Текст книги "Ящик Пандоры"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Также отвечаю на ваш запрос об обстоятельствах побега из-под стражи злостного неплательщика алиментов Кизилова. На складе ГУВД г. Москвы вот уже второй месяц нет наручников. При доставке Кизилова в отделение последний разгрыз веревку, которой ему связали руки за неимением наручников. Так что вины наших работников не усматриваю, а только лишь безответственное отношение наших снабженцев.

Начальник паспортного стола

42 отд. милиции гор. Москвы

майор милиции А. Старков.

Начальник Московского уголовного розыска, полковник милиции Александра Ивановна Романова, была назначена на необычную для слабого пола должность несколько месяцев назад. По этому поводу было, конечно, много пересудов, но Шура Романова вела себя обычно: грубовато, но по-свойски разговаривала с подчиненными, была справедлива в своих на первый взгляд спонтанных, но на самом деле выверенных решениях.

И никто кругом не догадывался, как устала за это время Романова. И дело было не только в том, что у Московского уголовного розыска прибавилось работы,– преступность в Москве, как и по всей стране, возрастала с неимоверной быстротой.

Гораздо хуже для Романовой было то, что сама милиция превратилась в своего рода символ беззакония и коррупции. Взятки, хищения, убийства – вот «джентльменский» набор милицейских преступлений. Недаром народ гудит: в милиции, мол, работают одни жулики и хапуги. Она, как начальник МУРа, ведет затянувшуюся войну со всей этой нечистью, принимает меры, чтобы избавиться от взяточников и подонков. А это не так просто, как кажется: почти у каждого находится защитничек среди начальства. Престиж профессии падает, МУР за последнее время потерял десятки лучших сыщиков. Жизнь дорожает, причиной ухода во многих случаях становится низкая зарплата и опасная работа. Вот у нее на столе пачка рапортов: прошу освободить от занимаемой должности в связи с переходом на другую работу. А как одолеть мафии и банды с помощью бездарных хиляков из милицейских школ, идущих к ней в МУР только ради московской прописки?

День был загружен оперативной работой. Только сейчас, в шесть вечера, Романова смогла, наконец, взяться за просмотр бумаг. Прочитав жалобу паспортиста Старкова, она возмутилась нескладностью своей новой секретарши.

– Таня, я уже говорила, всю мелочевку отдавайте Красниковскому.

– Хорошо, Александра Ивановна, я учту. К вам он сам, то есть Красниковский. Впустить?

– Пусть войдет.– Романова взглянула на часы: – А вам пора домой, Таня.

– И еще там майор Грязное и следователь из прокуратуры, дожидаются.

– Хорошо, Таня, приму.

Вошел подполковник Артур Андреевич Красниковский, красивый, пышущий здоровьем, излучающий энергию. С места в карьер начал:

– Этого гастролера Жванидзе, за которым пять мокрых дел, я только что взял. Представляешь, Шура, Фомин остановил их «жигуленок», спросил документы, а этот генацвале такой темпераментный. Выхватил свою «беретту» и выстрелил. Не убил чисто случайно, пуля от значка мастера спорта в руку срикошетила. Тут мы на них навалились, взяли их всех четверых. А в хазе на Смоленской набережной целый арсенал: несколько пистолетов и наганов, патроны, гранаты, дымовые шашки, даже пулемет Судаева...

– Постой, Артур, я это и так все знаю: мне дежурный доложил. Дело это на особом контроле в ЦК, стрельбу устроили в центре Москвы, не могли шпану мирно обезвредить, чуть не потеряли товарища, а теперь ты мне героя тут изображаешь. Лучше скажи, когда передашь это дело следователю?

Красниковский заметил, что мать-начальница была сегодня не в духе, в бутылку не полез, сказал мирно:

– Завтра. Пока городская прокуратура будет мотать им душу по московским эпизодам, я подсоберу материал по иногородним фактам... Александра Ивановна, у тебя чайник паром исходит, обои отклеются. Давай стакан, я тебе налью.

Романова бросила в стакан мешочек с чаем, подала Красниковскому, стала расчищать от бумаг стол.

