Текст книги "Гибель «Русалки»"

Автор книги: Фрэнк Йерби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

Глава 3

Позавракав, Гай встал из-за стола и не торопясь направился к конюшням. Его живот был тугим, как барабан, от целой горы съеденных гречишных оладий с маисовой патокой и колбасы – все это он запил почти половиной галлона кофе, лучше которого в жизни не пробовал. Гай шел, насвистывая, и мир казался ему теплым и славным местом, где для тела было жратвы больше, чем он мог слопать, и мягкая постель для сна, а впереди – новая, неизведанная, таинственная жизнь. Жизнь, которая создавала таких людей, как Вэс Фолкс, хозяев своих владений, мчащихся сквозь ширь полей, неустрашимо возвышаясь в седле.

Он обнаружил, что Зеб уже заседлал двух лошадей: костлявую чалую и маленькую серую. Серая была неплоха, особенно для него, но если бы отец увидел чалого мерина, он бы стал кричать и ругаться последними словами.

– Слушай, Зеб, – твердо сказал Гай, – отец никогда не сядет на эту дохлятину. Давай-ка сними с него седло и заседлай черного жеребца. Я тебе помогу.

– О Господи, масса Гай! Я и подступиться боюсь к Демону. Он же нас обоих на тот свет отправит, если мы подойдем к нему близко!

– Теперь уже нет, – уверенно сказал Гай. – Папа его пообломал немного. Подожди, я тебе покажу.

Он прошел прямо к стойлу Демона, протянул руку к ограде, и черный великан вздрогнул и отступил. Но что-то, возможно любопытство, заставило жеребца снова вытянуть вперед голову, и Гай ласково погладил его. Конь опять дернулся, но в этот раз не так сильно. Ласка мальчика ему понравилась – это было видно по его глазам, – и он потянулся к Гаю. Гай взял в руки веревку и с усмешкой повернулся к Зебу.

– Сними доски, – сказал он.

Удивленный негр подчинился приказанию, и мальчик вывел во двор могучего жеребца, послушного как ягненок.

– Я бы никогда так не смог! – воскликнул Зеб. – Кто бы мог подумать!

За какие-то пять минут они надели седло на Демона. Еще через минуту или две Гай увидел, что отец выходит из дома. Глядя на Вэса Фолкса, нельзя было догадаться, что он не спал всю ночь. Вид его был бодрым, на ходу он негромко мурлыкал какую-то мелодию. Когда Вэс увидел жеребца, его темные глаза загорелись:

– Хорошая работа, мальчик. Я очень спешил: боялся, что ты сам попытаешься надеть на него седло. Думал, он будет еще чуток упрямиться. Мне следовало догадаться, что ты сумеешь управиться с ним. А теперь давай поедем посмотрим все вокруг…

Они сели в седла и двинулись легким галопом вокруг дома, но, когда достигли переднего двора, Вэс остановил Демона. Лицо отца побагровело.

Гай подъехал ближе и увидел то же, что и Вэс, но никак не мог понять, что так разгневало отца, хотя и знал, что в это состояние он легко мог впасть в любую минуту.

Во дворе были Чэрити и Мэтти с мотыгами и серпами: они усердно боролись с разросшимся кустарником. Гай наблюдал, как отец слезает с лошади и неторопливо идет в их сторону, по-кошачьи бесшумно ступая. Подойдя достаточно близко, он сделал резкое движение, такое быстрое, что Гай не смог сразу понять, в чем дело. Чэрити вскрикнула: Вэс вырвал у нее мотыгу одним легким движением и швырнул в кусты. Потом повернулся к Мэтти.

– Дай мне серп, Мэтти, – сказал он тихо, – ну дай же мне его!

Мэтти молча повиновалась, и Вэс запустил его в небо: вращаясь как бумеранг, серп скрылся за верхушками деревьев. И тогда он вновь обернулся к жене:

– Наверно, ты так и останешься дурой, Чэрити, раз уж ты ею родилась. Но, Боже правый, неужели тебе не хватает простого здравого смысла посоветоваться со мной, прежде чем делать что-то?

