Текст книги "Ящик Пандоры"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

– Нет, ты мне все-таки скажи, что он говорил – конкретно,– выпытывала Анна, орудуя ножницами и сантиметром.

– Не говорил, намекал.

– Намекал – насчет чего?

– Ну, что сейчас хорошо за городом.

– Чего ж тут намекать, конечно, хорошо.

– И что надо выбрать свободное время и поехать куда-нибудь.

– Вдвоем?

– Я не уточняла.

– Уф...

– Аня, дело не в том, что он говорил. Он на меня смотрел... с интересом.

– С интересом можно и футбол по телику смотреть.

– Как будто мы одни в зале, в студии, в кабинете.

– Ну, а ты?

– А я... я ничего. Делаю вид, что не слышу и не вижу.

– Вот-вот. Я лет пятнадцать тому назад тоже так, делала вид. А он взял и женился на моей подруге... Давай примерим... А ведь неплохо! Сейчас носят широкое, можно не убавлять по ширине... Но главное-то, как он тебе?

– Я не знаю. Понимаешь... старше он меня раза в два.

– Это всё отрицательные факторы. А положительные?

– В нем есть притягательная сила. Мне кажется, он хороший человек.

13

14 августа, среда

– Извините великодушно, Александр Борисович, я, кажется, не вовремя? Если вы заняты, я могу в коридоре обождать.

Элегантный мужчина, с мягкими чертами интеллигентного лица, подтянутый, благоухающий и какой-то бодро-застенчивый. Привлекала внимание какая-то странная моложавость лица. Несколько озадаченный, Турецкий поспешил извиниться:

– Простите, Владлен Михайлович, ото оторвал вас от дел. Садитесь, куда вам больше нравится. В кресло, на диван. Я обещаю, что долго не задержу.

«Что это я начал перед ним рассыпаться?» – подумал было он, но Бардин проникновенно сказал приятным тенором:

– Что вы, Александр Борисович, сколько надо, столько и держите. Для меня, к счастью, все давно уже кончено, но ваша обязанность – я понимаю – выполнять указание начальства, если оно даже не... совсем объективно, так скажем. Я ведь понимаю, что инициатива возобновления следствия принадлежала не вам. Что, вскрылись какие-то новые обстоятельства в деле Татьяны?

– Вы правы. Возникли новые обстоятельства. Поэтому, только поэтому, Владлен Михайлович, было решено возобновить следствие.

Тонкие брови Бардина поползли вверх, как будто он был очень озадачен таким предложением следователя и как будто даже обиделся.

– Сначала необходимые формальности. Ваше имя, отчество, фамилия...

Бардин послушно отвечал на вопросы, но с какой-то удивленной интонацией в голосе. Турецкий взял пачку сигарет, предложил Бардину. Тот закурил, затянулся, поморщился – «Столичные» были ему явно не по душе. Взгляд его, скользивший по предметам на столе, переключился на лицо следователя.

Турецкий слушал его вполуха. Все это уже было известно из протоколов Бабаянца. Родился, учился, работал, женился... И вот первая фраза, не зафиксированная ранними протоколами:

– ...Я встретил девушку, в которую страстно влюбился. Татьяна узнала о Нелли, и вот... Меня подозревали... подозревают в убийстве Тани, но никто не знает, как я казню себя сам. Да, я виноват в ее смерти. Но чем измерить мою вину? Если вы, Александр Борисович, будете идти по стопам Бабаянца, то вы ни к чему не придете. Вы должны понять эту женщину – почти сорок лет, красотой она никогда не отличалась. И вот появляется Нинель, молодая, красивая...

Турецкий увидел, как сверкнули желтым огнем глаза бывшего министра. Но Турецкий не разделял его восторгов по поводу мускулистой Галушко.

– ...звезда мирового спорта. She is so beautiful...– неожиданно сказал Бардин по-английски.

Турецкий видел, что тот неподдельно волнуется. Бардин налил себе воды из графина, выпил залпом.

– Какая у вас вода теплая,– осевшим голосом сказал он.– Но это ничего, ничего...