– Спасибо, Артур. Да, вот возьми эту бумажку, разберись с паспортистом, ему там Ромка нахамил. Бумажка-то выеденного яйца не стоит, но Гончаренко последнее время совсем из-под контроля вышел. Вместо перестройки своей работы перестраивает дачный участок в Перловке под особняк. На какие шиши? Зарплату нам прибавили – курам на смех... Да ты меня слушаешь, что ли, Красниковский?

Подполковник оторвал взгляд от рапорта:

– Извини, Александра Ивановна, ты меня расколоть хочешь, а в чем – я не знаю! Что касается особнячка в Перловке, так это не он, а она строит. Я имею в виду жену Гончаренко, она же в торговле работает. А муж за жену не отвечает... А в Матвеевском он сидит по «антикварному делу», мошенники под видом наших сотрудников обирали московских коллекционеров. Туда агентурные нити привели.

– Как это «не отвечает»? Он что – не пользуется ворованным? Нет, так у меня теперь не пойдет. Так ему и объясни... И вот еще что, Артур. Я недавно подписывала бумажку на Псковский завод, заказ на пятьсот наручников. Узнай, почему до сих пор не отгрузили. У меня уже штук пять жалоб, что на складе нет наручников.

Романова тронула Красниковского за рукав синего, в искорку костюма:

– Ступай, Артур, мне еще поработать надо.

В коридоре перед ее дверью скопилось несколько посетителей – сотрудников МУРа. Лишь Турецкий относился к другому, хотя и родственному ведомству. Романова открыла дверь, спросила заинтересованно: «Все ко мне?» – и затем, словно в игре в салочки, дотронулась до каждого: «Тебя и тебя приму, а ты и ты придешь завтра с утречка». Сидевших в стороне у стены на диванчике Грязнова и Турецкого она вроде бы и не приметила. Минут через сорок, разделавшись с сотрудниками, Романова приоткрыла дверь, внимательным взглядом окинула сосредоточенное лицо Турецкого:

– А ну, архаровцы, заходите. Чего у тебя там стряслось, Сашок, выкладывай живенько!

Рассказывать пришлось долго. Турецкий не старался связывать друг с дружкой известные ему факты, хотя ему очень хотелось это сделать. Грязное дополнял, вовремя улавливая в рассказе необходимую паузу. Наконец Турецкий добрел до конца дела, которое еще не было зафиксировано в оперативных сводках по городу Москве и существовало пока только в воображении Ники Славиной, Грязнова и его самого. Романова слушала, не перебивая, и когда Турецкий замолчал, сказала:

– У меня в голове от вашего рассказа салат «оливье» образовался. Я теперь с самого начала все вам повторю в кратком изложении. Значит, так. Пару лет назад гражданином по имени Бил была сброшена под поезд Бардина Татьяна, директор «Детского мира», торгашка, значит. Мужик её был тогда председателем Госкомспорта, теперь банкиром заделался. О Биле этом тогда никто и не подозревал, Бабаянц проворонил, а прокурор дело прекратил. Так? Через два года Костя Меркулов зацепил что-то по делу своих жуликов, и прокурор санкционировал возобновление следствия. В то же самое время жительница микрорайона Матвеевское Вероника Славина случайно обнаруживает в квартире Капитонова то ли мертвого, то ли тяжело раненного Била...

Романова остановила свое изложение, нахмурилась. Грязнов решил, что она забыла о мистическом исчезновении Била:

– Через полчаса он из квартиры испарился.

– Постой, постой, Вячеслав. Матвеевское, конечно, район довольно большой. Но я сегодня уже второй раз о нем слышу. Ты, Саша, правильно сказал, что совпадения в нашем деле вещь не редкая. Но они сами не рождаются, их люди придумывают. Сколько лет вашей Веронике?.. Вот, двадцать девять, А наш Гончаренко по Матвеевке ползает, ищет женщину в возрасте от двадцати до тридцати лет, проходящую по «антикварному делу», Чтой-то неспокойно мне, ребятки...

В кабинете начальника МУРа воцарилось молчание.

– Хотелось бы мне знать,– задумчиво произнес после долгой паузы Грязнов,– не дружок ли нашему Гончаренко этот комитетчик Бобовский. Он тоже что-то забыл в Матвеевке.