– Я не делала ничего плохого, Вэс! – воскликнула Чэрити дрожащим голосом. – Ты сам говорил, что вот этот двор…

– Послушай, Чэр. Я собираюсь тебе объяснить на этот раз, что к чему, но я не хочу никогда повторять этого снова. Ты моя жена, и значит – хозяйка этой части Фэроукса. Тебе надо забыть, что ты родилась и воспитывалась как горная шваль. Ты должна научиться вести себя как подобает леди. А леди не выпалывают сорняки! Для этого есть ниггеры. Леди может шить, вышивать или ухаживать за больными. Леди следит за работой в доме и в саду. Но она не делает эту работу сама – никогда! Я не смогу держать в узде ниггеров, если они хоть раз увидят, что моя жена и дочь делают черную работу! Ступайте в дом обе! Через некоторое время я пришлю сюда пару негров. Тогда вы выйдете и скажете, что им надо делать. И еще одно: завтра или послезавтра я приглашу сюда цветную девчонку, чтобы она сняла с тебя и Мэтти мерки на платья. И не вздумай говорить ей, как шить эти платья: у тебя нет ни малейшего представления о том, как должна одеваться леди. Я все скажу ей сам. И не приглашай ее посидеть и попить чаю или что-нибудь в этом роде, хотя у нее очень светлая кожа, почти как у тебя, если не светлее. Будь у нее всего одна капля негритянской крови – и того достаточно. Ты меня поняла?

– Да, Вэс, – прошептала Чэрити.

– Хорошо. В следующий раз, когда тебе очень захочется сделать какую-нибудь глупость, посоветуйся со мной. Ладно, мальчик, поехали.

С той особой грацией, которая свойственна мужчинам, большую часть жизни проведшим в седле, они выехали со двора, направляясь на южный участок плантации, где под палящим солнцем работали негры.

Заслышав приближающийся конский топот, старший рабочий поднял голову и, не проронив ни слова, увеличил темп со скорости улитки до примерно половины той скорости, какой без особых усилий может достичь любой сельскохозяйственный рабочий где-нибудь в Огайо или Иллинойсе.

– Видишь, сынок, – сказал Вэс, указывая на негров рукоятью плети, – такая работа не имеет смысла. Я не тот человек, который стал бы рассуждать о справедливости или несправедливости рабства. Но то, что есть сейчас, – сущая бессмыслица с точки зрения экономики. Я давным-давно уже понял, что негр не дурак, хотя, по большей части, он из кожи вон лезет, чтобы выглядеть дураком. Чертовски тяжело добиться проку от наемного работника, что уж говорить о том, кто ничего не получает за свой труд. Человеку нужно о чем-то мечтать, например, о том, что он когда-нибудь будет работать на своей земле, что завтра у него будет хороший дом, послезавтра – экипаж, а потом его сын поедет учиться в колледж и вернется юристом или хирургом. Мы стараемся изо всех сил, но, во-первых, хлопок разрушает землю, а во-вторых, ниггеры не проявляют о ней и половины той заботы, которая необходима. Да и как их заставить? Мы можем пустить в ход плетку, и они будут работать по-настоящему полчаса или полдня. Но мы не сумеем выбить из них и половины того, что дает свободный труд, потому что у нас рука не поднимется дать им хорошую лупцовку: ведь у нас доброе сердце и злость на них быстро проходит.

– Почему бы нам от этого не отказаться? – спросил Гай.

– Не можем мы такого себе позволить: мы в силках системы, которую сами же и создали, мы ее рабы, а янки вынудили нас защищать ее изо всех сил, и теперь нам нельзя отступить без того, чтобы не нанести урон своей гордости и чести. Да, мы рабы этой системы, не имеющей ни малейшего смысла с точки зрения экономики, и этой кучки ублюдков с репейником в волосах, которым на все наплевать, да это и понятно, если рассудить здраво… А теперь поедем посмотрим, что делают остальные.

Еще немалый путь предстояло им проехать до западной части плантации, когда они увидели Джеральда Фолкса, скачущего навстречу им на одном из тех серых в яблоках коней, что составляли предмет особой гордости обитателей Фэроукса. Рядом с ним ехала дочь на молочно-белом пони, круглом как бочонок. Вэс остановил Демона и ждал, мускулы на его смуглом лице напряглись. Но Джеральд был само спокойствие.