Он взял сигарету со стола. Ноздри его прямого носа вздрагивали при каждой затяжке.

– Не тратьте дорогого времени зря, Александр Борисович. Ни у меня, ни у Нелли в мыслях не было погубить Татьяну. Я действительно не говорил Бабаянцу о моих отношениях с Нелли. Меня никто не спрашивал. Подумайте сами, зачем мне надо было впутывать молодую девушку во всю эту историю? Я видел, что следователь настроен засадить меня за решетку. Разве мне надо было тянуть за собой еще и Нелли?

– Насколько удалось выяснить, ваша первая жена относилась к разряду женщин, которые не бросаются под поезд; узнав об измене любимого, а – извините за откровенность – находят замену.

Турецкий сказал заготовленную заранее фразу как можно небрежнее, передвигая какие-то .предметы на столе. Почувствовал, как Бардин осел в кресле.

– Хотя замену она, кажется, нашла задолго до вашего знакомства с Нинель Галушко. Да простит меня всевышний за нелестные слова о покойной.

Бардин поднес было стакан ко рту, да так и застыл. Нет, он не был испуган. Он был расстроен. Очень расстроен. Он даже не пытался протестовать и возмущаться, просто уставился невидящим взглядом внутрь стакана с водой и молчал. Турецкому было как-то даже неловко прервать это странное занятие. Но надо было продолжать допрос.

– Извините, Владлен Михайлович, я хочу спросить о родственниках Татьяны. Живы ли родители, какие-нибудь там тетки, дядьки?

– Родители скончались давно, а единственный близкий родственник, ее дядя умер, вскоре после гибели Тани. Никого не осталось.

– Вы бывали на даче этого дяди? Бардин оторвал взгляд от стакана,

– На даче? А, да-да, у него была дача. Видите ли, я с этим самым дядей прервал, так сказать, дипломатические отношения еще до приобретения им дачи. Он меня оскорбил, вышла ссора, и... А какое отношение эта дача имеет к нашему... к моему... ко всему этому делу?

– Самое непосредственное. Ведь она находится, вернее, находилась, до того, как сгорела...

– Сгорела?

– ...в Красном Строителе.

Бардин уронил стакан на пол, и Турецкий испугался, что бывший министр последует туда же.

– Знали ли вы, что ваша жена посещала дачу полковника в отставке Корзинкина? Принимали ли вы участие в устраиваемых там оргиях? Кого из друзей Татьяны вы знаете? В каких отношениях она состояла с Билом? Вам ведь знаком человек с этим странным именем, неправда ли? – выпалил Турецкий один за одним вопросы, рассчитанным движением извлекая из-под бумаг лист ватмана с физиономией Била.

Глаза у Бардина сделались оранжевыми, Турецкий никогда в жизни не видал такого цвета глаз. Может, он сумасшедший? Бардин вдруг выхватил из руки Турецкого бумажный лист:

– Это Бил?

– Вы знаете его?

– Я никогда его не видел. Я не знаю, кто он, как его фамилия. Но я слышал, как Таня иногда называла кого-то по телефону этим именем. Вас, конечно, интересует, о чем они говорили. Я вам клянусь – я никогда не вникал, они говорили полунамеками. Разговор был какой-то таинственный.

Бардин нервно покрутил руками, как будто мыл их под краном.

– Как-то она приехала из отпуска, позвонила своей приятельнице... Имя? Клара. Фамилии не знаю. По-моему, она хотела с ней просто поболтать, но вдруг изменилась в лице, прекратила разговор и пошла в / спальню – там у нас отводная трубка. Я был обеспокоен и решил... послушать, это был единственный раз, когда я это сделал преднамеренно. Она позвонила в справочную гостиницы «Белград». Потом я слышал, как она называла его по имени, но о чем они говорили, я понять не мог.

– Владлен Михайлович, вы можете вспомнить, когда это было?

– Я помню. В сентябре, года три назад. У меня день рождения тринадцатого сентября, Татьяна обещала прилететь, но задержалась на несколько дней. Я был очень расстроен.

