим ушам и боялся притронуться к ней, боялся ощутить под рукой железный панцирь. Но Ника гладила его холодными ладонями по лицу, сама прижималась к нему всем телом и всё повторяла: «Я не смогу без вас жить». Он приподнял Никино легкое тело и понес в комнату, целуя жаркое лицо, превозмогая охватившее его желание. Он опустил Нику на неразобранную постель – она обхватила его шею, не давала ему уйти, тянула к себе, целовала его в губы жарким ртом, и в блестевших лихорадочным светом глазах он увидел страстный призыв и, изумленный этим откровением, начал срывать с них обоих одежду, страшась, что погаснет этот призывный свет...

34

Восемь дней тому назад, в прошлый четверг, на приеме у директора сверхсекретного института генерал-лейтенанта Сухова был майор госбезопасности Анатолий Петрович Биляш, который, по роду своей деятельности, очень интересовался всякими видами оружия и занимался его поставкой иностранным государствам. Что нужно было Биляшу от Сухова? Конечно, не само оружие, его из института незаметно вынести невозможно. Значит – разработки? чертежи? спецификации? – и хрен знает что еще и как это правильно называется. Именно в этот день Сухов бесследно исчез и, как потом установило следствие, был убит в тот же день и погребен в усадьбе княгини Подворской. Убил ли Биляш Сухова – на убийство он способен,– или это сделал кто-то другой, пока сказать трудно, но это и не входит в сиюминутную задачу: нас сейчас интересуют жертвы. Если Биляш получил от Сухова чертежи (спецификации, разработки) нового оружия и положил их в сумку «адидас», которую и принес в квартиру Капитонова на следующий день... В такую маленькую сумочку? Да в нее не влезет по ширине нормальный лист бумаги! По правде говоря, я имею весьма смутное представление о том, сколько места должны занять такого рода документы. Во всяком случае, это должна быть довольно объемистая и тяжелая пачка, сумка же Биляша легкая, как бы наполовину пустая... Фотопленка? Каким образом Биляш мог сфотографировать секретные документы? У него для этого просто не было времени... Что-то мелькает в моем мозгу, но следующая жертва не дает сосредоточиться, потому что жертва эта – мой друг Гена Бабаянц...

* * *

«Дорогая кума! Я, источник по кличке «Пташка Божья», образование два класса, прирожденный литератор, изобретатель и скульптор, задавленный партией псов и адской тоталитарной системой почти до смерти по причине отсидки срока в червонец за несовершенные преступления и оказавшийся хотя и знаменитым (обо мне показывали документальный фильм по Центральному телевидению), но без штанов, и в минуту душевной оттепели согласившийся под чарами ваших васильковых глаз и обещания выхлопотать московскую прописку работать на бесславные органы принуждения за совесть, а не за деньги (разве сотня, уплачиваемая вашими архаровцами всего раз в месяц, да и то с опозданием,– деньги?), точно выполняя ваше разовое задание, сделал все возможное и невозможное для отыскания в девятимиллионной Москве мальчика Иннокентия Славина, четырех лет.

Любовь к вам, кума, привела меня в мафию, на воровскую сходку – они проводятся сейчас всюду – и на воле, и в лагерных зонах – по причине прошедшей денежной реформы и жуткой инфляции. Там я и калякал по затронутому вопросу с людьми. Никто, в Московии об этом деле слыхом не слыхивал, значит, дело не наше, искать мальчика Иннокентия надо не в воровской среде, а в кооперативной или номенклатурной, чем я сейчас и занят.

Попутно сообщаю, что в столице развила бурную деятельность группа «Зорро». Это народные мстители, люди, обиженные системой, посаженные в лагеря по сфабрикованным делам и теперь освободившиеся. У них лозунг: «Грабь награбленное!». (Но это меня не колышет, пишу для вашего общего развития.)

