Текст книги "Ящик Пандоры"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Звонок Монахова. Ребята из местного угро передали по телетайпу, что на стене в каюте капитана Мартынчика из города Бердянска висела афиша тридцатилетней давности с изображением певицы Лолиты Торрес. А этот образ как-то не вязался не только с внешностью женщины, приковавшей Нику Славину к батарее водяного отопления, но и самой Валерии в ее обычном обличье.

Романова разозлилась на своих подчиненных и приказала обоим явиться в квартиру Меркулова, которая через полчаса превратилась в оперативный штаб.

36

Я сознательно обхожу одну из жертв – гадалку Клару Бальцевич. Она выпадает из Преступления с прописной буквой «П», но я нутром ощущаю, что она все-таки жертва именно Преступления, более того – смерть Бальцевич может быть ключом к пониманию его в целом. Я оставляю ее в стороне – пока – и перехожу к собственной персоне.

Вся эта затея с посадкой Александра Турецкого в Бутырку в общем-то сейчас уже ясна: подполковник Красниковский, прослушав мое полусонное бормотание, решает, что я один представляю для него опасность. Он отсылает меня на свидание к Валерии, это, конечно, риск, потому что она-то и есть та самая фигура, от которой он скрывает истину. Но он вовсе не рассчитывал, что я откажусь «прокатиться» в шикарном «вольво», запись на пленку и отсылка в кооператив Ключанского были запасными вариантами.

Какую роль во всем этом деле играют Амелин и Чуркин, я не могу себе представить. Но ведь именно с Амелина и началась подставуха меня в качестве жертвы. Он взял образцы моей подписи после того, как я поинтересовался^ куда девалась из дела Татьяны Бардиной ее записная книжка. Но сейчас я совершенно уверен, что книжка была ни при чем. Что я такого сделал еще в тот день? Что я ему сказал? Что оставил у него? О чем спросил? Попросил?.. Попросил... Я попросил дать мне ереванский адрес Бабаянца – вот что! Амелин сообразил, что я не оставлю в покое наше начальство по поводу выяснения причин внезапного отпуска Бабаянца. Тогда-то и началось собирание компры» – сначала на всякий случай, если я буду слишком открывать рот, потом – уже совершенно по определенному случаю, по сговору с Красниковским.

Меня убрали.

Но при чем здесь Клара Бальцевич, гадалка и экстрасенс?

* * *

Идти или не идти на прием к Зимарину по делу Бабаянца, а точнее – по поводу обнаружения странной магнитофонной записи,– вот вопрос, которым мучался Моисеев с того момента, как установил, что запись на найденном им обрывке пленки была частью записи, которую использовали для фабрикования беседы Турецкого с Бабаянцем. У него не было доказательств, что голос Бабаянца кто-то имитировал. Но он улавливал чутким ухом чужие нотки в голосе, чьи – он не мог сказать; имитатор говорил со слабым армянским акцентом, почти как Гена Бабаянц, но все-таки местами перебарщивал, излишне растягивая гласные. Но голос Турецкого принадлежал ему самому, да и собеседница называет его «Сашей». И все, что говорит Турецкий на «большой» пленке, вытекает из мирного обсуждения фильма. А потом о Зимарине – ну кто таким веселым, даже беззаботным голосом будет говорить о действительно готовящемся покушении на прокурора столицы?!

«Семен! Не делай глупостей, никогда не делись с начальством своими сомнениями. К начальству следует ходить только в двух случаях: ругаться и требовать»,– так бы сказал его бывший начальник, Константин Дмитриевич Меркулов. Но он далече, а в его кресле в следственной части сидит нынче иное лицо, вернее, большая задница, разжалованная с партийной работы и ничего не смыслящая в следствии.

Но Моисеев уже шагал в основное здание, в резиденцию прокурора Москвы, сохранявшую еще следы спальни любовницы купца Прохорова, бывшего владельца Трехгоркой мануфактуры, подарившего в 1915 году своей возлюбленной кокотке особняк, где сейчас располагается прокуратура.

