Текст книги "Зима (ЛП)"

Автор книги: Френки Роуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

24 глава

Бегство

Холодный и яркий солнечный свет заливает комнату, и я просыпаюсь. Это напоминает мне о снеге горах в Вайоминге и безмолвной тишине. В Нью-Йорке тишину днем с огнем не сыщешь, независимо от погоды. Шум и смог – неотъемлемая часть города, и мне придется свыкнуться с этим. Люк спит на своей половине, закинув рук и за голову и обнимая подушку. Белая простынь обвивается вокруг его талии. Я встаю, стараясь не разбудить его. Я тише, чем когда либо, собираю свои разбросанные вещи и выхожу в гостиную в поисках футболки и лифчика.

В голове разгорается настоящая война по поводу того, стоит ли мне осмотреться здесь и приготовить кофе, но трусость, в конце концов, побеждает. Я хотела этого в течение нескольких последних недель. И получила, но сейчас, когда мы имеем то, что имеем, я в растерянности. Я выхожу настолько тихо, как только могу, и бегу вниз по трем лестничным пролетам, чувствуя себя все более опустошенной с каждым шагом. Я знаю, что должна делать, но поход в хоромы моей матери на Манхэттене – почти столь же пугающая перспектива, как и возвращение в Колумбийский. Слушайте, по-хорошему в такой ситуации я в первую очередь должна идти к матери. Она должна быть моей жилеткой. Но реальность такова, что она скорее поспешила бы на работу, чем стала разбираться с моими проблемами, неважно, насколько расстроенной я бы выглядела.

Я сильнее закутываюсь в пальто и выхожу на улицу, тут же понимая, что была права насчет снега. Он везде. Огромные сугробы у тротуаров, где дороги расчищены, серый и черный цвет покрыты семнадцатисантиметровым слоем белого. Люди уже заполняют тротуар с дымящимися чашками кофе в руках, сигаретами в зубах и с телефонами, прижатыми к ушам. Никто не замечает и не кидается с криками, когда я появляюсь среди них. Я растворяюсь в толпе.

Пройдя квартал, я вхожу в первый попавшийся небольшой ресторанчик и заказываю кофе. Делаю глоток и замираю у двери на выходе, услышав знакомый голос.

– Судя по тому, что стаканчик одни, возвращаться ты не планировала?

Волосы Люка взъерошены и покрыты снегом, который снова начал сыпать, пока я была внутри. Он одет в одну только футболку и тренировочные штаны, и выглядит запыхавшимся.

– Что… Что, черт возьми, ты творишь?

– Нет, – он делает шаг навстречу мне и убирает руки в карманы. – Это что ты творишь?

– У меня занятия.

– Эвери, у тебя нет занятий. Сейчас шесть утра. И у меня есть серьезные сомнения, что ты собираешься туда возвращаться. Ты просто бежишь от меня.

– Я не бегу!

– Тогда почему не разбудила меня, когда собралась уходить?

– Потому что…– Я обвожу взглядом улицу, не желая встречаться с ним глазами.

– Ты реально умеешь заставить парня чувствовать себя дерьмом, ты в курсе? – Он делает еще один шаг ко мне. – Я, бл*дь, в шоке. Мы… Прошлая ночь… Я знал, что это плохая идея, но, по крайней мере, надеялся, что ты не ополчишься против меня.

Я опускаю взгляд на наши ноги и замечаю что он в наспех надетых тонких кроссовках.

– Не будь дураком! Я ничего не имею против тебя. Просто мне показалось, что для тебя так будет проще.

– Для меня проще… – он не заканчивает предложение. Поднимает руки над головой и сцепляет пальцы, прижимая локти к ушам, как вчера, когда удерживал мои руки. – Проклятье, иногда ты думаешь только о себе, так?

– Постой, просто… Так будет лучше.

Он сужает глаза и сокращает расстояние между нами, тянет в сторону тротуара, подальше от людей, которые проходят мимо и толкаются.

– Почему, твою мать, так будет лучше?