– Почему вы не сообщили всю эту информацию Бабаянцу?

– Я полагал ее иррелевантной. Турецкий сделал вид, что понял слово.

– У Тани было много знакомых... мужчин,– голос Бардина снова задрожал,– и хотя мы вели раздельный образ жизни, хотя я не могу сказать, что Танины... связи были мне безразличны, я догадывался, что ей нужны... извините меня... более острые ощущения. Я очень страдал от всего этого. Можете вы мне теперь ответить – это и есть вновь открывшиеся обстоятельства, так ведь это правильно называется в юриспруденции, я имею в виду историю с Билом.

– Отчасти.

– Отчасти... Извините меня, мне надо в туалет...

* * *

– Дежурный Гончаренко слушает.

Это было совсем некстати. Турецкий слегка изменил голос, сказал отрывисто:

– Грязнова.

– Майор Грязнов на задании. А кто...

Он повесил трубку и набрал номер телефона Романовой.

– Александр Борисович, Вячеслав по твоим делам летает, а ты меня пытаешь. Ну, не тоскуй. У меня ту точки его Горелик сидит с рапортом, пока ничего серьезного, его твоя спортсменка замотала по городу, адская водительница. Он с ними уток покормил в какой-то луже, сейчас они обедают. А Славина отправилась на пароходную прогулку в высокой компании. Его туда не пустили. Но там своей охраны хватает. Я так думаю. Так что передать Вячеславу-то?.. Пишу. Вторая половина сентября... гостиница «Белград»... Так. Второе. Подруга Бардиной Клара, фамилия неизвестна, знает Била. Зацепил мальчика-то?

– У меня Бардин на допросе, побежал в туалет от расстройства души.

Романова засмеялась:

– Это теперь так называется?

* * *

Турецкий снова и снова задавал Бардину вопросы о знакомствах его жены, возможных контактах с воротилами преступного мира, таких, как, например, Кондаков и Троекуров, проходивших по делу Меркулова, о подругах и любовниках, об образе жизни и привычках, о заработках и незаконных сделках Татьяны. Меркулову нужны были связи Бардина в подпольном бизнесе, самому же Турецкому надо было допытаться: кто такой Бил и какими узами он был связан с супругами Бардиными.

– Александр Борисович,– встрепенулся вдруг допрашиваемый,– вы меня все время спрашиваете о... знакомствах моей погибшей жены. Ведь у нее была записная книжка, которая была изъята Галактионом Ованесовичем: Таня была деловой женщиной. Я не был посвящен в ее дела, но хорошо помню, что у нее всегда под рукой была записная книжка, скорее даже книга. Я, правда, никогда в нее не заглядывал. Она наверняка имеется в деле. Во всяком случае, товарищ Бабаянц может это подтвердить.

Нет, никакой записной книжки в деле не было. Кто изъял ее из дела? И как много других – каких? – доказательств было изъято, уничтожено, перепрятано? Кому это было выгодно? Бардину, если он организовал убийство жены. Но почему он сообщает с готовностью об исчезнувшей записной книжке? На каком этапе исчезли из дела записи Татьяны Бардиной? Были изъяты Бабаянцем еще в Москворецкой прокуратуре или кем-то уже здесь, кто имеет доступ к следственным делам?

Турецкий выключил магнитофон. Визит московского банкира в прокуратуру подошел к концу.

– Вы меня еще будете вызывать? – не то с беспокойством, не то с живым интересом спросил он.

– Ничего не могу сейчас сказать,– произнес Турецкий дежурную фразу, раздумывая – говорить или не говорить Бардину о том, что Бил – убийца. Решив, что говорить об этом еще рано, отвалился вместе с креслом назад, закинул устало руки за голову и сказал, будто спохватился:

– Еще одну минуту, Владлен Михайлович. Посмотрите, пожалуйста, на это ожерелье, не покажется ли оно вам знакомым.