Жестом весьма занятого руководителя Зимарин указал Моисееву на глубокое кожаное кресло. Но тот не захотел воспользоваться комфортабельным седалищем и стоял перед начальством, одной рукой опираясь на палку, другой обхватив магнитофонный агрегат. Сняв очки, Зимарин долго всматривался в морщинистое лицо Моисеева, словно пытался ухватить за ниточку и размотать клубок заговора, который плетет против него, столичного прокурора,– не может не плести! – каждый его подчиненный.

– У вас столько работы, а я беспокою, извините, Эдуард Антонович, но, как вы сами отметили, дело это важное... Важное дело, я имею в виду... и вы должны быть постоянно в курсе. В курсе. Постоянно, потому что дела эти... на наших Турецкого и Бабаянца... так сказать, как это лучше выразиться... инспирированы, то есть фальсифицированы. Поэтому я и побеспокоил, извините,– почти закричал Моисеев, разъясняя шефу свою наглую выходку и ставя на стол магнитофон.

Зимарин не выразил удивления по поводу сумбурности речи старого криминалиста. Привык шеф к тому, что в его присутствии у иных подчиненных заплетается язык, будто после приема двух стаканов. Он только поморщился, когда старый криминалист запустил на полную громкость магнитофон.

– Вы видите, Эдуард Антонович, то есть, вернее, слышите... Эта запись как раз продолжение первой. Слышите, это голос Турецкого, вероятно, кто-то записал его свидание с этой дамой, что очень интересовалась иностранными кинобоевиками. Видите, то есть слышите,– тот же тон, та же интонация...

Но прокурор столицы повел себя странным образом: придвинув рывком магнитофон, он стал перематывать пленку то вперед, то назад и слушал то, что было записано на найденной в мусорной корзинке пленке – раз, другой, третий. И всякий раз, как из динамиков звучал женский голос, прокурор почему-то болезненно морщился. И всякий раз произносил, нет, скорее выдыхал, одну и ту же фразу: «не может быть!». И женский голос все повторял и повторял отчетливо: «...пожилой, Питер, звонит из телефонной будки возле кладбища машин Джеймсу, молодому, которого Берт Рейнолдс играет... Вот видишь, а говоришь – не помнишь. И о чем они говорили? ...пожилой, Питер, звонит из телефонной будки...»

Наконец, сделав знак остановить магнитофон, Зимарин спросил:

– Кто знает о том, что вы нашли этот... эту... с записью женского голоса, Семен Семенович?

За время совместной работы с Зимариным он убедился – просто так шеф вопросов не задает. Да и тон у прокурора был странный, совсем ему не свойственный, спокойно-удрученный.

– Никто, кроме нас с вами, Эдуард Антонович.

Холеное лицо прорезала гримаса. Улыбка не улыбка, боль не боль.

– Вам удалось идентифицировать женский голос?

– Нет. Для этого нужен Турецкий. А он мертв.

Хорошо. Оставьте эту запись в магнитофоне, а магнитофон пусть побудет у меня. Вы свободны.

* * *

Виктор Степанович Шахов видел прекрасный сон: его любила женщина, о которой он мечтал всю жизнь. Эта женщина была очень несчастна, и от этого он любил ее еще сильнее. Они плыли на белом теплоходе по реке вдоль удивительных стран, и он знал, что эти страны придумала, создала для него она. Он не выпускал ее из крепких рук, боялся, что она упадет в воду, а это была плохая примета, если кто-то во сне попадал в такую чистую, прозрачную воду. Значит, это только сон? Ведь такой приметы не может быть наяву. Он не хотел просыпаться. Проснуться значило возвратиться в свой опостылевший ему вдруг кабинет, где в приемной сидела грымза Маргарита, где бесконечно трещал телефон и надо было вести значительные, а в общем-то – ни к чему не ведущие разговоры, надо было решать судьбу огромной страны, которая все больше подкатывала к краю пропасти – к холоду и голоду. И в этом состоянии коллапса он, министр, отвечающий за экономику, ничего фактически сделать не может: власть в руках верхушки армии, оборонной промышленности, гебистов и политработников. А они ни за что не хотят расстаться со своими привилегиями, колхозами и атомным оружием. При всем при том надо вести унизительные беседы с иностранцами всех мастей, выпрашивая кредиты, выплачивать которые страна не в состоянии в ближайшие десять-двадцать лет.