Если что надыбаю по мальчишке, свяжусь. Остаюсь с разбитым сердцем, всегда ваш, Пташка Божья.

P. S. Скажите своим архаровцам, чтоб указывали в денежном переводе правильный почтовый индекс, а то прошлый раз посланная на адрес моей бедной мамани ваша сотня блукала лишнюю неделю, пока не попала пo назначению под видом алиментов.»

* * *

Моисеев бесцельно переставлял в кабинете криминалистики стулья, сдувал несуществующие пылинки с папок, выдвигал и снова задвигал ящики стола. Подошел к витрине с оружием, ударил ладонью по стеклу и испугался – не разбил ли. Побежал, прихрамывая и опираясь на палку, к столу, взял лист бумаги и стал быстро писать. Скомкал бумагу, бросил в мусорную корзинку, взял другой лист и вставил его в пишущую машинку. Настукал первую фразу, выдернул лист и отправил его вслед за первым. Заметил, что к краю корзинки, как маленькая гирляндочка на елке, прицепился обрывок магнитофонной пленки. Он уже было протянул руку – выбросить. Но скорее по привычке, чем преднамеренно, достал пинцет и осторожно, за кончик, снял с корзинки узкую ленточку и положил перед собой на чистый лист бумаги. Как ни был он расстроен всем происшедшим и происходящим, он нашел в себе силы удивиться: как сохранился этот кусочек пленки, если последний раз он работал с записью, сделанной на старой ссохшейся пленке более недели назад? Моисеев уже несколько лет пользовался для переписывания и компановки текста двухкассетником и склеивал пленку только в том случае, когда она оказывалась оборванной. Он переворачивал трепещущую полоску, аккуратно обрезанную с обеих сторон, как будто мог таким образом догадаться, что там было записано. И вдруг понял пленку резал кто-то другой, а не он. Он всегда отрезал пленку в нужном месте под острым углом. Края пленки были срезаны под прямым углом и подмяты на микроскопическую долю миллиметра.

Моисеев подошел к шкафу – взять специальный флюид и другие приспособления для склеивания магнитофонных пленок. Пузырек был почти пуст. Он прекрасно помнил, что открыл новый совсем недавно и не успел использовать и четверти его содержимого. Значит, кто-то в его отсутствие резал и клеил пленку в его кабинете. Обычно без разрешения заместителя прокурора по кадрам Амелина или прокурора-криминалиста Моисеева никто не входил в кабинет криминалистики и тем более не открывал шкафы. Запасная связка ключей от двери и шкафов хранилась у Амелина, которую тот скрупулезно охранял и выдавал только под расписку. Двухкассетный же магнитофон хранился в сейфе, как и остальные наиболее ценные предметы, а код от замка знал только он сам, прокурор-криминалист Моисеев.

Семен Семенович дернулся было к двери – узнать у Амелина, кто работал в его кабинете, но тут же передумал и начал делать свою работу, мгновенно отключившись от среды, окружающей его кабинет: по всем правилам снял с пузырька из-под клея хорошо сохранившиеся отпечатки трех пальцев левой руки и с пластмассовой пробки с кисточкой – двух пальцев правой. Значит, правша. Ничего не стоящая информация – насколько Моисееву было известно, в Мосгорпрокуратуре не было ни одного левши.

Затем он вклеил в чистую пленку найденный кусок, нажал кнопку «PLAY» и услышал два голоса – мужской и женский. Он прослушал запись несколько раз, хотя звучала она полной бессмыслицей и как будто бы не представляла никакого интереса с точки зрения криминальной юриспруденции.

«– ...пожилой, Питер, звонит из телефонной будки возле кладбища машин Джеймсу, молодому, которого Берт Рейнолдс играет...

– Наоборот, это Джеймс звонит.

– Вот видишь, а говоришь – не помнишь. И о чем они говорили?

– Они разрабатывали план очередного убийства. Кажется, начальника полиции.