– Что еще за Бобовский? – спросила Романова.

– Капитан госбезопасности Бобовский в настоящее время слег в больницу с сильной головной болью,– заявил Турецкий, а Грязнов кашлянул в кулак.

– Ты чего тут мне коклюш разводишь, Вячеслав? Твоих рук дело?

– Ты что, Александра Ивановна, мне по чину не положено такой вшивотой заниматься. Да разве я осмелюсь наш славный МУР ссорить с чекистами?

– Я тебе покажу «славный МУР», Грязнов. У нас и так дерьма хватает, а ты еще мне будешь репутацию усугублять. Читал, что о нас в газетах пишут люди?

– Так Александра Ивановна, то ж люди, а это... Бобовский.

– По-моему, мы не о том заговорили. У меня на нераскрытое убийство двухлетней давности, вернее, уже раскрытое. Оно явно связано с убийством в Матвеевском. Бил толкнул Татьяну Бардину под поезд: я только что надыбал очевидца убийства. А самого Била, спустя пару лет, кто-то придушил в квартире Капитонова. Вместо разработки более или менее достоверных версий, мы занялись Гончаренко и Бобовским, которые не имеют отношения к обоим делам. А если даже и имеют, то почему не предположить, что они расследуют убийство Била...

– ...и начальник МУРа ничего об этом убийстве не знает,– закончила Романова за Турецкого.– Да ты не скисай, Александр, давайте решать, что делать дальше. И не такие дела раскручивали. Девочку эту, Славину, надо спасать. Мне морда этого Била,– Романова кивнула в сторону Жоркиных произведений,– никак не нравится, мафиозная морда. Этих мафий сейчас расплодилось уйма. Для них человека пристукнуть – все равно что муху.

– Сашок ее Чудновой поручил. Помните эту спортсменку? Она нам еще по делу о взрыве в метро помогала.

Романова все на свете помнила. И дело о взрыве в московском метро. И знаменитую спортсменку Чуднову.

– Это хорошо ты придумал, Сашок, на четверку с плюсом,– сказала она.

– Почему не на пятерку? – переспросил Грязнов.

– Потому, братцы, что вы недооцениваете противника. Мне сегодня на совещании такого порассказали. И дамочку вашу, и спортсменку запросто выследить могут. Может, они им на хвост уже сели?

– Не должно. Горелик, из Гагаринского, прикрывал. А он мужик работящий. Не первый день замужем, сказал, что не наследил.

– Теперь вот что, хлопцы. Если мы начнем официальное следствие, то облегчим задачу не себе, а преступникам. А себе мы проблему лишь усложним. Так? Давайте возбудим оперативное дело. Об убийстве без трупа. Засекретим его. Я теперь мало кому доверяю. Куда ни глянешь, кругом подонки. Власть и деньги развращают. Я даже своим помощникам доверять перестала. Что-то они на отдых зачастили, кто в Сочи, кто в Варну. Вот только один Артурчик Красниковский у меня остался. Жестокости в нем многовато, но парень свой и честный. Ну, да это ладно, я сама... А Гончаренку, Вячеслав, возьми в разработку сразу. Начнем с ближайших знакомых этого Била – неплохо бы квартирку этого Капитонова прощупать для начала.

– Александра Ивановна, я вот уже Сашку говорил – без шума не проникнешь, засовы внутренние только специальным ключом можно открыть.

– Зачем засовы, Слава? Можно из Никиной квартиры через окно спуститься,– предложил Турецкий.

– Действительно, Вячеслав, оперативник называется! Учить его надо, как в квартиру проникать... Постой, постой, ты чего это такой довольный? Нет, ты погляди, погляди на него, Александр! Ах ты ж, сатана рыжая! Это ж он у меня санкцию на производство незаконных действий выхитрил! А я-то, курица, поддакиваю! Давай, мол, дуй через окно!

Начальник МУРа растерянно посмотрела на хохочущих законников, махнула безнадежно рукой и сама залилась смехом.