Но послеполуденное солнце било прямо в глаза, и надо было просыпаться и приниматься за подготовку докладной записки президенту о состоянии экономики страны. А что докладывать, если все состояние можно было уложить в несколько слов: все очень плохо, ничего нигде нет, и он не знает, как сделать лучше. Но почему такое яркое солнце – в его спальне солнца не бывает никогда! Он открыл глаза, смятение наполнило его душу, и он все вспомнил: просто сон перемешался с явью, она здесь, его Ника, его богиня победы, его счастье и ее горе, сплетенные судьбой в один клубок,– все это было и есть, но будет ли?

Худенькая фигурка Ники, почти бестелесная, пошевелилась, и он испугался: сейчас она проснется тоже и прогонит его, это был только порыв на рассвете неведомого дня. Он взял ее руку – она больше не была холодной как лед,– и слова у него вырвались хрипом:

– Ника, я все равно буду любить тебя всю жизнь!

– Я знаю. Я тоже. Что бы ни случилось. Но будет все хорошо. Мой маленький будет с нами. Я знаю.

Господи, как он ждал этих слов! Как он страшился своих мыслей – когда ей вернут сына, то все станет на свои места, он снова будет ее работодателем и только. Он был готов к этому. Но судьба дарила ему один подарок за другим, и ему передалась уверенность Ники,– как она сказала? – «мой маленький будет с нами»...Он хотел взять ее на руки и отнести в свой дом, но она как будто прочитала его мысли:

Я должна быть дома, я приманка, ты понимаешь? Я приманка для тех, кто убил Аню и взял Кешу. Они могут позвонить, прийти, требовать какие-то бумаги, они угрожали... эта старуха угрожала. И еще я знаю – скоро найдут Кешу. Сегодня. Я буду ждать. Ты не уйдешь?

Нет! – крикнул Шахов. Ему необходимо было уйти, надо было писать докладную записку президенту страны, но ему и в голову не могло придти, что он даже ради такого важного дела может оставить Нику одну.

* * *

«Хорошо, что я сделал еще одну копию этих пленок,»,– удовлетворенный своей находчивостью, Семен Семенович снова сел за стол и принялся за изучение и сличение отпечатков пальцев на магнитофонной кассете, приобретенной далеко не мирным путем у Чуркина, с отпечатками, оставленными на пузырьке из-под клея. В коридоре рядом с его дверью послышался знакомый стук тонких каблуков, и только он успел прикрыть газетой атрибуты своего исследования, как в кабинет криминалистики буквально ворвалась секретарь следственной части Клава:

– Моисей Моисеич... ой, я совсем с ума свихнулась! Семен Семеныч, вы им не верьте, это все Амелин подстроил, я теперь точно знаю, и пусть меня увольняют, за эти-то деньги я всегда себе работу найду, вон моему деверю в кооператив требуются машинистки... Ну, я не об этом. Меня Саша Турецкий просил выяснить, кто звонил Эдуарду Антоновичу, так вот – никто ему не звонил, это Амелин придумал, что звонил...

– Клавдия Сергеевна, я не совсем понимаю...

– Семен Семенович, ведь это Амелин сказал Зимарину, что звонил Бабаянц о своем отпуске. Ну как это он мог звонить, если его уже убили? Вам поручили вести дело Бабаянца, я знаю, мне Чуркин сказал, но это все вранье, вот увидите. Амелин и с Сашей подстроил, я сама Саше сказала, что Амелин приходил к Зимарину. Амелин догадался, что Саша на него вышел, и устроил на него наезд. Он такая тихая крыса, я его не первый год знаю...

Дверь в кабинет тихонько отворилась, и Моисеев увидел красивую молодую женщину, пепельные волосы тяжелой волной легли на приподнятые по последней моде плечи белого жакета, и чем-то знакомым повеяло от синих глаз. Женщина приветливо, как старому знакомому, кивнула Моисееву, но ей явно был нужен совсем не он.

– Простите, пожалуйста. Вы Клава? Можно с вами поговорить?

Клава нахмурилась было, но тут же схватила себя за щеки:

– Ой, я вас знаю...