– Слышал, вы поссорились с Речел, – сказал он как бы между прочим. – Не обращай на нее внимания, Вэс. Она немного вспыльчива, да и я ее избаловал. Кстати, я не посылал ее надрать тебе уши, это была ее идея. Как видно, уши оказались крепче, нежели она думала. Так или иначе, забудь это, ладно?

Вэс Фолкс пристально, с нескрываемым презрением посмотрел на кузена.

– Никаких обид, – сказал он коротко, – и раньше приходилось иметь дело со своенравными бабами.

– А зачем ты хотел меня видеть?

– Сделай одолжение. Мои дети совершенно раздеты. Они могли шляться Бог знает в чем там, на холмах, но здесь совсем другое дело…

– Конечно. Все, что тебе нужно, Вэс, ты ведь сам знаешь… – Он повернулся к дочери: – Почему бы тебе не прогуляться со своим кузеном? Нам нужно поговорить с его отцом.

– Хорошо, – сказала Джо Энн. – Поехали, Гай.

Не тратя лишних слов, Гай направил за белым пони своего серого, придерживая его, чтобы он не перегонял миниатюрную лошадку Джо Энн.

– Ты когда-нибудь разговариваешь? – спросила девочка.

– Иногда, – ответил Гай. – Когда есть что сказать.

– А когда это бывает? – не унималась Джо Энн.

– Не знаю. От многого зависит.

– От чего?

– Ты слишком любопытна, – сказал Гай и пустил лошадь в галоп. Через мгновение он пожалел об этом. Несмотря на всего его старания не слишком перегонять Джо Энн, белый пони оказался на сотню ярдов сзади.

– Да уж, ездить верхом ты умеешь! – восхищенно воскликнула Джо Энн.

Гай покраснел:

– Ерунда. Это мне раз плюнуть.

– Не говори так, – строго поправила его Джо Энн. – Запомни, что ты Фолкс. Тебе надо научиться говорить так, как подобает джентльмену.

Гай подался вперед. Вся неутоленная жажда знаний, снедавшая его, прозвучала в голосе мальчика:

– А ты меня научишь? Не очень-то много довелось мне учиться. Научишь, Джо?

– Конечно, – молвила маленькая богиня. – Давай-ка спустимся к пруду…

Этот день стал началом целой череды таких же волшебных дней. Они ездили верхом, смеялись, плескались вместе в пруду, после того как Гай научил ее плавать, – ведь даже в четырнадцать лет он не утратил еще невинности детства. Их не смущала нагота друг друга.

Но помимо этого было еще одно обстоятельство, столь же драгоценное, сколь и редкое: тогда, в длинные дни этого первого лета, когда теплые бризы колыхали многолетнее сорго, из сосняка доносился плачущий голос горлицы, а охотничьи псы жалобно выли в дубовой роще, словно пели свою древнюю песнь погони и смерти, далекую и грустную, растворенную в беспредельности воздуха, подобную звону колокольчиков на ветру, они научились любить друг друга задолго до того, как в них проснулись настоятельные веления плоти и когда они впервые поцеловались, крепко прижимаясь ртами, смущенные от охвативших их чувств. И, когда эти желания пришли к ним, им было чем их оправдать, поэтому темное волшебство ищущих рук и тесных объятий никогда полностью не заменило им яркого волшебства дружбы, привязанности друг к другу, общности. Хорошо, когда бывает именно так, но это случается очень редко.

Осенним днем они ехали верхом через дубовую рощу, через груды опавших листьев, красных и золотых, гонимых ветром.

– Я не смогу быть завтра, – сказала Джо Энн. – Снова надо браться за учебу. Эта противная мисс Брэнвелл приезжает.

– И я бы хотел начать заниматься, – откликнулся Гай. – Нужно много знать, так как же не учиться…

Джо Энн повернулась в седле и посмотрела на него.

– Я поговорю с папой! – воскликнула она. – Прямо сейчас попрошу его!

– Он никогда не согласится!

– Согласится, вот увидишь! – заявила Джо Энн самодовольно. – Папа сделает все, о чем бы я его ни попросила. Пойдем!

Они поехали к дому. Один из негров вышел им навстречу и взял поводья.

Джо Энн схватила Гая за руку и потащила за собой вверх по лестнице.

– Уж и не знаю, – сказал Гай. – Никогда не бывал у вас. А вдруг твоей маме это не понравится?