– Это я поняла, Саша! Конкретно – что они сказали?»

Моисеев снова и снова перематывал пленку и снова слушал, его старое сердце бултыхалось в груди, как износившийся мотор автомобиля, и он впервые в своей криминалистической практике не знал, что ему делать с попавшим нечаянно в руки -доказательством, а делать надо было срочно, потому что эта пленка была частью той записи, из которой была склеена беседа Турецкого и Бабаянца, склеена в этом кабинете, своими же товарищами по профессии. Он не имел ни малейшего представления о том, кто такие Питер и Джеймс, а также Берт Рейнолдс, который играет Джеймса, но разговор явно велся об одном из американских кинобоевиков, запрудивших сейчас видеорынок. И он снова вслушивался в то, что произносилось таким знакомым – чуть ироническим, чуть нервным голосом, несомненно принадлежащим Саше Турецкому, еще живому и невредимому.

* * *

Следователь Мосгорпрокуратуры Галактион Бабаянц расследует уголовное дело по почтовому ящику, где директором видный ученый по новым видам оружия генерал-лейтенант Сухов. В столовой прокуратуры Бабаянц сообщает об этом следователю той же прокуратуры Александру Турецкому, называя это дело «вонючим», а потом они начинают обсуждать другое дело – возбужденное по факту смерти Татьяны Бардиной, и Бабаянц обещает дать по этому другому делу дополнительную информацию, он считает, что в нем замешаны высокие чины из нашей прокуратуры. И вообще он уверен, что это убийство – он имеет в виду убийство Татьяны Бардиной. Следователь Гарольд Чуркин подслушивает этот разговор, сначала в очереди в кассу, а потом – сидя за столом рядом с Бабаянцем. Он не предполагает, что следователи Бабаянц и Турецкий сменили тему беседы.

Бабаянцу еще неизвестно, что ученый Сухов накануне этого разговора был убит.

Чуркин, тупой и амбициозный лгун, сообщает своим хозяевам о подслушанном разговоре, он шестерка в цепочке преступников, тех, кто украл секреты и убил Сухова, он хочет выслужиться, он с подкожным удовольствием преувеличивает опасность Бабаянца. Бабаянца надо срочно изолировать от Турецкого, надо выпытать, что ему известно по делу Сухова. Его обманом завлекают в квартиру Капитонова, дают читать какие-то ничего не значащие бумаги – он оставляет там свои очки. Потом его везут на эту фабрику смерти, он умирает под пытками.

* * *

Несмотря на сугубую секретность информации, вести о гибели Бабаянца и Турецкого, а также о готовившемся покушении на столичного прокурора распространились по горпрокуратуре с мистической быстротой.

Сначала Семена Семеновича вызвали в кадры и прямо оттуда – в следственное управление. Моисеев держался несвойственно бодро и также бодро отвечал на вопросы, но через четверть часа он бы уже не мог сказать, о чем, собственно, шла речь. Не успел он вернуться в свой кабинет, как его зазвали в УСО (уголовно-судебный отдел) – просто поболтать. Он довольно грубо (что также было не характерно для тихого криминалиста) отшил «усошников», а на последовавший за этим вызов в ГСО (гражданско-судебный отдел) просто не пошел.

Между этой беготней по коридорам и этажам его одолевали телефонные звонки и личные визиты, сначала он очень вежливо объяснял, что следствие еще только начинается, потом перестал снимать трубку и заперся на ключ.

Но главная его мука состояла в том, что надо было еще и работать – срочно оформить дело об убийстве Бабаянца. Дела как такового, собственно, еще не было. Были лишь контуры. Разве все эти разрозненные бумаги – нечеткая копия протокола осмотра места происшествия, акт вскрытия трупа и два-три корявых объяснения сотрудников милиции – дело? Моисеев отстучал на машинке постановление о возбуждении следственного дела, составил два запроса: один в МУР, другой в областную прокуратуру, которая проводила неотложные мероприятия по горячим следам,– и решив, что занимается этим делом совершенно не с того конца, набрал номер телефона Чуркина.