Турецкий взглянул на снимок, передавая его Бардину, и поморщился: фотограф, делая по просьбе Меркулова репродукцию ожерелья, не потрудился отретушировать снимок, и то, что было на нем изображено, производило впечатление обезглавленного женского тела. По-видимому и Бардин почувствовал себя неуютно, как будто он рассматривал не фотографию ювелирного изделия, а результат работы -гильотинного устройства.

– Это всего лишь неудачная фотография,– решил успокоить его Турецкий и в следующее мгновение понял, что Бардин узнал ожерелье.

За год, прошедший со дня встречи с -умирающим сумасшедшим чекистом, Меркулов двести семнадцать раз – как следовало из его записи – достает из портфеля портрет Наталии Меркуловой, урожденной княгини Долгоруковой, в надежде, что кто-то узнает ценную поделку и он возьмет след убийцы своей матери. И двести семнадцать раз надежды оборачиваются пустыми хлопотами. «Я буду искать его, пока не найду. Даже если на это уйдет вся моя жизнь». И наступает двести восемнадцатый раз, и совсем не Меркулов, а он, Турецкий, видит, как маска страха наползает на лицо сидящего перед ним человека.

– Э-это моё... это Неля...

Бардин бормотал что-то весьма нечленораздельное, а Турецкий лихорадочно соображал, как действовать дальше: он был абсолютно не готов к такому обороту дела.

– Каким образом оно к вам попало, Владлен Михайлович?

– Просто осталось от моих... предков.

У Турецкого не было никаких полномочий от Меркулова ни вести допрос, ни вступать в сердцещипательные беседы в подобной ситуации. Кто мог предположить, что она так быстро возникнет!

Затянувшееся молчание было прервано телефонным звонком Ирины. Скороговоркой – как можно меньше занять ценного времени следователя – она сообщала, что тщетно обегала весь Комсомольский проспект в поисках хоть какой-нибудь еды и спичек, нечем зажечь газ, не говоря уже о сигаретах, а на ужин будет одна жареная капуста и то только в том случае, если у соседей найдутся спички. Потом ей стало вдруг от чего-то очень смешно, она, оказывается, вспомнила о настольной зажигалке.

Турецкий положил трубку и с ненавистью посмотрел на Бардина. Безделушка для этой коровы за сотни тысяч тугриков, каждый день обед или ужин в ресторане, а иногда и то, и другое. А что Ирке подарить – вшивое колечко стоит месячную зарплату! Пообедать вдвоем у Серафимы – недельную! Спички днем с огнем не найдешь – хороший каламбур для «Литературной газеты»! Мыло – как во время войны – режут ниткой от целого куска! Он довольно бесцеремонно выпроводил Бардина восвояси. Потом позвонил матери и напросился на ужин – настало время познакомить дорогих родителей с будущей женой (дальний прицел – выудить у отчима что-либо о Бардине), закурил последнюю сигарету из пачки и набрал номер телефона Меркулова.

14

Зеркало в каюте отражало фигуру только до коленок, и Ника осталась довольна собой, хотя знала – старые туфли выпадали из общего элегантного ансамбля, сооруженного этой ночью. Ника вздохнула – в который раз! – о потерянных босоножках. Главное – делать вид, что всё в полном порядке. Предстоял ленч на палубе теплохода, завершающий первую половину программы, намеченной на сегодня.

Утро выдалось тяжелым. Все говорили разом, она еле успевала переключаться с немецкого на английский. И хотя немцы из ФРГ прекрасно понимали английский, этикет требовал перевода на родной язык гостей. Ника привыкла работать с туристами, но сегодня была особая публика, интересующаяся достопримечательностями из вежливости. Под прикрытием непринужденной беседы главы крупнейших концернов Европы и Америки, финансовые менеджеры нащупывали возможности советского рынка, советские руководители выжимали кредиты по всему фронту. Глава экономического ведомства державы Шахов в общей беседе участия принимал мало, но Ника неизменно чувствовала его присутствие рядом с собой.

За столом было легче. Geben Sie mir, bitte... Do you mind... Ника была жутко голодна, но проглотив чуть ли не целиком бутерброд с черной икрой, больше есть не могла: она представила себе Кешку с Анной в поисках мяса для обеда,, тоскливое беспокойство накатило на сердце, стали ненужными и иностранные бизнесмены, и комфортабельный теплоход, и сама Волга, уносившая её всё дальше от привычного мира.