– Открой глаза, Люк. Сегодня ночью ты переспал со мной, чтобы я почувствовала себя лучше. И мне действительно лучше. Так что спасибо.

– Спасибо? – В непонимании он трясет головой. – Спасибо? – Он сжимает кулаки, и на секунду я пребываю в уверенности, что он собирается впечатать их в стену. Вместо этого он хватает мою руку и прижимает ее к своему лицу. – Я не делал одолжение, когда спал с тобой вчера, идиотка. Господи, как ты не понимаешь, что я просто забочусь о тебе?

Я действительно знаю, что он заботится обо мне, и, возможно, это даже хуже. Потому что если он заботится обо мне, то все по-настоящему. И это… это мне незнакомо, понятия не имею, как справиться с этим. Я говорю первое, что приходит в голову, и это – самая хреновая вещь, которую я когда-либо говорила вслух:

– Ты не переживаешь обо мне. Просто жалеешь, потому что мой папа умер.

– Серьезно? Ты так думаешь? – Его щеки краснеют. Пронзительно темные глаза сияют лихорадочным блеском. – Ты очень сильно ошибаешься.

– Тогда, почему ты всегда предлагаешь мне встретиться? Приглашаешь выпить с тобой кофе?

Люк отступает дальше по улице, но не отводит от меня взгляд. Гнев искажает его красивое лицо.

– Сначала я предлагал тебе встретиться в память о твоем отце. Хотел убедиться, что с тобой все в порядке. Но это быстро изменилось. Я… У меня проснулись чувства к тебе. Но тебе было всего шестнадцать, ты была так сломлена и чертовски, чертовски прекрасна, я не мог совладать с собой, как бы ни пытался. Я не помню и дня в то время, когда не хотел бы быть первым человеком, к которому ты придешь, если тебе будет нужна помощь. Дня, когда ты не была той, о ком я думал в первую очередь, проснувшись утром.

– Теперь ты выглядишь смешным, – говорю я, отступая на шаг. – Все то время ты был с Кейси. Я была ребенком.

– Ты никогда не была просто ребенком! А с Кейси я встречался по неправильным причинам. И понял это, когда мы вместе сюда переехали. Я, бл*дь, и спать с ней перестал, потому что, бл*дь, не любил ее! Я перестал с ней спать, потому что не мог выбросить тебя из своей гребаной головы! – Он срывается на крик.

Бизнесмены, проходящие мимо в своих дорогих, сшитых на заказ костюмах, хмурятся, глядя в нашу сторону. Я не могу больше этого выносить.

– Пожалуйста, Люк.

Он резко вдыхает через нос и переводит взгляд на отворот моего пальто, слишком злой, чтобы смотреть в глаза.

– Ну так что? Теперь ты просто вернешься к тому парню из Колумбийского? И он сделает тебя счастливой?

Я не говорила Люку о том, что решила после того, как мы с Морган приехали из больницы – что больше не буду видеться с Ноа. Сейчас он – идеальная отмазка.

– Ноа не делает меня счастливой. Мы… Мы просто… ничего. Это не имеет значения.

Лицо Люка искажает выражение боли.

– Если ты просто спишь с ним для того, чтобы отвлечься, делай это со мной. Так будет лучше.

– Я не могу.

– ПОЧЕМУ? – вопит он.

Я смотрю на него, пытаясь сдержать слезы.

– Потому что ты вселяешь в меня ужас, Люк.

Он отшатывается как от удара.

– Ты боишься меня?

Я причинила ему боль. Господи, я вижу это по его лицу. Ему так больно. Черт, мне хочется умереть от этого.

– Я боюсь того, что чувствую рядом с тобой, – шепчу я.

Он придвигается ближе, все еще тяжело дыша.

– Что? Что ты чувствуешь рядом со мной?

– Что я на краю пропасти. Что я теряю контроль. Теряю себя и больше никогда не найду, Люк. Я не смогу вынести этого. – Я разворачиваюсь и бегу. Не знаю, следует ли он за мной, но сомневаюсь в этом. Снег сыпет все сильнее, и я роняю кофе на асфальт. Я бегу от единственного хорошего, что есть в моей жизни.