– Гарольд Олегович, зайдите ко мне, пожалуйста, и захватите магнитофонную запись... вы знаете, о какой записи я говорю. Беседы следователей Турецкого и Бабянца...

– Отдать вам эту пленку, Семен Семеныч, я не могу, при всем к вам моем уважении,– произнес Чуркин, стоя в дверях кабинета криминалистики,– ну, разве что переписать, и то с разрешения Сергея Сергеича Амелина. Не вам рассказывать, какой это важный вещдок!

Моисеев встал со стула и, держа свою палку наперевес, пошел на Чуркина.

– Я веду дело Бабаянца, и будьте любезны предоставить в мое распоряжение этот важный вещдок!

– А я веду дело на Турецкого,– прошипел Чуркин и предусмотрительно отступил в коридор,– и мне необходимо... мне надо... я должен иметь все данные... то есть доказательства...

Моисеев не стал дожидаться, пока важняк справиться со стилистикой, проворно выхватил из цепких пальцев Чуркина кассету и направился к двухкассетнику. Чуркин старался помешать криминалисту, но тот занял прочную оборону перед записывающим аппаратом. Через несколько минут переписывание было закончено, и Семен Семенович расшаркался перед Чуркиным:

– Спасибо за вашу необычайную любезность, Гарольд Олегович.

Чуркин от злости не мог произнести уже ни одного нормального слова. «Интересно, заметит этот болван, что я подменил кассету»,– подумал Моисеев, поворачивая ключ в двери.

35

На следующий день после убийства генерал-лейтенанта Сухова Биляш приходит в квартиру Капитонова, чтобы передать или продать кому-то эти чертежи, но его встречают не те, кого он ожидал увидеть. Он тоже убит и погребен на территории той же самой усадьбы. Сумку с чертежами забирает убийца Биляша. Как нельзя кстати для убийц, на месте преступления появляется Ника Славина, на нее очень удобно свалить пропажу сумки. Но тот, кому сумка предназначалась, сам начинает преследовать Нику, он не подозревает, что это трюк...

Старший лейтенант Горелик осторожно приоткрыл дверь:

– Вы не спите, Александр Борисович? Тут вам телефонограмма, ну, не совсем официальная, я ее просто на листочке записал.

Турецкий даже не заметил, как вышел из палаты Горелик, потому что на листочке было написано: «Анатолий Петрович Биляш до 1983 года работал начальником особой части лагеря для политических заключенных в городе Караул Архангельской области».

Это не может быть совпадением, потому что таких совпадений в жизни не бывает никогда. Значит, я могу переписать последние две строчки в предыдущей записи: «Валерия Казимировна Зимарина, проживавшая ранее в городе Караул Архангельской области, была знакома с работником госбезопасности Биляшом, работавшим в то же время в том же городе. Ей-то и предназначалась сумка, и она сама начинает преследовать Нику, поскольку не подозревает, что это трюк Красниковского, она верит, что Ника – знакомая Била, которой тот отдал сумку. Она хочет опередить своего возлюбленного и сама воспользоваться выгодой от завладения содержимым сумки».

Я очень взволнован этим открытием, хотя и ожидал услышать нечто подобное. Меня одолевает голод – это на нервной почве, я беру из тумбочки оставленные мамой пирожки с повидлом и проглатываю два, запивая их остывшим чаем.

У меня нет сомнений, что Валерия организовала похищение Кеши. Возможно, у нее было намерений убить Анну, но с Анной справиться не так легко, и сообщник Валерии применяет «окончательный вариант» – налицо так называемый эксцесс исполнителя. Ника, Кеша и Анна – потерпевшие и жертвы, не связанные с Преступлением, но злой волею случая и участников Преступления оказавшиеся втянутыми в их игру.