Но синеглазая не дала договорить, потянула Клаву из кабинета и унесла с собой неясные воспоминания старого криминалиста, оставив его наедине с Клавиным открытием. Он заставил себя продолжать криминалистическое исследование, прибавив в качестве его объекта также ключи от кабинета, полученные утром от зампрокурора по кадрам Амелина, и пришел к результату, который ожидал получить и от которого голова зазвенела, как церковный колокол: отпечатки пальцев на бутылочке с клеем и ключах были несхожи между собой, но порознь идентичны отпечаткам, обнаруженным в разных местах на поверхности магнитофонной кассеты.

Ему захотелось смахнуть всё со стола в мусорную корзину, вот так – одним махом. И он уже приготовился это сделать, но остановился, достал записную книжку и набрал домашний номер телефона Меркулова. Занято. Он снова и снова крутил диск, но на телефоне Меркулова кто-то плотно «висел». Тогда Семен Семенович аккуратно поместил все предметы в пластиковые мешочки, сложил их в портфель и, оглядываясь зачем-то по сторонам, двинулся к выходу Он хотел было взять такси, но не тут-то было – таксисты или ехали в парк, или заламывали астрономическую цифру. Какой-то девице повезло: она живо подлетела к «леваку» и крикнула:

– К Трем вокзалам за десять рублей!

Семен Семенович узнал в ней ту самую, с пепельными волосами, что приходила к Клаве. Он решил повторить номер и стал на проезжую часть. Остановился раздолбанный «Москвич», и Моисеев выкрикнул фальцетом:

– На Проспект Мира за.десятку!

– Ты что, ветеран, охреновел? Садись, за трояк подброшу.

* * *

«Дорогая кума! Снова замаячил на горизонте вашей жизни я, источник по кликухе «Пташка Божья», образование два класса, прирожденный композитор и музыкант, фильм (25 минут) о котором получил приз зрительских симпатий на всесоюзном конкурсе в Нижнем Тагиле и шел восемь раз по Центральному телевидению.

Скажите, дорогая кума, пожалуйста, вашему бухгалтеру, чтобы выдал мне премиальные за мой нелегкий каторжный, полный опасности, государственный труд на ниве правосудия, так как я взял след, как Джульбарс или Крючков какой, и нахожусь сейчас на подступах к выполнению вашего разового поручения. (Просьба – деньги выслать телеграфом и сегодня же, а не почтой, а то я до обеда не успею сгонять в одно место, а за все расходы родного совецкого правительства я рассчитаюсь полным рублем, то есть позвоню вам лично с хорошими известиями по вашему домашнему телефону)

Сначала о деле, которое является вторым по важности после дела спасения мальчика Иннокентия Славина,, четырех лет, и, возможно, имеющем интерес для вас, МУРа, а также деятелей культуры и искусства. Это мне нужно в первую очередь. Поэтому, если по-быстрому соберете аудиторию в тысячу человек из числа передовиков МВД и КГБ, то я один развлеку всех после утомительного рабочего дня в течение одного вечера: мне необходимо как можно быстрее заработать достаточно денег, чтобы дать семье человеческую жизнь. Оперой из жизни чекистов займусь потом, а на литературном поприще могу писать авторские киносценарии для игровых и документальных фильмов, исключительно о подвигах сотрудников КГБ, МУРа и ОМОНа, а также детективные рассказы, повести и романы не хуже .Агаты Кристи или Жоржа Сименона.

Попутно сообщаю, что я вник в рабочую структуру группы «Зорро», которой управляет разжалованный и погнанный со всех постов бывший начальник УБХСС Москвы Гришаев А. А. У него имеется картотека (прихватил с прежней работы) не только на всю московскую номенклатуру, денежных тузов и подпольных миллионеров, но и на крупную акулу из нашего воровского цеха.