– О, не беспокойся! – рассмеялась Джо Энн. – Она очень изменилась за это лето. И кричит гораздо меньше, чем раньше. Папа говорит, он сам не может понять, что с ней стало.

Они поднялись по лестнице на галерею, а оттуда – в большой зал. Гай отстал, разглядывая все вокруг. Он был поражен непривычным великолепием огромных канделябров из граненого стекла, позванивающих, как миллионы хрустальных колокольчиков, при малейшем движении воздуха, и ковров, в которых нога утопала по щиколотку. Мягко отсвечивала дорогая мебель темного цвета, отполированная заботливыми руками, одни занавески и портьеры стоили больше, чем дом, в котором жил теперь Гай со своей семьей, а со стен, ряд за рядом, хмуро смотрели на него Фолксы, воинственные и суровые предки, их одежда менялась от поколения к поколению – великолепные кавалеры в сверкающих переливчатых шелках и кружевах, плюмажах и париках, завитые и напудренные.

Здесь было над чем задуматься: вот его предки, всегда, с самого начала его рода, избранные, все сплошь лорды и леди, мужчины властного вида, женщины непревзойденной прелести.

Гай почувствовал прилив гордости. Он замер, огонь запрыгал и затанцевал в его темных глазах.

– Я – Фолкс, – прошептал он. – Я потомок этих людей. Таких замечательных людей, и я буду…

– Ну пошли же! – позвала его Джо Энн.

Она распахнула дверь в кабинет и остановилась, до них донесся голос Джеральда:

– Но должно же быть какое-то объяснение, Речел. Ты никогда раньше не ездила верхом ночи напролет. Если не можешь заснуть, я вызову доктора Уильямса, чтобы он прописал тебе…

– А мне нравится ездить верхом в темноте. Это чудесное, чудесное ощущение, Джерри. Наплыв темноты, ветер свистит у тебя за спиной, но ты этого не поймешь. Ты всегда страдал от недостатка воображения, да и многих других качеств тебе недостает.

– Возможно, – голос Джеральда вдруг стал ледяным, ломким, – у меня больше воображения, чем ты думаешь, Речел. Мне приходилось его несколько обуздывать в последнее время. Не добивайся, чтобы я дал ему волю. Последствия могут быть…

Его слова внезапно оборвал звенящий, как серебро, смех Речел:

– Гибельными? Возможно, Джерри, но для кого? Говоришь, ты сдерживаешь свое воображение? А зачем, трусишка? Ведь в душе ты трус и знаешь это. Невыгодно иметь слишком богатое воображение, не правда ли? Того, о чем ты думаешь, конечно нет, тем хуже…

– Речел!

Она спокойно продолжала говорить, как будто не слышала его:

– …ведь так ты мог бы наконец узнать, что такое Фолкс и что такое мужчина…

– А ты, значит, узнала?

– Я узнала, – грустно сказала Речел, – только одно, Джеральд Фолкс, если у тебя есть хоть какое-то право называть себя так, – что такое мужская честь. А этого ты тоже не поймешь. И не приставай ко мне, Джерри, а то я…

– Папа, – сказала Джо Энн, – я хочу…

Родители обернулись. Джеральд поймал взгляд жены.

– Думаешь, они… – начал он.

– Нет. А если и слышали, то не поняли. Входите оба! Какого дьявола вам нужно?

– Я хочу, чтобы Гай приходил и учился вместе со мной, – твердо сказала Джо Энн. Она не испытывала чувства благоговения к матери. В их отношениях уже появились ростки отчуждения, которое нередко впоследствии переходит во вражду.

– Не знаю даже, – нерешительно проговорил Джеральд, глядя на жену.

– Что уж там, – сказала она, – пусть приходит. В конце концов, он Фолкс, и, насколько я могла видеть, настоящий Фолкс.

Она приблизилась к детям и, внезапно протянув руку, положила ее на темноволосую голову Гая.

– Ты добьешься, – мягко сказала она, – вот увидишь, ты многого добьешься. Думаю, из тебя выйдет толк – ты сделан из хорошего материала…

Вот так это началось, войдя в его жизнь как нечто очень важное, а точнее, продолжилось, а не началось. Отец учил Гая читать вначале по складам, когда ему было восемь – он уже тогда был худым и мускулистым, – вечерами, когда вспыхивал огонь в камине и трещали сосновые сучья.