* * *

Раннее утро, Константин Дмитриевич Меркулов провел с врачами – у него на днях снова забарахлило сердце, и профессор Боткинской больницы заставил пройти кардиологическое обследование. Меркулов бодрился перед женой и друзьями – «надоело работать, можно и дома посидеть». Но с каждым разом все труднее становилось подниматься по лестницам заведений, которые он обегал в безуспешных поисках следов убийцы его матери – Мишки-Кирьяка, в прошлом сотрудника органов безопасности Михаила Кирилловича Дробота.

Часам к одиннадцати в квартиру Меркуловых нагрянула Романова с Ириной и перевернула за несколько минут ставший привычным за последний год ход мыслей Меркулова: ежедневная забота о поисках новых подступов к проблеме Дробота показалась вдруг ненужной, отступила в далекое прошлое, частью которого и был Мишка-Кирьяк. Беда случилась сейчас, случилась с его давним другом, Сашей Турецким, и совсем не знакомым ему маленьким мальчиком Кешей. И для Меркулова это была двойная беда, потому что он совершенно не представлял, как он может им помочь.

– Вот что, Константин. Насколько я разбираюсь в медицине, ты на больничном? Вот и болей себе на здоровье.– Романова свернула из газеты кулечек и протянула Меркулову.– Чего ты пеплом на скатерть соришь? У тебя что – пепельницы нету?

– Мама все пепельницы спрятала, создает неудобства для курения,– пояснила семнадцатилетняя Лидочка, ставя на стол чашки для кофе.

– У меня, Константин, целая армия этим делом занята. Имею в виду не пепел, а городскую прокуратуру и милицию. Надо наконец, едрена вошь, навести порядок в, собственном доме. А тебе я поручаю Иринку, пусть ока с твоей Лидочкой помузицирует, пока мы надумаем, что с Сашкой делать. Остальное – не твоя забота. МУР обложил Зимариных, Амелина, Чуркина и Красниковского. Следим за каждым их шагом. Честно тебе скажу, результатов пока ноль. Артур Красникове кий ведет себя вполне нормально, сидит на Петровке, раскручивает дело вооруженной банды. Валерия засела на даче одна, ходит голиком по гостиной, к даче не подступиться, телефон не можем поставить на прослушивание. Твоя бывшая секретарша...

– Клава?

– Кажется, так ее зовут. Она говорила Сашке, что Валерия купила себе фортепьяно и хочет учиться музыке. Сашка предлагал послать под видом учительши агентшу, но наши девочки только на траханье годятся.

Ирина вошла в комнату с горкой блинов на тарелке, стала у двери, прислушиваясь к разговору.

– Ой, блины! Я их сто лет не ела! – запричитала начальница МУРА.– Давай сюда, Иришка. Да какие кружевные! Ктой-то напек такой деликатес?

Ирина не ответила на вопрос и вышла из комнаты.

– Расстроена девочка, Шура. Приехала в отпуск, а тут тебе такая история...

– В дело вовлечена вся верхушка городской прокуратуры. Все это мне жутко неприятно.

– Чего ж тут такого неприятного, Константин? За тридцать лет службы я принюхалась к нашей вони. Все заметные преступления совершают у нас не работяги, а начальники.

– Хочешь, не хочешь, Шура, но придется ставить в известность генерального прокурора Союза. Сейчас, правда, он на Кубе у Фиделя загорает. Тогда его зама.

– Ну и перестраховщик же ты, Костя. А в наше время это невозможная роскошь. Имела я в виду твоего генерального. У тебя есть гарантии, что он не связан с Зимариным, Амелиным, со всей этой шоблой? Его предшественники были замешаны в миллионных делах. Один – в золотом, другой – в хлопковом. И нити этих дел вели напрямую в Кремль. Извини, но ставить в известность кого-либо об этом деле я не собираюсь... Да кроме того, мне временами кажется, что вся эта версия держится на соплях.