25 глава

Отравленный воздух

Аманда Сент-Френч, так же известная как моя мать, покидала дом, когда я, наконец, добралась до Манхэттена. Я замечаю облако ее светлых волос, отливающих золотом в серой мрачности этого пасмурного дня, пока она стоит у двери и видимо возится с ключами. Расплачиваюсь с таксистом, оставляя щедрые чаевые, так как у него нет сдачи, и бегу по улице, чтобы успеть догнать ее до того, как она сядет в свой «Лексус». И почти опаздываю. Она как раз открывает пассажирскую дверь, когда я оказываюсь рядом. Возникает момент неловкости, когда я, наконец, смотрю на нее, она видит меня и женщина, которую она держит за руку, тоже меня замечает. Как я могла не обратить внимания, что она не одна?

Почему не увидела, что она держит за руку какую-то женщину?

Ее глаза широко раскрываются, я никогда не видела их такими. Не думала, что это вообще возможно. Обычно она смотрит на меня с прищуром.

– Эвери? – Она бросает смущенный взгляд на… на подругу? Женщине около тридцати – слишком молода, чтобы быть одной из маминых подруг-адвокатов. Ее темно-каштановые волосы уложены в французскую косу и мягко струятся по плечам. Она одета в футболку с Led Zeppelin, очевидно фирменную. Я моментально проникаюсь к ней неприязнью. Люди, которые покупают ретро-футболки с рок-идолами, чтобы казаться крутыми, обычно ими не являются. За те пару секунд, что мама ловит ртом воздух и не знает что сказать, я сканирую состояние незнакомки (оживленное) и собственно мамы (в ужасе).

– Что ты здесь делаешь? Ты не получила мой е-мейл? – шипит она. Она слегка разворачивается, чтобы не было видно, как она держит ту женщину за руку.

– Какой е-мейл? – Может, она послала мне е-мейл, в котором объяснила, что здесь сейчас происходит. Я морщу лоб, пытаясь припомнить. На ум приходит только одно объяснение, но оно слишком странное.

– По поводу денег. Рождество, – говорит она сквозь зубы.

– Рождество? – Моему мозгу требуется немного времени, чтобы понять, о чем она говорит. И тут я понимаю. Если она присылает мне деньги, это автоматически означает, что она будет вне зоны доступа, и мы не можем видеться, пока она сама не найдет для этого весомый повод.

Казалось, это невозможно – заставить меня чувствовать себя еще хуже, чем в последние двадцать четыре часа, но ей это удается. Я полном дерьме.

– Мам, Мэгги Брайт была в кампусе. Она… – Я перевожу взгляд на женщину, неуверенная, стоит ли рассказывать о том, что произошло перед ней. Брюнетка таращит глаза так будто у меня три головы. Переводит изумленный пристальный взгляд с меня на маму, которая приняла свой фирменный угрюмый вид. Кроме того, она выглядит даже более безумной, чем обычно.

– Мам? – переспрашивает женщина, поднимая бровь.

– Я собиралась рассказать тебе, – говорит она уверенно. Это голос адвоката – тот, который она использует, чтобы бесстрастно представлять сухие, неопровержимые факты.

– Понятно.

– Мы поговорим об этом позже. Почему бы тебе не отправиться по делам? Встретимся за обедом. – Со мной мама использовала этот прием сотни раз, но брюнетка, видимо, к такому не привыкла. Она разжимает мамину руку и протягивает мне ладонь.

– Я Брит. Приятно познакомиться… Эвери, правильно?

Я пожимаю ее руку и киваю.

– Эвери.

Брит дарит мне теплую улыбку и удаляется вверх по улице, через плечо бросая на маму взгляд, полный негодования.

– Какого черта? – Мама хватает меня за руку и тянет на лестницу, выискивая ключи в пальто, перекинутом через руку.

– То же самое хочу спросить у тебя! – кричу я. – Брит, мама? Брит? Ты что, теперь лесбиянка? – Она осторожно смотрит по сторонам, открывает дверь и толкает меня внутрь.