Ум был и гордостью, и проклятием Гая. Читать он научился за считанные дни. И вот уже его глаза так быстро пробегали текст, что обгоняли палец, которым он вначале водил по строчкам.

С тех пор его сдерживало лишь одно – почти полное отсутствие каких-либо книг. Но дружба с Джо Энн положила этому конец: библиотека Фэроукса содержала бесконечное множество, целый мир книг. Он набросился на них, поглощал их, наслаждался ими до пресыщения. А потом, когда его память уже не могла больше удерживать огромного количества непереваренной информации, он пытался втиснуть ее в голову усилием воли. Неосознанно желая дать себе время на раздумья или просто уступая своей крайне противоречивой, двойственной натуре, он внезапно захлопывал книгу и исчезал в лесах, в те времена еще девственных, – даже следы, которые оставляли индейцы чикасо, зарастали снова, – неся ружье, подаренное отцом, – эти блуждания по лесу были как лекарство от книг.

Он уходил на многие часы, даже дни, а вернувшись, шел опять в лес, с безошибочной точностью ведя за собой негров к туше оленя, которую он уже успел освежевать, оттащить в сторону и подвесить на сук.

Лес, как и книги, научил его многому. Он умел теперь определять север по густоте мха на дубах или по Полярной звезде; по тому, как помят кустарник, – размеры и вес животного, продиравшегося через него; как давно, с точностью до часа, копыто или коготь оставили отпечаток на сырой земле; инстинктом почувствовать, какой зверь появится из чащи, пума или медведь, чтобы быть наготове.

На следующий день после своего шестнадцатилетия он ехал на серой лошади, которую накануне ему подарил Джеральд Фолкс, сказав как бы нехотя: «Тот, кто ездит верхом, как ты, заслуживает приличного скакуна». В тот день он ехал один, потому что был уже в том возрасте, когда мальчик начинает ощущать свое тело, и присутствие десятилетней Джо Энн, еще ребенка, как-то смутно, неопределенно (словами он бы это не смог выразить) раздражало его. Еще больше он злился, когда его одиночество без особого повода нарушали юные служанки, всегда находившие предлог заглянуть в его комнату: «Погладить ваши рубашки, масса Гай? Вам чего-нибудь поесть принести, масса Гай, перед тем как вы спать ляжете? », – а сами шарили своими темными сонными глазами, медленно, ласкающе, по его худому телу, такому же длинному, как у отца, хотя и не такому мощному. А уходя, они так зазывно виляли своими крепкими африканскими ягодицами, что он впадал в ярость, почти столь же сильную, как у отца, крича:

– Мне ничего не нужно! Убирайтесь отсюда, черт бы вас побрал!

Наконец-то он один. Серый жеребец, почти чистых арабских кровей, был чудом быстроты и горячей нервной понятливости. Он брал барьеры, словно был наполовину птицей, а воздух, как и земля, – для него родная стихия. Вот почему мальчик назвал его Пегасом, и действительно, казалось, что у него есть крылья.

Гай уехал далеко, к границам поместья Мэллори, чья плантация была почти столь же внушительна, как и Фэроукс, а легенды, связанные с этим поместьем, были еще мрачней: о женах, доведенных до сумасшествия и самоубийства мужчинами из рода Мэллори, постоянно и в открытую изменявшими им с негритянками.

Гай слышал эти истории, но не придавал им никакого значения, считая их откровенно неправдоподобными. Как бы мало ни текло в его жилах крови горной швали, унаследованной от Чэрити Нэнс, он впитал в себя свирепое, ледяное презрение белой голытьбы ко всем без исключения неграм и не мог даже представить себе, что белый способен возжелать черную девушку.

Сейчас Гай не думал об этом. Он вообще ни о чем не думал и, с языческим самозабвением отдавшись упоению езды, перемахнул через последний забор, не заметив, что покинул пределы Фэроукса и вторгся во владения Мэллори, а подобные действия всегда вызывали необузданную ярость хозяев, чем они давно прославились.