* * *

Турецкий увидел Ирину издалека и застыл наподобие перонного столба: с ней случилось что-то совершенно непонятное. По платформе шла необыкновенная красавица, стройная и высокая, гораздо выше, чем он ее помнил. Черное узкое пальто с огромными модными плечами, длинные полы распахиваются при ходьбе, и можно видеть сапоги с голенищами выше колен. Но главным было выражение лица: Ирина знала себе цену. Но вот она увидела его, улыбнулась, но не побежала навстречу, как сделала бы раньше, до отъезда в Латвию, а наоборот, остановилась и ждала, пока он приблизится к ней. Он подошел и взял ее лицо в свои ладони – глаза были прежними. Синие-синие, как огоньки газовой горелки. Она вскинула руки ему на шею и стала целовать, не обращая внимания на взгляды прохожих. И это объятие, и поцелуй напомнили давнишнее, близкое к болезненному чувство нежности и желания, почти забытое временем разлуки.

Они поужинали в паршивом привокзальном ресторане, выпросили у официанта замороженную курицу по безумной ресторанной цене (дома у Турецкого кроме бутылки «Хванчкары», доставшейся по великому блату, ничего не было) и поехали домой, на Фрунзенскую набережную.

И все было естественно и радостно. Они пили вино и целовались. Потом Ирина ушла в ванную и через десять минут вернулась, прикрытая узеньким махровым полотенцем; придерживая его одной рукой, стала расчесывать длинные густые пепельные волосы. Турецкий подошел и освободил полотенце. Ирина как будто не обратила на это внимания и стояла перед ним обнаженная, потряхивая мокрыми волосами. Турецкий сел на диван, служивший ему постелью, и стал наблюдать за Ириниными движениями. Но вот она отложила расческу, подошла к дивану. Турецкий обнял ее, потянул к себе.

И одеяло сползло на пол, и подушки ускользали от них, и они сами ускользали куда-то от этого мира, где сплошные заботы и страх, расстройства и решение неразрешимых проблем. Лишь трюмо, отражая их сплетенные тени, подтверждало, что это была явь.

Ирина обнимала его, всматривалась в его лицо, искаженное неярким светом настольной лампы. Губы ее чуть дрожали. И неясно было, то ли она готова еще раз улыбнуться, то ли расплакаться...

9

13 августа, вторник

Кабинет министра экономики страны и члена ЦК КПСС Виктора Степановича Шахова вполне соответствовал его высокому положению в советском государстве. Из окна открывался красочный вид на Садовое кольцо – часть пейзажа была испорчена не к месту построенным новым зданием хозяйственного управления ЦК КПСС, где, собственно, пеклись те привилегии, против которых так ополчился Шахов. На столе около кремлевской вертушки лежала раскрытая брошюра с грифом «секретно», рассылаемая по строгому списку Старой площади – секретный сценарий предстоящей в августе сессии Верховного Совета страны, разработанный шефом парламента Лукьяновым, с пометками, сделанными размашистым почерком Шахова. Министру не нравились ни этот сценарий, ни маккиавелистый Лукьянов, на редкость властолюбивый человек, который того и гляди займет место своего соученика по юрфаку, президента страны. Но главное не это – Лукьянов и его братия из ЦК и Верховного Совета всегда выступают против фермерского хозяйства – концепцию которого всемерно протаскивал Шахов. На селе надо дать крестьянам скорейшую возможность владеть собственной землей, получать банковские кредиты, технику и агрономическую помощь. Без этого голод охватит страну.

Назойливое августовское солнце выползло из-за здания ХОЗУ, легло на стол. Отворилась дверь, и увядшая блондинка-секретарша сказала увядшим голосом:

– В четыре пятнадцать, Виктор Степанович, у вас назначена встреча с американцами, а наш постоянный переводчик Большаков неожиданно заболел. Только что звонила его жена.

Шахов поднял голову, поморщился от яркого света, встал из-за стола, широкими шагами прошел к окну и задернул штору. Держался он по-спортивному прямо, лицо его, загорелое, немного обветренное, можно было назвать привлекательным, если бы не глубокий шрам на левой щеке.

– Кто у нас замещает Большакова?

– Мальчик этот, фамилия его, кажется, Колодный. Ну да, Виктор Колодный.

– Позовите.

Секретарша взглянула на шефа:

– Сейчас Виктор Степанович.