– Да, я теперь лесбиянка. Я лесбиянка последние три года.

– Что? – Я изгибаю бровь и усиленно моргаю, пытаясь придать хоть какой-то смысл ее словам. Безрезультатно.

– Именно поэтому я ничего тебе не говорила, – заявляет она. Она опускает глаза на мои ботинки. – Снимай обувь. Мне только натерли воском пол.

Я со злостью снимаю ботинки и швыряю их на пол со всей силой, на которую способна.

– Что ты имеешь в виду под «Именно поэтому я ничего тебе не говорила»?

Уголки ее губ опускаются, придавая лицу еще более серьезное выражение.

– Я знала, что ты будешь осуждать меня.

– Осуждать тебя? Какого черта, мама? Думаешь, я какой-то там гомофоб?

– Это отвратительное слово. – Я отмечаю, что она не протестует. Качаю головой, полностью сбитая с толку. С какого перепуга она взяла, что я буду ее осуждать за связь с женщиной? Пытаюсь прокрутить в голове наши разговоры об отношениях полов и ту мою фразу, которая могла натолкнуть ее на подобные мысли.

– Я не гомофоб! Поверить не могу, что ты так обо мне думаешь!

– Отлично, тогда что это было за выражение лица? – парирует она. И идет на кухню, в полной растерянности я следую за ней.

– Выражение лица? Ты имеешь в виду растерянность? Может, потому что ты только что заявила о своей нетрадиционной ориентации, которую сменила три года назад, не сказав мне ни слова, ты об этом?

– Не будь ребенком, Эвери. – Она отворачивается от меня и закатывает рукава на локтях, словно готовясь к схватке. Еще более ожесточенной схватке. – Просто скажи, что от тебя хотела Мэгги Брайт. Уже десять, я не могу опоздать, а на дорогах адские пробки.

– О, прости, я бы не хотела, чтобы ты пропустила встречу из-за своей дочери-истерички. Не волнуйся, буквально пару слов. Каждый в Колумбийском знает о папе. И о том, что я врала. Повсюду висят плакаты с моей фотографией и настоящим именем. Они называют меня…

– Эвери, прекрати! – На лице мамы ее обычное выражение. Отрицание. Она наклоняется над столешницей кухонного острова за двадцать тысяч долларов и кричит: – Это так предсказуемо!

– Извини, мама. В этом нет моей вины. – Я не тешу себя иллюзиями, что она расстроена из-за меня. Она, несомненно, напугана тем, что люди могут узнать, что она связана со мной. – Как долго ты встречаешься с Брит? – бормочу я, внезапно желая знать

– Девять месяцев, – ворчит она.

Истерический смех уже готов вырваться из моего горла, но я сдерживаюсь. Мама замечает это и спрашивает:

– Почему ты интересуешься?

– И ты всего лишь «собиралась рассказать» ей о том, что у тебя есть дочь? Она ни за что не простит тебя.

– Не твое дело, Эвери. – Она отклоняется назад и проводит руками по идеальному «конскому хвосту», волосок к волоску. – Что мне предпринять по поводу Мэгги?

– Я не знаю.

– Я могу добиться разрешения на запретительный ордер, но это займет время.

– Люк уже предложил заняться этим, если потребуется, но я сомневаюсь в том, что оно того стоит.

На мамином лице отражается недоверие.

– Люк Рид?

– Ага.

Она в ужасе. Хотя, скорее это отвращение.

– Ты виделась с ним? Когда? Зачем?

Ее реакция слишком неожиданная.

– Он помогает мне. Мы всегда на связи. А в чем, собственно…

Она пересекает кухню и, тыкая указательным пальцем мне в грудь, произносит:

– Ты больше не будешь встречаться с ним, поняла меня? Я не хочу, чтобы ты и близко подходила к этому парню! – Она подходит к буфету и тянет открытый ящик, доставая металлический ключ. Но не дает мне его в руки, а кладет на мраморную поверхность стола, слегка обиженно глядя на него.