Вы, дорогая кума, дали мне наводку дыбать специалиста по удавке с отсутствием присутствия алиби на первую половину дня четверга. Таковой мною отыскался в гришаевской картотеке. Как я туда проник – оставьте на моей совести. Это – Валерий Транин (кличка «Кочегар»), 44 лет, трижды чалившийся за убийства и бандитизм. Проверил, что в тот день, что убили в парке спортсменку знаменитую, его видали наши ребята на этой территории, брал водку по 50 рублей и хвастал, что теперь он при больших делах и деньгах, так как только сегодня выполнил «заказуху» за 50 тысяч деревянных рэ. Что же касается алиби, то пусть он сам его доказывает перед вашими образованными сотрудниками, я же не могу подвергать свою, полную незавершенки жизнь, угрозе быть прекращенной посредством его удавки, но адресок, то есть физическое местонахождение В. Транина надеюсь надыбать с минуты на минуту и позвоню лично вам и никому больше.

Остаюсь с разбитым сердцем, несмотря на наличие сожительницы, ваш тайный дружок и осведомитель Пташка Божья».

* * *

Пока я лежу, здесь, в больнице, совершенно уже здоровый – во всяком случае, по моему мнению,– моими товарищами там, за окнами этого здания, ведется настоящая работа по расследованию Преступления. Почему это я решил, что вооруженный полусломанной авто ручкой, школьной тетрадкой и контуженной головой я могу создать единственно правдоподобную версию Преступления? Московский уголовный розыск, возглавляемый Шурой Романовой, прекрасненько обойдется без моих изысканий, к его услугам не только огромная армия профессионалов сыска, но и современная техника вплоть до компьютерных установок. А я стараюсь найти, уютно устроившись на больничной постели, место Клары Бальцевич, отдавшей Богу свою незадачливую душу, в Преступлении с заглавной буквы. Кстати говоря, такие вот «маленькие винтики (выражение товарища Сталина, замечу в скобках) в мафиозном механизме оснащены этой самой современной компьютерной техникой не слабее МУРа. Что им стоит отдать сто тысяч за персональный компьютер с лазерным принтером? Зачем, спрашивается, нужен был компьютер Бальцевич – заносить в его память клиентов? Да, клиентов, но не только своих. У нее паслась московская мафия от кооперативщиков до гебешников... Стоп-стоп-стоп... Если мы устанавливаем, что Красниковский убил Бальцевич, то вполне естественно предположить, что он был ее клиентом. Сумочка Биляша – двадцать сантиметров шириной, двадцать пять высотой, толщина – семь сантиметров; в сумочке – составная часть пластиковой упаковки чуть меньших размеров. Я с компьютерами вообще-то не имел дела, но я знаю, как выглядят компьютерные дискеты и сколько на них можно уместить информации:..

Так вот. Биляш получил (украл?) у Сухова чертежи нового оружия в виде компьютерной записи на дискетах. На каждой дискете – от ста пятидесяти до двухсот обычных печатных страниц текста, в коробке – десять дискет, то есть от полутора до двух тысяч страниц. Красниковский, убив Биляша, просит Клару Бальцевич сделать копию этой штуки и приносит ей коробку чистых дискет. Коробку вскрывает, и часть обертки прилипает к внутренней части сумки. Копированием дискет и занималась Клара, когда к ней заявился Грязнов. Заместителю начальника МУРа Красникову кому становится известно, куда направился Грязнов, он знает способности Грязнова по раскалыванию, и ему очень не хочется, чтобы Бальцевич раскололась, настолько не хочется, что единственным приемлемым для себя вариантом он посчитал убийство.

Я могу считать свою задачу оконченной. Больше мне в больнице делать нечего. Я могу просто драпануть через окно – это всего второй этаж. Но мне нужен старший лейтенант милиции Горелик с его милицейской машиной, поскольку я боюсь, что одному мне не дойти и до ближайшего угла.

37

Семен Семенович Моисеев не помнил, в каком подъезде живет Меркулов, он долго ходил по двору, вглядываясь в полустертые номера квартир, обозначенные на облупившихся дверных табличках. Наконец он нашел нужный ему номер и, взявшись за ручку двери, услышал, как за его спиной резко хлопнули дверцы въехавшего во двор автомобиля. Он оглянулся: две фигуры, плохо различаемые им без очков, уверенно направлялись к подъезду Меркулова.