Она вышла и вскоре вернулась с молоденьким смущающимся пареньком.

– У нас что – одни мужики в штате? Нет что ли представительниц прекрасного пола?

Переводчик Колодный еле слышно проговорил:

– В нашей группе пять человек, переводчики с английского – товарищ Большаков и я. Женщин нет, не принимают.

Шахов снова поморщился:

– Почему это женщин наши кадровики не принимают, а? Боятся, что ли, прибавления штата? А мне хочется, чтобы меня красивая девушка переводила, а не этот гнусавый Большаков. Да вы садитесь, пожалуйста, тезка.

– Вообще-то девушек-переводчиц даже больше, чем мужчин,– начал было Виктор, но тут же замолчал и сел на краешек стула.

– Продолжайте,– сказал Шахов,– не стесняйтесь.

Виктор Колодный утвердился на стуле:

– Вообще-то я знаю переводчиц из «Прогресса». Там работают квалифицированные редакторы.

– Назовите фамилию,– улыбнулся Шахов.

– Фамилию?.. Ну, хотя бы Вероника Славина. Она училась со мной в одной группе. Преподаватели считали, что у нее чистый кембриджский акцент. Говорит по-английски лучше американцев. У них примеси, особенно у техасцев. Болтают так, что и не поймешь.

– Это хорошо, что советская девушка говорит по-английски лучше американцев,– засмеялся Шахов,– она-то мне и нужна. Повторите фамилию.

– Славина.

– Вот и отлично.

Шахов повернулся к секретарше:

– Маргарита Петровна, пошлите за Славиной. Сделайте так, чтобы к двум она уже была здесь.

* * *

На Новокузнецкую Турецкий приехал рано, на его этаже и в приемной еще не было посетителей. Он зашел в канцелярию, забрал почту.

– Как у нас сегодня дела, Клава?

– Это у вас дела, товарищ следователь, а у меня делишки.

– Правильно, Клавочка. Вы у нас, как всегда, на уровне поставленных задач.

С людьми типа Клавочки Турецкий всегда разговаривал дурацкими клише, он почему-то не находил для них нормальных человеческих слов. Как ни странно, Клава и другие подобные типажи воспринимали эти штампы вполне позитивно.

– Бабаянца еще нет, Клава?

– То есть как это «нет»? Он же в отпуске!

– В отпуске?! Но он по графику должен идти в отпуск в октябре!

График, конечно, был ни при чем. Существовал для порядка разве. Следователи охотно брали отпуск летом, особенно в июле-августе, подгоняя дела и договариваясь с начальством. Турецкого взбесило, что Бабаянц ни слова не сказал ему об отпуске да еще обещал приехать и поговорить о деле Бардиной.

– Александр Борисович, он вчера позвонил и сказал, что ему срочно надо было взять отпуск. Кажется, он поехал к отцу в Ереван.

Турецкий выматерил про себя и Бабаянца, и Клавку заодно с ним и пошел в свой кабинет. Быстро раскидал почту по ящикам и стал набирать номер Меркулова – ему надо было срочно кому-то высказаться.

– А-а, вот как хорошо, что ты позвонил, Саша,– прозвучал знакомый баритон.– Мне бы хотелось с тобой увидеться.

– У меня тоже есть о чем поговорить, Костя. Понимаешь, по делу Бардина... Не столько по делу Бардина... То есть...

Невозможно было в двух словах рассказать о беспокойстве за Нику, о Биле, у которого стерты уши, и совершенно несвоевременном отпуске легкомысленного Бабаянца.

Турецкий остановился, но Меркулов молчал. В трубке слышался легкий шелест, как будто ветерок играл предосенней листвой.

– Да. Бардин,– наконец сказал Меркулов, и Турецкий сообразил, что никакого ветерка не было, просто Меркулов листал свои записи.– Мы можем пообедать вместе, если ты не возражаешь. Ты на машине?.. У меня есть идея,

* * *

– Что ж ты даже юбчонку какую не захватила? Кофту-то мы сейчас изобразим, а вот что ты со своими джинсами будешь делать?