Почти сразу же Гай увидел девушку. Он остановил серого и рассмотрел ее повнимательней. Она была одета как служанка, но имела кожу белую или почти белую. Скорее цвет ее был как у охотников, трапперов, – всех тех, кто день-деньской слоняется под солнцем. Цвета золота, пришло ему на ум, темно-розовая кожа золотистого оттенка – Боже милосердный! Темные волосы девушки, заплетенные в косы, как у индианок, свободно свисали до самой талии. Она была того же возраста, что и он, может, на год старше. Девушка стояла, в свою очередь разглядывая его, затем ее полные, красные как вино губы сложились в улыбку.

– Здрасте, – сказала она просто.

– Кто ты? – спросил он громко.

– Фиби.

– Фиби? – эхом повторил он. – Фиби, а дальше как?

– Просто Фиби. Другого имени нет. Если вам не взбредет в голову называть меня Мэллори. Думаю, что и на это имя у меня есть кое-какие права…

– Тогда ты…

– Да. Из цветных дворовых детишек Мэллори, о которых вы слышали. Теперь вы знаете. Но я могла бы спросить вас о том же, юный господин. Кто вы?

– Гай Фолкс, – коротко ответил он. – В какой стороне дом?

– Туда, – показала Фиби. – Подождите, не уезжайте. Давайте поболтаем немного. Вам когда-нибудь говорили, что вы ужасно красивый?

– Нет! – в ярости выкрикнул Гай. – И я не желаю, чтоб мне говорили это, особенно такие, как ты!

Он пришпорил коня и понесся прочь, слыша за спиной, как взлетает и звенит серебристым колокольчиком ее смех. Это, однако, вовсе не улучшило его душевного состояния.

Гай был настолько ослеплен гневом, что наткнулся на кучку людей на выгоне, заметив их в самый последний момент. Они обернулись, заслышав стук копыт, и уставились на него. При этом люди расступились, и он теперь мог видеть то, что они разглядывали: это был теленок, лежавший с разорванной глоткой, – хищник, убив его, протащил ярдов десять, о чем ясно говорили следы.

Гай спешился и подошел ближе.

– Какой зверь это натворил? – спросил он.

– Волк, – ответил мальчик его возраста. – Большой… смотри!

– Нет, – сказал Гай. – В штате Миссисипи больше не водятся волки. Это, видно, собака, скорее всего буль-мастифф. Может, смесь гончей и мастиффа: таких собак используют для ловли беглых негров. Одичала, наверно…

Мальчик повернулся к отцу:

– Знаешь, папа, а ведь он прав! Помнишь ту пятнистую суку, у которой родились щенки, а потом она исчезла три года назад? Она и правда была почти чистокровным мастиффом.

– Слишком большой след, – ответил отец, – как у датского дога, даже больше. А зверь, который так далеко проволок теленка, сам, наверно, был размером с шетлендского пони.

– Одичала, – повторил Гай, – и вернула свои родовые признаки. А в лесу они становятся больше.

– Ты знаешь чертовски много для мальчика твоего возраста, – сказал Алан Мэллори. – Однако кто ты, дьявол тебя забери? Ты хоть понимаешь, что вторгся в чужие владения?

– Нет, – твердо сказал Гай. – Я не нарушитель, а гость. Меня зовут Гай Фолкс, мистер Мэллори.

– Отпрыск Вэса Фолкса, значит? Похоже на то: сложение, лицо, осанка и нахальство – все сходится! Рад приветствовать тебя, сынок! Я – Алан Мэллори, а это мой сын Килрейн…

Гай пожал им обоим руки.

– Если не возражаете, мистер Мэллори, – сказал он, – я убью эту собаку. Иначе она изведет весь ваш скот, да и наш тоже.

Алан Мэллори окинул Гая долгим оценивающим взглядом.

– Хорошо, – сказал он. – Пожалуй, ты и впрямь сумеешь это сделать. Ваши ниггеры разнесли по всей округе, какой ты охотник. Сделай это, мальчик. У меня нет никаких возражений.

– Я пойду с тобой, Гай, – сказал Килрейн.

Гай посмотрел на мальчишку. Килрейн Мэллори, высокий и мускулистый, не был человеком лесов. Это сразу бросалось в глаза. Он был бы хорош в седле, но в зарослях кустарника, где надо ступать тихо, как рысь, он будет помехой, если не хуже. Начнет путаться под ногами, с ним собаку никогда не выследишь. Гай медленно покачал головой:

– Думаю, ты плохо представляешь себе, что нам предстоит. Это не будет забавой, Килрейн.