– Почему богиня загрустила? – услышала она голос Шахова.– Богиням победы полагается быть всегда воинственными, не так ли?

– Wie, bitte? – встрепенулся сидящий справа от Ники представитель «Сименса».

– Переведите ему, богиня, а то мы не получим пятьдесят тысяч обещанных компьютеров,– засмеялся Шахов,-и Ника старательно объяснила немцу, что господин министр надеется на сотрудничество в области электронной технологии, столь необходимой разоренному сельскому хозяйству и нашей отставшей от Запада промышленности: без помощи развитых стран нам не провести земельной реформы, не отладить промышленности, и да поможет ему в этом богиня победы Ника, то есть она сама, поскольку ей при рождении дали это имя. Электронщик сделал комплимент остроумию господина Шахова, и разговор переключился в область греческой и римской мифологий.

После ленча теплоход развернулся и поплыл в обратном направлении. Наступило время доверительных бесед за рюмкой коньяка, под тихую, успокаивающую музыку. Шахов заполучил в собеседники высокого пожилого англичанина, заместителя министра торговли Великобритании. Они расположились в большой каюте, Шахов разлил по рюмкам коньяк, предложил британцу дорогую гаванскую сигару.

– Скажу откровенно: наша экономическая реформа идет с громадным трудом,– сказал Шахов без всякого предисловия.– Не удается обуздать инфляцию, уровень жизни разных слоев населения снижается. Созревает глубокий экономический, а значит и политический кризис. Чем он может кончиться, одному Богу известно. Многие, как вы сами успели увидеть, тащат реформу назад. Ей нужна немедленная поддержка. Нужны радикальные меры по ликвидации дефицита государственного бюджета, по предотвращению катастрофы на потребительском рынке. Сугубо между нами: я боюсь предстоящей зимы, холодной и голодной...

Стараясь не замечать отвратительного запаха сигар, Ника переводила Шахова, а сама гнала время: «Домой, домой».

– ...И главное здесь – дальнейшее сокращение расходов на оборону и оптимизация структуры импорта и экспорта продукции и капитала. Сокращением военного бюджета мы уже занимаемся, подписаны также международные соглашения с ведущими странами Запада о вложении ваших денег в наше народное хозяйство, но дальше соглашений дело не продвинулось. А нам нужны ваше оборудование, ваша передовая технология. Вот об этом и просил меня поговорить с вами наш президент. Уверяю вас, мы не пустим ваши субсидии на ветер, а вложим их прежде всего в предприятия, выпускающие сельскохозяйственную технику. Малогабаритные машины – первая проблема зарождающегося у нас фермерства.

Англичанин выпустил струю густого сигарного дыма и сказал:

– Мы тоже за перестройку, господин Шахов. Мы за радикальную экономическую реформу как у вас в Советском Союзе, так и в странах– Восточной Европы. Но нам нужны гарантии, что наши фунты и доллары через год-другой не превратятся в дым.

Он замахал руками как ветряная мельница. То ли разгонял дым, чтобы Нике было легче дышать, то ли показывал, во что могут превратиться фунты и доллары международного капитала.

– Какие гарантии вы имеете в виду? – настороженно спросил Шахов.

– Как показала история, гарантией отношений в цивилизованном обществе является демократия. И в первую очередь, правовое государство. Пока такой конструкции построения государства и общества нет, нет и гарантии, что правительство может отвечать за свои слова и дела. А ваше правительство проводит то, что вы называете «революцией сверху». Взбунтовавшийся народ может начать действовать самостоятельно. Симптомы есть: забастовки пролетариата в Кузбассе, на Воркуте, в Волгограде. «Революция снизу»? Это, как показывает история, опасно. Это означает хаос и анархию. Разумный бизнесмен боится вкладывать свои деньги в страну, которую ждет кризис. Мы не хотим повторения ситуации Ирана, Афганистана или Ирака. Откровенность за откровенность: мы, люди Запада, остерегаемся возврата сталинизма. Это сделать нетрудно: достаточно ввести танки на .улицы Москвы, и сталинский порядок восстановлен. Поверьте старику на слово, не только ваш КГБ работает как часовой механизм, наши парни тоже зря свой хлеб не едят.