Анна Чуднова металась по квартире, вытаскивала из шкафа и кладовки всякие шмотки, а Ника беспомощно разводила руками – во все Аннины вещи могло поместиться по крайней мере две, а то и три Ники.

Все началось с блинчиков. Вопрос заключался в следующем: на каком молоке их надо делать – свежем или кислом. Ника позвонила эксперту по всякого рода выпечке, своей свекрови Елизавете Ивановне. Елизавету она обнаружила в полувменяемом состоянии: Веронику Славину все утро разыскивал министр экономики страны товарищ Шахов на предмет участия в приеме американской делегации. Ника растерялась. До назначенного времени осталось меньше часа, а у нее, кроме джинсов и майки с надписью «I love NY» (подарок туриста), ничего не было. Надпись еще бы сошла, но сама майка была безумного желтого цвета.

– Эврика! – заорала вдруг Анна и бросилась из квартиры.

Через десять минут она вернулась с потрясающим кожаным костюмом.

– Вот! Смотри, в самый раз! У соседки взяла! И откуда у этой замухрышки такие шикарные штуки? Нигде не работает, не учится... Но добрая девка, сразу согласилась. Немножко великовато в талии? Ничего, прихватим булавкой. Ну у тебя и талия, тоньше моей шеи. Косметика есть? Давай, малюйся, а я звоню секретарше, пусть тачку присылают...

Кешка долго махал рукой вслед Нике, и когда уже не видно стало и следа огромного автомобиля, повернулся к Анне:

– Ну, теперь идем в наш любимый садик. И ты мне почитаешь про Винни Пуха... Ой, у меня шнурок развязался!

Анна, присела на корточки, завязала шнурок, привела в порядок Кешкино обмундирование.

– Ты что ли моя теперь бабушка? – тихонько спросил Кешка и прижался ладонями к Анниному рябоватому лицу.– Нет, я знаю, бабушки только совсем старыми бывают, а ты еще не совсем. Жалко. А почему у тебя на лице горошки?

– Это не горошки, это рябины.

– Что ли как у бабушки Лизы на даче? Которые на дереве – красные такие. Рябины называются.

– Нет, Кеша, это от болезни, от оспы. Вот тебе прививку от оспы на ручке делали, когда ты родился, и ты не заболеешь.

– А тебе не делали прививку? А почему?

– Видишь ли, такая история: я в лагере родилась, там не делали.

– В пионерском?!

– Не совсем... У меня родители были враги народа, их посадили в тюрьму, потом отправили в лагерь, в Архангельскую область. Потом их реабилитировали, но было уже поздно, папа мой умер в лагере для заключенных, а я вот заболела оспой... Да что я тебе такую глупость рассказываю, такому маленькому мальчику, дура старая. Пойдем в садик.

– Ну подожди же, Аня! Что я еще хочу тебе сказать. Я совсем не маленький, мне уже скоро пять лет будет, на следующий год. А тебе сколько лет?

– Тридцать пять.

– У, как много... Ну так. Вот я все понимаю. Мой дедушка тоже умер в тюрьме. Он был очень хороший и смелый, но все равно его посадили и сказали, что он шпион. Ну, я тогда еще не родился, вот, но я все равно все знаю, мне папа рассказывал, и дядя Саша тоже, потому что его папу тоже убили, а он совсем и не был шпионом. Аня, Аня, почему это всех пап в тюрьму посажали? А нас тоже могут посадить и даже убить?

– Нет, Кешенька, мы не позволим.

– Ты нас всех спасешь, да? Ну ты же не волшебница, Аня!

– Нет, не волшебница, Кешка. А жаль...

* * *

Предлагаю использовать новые веяния в экономике, вспомнить, что в стране уже двести тысяч кооперативов, в одной Москве – четырнадцать тысяч, причем три тысячи – в общепите, и поехать к Серафиме,– сказал Меркулов, с трудом забрасывая длинные худые ноги в автомобиль.– Она давно меня приглашает...

Что за «Серафима»?