– Я думаю, ты можешь остаться здесь на ночь сегодня. А я разберусь со всем в Колумбийском.

Я настолько ошеломлена ее вспышкой насчет Люка, что не могу вымолвить ни слова. Я знаю маму достаточно хорошо и понимаю, что она разберется со всем немедленно. Не откладывая в долгий ящик. Если, конечно же, это не касается вопроса о том, чтобы сообщить собственной дочери или подруге о существовании другой.

Я нервно меряю шагами ее кухню, пытаясь найти что-то хотя бы отдаленно знакомое или домашнее, в то время как она добрых двадцать минут общается с деканом Колумбийского. Она заплатила маленькое состояние, чтобы гарантировать мое поступление в Колумбийский – даже при том, что мои оценки были достаточно хороши, чтобы сделать это все самой – и не боится напоминать о своих «благотворительных пожертвованиях». К концу монолога она получает гарантию, что плакаты к концу дня будут сняты, и любой, кто будет преследовать меня, будет строго наказан.

Точно так же как и в средней школе, моя мать, что думает телефонный звонок тому, у кого нет абсолютно никакого контакта со студентами, решит все мои проблемы. Или решит их достаточно, чтобы я не говорила, что она ничего не пыталась сделать.

– Сегодня вечером у меня встреча. И, скорее всего, после работы я не вернусь. Если решишь остаться здесь, мы не увидимся до завтра, вероятно. Не волнуйся о беспорядке. Утром придет Консуэла.

Она окружает меня облаком ванили от своих духов и уходит. Парадная дверь захлопывается за ней, и я остаюсь одна в холодной, недружелюбной кухне, все еще глядя на ключ от своего дома, который она, наконец, мне дала.

***

Ноа: Эвери, возьми трубку. Нам нужно поговорить.

В сообщении все те же слова, сколько бы я его не перечитывала, но никак не могу заставить себя позвонить Ноа. После того, как я переспала с Люком… Ладно, он – это все, о чем я могу думать, и пока в голове творится неразбериха, понятия не имею, каким, мать его, образом, объяснить Ноа, что я больше не хочу его видеть? Моя личность рассекречена самым отвратительным способом, и все остальное, что я могу сказать, настолько же разрушительно. Хуже всего то, что я заперта как в ловушке в абсолютно холодном, бездушном доме моей матери, где даже нет ни одной моей фотографии. Психотерапевты всего мира, вероятно, посоветовали бы мне пойти и поговорить с кем-нибудь, прежде чем я начну рушить стены и наломаю дров. Но я не могу. Я просто хочу посидеть в тишине, и чтобы рядом был кто-то еще, просто побыл со мной. Человек, которого я хочу видеть рядом со мной больше всего, мертв. Единственный человек помимо него, кто сможет заполнить эту пустоту… С ним я облажалась. Просто охренительно облажалась.

Я вожу пальцами по сенсорному экрану телефона, не находя себе места, когда он начинает звонить. Неизвестный номер. Привет из ада. История повторяется, все идет по накатанной. Бросаю телефон на диван и иду на кухню, сажусь за стол. Тут же звонит домашний.

– Проклятье! – Я впиваюсь в него озлобленным взглядом. Мне не сойдут с рук разбитые вещи в доме моей матери, которые не будут подлежать ремонту. Вместо этого я сосредотачиваюсь на ярком синем экране, пока не включается автоответчик.

«Вы позвонили в личную резиденцию Аманды Сент-Френч. Пожалуйста, по всем деловым вопросам обращайтесь в мой офис. Спасибо».

Никакого «оставьте сообщение после сигнала». Никакого «если вы звоните не по рабочему вопросу, перезвоните позже». Я знаю почему; никто и никогда не звонит моей матери по нерабочим вопросам.

– Эвери? – голос Брэндона, звучащий из динамика, пугает меня до невозможности. – Эв? Ты там? Мой телефон разрывается все утро. Возьми трубку, ребенок.

У меня дрожат руки, когда беру трубку.