– Меня всегда больше беспокоят преступники. В форме и без. Бардин, например.

– Есть сведения?

– Я анализировал факты, представленные Белым домом Ельцина. Какая-то мощная сила в стране перекачивает деньги в западные банки, заполняет иностранные биржи тоннами золота и подводит к Москве и Питеру воинские части. Ко мне приходил – один дяденька со Старой площади. Божится, что штаб компартии создал институт так называемых «доверенных лиц». Среди них и Бардин. Именно они растаскивают партийную кладовую по углам.

– Крысы. Бегут с тонущего корабля,– сказала Романова.

Женщины – Ирина, жена Меркулова Ольга, его падчерица Лида – управились на кухне и вся компания сосредоточенно занялась блинами с вареньем и чаем. Когда с поздним завтраком было покончено и меркуловское семейство приступило к уборке со стола, Ирина обратилась к Романовой:

– Александра Ивановна, у меня есть идея,– начала она нерешительно, но тут же заговорила быстро, будто боялась, что ее перебьют, не дадут договорить,– я могу попробовать... могу пойти к этой... Валерии Зимариной. У меня диплом консерватории, могу преподавать уроки фортепьяно, то есть я и преподаю… кроме того, у меня есть артистические способности, по сценическому исполнению всегда были пятерки... У меня с собой все что нужно для уроков, магнитофонные записи для начинающих... Валерия меня не знает, сам Зимарин тоже... в общем, я поеду на дачу к Зимариным, пусть меня Клава порекомендует. .Я постараюсь все узнать о Кеше...

В комнате воцарилось молчание. Ирина взглядывала то на Меркулова, то на Романову – ждала решения. Наконец, начальница МУРа произнесла:

– Я не имею права подвергать опасности твою жизнь, Ириша. Хотя идея сама неплохая.

– Отвратительная идея,– жестоко сказал Меркулов,– любой работой и тем более сыскной должны заниматься профессионалы, а не любители. Любители имеют тенденции проваливаться сами и проваливать все дело значительно чаще, чем профессионалы.

– Но ведь эти профессионалы, Константин Дмитриевич, когда-то начинали и в своем первом задании практически были любителями,– заметила Ирина.

– Вполне резонное замечание,– согласилась Романова, но тут же добавила: – Хотя я бы ни одному из новичков не дала задания в таком деле. Это волчье логово, для них человеческая жизнь копейку стоит. Здесь артистических способностей и магнитофонов с уроками недостаточно, нужна профессиональная изворотливость и физическая сила. Так что признаем идею никуда не годящейся, Ириша.

Ирина попыталась было снова защищать свою идею, говорила, что занимается аутогенной тренировкой своих эмоций и это делает ее даже более полезной, чем опытный агент, но телефонный звонок оборвал ее попытки. Этот звонок был первым в длинном ряду следующих один за другим, и были они один другого бессмысленнее и бесполезнее.

Первым позвонил Грязнов и доложил, что муровские оперы, когда сам хозяин московской ментовки возглавил следствие, казалось, напали на след. Обложили по всем сыскным правилам одну шайку рэкетиров, специализировавшихся на похищении детей из благородных кооперативных семей. Вышли на подмосковный интернат. В нем мафиози прятали украденных ребятишек. Нашли пятерых. Но они, странное дело, не спешили домой: им нравилось в интернате, в кругу сверстников. Кеши в этой группе не было.

Второй звонок:

– Один хмырь приставал недавно к Нике, клянчил деньги. Прощупали: обычный алкаш, к похищению мальчика отношения не имеет,– доложил Вася Монахов.

И снова Грязнов: рассказ о визите в ночной бардак, охотно посещаемый дорогими гостями из дружеских арабских стран. Гости проявляли интерес не только к женскому, но и мужскому полу. Но к делу Кеши рассказ этот опять-таки отношения не имел.