Помнишь, у нас была уборщица на Новокузнецкой? Открыла кооперативное кафе – то ли «Красная Шапочка», то ли «Доктор Айболит». Хвалилась, что у нее всегда есть черное пиво. Поезжай по Садовому кольцу направо, вот адрес... Саша, у тебя есть сигаретка? – шепотом спросил Меркулов, оглядываясь по сторонам.– Понимаешь, не дают курить, ни дома, ни на работе.– Он с видимым наслаждением затянулся сигаретой.– Пока едем, расскажи в общих чертах версию «Бардин» или любую другую. Я вижу по твоему лицу – тебя что-то беспокоит. Только в общих чертах, жестикулировать и изображать персонажей в лицах за рулем не рекомендую.

Но все-таки он жестикулировал и изображал. Меркулов его не перебивал – он никогда этого не делал в разговоре, даже если говоривший нес полнейшую ерунду. Но Турецкий заметил, как иногда вздергивался острый Костин подбородок. Интуиция Меркулова была безошибочной: даже не зная подробностей (а знал ли их сам рассказчик?), он отмечал таким манером слабые места в предположениях Турецкого. Сам Турецкий, приблизительно к середине своего повествования, начал чувствовать себя не очень уверенно, но вида не подал.

Пятнадцати минут вполне хватило, чтобы доехать до конца истории и до заведения Серафимы под названием «Теремок». Меркулов ткнул пальцем в направлении вывески и жестом же извинился за путаницу с названием. Потом попридержал Турецкого за локоть и доверительно произнес:

– Будь моя воля, я бы тебе присвоил звание Главного Инспектора По Составлению Версий – все с заглавной буквы.

Серафима встретила следователей как самых дорогих гостей. Усадила их в удобный уголок и поставила табличку «Зарезервировано на 4-х».

– Чтоб никто не подсаживался,– объяснила она и хотела было пошептаться о чем-то своем, вероятно, предаться воспоминаниям о былой совместной службе на ниве борьбы с преступностью, но заметив нахмуренное выражение лица Турецкого, понимающе поджала губы и приняла заказ.

«Теремок» был по меньшей мере забавным заведением. Все вроде бы было путем: и хохломские мисочки, и поделки из бересты, даже балалайка висела на стене. На Серафиме был немыслимый кокошник из бисера, за баром стоял усатый мужик в расшитой косоворотке и унылым выражением на разбойничьем лице.

И все-таки в кафе было старомодно-уютно. «Как при нэпе»,– подумал Турецкий. Хотя нэп приказал долго жить задолго до его появления на свет и нэповский антураж был ему знаком только по кинофильмам.

Серафима действительно притащила черного пива и две огромных фарфоровых миски супа из потрохов.

– Сима,– заглянул ей в глаза Меркулов,– а у тебя нет ли... чего... покрепче... Нам немножко, грамм по сто.

– Водочкой-то не торгуем, Константин Дмитрич, лицензию на крепкие напитку хлопочем, да пока не дают, но для вас могу коньячок, я его под кофий замаскерю (она так и сказала – «замаскерю»).

– Да уж сделай милость, замаскируй,– совершенно серьезно попросил Меркулов.

Они выпили коньяк из кофейных чашечек и запили его крепким горьким пивом. Суп из потрохов мог конкурировать с лучшими блюдами валютного «Националя» и значительно превосходил последние по объему и цене.

Мужик за стойкой зорко следил за посетителями и, когда опустели пивные кружки, сделал знак Серафиме.

– Повторить, Константин Дмитрич? – подлетела она к столу.

– Да, Сима, и то и... это.

– Хорошо, Константин Дмитрич, только вот простите, что указание вам даю за недоработку. Вы с товарищем Турецким чашечки-то держите как стопочки, а надо за ручечки, за ручечки, как полагается, когда кофий пьешь.

И тряхнув бисером кокошника, бывшая уборщица упорхнула, оставив своих прежних сослуживцев потешаться над «недоработкой».

10

Когда с супом из потрохов было покончено, выяснилось, что все умозаключения Турецкого были преждевременными, хотя и представляли значительный интерес с точки зрения логического мышления. Наконец Меркулов произнес сакраментальную фразу:

– А теперь давай предметно думать о будущем.

– Давай,– покорно согласился Турецкий.

– Что ты считаешь своей первой задачей?

– Обезопасить Нику Славину.

– Это цель, Саша. Я спрашиваю о задаче.