– Как ты узнал, что я здесь? – хриплю я. Горло горит. Слышать нотки беспокойства в его голосе – достаточно для того, чтобы я снова была на грани.

– Люк звонил, милая. Он волнуется за тебя. Ты расскажешь мне, что происходит?

– Люк? – Какого черта он звонит Брэндону? – Да ничего. Я... – Я не могу врать дяде. Он все равно поймет. Неважно, насколько я буду контролировать тон своего голоса, он поймет. Я тяжело вздыхаю. – Разве он не сказал тебе, что произошло?

– Кое-что он сказал. Но я хочу, чтобы ты мне рассказала.

Так похоже на Брэндона. Он знает, что я расскажу лишь половину истории, если будет возможность хоть что-то скрыть.

– Просто... – я упираюсь костяшками пальцев в лоб, – одна девчонка из Брейка вместе с бывшей пассией Люка сговорились и разоблачили меня в Колумбийском.

– И?

– И? Это последнее, чего мне хотелось!

– И я уверен, что переспать с девчонкой, в которую он по уши влюблен, только чтобы увидеть, как наутро она сбегает, даже не разбудив его – последнее, чего хотелось Люку.

– Что за хрень? Он тебе это сказал? – Я закрываю глаза и опускаюсь на барный стул, в ужасе глядя пустым взглядом в стену. Брэндон лишь смеется.

– Вообще-то нет. Он позвонил мне в семь утра и был сам на себя не похож. И это единственный вывод, который я мог сделать. Он не отрицал, когда я напрямую спросил его об этом. Не злись. Он просто искал тебя.

– Он говорил тебе, что врал нам всем о смерти папы? – выпаливаю я. На другом конце провода в течение минуты сохраняется тишина.

– Нет, он мне ничего не говорил. Что ты имеешь в виду под «он врал»?

– Полиция кое-что скрыла от нас. Скрыла от общественности. Люк говорил, что когда отца нашли, он уже был мертв, но это не так. Люк говорил с ним. И держал за руку, когда он умер. Он...

– Что он сказал, Эвери

–...сказал, что держал его за руку, пока он умирал, когда они нашли его. Ему было очень больно. Все эти годы...

– ЧЕРТ, ЭВЕРИ, ЧТО ГОВОРИЛ МАКС?

Я замираю на полуслове и моргаю, глаза заволакивает пеленой слез. Брэндон чертыхается в трубку.

– Дерьмо, прости, ребенок. Что он сказал? Что-нибудь о том, что он натворил? Почему это сделал? Говорил ли, кто еще к этому причастен?

Его голос полон гнева. Я так удивлена его категоричностью, что мешкаю с ответом. Говорю прямо.

– Нет. Ничего подобного. Он сказал... Он сказал «сделка» и еще «Летай высоко, Икар».

Брэндон резко выдыхает по ту сторону трубки.

– Твой отец, этим именем он обычно называл...

– Я знаю. – Это действительно так. Еще один человек понял, что его последние слова – послание для меня. Это чертовски ранит.

– А что насчет «сделки», ребенок? Это что-то значит для тебя?

– Нет.

– Уверена? Подумай хорошенько.

– Я уже подумала! Я вообще последние восемь часов ни о чем другом думать не могу. Наверное, тебе стоит позвонить Люку и поговорить с ним об этом. Судя по тому, что он говорил мне прошлой ночью, у них были близкие отношения.

Я слышу, как Брэндон втягивает воздух сквозь сжатые зубы; он всегда так делает, когда расстроен или волнуется.

– Ты должна простить Люка, знаешь.

– Почему? Он врал нам. И у него все еще есть секреты. Ты знал, что папа взял над ним шефство, когда он был ребенком? Так что у него есть темное пятно в прошлом, раз уж нужна была помощь. Кто знает, что он за человек. Откровенно говоря, мы едва знаем этого парня. Он может быть опасен.

– Именно поэтому ты вчера легла с ним в постель?

Моя челюсть отвисает. Это больно. Больнее, чем я готова признать.

– Я совершила ошибку, Бренд. И больше ее не повторю.