Семен Семенович юркнул в парадную, но .путь ему преградила другая дверь, открываемая при помощи кода, Моисееву, конечно, не известного. При тусклом свете одинокой лампочки, покрытой плотным слоем жирной грязи и засиженной мухами, сменяемой, вероятно, только в период капитального ремонта, он пытался рассмотреть цифры на кодовом устройстве. Двое вошли в подъезд, и один из них, с перевязанной головой, сказал:

– Эта новомодная херовина наверняка не работает. Наподдай дверь плечом.

Семен Семенович вздрогнул – настолько -знакомым был голос – и увидел привидение. Привидение не обратило на Семена Семеновича внимания и вслед за своим спутником, выбившим мощным плечом по совету привидения дверь, шагнуло в дверной проем. В спутнике Моисеев узнал сотрудника Гагаринской милиции, бывшего на этот раз в штатском, и прежде, чем захлопнулась дверь, пролепетал слабым голосом:

– Саша... Александр Борисович...

– Господи, Семен Семенович! Что вы тут делаете?! Это я, я, не волнуйтесь, живой и почти невредимый.

– Саша, я же должен организовать ваши похороны... да что же я такие глупости... как же это... Я вот к Константину Дмитриевичу, как раз по поводу вашей смерти... то есть...

– Вы заставляете меня произнести пресловутое: «Слухи о моей смерти сильно преувеличены». Но для непосвященных я умер, Семен Семенович.

– Понятно, понятно,– пробормотал растерянно Моисеев,– то есть я имею в виду – совершенно непонятно... Саша! Вы живы!

Он уронил палку и бросился обнимать Турецкого.

– Вы знаете, Саша, вас совершенно нельзя узнать,– говорил Моисеев, пока они поднимались на шестой этаж – лифт не работал, и инвалид войны Семен Семенович Моисеев с трудом преодолевал каждую ступеньку,– если бы не ваш голос, не ваша манера говорить, я бы никогда вас не узнал. Голос у вас очень характерный, да кроме того, я слушал его сегодня все утро.

– Догадываюсь, что вам привелось слушать мою беседу с Бабаянцем...

– ...которая никогда и ни при каких обстоятельствах не имела места. Собственно, по этому поводу я и приехал к Константину Дмитриевичу.

– Вот оно что,– протянул Турецкий,– ну, тогда давайте все по порядку, у нас впереди еще четыре этажа.

Моисеев, Турецкий и Горелик явились в квартиру Меркулова в момент доклада майора Грязнова о развитии подкинутой Пташкой Божьей версии насчет Валерия Транина по кличке «Кочегар». Майору удалось найти в компьютерной картотеке МУРа сведения, подтверждающие, что Транин был неоднократно судим за убийства, свой последний срок – десять лет – получил в тысяча девятьсот восемьдесят шестом году и числился отбывающим этот срок в лагере имярек.

– Или твой источник путает, Александра Ивановна, или твой компьютер, Василий, «завис»,– заключил Гряз-нов свое сообщение и, не меняя тона, обратился к пришедшим: – Пламенный привет советской юстиции.

И тогда все заговорили разом, и только Вася Монахов молчал, обиженный за свой компьютер. Жена Меркулова долго всматривалась в Турецкого, потом тихо охнула и побежала в другую комнату, откуда доносились звуки фортепьяно, но тут же вернулась с озабоченным выражением лица и стала в дверях, дожидаясь, пока угомонятся страсти.

– А ну, ребята, давайте тихо! – скомандовала Романова.– Не будем отвлекаться от главного вопроса – искать мальчишку. Двое суток ребенок пропадает неизвестно где, единственная зацепка – этот «Кочегар». Источник мой, Вячеслав, ценнее ценного, хотя и с большим приветом. Он должен вот-вот звонить мне домой," а нашей картотекой надо всерьез заняться, Василий, компьютер тоже ошибается.

– Товарищ полковник, ошибаются люди, которые на нем работают. Или вносят искаженную информацию и уничтожают подлинную – злонамеренно,– твердо отрапортовал Монахов, но при этом немного покраснел.

– Я согласен с Шурой, надо отложить все разговоры, не относящиеся к похищению Кеши, на потом,– сказал Меркулов,– но сначала надо накормить пришедших. Оля...– обратился он к жене и только тогда заметил, что она делает ему отчаянные знаки.– Что случилось, Оля?