– Установить личность Била. Отыскать его. Или то, что от него осталось. Оперативным путем проверить показания Славиной о предполагаемом убийстве. Бросить все силы на розыск преступников. Романова дала Грязнову карт-бланш, дело засекретила.

– Как ты думаешь, сколько времени потребуется на это?

– Не знаю, Костя. Может, два дня, может, год.

– Нельзя же Славину держать под замком год. Чем дольше розыск, тем больше шансов, что преступники ее найдут. Есть, конечно, надежда, что в квартире кроме Била никого не было. Но ни в коем случае нельзя на это рассчитывать. Как только вернется из командировки ее бывший муж, пусть отвезет ее с мальчиком куда-нибудь в деревню на лето. Теперь о деле Бардиной, а вернее, Бардина. Я разделил свое громоздкое мафиозное дело на несколько частей. Первую часть вчера с грехом пополам закончил. Выделил в отдельное производство около сотни эпизодов, в том числе на директора Мосспортторга Сатина. Дело на него я прекратил ввиду недостаточности улик: двое уволенных им и, естественно, рассерженных говорили, что носили ему подарки. Я только вчера сообразил, что директор Мосспортторга Сатин и есть муж твоей матери, и то после намека одного из моих подследственных.

– Намека на что?

– Один фигурант по делу прямо утверждал, что я рублю концы, хочу вывести из дела Сатина, потому что он твой отчим. Грубо намекал, что ты получил взятку по этому делу. Что ты по этому поводу думаешь?

– Я думаю, что мой отчим – кретин. Воровал он знатно, кто в торговле не ворует. Но фигура он незначительная, головка варит плоховато. И было все это в застойные времена. А теперь на арене появились пираты новой формации. Если бы можно было глянуть одним глазком в их счета в немецких или швейцарских банках. Кондрашка хватит. Там миллионы, если не миллиарды в твердой валюте. И хватка у новых уже новая. И покровители выше. И в охране одни мастера спорта. Так что Сатин мой и дружки его к финишу своей жизни добрели, как водовозные клячи. Теперь им цена копейка в базарный день. Он был уверен, что я буду его выручать. Если хочешь знать, он мне даже денег никогда не предлагал. И я не просил у него ни копейки. Ты сам знаешь, как я занимал деньги на машину. Тебе должен до сих пор. Он надеялся по принципу – ну как не порадеть родному человечку. Он наобещал своим подельникам семь верст до небес и теперь дрожит от страха не только перед тюрьмой, но и перед ними.

– Саша, не распаляйся. Вон там иностранцы любопытствуют, думают, что русские сейчас друг другу в глотки вцепятся.

– Нет, я все-таки хочу ответить на не заданные тобой вопросы. У Сатиных не был более года. Мама сама изредка заезжает ко мне. Причина? Давно понял, он в деле. Но ничего конкретного не знаю. Не пытался узнать. Ты вправе спросить: почему не сообщил куда следует? На это отвечу: извини, но я не Павлик Морозов. Знаешь, не нравится мне закладывать. Одно дело вести следствие – это моя работа. Другое – доносить на других. Обещал ли я Сатину содействие? Нет. Оказывал ли ему какие-либо услуги? Нет. Ты прекратил дело – скажу откровенно, я рад за мать. Ты удовлетворен?

– Я, наверно, сам кретин, Саша, если ты меня так понял. Я тебя очень прошу, не ори на меня, лучше дай по морде, потому что я хочу тебе сказать до конца, что мне заявил этот фигурант. Я хочу знать, откуда ветер дует.

– Давай, Костя, валяй.– Турецкий заглянул в чашечку, но там было пусто.

– Да, надо еще попросить.

Но усатый мужик уже нес новую замаскированную порцию коньяка и дымящиеся шашлыки.

– Так что там твой фигурант? Да ты не беспокойся, ты мне аппетит не испортишь!

– Он сказал примерно так: Турецкий ездит на красивой машине и спит с красивой женой своего начальника. Только почему-то всё это было во множественном числе... Ну вот. Теперь у тебя такое лицо, что лучше бы ты на меня орал. Я понимаю это так: «а какое тебе дело до того, с кем я сплю». Так?