– Будь я проклят! – взорвался Килрейн. – Ну ты и наглец! Какая-то горная шваль приезжает в наши владения и корчит из себя джентльмена! Хочу тебе сказать…

– Да, я в твоем поместье, это так, – тихо сказал Гай, – и я здесь гость. Поэтому не буду придавать большого значения твоим словам. Но твой отец знает моего, и он тебе скажет, что люди с нами так не говорят – никогда! Как бы то ни было, ты заставил меня изменить свое решение. Встретимся здесь через час. Возьми ружье. Мы пойдем на этого зверя вместе. И тогда, может быть, ты по-настоящему узнаешь меня или себя самого, хотя надеюсь, что этого не случится – ведь едва ли тебе понравится то, что ты узнаешь…

Гай обернулся к Алану Мэллори.

– До свидания, сэр, – сказал он церемонно и взлетел в седло.

Алан Мэллори посмотрел на сына.

– Иди возьми ружье, – сказал он холодно, – и в следующий раз хорошенько подумай, прежде чем оскорбить человека. Кем бы ни была его мать, ясно как день, что Вэс Фолкс воспитал себе на смену настоящего мужчину…

Когда Гай вновь перемахнул забор – на этот раз он был одет в охотничьи штаны из оленьей кожи, пороховой рог перекинут через плечо, нож болтался сбоку, длинное пенсильванское кремневое ружье – в левой руке, – девушка, Фиби, была уже там, поджидая его.

– Привет! – крикнула она. – Приветствую вас, чертовски красивый мистер Гай Фолкс!

– Уйди с дороги! – раздраженно бросил в ответ Гай и поскакал к выгону. Килрейн, которому добираться было ближе, уже ждал его, одетый в красивые охотничьи штаны зеленого цвета, его ружье было украшено узорчатой насечкой. Гай сразу увидел, что это хорошее ружье, и по тому, как юный Мэллори держал его, было видно, что он умеет с ним управляться. Однако, увидев его обутые в сапоги ноги, Гай нахмурился:

– У тебя что, нет мокасин? В сапогах слишком много шума.

– Нет. Извини, – коротко ответил Килрейн.

– Тогда как бы тебе не пришлось подкрадываться в носках, когда мы приблизимся. Ну ладно, тронулись.

Они доехали до края леса и спешились, привязав лошадей. Затем вошли в лес: впереди Гай, Килрейн в ярде или двух сзади. Гай почти сразу увидел, что недооценил напарника: какими бы ни были Мэллори, они не были ни трусами, ни дураками.

Килрейн, несмотря на свои сапоги, производил на удивление мало шума. Гай двигался как тень, как призрак, слегка пригнувшись над следами больших лап, которые вели в глубь леса. Когда стало слишком темно, чтобы идти по следу, они сделали привал. Килрейн сразу же принялся разводить костер, и делал он это с подлинным мастерством.

Гай некоторое время наблюдал за ним, а потом вдруг, повинуясь внезапному порыву, протянул руку.

– Извини, – сказал он. – Ты хороший парень. Я рад, что встретил тебя.

– Я тоже, – улыбнулся Килрейн. – И прости меня за то, что я сказал. Думаю, мы составим хорошую компанию, Гай…

Они молча съели галеты и бекон, извлеченные из заплечных мешков, и улеглись спать у костра, прикрытого валежником так, чтобы он не гас всю ночь до самого утра. Проснувшись, они вновь шли по уже малозаметному следу, пока не потеряли его на берегу ручья. Они видели, что следы ведут к воде, но за ручьем их не было.

– Это не собака, – сказал Гай, – а настоящий университетский профессор. Отлично знала, что по ее следам пойдут, поэтому вошла в воду и вышла в миле или двух отсюда. И что хуже всего: никогда не догадаешься, вверх или вниз по течению она пошла…

Килрейн стоял рядом нахмурившись. Затем он ухмыльнулся.