Шахов терпеливо слушал английского гостя, подливая французский коньяк в его рюмку, мрачнел, но ничего не говорил.

– ...Я немножко знал ваша страна,– сказал англичанин по-русски, смущенно улыбнувшись, и снова перешел на английский.– Я был ранен во Вторую мировую войну, работал в Москве в британском посольстве. В пятьдесят втором у меня были... э-э... неприятности, люди Берии обвинили меня в шпионаже, я знаю подвалы Лубянки. Если бы не смерть Сталина, а затем и разоблачение Берии... Да, так вот – кто может дать гарантию невозврата сталинщины, Гулага? Ваша демократия еще слишком зыбкая, дальше гласности, причем усеченной, она не идет.

– Но идет необратимый процесс развития общества. Молодежь, не привыкшая к страху, не допустит, не может допустить такого возврата! Поверьте и мне на слово: мы, номенклатурщики, тоже разделились на две враждующие армии. Одни за неосталинизм, но другие за демократию... Хлебнувший лагеря не забывает его всю жизнь...

Ника споткнулась на последней фразе, посмотрела на Шахова.

– Неудачная фраза для перевода? Скажу так: в нашей стране редко можно встретить семью, где бы не было репрессированных в годы сталинского террора. Я уверен, что наши дети и внуки не будут знать таких времен... Я опять что-то не так сказал, богиня?

– Ой, что вы! Это я так...– сказала Ника, но беспокойство – что там дома? – овладело ею еще сильнее. Даже не беспокойство, а предчувствие чего-то непоправимого. Она переводила дальше, почти не вдумываясь в смысл слов, благо беседа потеряла официальность: англичанин жаловался на свою пятнадцатилетнюю внучку, которая мечтает стать балериной, но не хочет учиться ни в Лондоне, ни в Париже – подавай ей только Москву, знаменитую балетную школу Большого театра, и Шахов обещал уладить это дело, использовать все свои министерские и партийные связи, чем, кажется, весьма расположил к себе англичанина...

* * *

– Спасибо, Ника, что выручили меня перед этим немцем. Я не учел, что слово «компьютер» звучит на всех языках одинаково. Но моего скудного немецкого хватило на то, чтобы понять перевод... Я вижу, вас что-то тревожит, или вы всегда такая грустная?

Они были одни на палубе, иностранные гости смотрели советский мюзикл в концертном зале теплохода.

– Да, то есть нет, не всегда.

Конечно, тревожит, хотела она сказать, если человек находит в чужой квартире труп своего знакомого и теперь она с мальчиком должна скрываться от убийц, потому что стала невольным свидетелем преступления. Но вместо этого она рассказывает этому совершенно чужому человеку, занимающему такой большой пост, историю, которую рассказывать было совершенно не обязательно: и о своем разводе с Алёшей, и о том, что ей приходится работать дома, потому что Кешу не с кем оставить, и ей совсем не годится вот так уезжать – уплывать! – на целый день, и вообще ей такая работа не подходит, а в садик она мальчика отдавать не хочет, потому садики у нас ужасающие. Она спохватывается, но поздно, потому что Шахов вынимает из нагрудного кармана блокнот и что-то записывает, потом говорит не принимающим возражений тоном:

– Ваш сын может посещать детсад для детей работников Центрального Комитета в те дни, когда вы работаете для меня. Это не так уж часто. И в любое другое время, безусловно, тоже.

Ника растерянно оправдывается за свою нескладность, но Шахов ведет ее в каюту, где они беседовали с англичанином, и там, оказывается, есть телефон, потому что это не прогулочный речной трамвайчик, на котором они с Кешкой иногда совершают путешествия от Филей до Парка Культуры и обратно, а правительственная яхта, и она слышит в трубке Кешкин рев по поводу утонувшей в пруду утки и думает: какое счастье, когда все в порядке с твоим маленьким.