– Он офицер полиции, Эвери. Как, черт возьми, он может быть опасным? И да. Я знал, что Макс за ним приглядывал. Твой отец рассказывал мне несколько вещей о Люке, о которых, честно говоря, я предпочел бы не знать. Теперь мне сложно смотреть ему в глаза при встрече, мне жаль его. Если бы ты дала ему шанс, он бы пролил свет на то противное, темное дерьмо из своего прошлого, и ты поймешь, как неправа сейчас. Что касается лжи о нас, если полицейские утаили информацию от общественности, то Люк сделал то, что ему полагалось. Он, возможно, потерял бы свою работу, если бы рассказал нам то, что скрыли в тех бумагах. Или хуже того, попал бы в тюрьму.

Резкая критика Брэндона – совсем не то, чего я от него жду. Обычно он милый добряк, но сейчас, похоже, я задела его за живое.

– Прости, я... – опускаю голову пониже, – я веду себя как та еще стерва.

– Да. Так и есть. Послушай, проваливай из дома твоей мамочки, ладно? Воздух в том помещении точно отравлен.

– Не могу. Я ни за что пока не вернусь в Колумбийский. И если ты воображаешь, что я вернусь к Люку, то я закричу.

– Нет, идти к Люку – не вариант. Он едет сюда. Говорил что-то о том, что хочет приехать в дом и поискать дневник отца. Не ты ли предлагала ему обратиться ко мне за помощью?

Я хлопаю рукой по столешнице, чувствуя приближение головной боли.

– Я предлагала ему это до всего произошедшего! Какого черта он сейчас за это взялся?

– Понятия не имею. Возможно, ты попала в точку. Может, он был сломлен темными событиями из прошлого, и твой отец оказался тем человеком, который помог ему выбраться из этой ямы. Возможно, Люк чувствовал, что Макс спас его. И благодарен ему за это.

Я кусаю внутреннюю сторону щеки, несмотря на мягкость тона, понимая, что Брэндон все еще отчитывает меня.

– Мне жаль, ладно? Последние двадцать четыре часа выбили меня из колеи.

– Я знаю, ребенок. У тебя тоже есть свои скелеты в шкафу. Но прекращай строить из себя жертву. И тащи свою задницу в колледж.

– Кстати о колледже, не нужна твоя помощь, Бренд.

– В чем?

Я кусаю губу, пытаясь сформулировать.

– Я… эмм, я должна взять у тебя интервью о том, что случилось.

Брэндон глубоко дышит на другом конце провода.

– Какое интервью?

– О том, что случилось... О папиной смерти. О том, как я это восприняла.

– С какого перепуга ты хочешь это делать?

– Я не хочу. Я должна. Это задание по «Право и этика СМИ». Мой профессор – исчадие ада. Он хочет, чтобы мы вытащили наши самые болезненные воспоминания. Плюс чтобы мы озвучили чью-то еще версию событий. Завалить этот предмет – последнее, в чем я сейчас нуждаюсь.

– Почему бы тебе не выбрать что-то другое, Эвери? Что-то, что не причиняет такую боль?

Я прижимаю кончики пальцев ко лбу, задавая себе тот же вопрос. Хотя уже знаю ответ.

– Потому что он загнал меня в угол. Я сказала ему, что честность – самое важное качество для журналиста, поэтому если сейчас я солгу, то выставлю себя ужасной лицемеркой.

– Ну, хорошо, если ты действительно хочешь поговорить со мной, договорились, Эвери. Но чтоб ты знала... Думаю, чисто географически есть человек, который ближе к тебе и был бы более разумным выбором.

Надеюсь, он не имеет в виду мою мать? Он не может быть настолько жестоким. На заднем фоне слышится звук автомобильного двигателя.

– Ко мне клиент, ребенок. Я должен идти. Просто подумай об этом, хорошо?

Он вешает трубку, и я остаюсь одна, с привкусом горечи во рту. Я хватаю свое пальто, намеренно оставляя ключ от маминой квартиры нетронутым на столе, и убираюсь оттуда.