– Придумал! – сказал он. – Ты пойдешь вверх по течению, я – вниз. Тот, кто увидит следы, выстрелит и…

– Нет, – сказал Гай. – Собака услышит выстрел и вовсе уберется из этих мест. К тому же нам лучше держаться вместе. Пройдем мили полторы вверх по течению. Если не найдем следов, вернемся назад и пойдем в обратную сторону. Так или иначе, мы ее выследим… Они молча двинулись в путь. После полудня мальчики проделали две полные мили вверх по течению и две – вниз, так и не обнаружив следов, и уже собирались прекратить свои попытки, когда услышали треск в подлеске. Не успели они взвести курки ружей, как большой олень-самец с обезумевшими глазами выскочил на поляну у края ручья.

Килрейн поднял ружье легким, привычным, уверенным движением. На долю секунды он задержал взгляд на груди оленя, затем его палец коснулся курка. Ружье грохнуло, и животное, умирающее, но все еще стоящее на ногах, сделало несколько шагов вперед, влекомое силой, продлившей его жизнь на несколько мгновений. Затем олень кувыркнулся, его большие ветвистые рога зарылись в землю, и он перевернулся через голову. Было слышно, как треснули шейные позвонки. Красно-золотая масса его тела дугой рухнула в ручей, вода от удара взметнулась белыми крыльями, затем вновь сомкнулась, поглотив его.

И еще до того, как Гай успел выкрикнуть в ярости: «Дурак! Зачем ты стрелял? Не знаешь разве, что мы выслеживаем собаку? Она бы даже и рычать не стала, как охотничья собака, подкралась бы молча и уверенно…», – она появилась – внезапно, подобно пятнистому призраку, более крупная, чем положено быть собаке, бесстрашная, с глазами, горящими пламенем. Не останавливаясь, не прерывая свой бег, просто взмыв без всяких усилий вверх, изящно и уверенно, она ударила Килрейна в грудь всем своим весом, сбив мальчика с ног. Видя, что невозможно стрелять в упор без риска попасть в Килрейна, Гай прыгнул на спину собаки и сунул левую руку между ее широко раскрытыми челюстями мгновением раньше, чем ее длинные желтоватые клыки сомкнулись на горле Килрейна. У него было такое ощущение, будто все это происходит с кем-то другим: обжигающая вспышка боли, когда зубы собаки сошлись на его руке, сошлись и не разомкнулись…

Не спеша, как будто все время мира принадлежало ему, он пошарил правой рукой и нащупал рукоятку ножа, тогда как Килрейн выполз из-под мастиффа, поднял ружье Гая и стоял наготове, беспомощно наблюдая и, как и Гай за минуту до этого, не осмеливаясь выстрелить. Наконец Гай дотянулся и воткнул лезвие в горло зверя по самую рукоятку. Поворачивая нож, он нашел яремную вену, перерезал трахею, и собака начала оседать, огонь в ее сверкающих глазах потускнел, но и когда она захлебнулась собственной кровью и красная струя хлынула из ее ноздрей, и даже когда ее большое сердце конвульсивно содрогнулось в последний раз, даже после смерти она не разжала клыки, которые прошли сквозь левую руку Гая.

Гай встал на колени, его лицо было белым как полотно.

– Она мертва, – сказал он. – Разожми ей зубы, Кил.

Кил примостился на коленях рядом с ним, действуя своим собственным ножом. Челюсти животного наконец разомкнулись, и Гай вытащил свою изувеченную левую руку. Когда Килрейн увидел ее, его вырвало.

Гай твердой походкой дошел до ручья и промыл руку. Холодная вода обожгла рану адской болью.

– Оторви мне кусок от подола своей рубашки, Кил, – попросил он.

Килрейн, которого мучило сознание своей вины, сумел все же трясущимися пальцами перевязать ему руку.

Гай вернулся назад, где лежала собака, и остановился, глядя на нее.

– Жаль, что пришлось убить тебя, старина, – сказал он. – Мы бы с тобой составили неплохую пару.

И только тогда он почувствовал слабость, тошноту, пронзительную боль, с трудом дошел до ближайшего дерева и опустился на землю.

– Послушай, Гай, – сказал Килрейн. – Ты тяжело ранен. Пойдем, я помогу тебе. Нам надо бы выбраться отсюда и найти доктора.

– Нет, – ответил Гай. – Боюсь, я не смогу дойти, Кил. Возвращайся домой и приведи своего отца и негров…