15

В грязновском кабинете все утро не смолкал телефон, подчиненные то и дело докладывали о проделанной работе. Местный розыск по оперативному делу означает: установка личности по компьютерной картотеке МУРа, работа с размноженным фотороботом по отделам и отделениям, а также контакты со спецмилицией, то есть с отделами ОРУД-ГАИ, транспортной и воздушной милицией. Это и работа с участковыми, оперативниками, дружинниками на опорных пунктах, проверка заявлений о пропавших гражданах, а главное – встречи с агентами московского уголовного розыска. Именно этой рутинной работой и занимался вторые сутки отдел, возглавляемый майором Грязновым. Оперативники с синтетическим портретом Била, изготовленным на базе рисунков художника Жоры, излазили не один московский двор, побывали не в одной гостинице, прочесали все вокзалы и аэропорты Москвы.

Местный розыск не дал результатов: Бил не был известен в преступном мире столицы. Грязнов переключил телефон на автоматический ответчик и отправился к подполковнику Погорелову. Старый друг и собутыльник пошел в гору, возглавлял теперь секретариат начальника ГУВД Москвы, работка была как раз для него: ленив был необыкновенно, но головд работала лучше любого компьютера. Теперь погореловский талант раскрылся на все сто процентов: руководить ведь не значит много работать самому. Он был в курсе всего, что происходило как в управлении, так и за его пределами.

– Славка, давай откроем бюро частного сыска,– встретил он Грязнова неожиданным предложением,– хочешь работаешь, хочешь нет.

– Давай,– согласился Грязнов,– только сначала объясни ситуацию с «антикварным делом».

– Старик, кругом давиловка, на нас давит начальство, а мы – на народ,– невесело объяснил Погорелое то ли ситуацию с «антикварным делом», то ли причину своего интереса к частному предпринимательству.

– Земля горит под ногами, Валентин.

Лицо подполковника тут же утратило тоскливое выражение.

– Да это все из-за дурацкого закона о собственности, налогообложении, кооперации. Не поймешь, где кончается работа фининспектора и где начинается борьба с нетрудовыми доходами. А генерал-лейтенант При-луков, начальник столичного управления госбезопасности, имеет дурную привычку смотреть в окно.

– Валя, Валёк...

– Не, не годишься для частного детектива. Там -мозги знаешь, как должны работать? Раз-два, а денежка – кап-кап. Антикварный магазин «Самородок», а их у нас раз, два и обчелся, находится как раз через дорогу от московского управления КГБ. Генерал-лейтенанта Прилукова ежедневная толпа прямо под окнами кабинета чем-то очень привлекала. А ЦК КПСС тем временем давит: где, мать вашу так, дела об организованной преступности? Тогда у генерала возникла нестандартная идея. Чекисты, подключив УБХСС и МУР, ринулись на борьбу с теми, кто отбирает у КПСС, у этой партии начальников, часть их капитала, а значит и кусочек власти. Но в основном-то, Слава, это никакие не спекулянты, а честные коллекционеры, причем, естественно, преклонного возраста. Людей допрашивали по многу часов, сажали в камеру с рецидивистами, не давали лекарств, истязали, одним словом – умело выколачивали признательные показания. По секрету, Слава, скажу: сейчас они это дело закругляют по-тихому, потому что натрепались и в газетах, и по телевизору, а на самом деле и чекисты, и милиция руки хорошо нагрели: при изъятии не включали в опись очень даже дорогие вещички и через тех же спекулянтов от магазина «Самородок» их сбывали.

– Тебе такая фамилия – Бобовский – известна? Капитан госбезопасности.

– Не, Славка, не знаю. Вот ваш Ромка Гончаренко особенно усердствовал. Его подключили в бригаду комитетчиков потому, что некоторые из изъятых предметов были украдены из московских и ленинградских музеев, в частности из музея Новодевичьего монастыря.

– По Матвеевскому у них чего проходило, не слышал?