– Ирина уехала.

– То есть – как?!

– Наверно к этой... к Валерии. Лида видела, как она собрала ноты, а потом попросила Лиду поиграть. Это чтобы мы не хватились.

– Ирина?! К Валерии?! – заорал Турецкий.

– Да шо ж это происходит такое, шо ж мне с вами со всеми делать,– заголосила Романова,– не знаешь, кого первого спасать надо!

– Зачем она туда поехала?! – продолжал орать Турецкий.

– Подождите, друзья, дайте мне сказать... Я вспомнил...

– Что вы вспомнили, Семен Семенович?!

– Не кричите, Саша. Я вспомнил... то есть я видел сегодня к Клавдии Сергеевне, к твоей бывшей секретарше, Костя, приходила девушка, она мне показалась знакомой. Я теперь вспомнил – это ваша девушка, Саша, я ее не узнал сразу. Она взяла такси... нет, «левака», сказала – к Трем вокзалам.

– Грязное! Быстро своим наружникам приказ – перехватить Ирку на подступах к даче! – гаркнула Романова.

– Вы мне можете ответить, зачем она поехала к Зимариной?! – не унимался Турецкий.

Меркулов стиснул цепкими пальцами плечо Турецкого:

– Саша, Ирина слышала наш разговор в том, как найти пути к Валерии. Ты же сам Шуре говорил, что она ищет преподавательницу музыки. Ирина предложила себя в роли агента, мы категорически возражали...

– Я сам сейчас туда поеду, вы еще не знаете, что такое Валерия. Это все одна компания – Биляш, Зимарины, Красниковский, Амелин. Она с Биляшом давно знакома, то есть я так думаю, потому что они оба в одно и то же время жили в городе Караул Архангельской области, городишко-то вшивый, вряд ли это совпадение. Все они между собой чего-то не поделили, в руки этой своры попасть – живым не выйдешь, на" своей шкуре испытал.

– Ты никуда не поедешь, Александр,– стукнула Романова кулаком по столу,– твоя Ирка в нашем деле не разбирается, ей простительно. А тебе пока что полагается быть мертвяком, так что сиди и не рыпайся... Ну, где там Грязнов застрял?

– Не могу соединиться, Александра Ивановна, техника у нас на грани фантастики, японский городовой! крикнул из коридора Грязнов и завопил что есть мочи: – Двадцать пятый, ты меня слышишь?! Это не двадцать пятый?! Кто говорит, едрит твою... Почему не сообщили сразу?..

Грязнов бросил трубку, сплюнул сухим ртом.

– У них там .радиотелефон вышел из строя, старший по группе звонил из телефона-автомата на Петровку, но это было полчаса назад. Так что связи нет. Когда Ирина взяла «левака», Семен Семенович?

Моисеев посмотрел на часы:

– Больше часа.– тому назад.

– Уже поздно... Толя,– обратился Грязнов к Горелику,– ты с машиной, так что... Разыграй ревнивого бойфренда.

– Все понял, товарищ майор, уже еду. Давайте адрес. Задание ясное – нейтрализовать Ирину всеми силами.

И тут на редкость тихим голосом Турецкий произнес:

– Не надо ее нейтрализовывать. Не надо никуда ехать.

– У тебя, Сашок, повороты в мозгах непредсказуемые,– сказал Грязнов.

– Она сделает все как надо. Если сейчас поехать, то все дело испортим. Разве вы не понимаете? Что вы так на меня смотрите? Я полностью даю отчет словам: Ирина справится. Пока Горелик доедет, она уже приступит к выполнению задачи. Кроме того, Мухомор .может знать Горелика в лицо. Он наверняка прикатит на дачу вечером.

– По-моему, вся эта затея с уроками музыки никчемная. Валерия сейчас в таком состоянии, я имею в виду – она должна нервничать, если замешана в похищении, ей не до уроков. А если она собралась бренчать по клавишам, то не означает ли это, что она ни при чем?

– Костя, она не будет нервничать ни при каких обстоятельствах. Если она себе вбила что-то в голову, то будет добиваться любой ценой. Единственное, что ее может отвлечь от бренчания по клавишам, это свеженама-леванные ногти.

– Я не совсем понимаю, что происходит, извините меня, пожалуйста,– безнадежно произнес Моисеев.– Но я, кажется, сделал непростительную глупость, которая может нам всем... что значит нам всем? может Ирине дорого обойтись. И я прошу меня не жалеть, а, как скажет майор Грязнов, дать по одному месту мешалкой!

– В чем дело, Семен Семенович? Вы-то еще чего там натворили? – спросила Романова, и лицо у нее при этом сделалось угрожающее.– И чего это мы должны вас жалеть?

Моисеев собрался духом и выпалил:

– Я нашел обрывок магнитофонной пленки с записью разговора Турецкого с одной дамой, из которого я заключил, что беседа Турецкого и Бабаянца была сфабрикована из... .

– Мы все это уже знаем, Семен Семенович.

– Александра Ивановна, я прошу выслушать меня до конца. Я только сейчас догадался, что речь идет о супруге Эдуарда Антоновича... Не перебивайте меня, прошу вас... Я дал прослушать ему эту пленку, и теперь я понимаю, что он узнал ее голос.

– Ха, узнал! Они вместе все это и состряпали! – гаркнул Турецкий.

– Нет и еще раз нет. Если бы вы видели его лицо—

– Да разве у него лицо? Харя это, а не лицо,– не унимался Турецкий.

– В том-то все и дело, что на этот раз у него было лицо, притом лицо человека, которого втоптали в грязь... Но все равно, я понимаю, что своим походом я усугубил ситуацию чрезмерно.

– Семен,– вздохнул Меркулов,– ведь ты же знаешь, что к начальству надо ходить только в двух случаях.

– Знаю, Костя, знаю – ругаться и требовать,– замахал руками Моисеев,– но...

– Извини, Семеныч, я тут краем уха слышал, пока своим звонил, Сашок говорил что-то про город Караул,– тронул Грязнов Моисеева за плечо.

– Говорил, Слава. Валерия жила там со своим первым мужем, и именно в то время Биляш там командовал лагерем для политзаключенных.

– Так вот, в «послужном» списке этого «Кочегара» числится покушение на убийство оперуполномоченного милиции, за что он схватил политическую статью и отбывал наказание в городе Караул. Название для города, хотя, может, и исторически сложившееся, но все-таки дурацкое, поэтому я и встрепенулся. Вот, можете сами посмотреть.

– Интересно, какими узами связаны эти тезки с ныне покойным Биляшом,– произнес Меркулов, отложив в сторону полученную от Грязнова справку.

– Какие еще тезки, Константин?

– Шура, они ведь тезки – Валерия Зимарина и Валерий Транин. Как ты с Турецким.

– Ты мне такие сравнения не приводи, Константин. Но я теперь и вправду думаю, что эта троица из одного гнезда вылупилась. А ведь это моему тезке на ум пришло проверить, где раньше служил Биляш.

– У него уши отморожены, Александра Ивановна. Я услышал от Клавы, что Валерия жила за Полярным кругом, подумал, что там самое место для отмораживания различных частей тела. <

Давно молчавший телефон прервал обмен мнениями. Ольга Меркулова сняла трубку.

– Александра Ивановна, вас.

Романова молча слушала кого-то, делая записи в блокноте. Сказала коротко:

– Спасибо, маленький,– и положила трубку. Потом засмеялась: – Это мой сын. Он для меня все равно маленький, хотя собирается жениться. Ну, это так, между прочим. Так вот, Вячеслав, предстоит настоящая работа. Моя Пташка Божья раздобыла несколько адресов, по которым надо искать Травина. Обрати внимание на последний.

– Уже вижу. Ярославская жэдэ. Две остановки от дачи Зимарина. Еду на Петровку, беру с собой Горелика, буду оттуда координировать действия ребят. В первую очередь организую группу захвата туда, потом – по остальным адресам. А ты, Сашок, сиди молчи. Хоть у тебя на морде дизайн в духе Сальвадора Дали, но все же могут признать. Об Ирке мы побеспокоимся. Я исчез...