– Что-то не припомню... А ты пойди к Васе Монахову, он тебе подробности лучше меня выложит. Он, кстати, мечтает в твой отдел из гончаренковского перебраться, говорит, что хочет заниматься убийствами, а не кражами.

– Почему ж я об этом ничего не знаю, Валя?

– Во-первых, Гончаренку боится, во-вторых – стесняется напрашиваться, он парень скромный. Это мы с ним так, по душам разговорились. Ты уж меня не выдавай.

Грязнов заглянул в кабинет Романовой, но там было полно начальства и незнакомого люда. Спор шел о том, кому МУР должен присягать на верность: ставленнику Пуго генералу Мырикову или профессору из академии милиции Комиссарову; его выдвигал на этот пост мэр Москвы Гавриил Попов.

Грязнов поспешно прикрыл дверь, примчался к себе и набрал номер приватного телефона начальницы.

– Александра Ивановна, я хочу забрать Монахова от Гончаренко в свое отделение. Объясню всё потом.

Романова помолчала, потом сказала коротко:

– Бери.

Грязнов нашел Василия Монахова в компьютерной, лейтенант милиции сосредоточенно тыкал пальцем в клавиши и еще более сосредоточенно вглядывался в экран монитора. Грязнов постоял в дверях, потом сказал громко:

– Товарищ лейтенант, когда у вас компьютер освободится, дайте мне знать.

– Да я могу сейчас, товарищ майор...

– Нет, нет, у меня еще не всё готово.

Минут через десять Васино удрученное лицо появилось в дверях грязновского кабинета:

– Товарищ майор, компьютеры зависли.

– Зависли?

– Ну да, всё время зависают, программа несовершенная.

– Пусть пока повисят, а мне с тобой поговорить надо. Конфиденциально. Проходи и садись.

Я к тебе давно присматриваюсь (это было некоторым преувеличением, «присматриваться» Грязнов начал несколько секунд назад и остался доволен результатом обзора: веснушек у Васи было больше, чем у него самого, и имелся очень решительный курносый нос), такому парню, как ты, надо заниматься серьезными делами. А у меня людей не хватает. Вот и хочу обратиться к тебе с просьбой – не мог бы ты мне помочь? Если понравится у нас работать, останешься, нет – неволить не буду.

– Да я бы хоть сейчас...– Монахов замолк и уставился в окно.

– Так в чем же дело? Романова согласна, она так и сказала: «Тебе люди нужны, забери Монахова у Гончаренки».

– Так и сказала?

– Ну, может, не совсем так, но смысл такой.

– Спасибо, товарищ майор. По правде сказать, мне и самому охота... Вот только как товарищ Гончаренко среагирует...

– Да это тебе спасибо, Василий, что согласился. А Гончаренку я беру на себя. Ты дела-то свои немножко расчисть и с понедельника прямо ко мне. Вы как там с «антиквариатом», закругляетесь?

– Да нет, застряли,– с огорчением сказал Монахов.

– Зависли, значит. Несовершенное программирование.

Лейтенант засмеялся:

– Зависли! Трясем покупателей, да толку мало. Ничего не знают об этих кражах: ценности несколько раз сменили хозяев, прежде чем оказались у коллекционеров.

– А по Матвеевской тоже никаких результатов?

– По Матвеевской у нас вроде ничего и не было. У меня все наши адреса в компьютере.– Монахов подумал немного и сказал: – Нет, товарищ майор, по Матвеевской точно ничего не было. На Мосфильмовской одна старушка была с самоварами. И на Мичуринском проспекте коллекционер редкостей.

– В общем, хватает работы?

– Ух, бегаем до ночи, без выходных. В последний раз повезло, спасибо какому-то Капитонову, товарищ Гончаренко в пятницу к нему в гости собрался, мне он, конечно, ничего не сказал, но я слышал, как он с кем-то по телефону договаривался. В шесть часов отпустил всех домой до понедельника.

Грязное сломал пластмассовую авторучку, острый обломок больно вонзился в ладонь, но он сжимал кулак еще сильнее, чтобы как можно веселее и спокойнее сказать: