Текст книги "Гибель «Русалки»"

Автор книги: Фрэнк Йерби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

Глава 24

Гай сидел у окна своего номера в лондонском отеле «Королевское оружие», вглядываясь в серую пелену дождя. «Я все ей скажу сегодня вечером», – думал он мрачно. Но знал, что не скажет. Да в этом и не было необходимости. Джульетте, женщине умной, с самого начала было ясно, что когда-нибудь наступит конец. И все время, начиная с их отплытия из Нью-Йорка в ноябре 1853 года вплоть до этого холодного дня февраля 1856 года, они готовили себя к этому неизбежному концу.

«Она не права в одном, – размышлял Гай. – Я не стану ее ненавидеть. Я люблю ее по-прежнему, даже больше, чем раньше. Но я не могу вынести эту праздность. Это просто выше моих сил. Она занята делом, имеет успех, счастлива, а я… я потерял почти три года – и ради чего?»

Но это было неправдой: три прошедших года не были для него потеряны. Нескончаемые путешествия – Флоренция, Рим, Милан, Венеция, Ницца, Бордо, Лион, Париж, Вена, Мюнхен, Берлин – отшлифовали его, стерли последние следы былой неотесанности и сделали, хотя сам он об этом никогда не думал, светским человеком. Ведь праздность имеет и свою положительную сторону, особенно в сочетании со своего рода духовным голодом, а Гаю Фолксу он был присущ с самого рождения. Он посещал музеи и картинные галереи во всех крупных городах и стал чуть ли не экспертом в области живописи эпохи Возрождения, очень много читал и (здесь пригодились уроки, полученные когда-то у Хоуп Брэнвелл) удачно выбирал книги. К тому же он знал теперь о музыке, будучи просвещенным слушателем, куда больше, чем Джульетта. Для нее мир музыки начинался и заканчивался оперой. А Гай, познав ее волшебство благодаря Джульетте, пошел дальше, открыв для себя симфонию, камерную музыку, пьесы для скрипки и фортепьяно. Он пытался брать с собой на концерты Джульетту, но обычно она была слишком занята и утомлена бесконечными репетициями, а чаще всего ей было просто неинтересно. «Человеческий голос, – безапелляционно заявляла она, – совершенный инструмент. Все остальное мне быстро надоедает».

«Почему же, черт возьми, она не идет, – подумал он. – В такую-то погоду…» Однако погода не помешала ему увидеть многое в Лондоне: Тауэр, Вестминстерское аббатство, Музей восковых фигур мадам Тюссо, Национальную галерею на Трафальгар-Сквере, Национальную портретную галерею в Сент-Мартине, Виндзорский замок, – словом, все, что привлекает туристов. Он и сам был туристом, усердным и любознательным, потому что знал: другой возможности увидеть все это у него, вероятно, не будет.

Джульетта была сейчас в Ковент-Гардене, готовила роль Джильды в «Риголетто» Верди к своему первому выступлению в Лондоне. Она нашла наконец свой конек, то, что должно было принести ей всемирную славу: она, Кастильоне, отныне собиралась исполнять партии в операх Джузеппе Верди. Они встречали этого композитора в Венеции в 1854 году. Верди, которому только-только перевалило за сорок, им обоим очень понравился. Однако интерес Джульетты к Верди не был основан только на личной приязни: там, где дело касалось оперы, она обладала прекрасным чутьем и сразу поняла, что перед ней гений.

«Пожалуй, надо выйти погулять, – размышлял Гай, – неизвестно, когда она вернется, уж лучше бродить под дождем, чем сидеть здесь и предаваться унынию. Надеюсь, она догадается как следует укутать Никиа и Сифу. Бедняги, этот климат совсем не для них…»

Гай достал из шкафа пальто, шляпу и зонтик. Когда он спускался по лестнице, ему пришла в голову мысль, это была даже скорее не мысль, а ощущение: «Лондон кажется мне таким знакомым, как это ни смешно звучит. Как будто я всегда знал этот город. Идешь по улицам, которых никогда не видел, и чудится, что каждый камень говорит с тобой. Стоишь перед дверями, собираясь постучать в них, и знаешь, что, если тебе, чужестранцу, откроют и ты войдешь в комнаты, чье убожество, бедность, грязь покажутся тебе невыносимыми, ты все же воспримешь их спокойно, ведь это убожество, бедность и грязь… в которой жил мой дед. Да нет же! Он был лорд, сын баронета. Странное впечатление от тех писем, что передала мне Марта Гейнс… Ясно, что сын баронета должен был бы выражаться более изящным слогом. А уж орфография старого Эша и вовсе ужасна…»

Вдруг он остановился как вкопанный посреди лестницы. Он в Лондоне уже две недели, а еще ни разу не подумал об этом. Целых две недели бродит по городу, из которого ведет свое начало клан Фолксов, а так и не удосужился вернуться к истокам и как можно больше разузнать о своем происхождении.

Он спустился вниз и постучал в дверь хозяина гостиницы. Если кто-то и мог рассказать ему обо всем, что касается знати – крупной и мелкой, так уж, конечно, хозяин «Королевского оружия». Этот человек мог бы быть создателем самого понятия «снобизм», обладая врожденным умением отличать людей благородного сословия, что явно выдавало в нем бывшего лакея. В нем была и еще одна лакейская черта: плохо скрытое презрение к людям, чье социальное положение не было достаточно высоко, и к тем, чье происхождение казалось ему сомнительным.

Не успел Гай войти в кабинет хозяина гостиницы, как тот встал: он давным-давно усвоил, что самая утонченная форма высокомерия – преувеличенная вежливость. К тому же это обеспечивало ему защиту в том случае, если бы он ошибся, что, надо сказать, случалось крайне редко. У него был отличный нюх, и, когда дело касалось деликатных проблем происхождения и связанных с ним аристократических манер, он безошибочно чуял тот легкий, едва уловимый аромат разложения, который при этом обычно присутствует. Именно это смущало его в Гае: манеры были налицо, аромат отсутствовал. Джульетта – вот кто мог помочь ему разрешить это противоречие, облегчить его задачу: хозяин «Королевского оружия» умел видеть в людях то, что не было заметно менее искушенному глазу. Но в то же время ему не хватало широты взгляда, чтобы видеть различие между оперной певицей, хористкой и проституткой.

– Что вам угодно, – спросил он, сделав столь долгую паузу, что ее можно было счесть едва ли не вызывающей, прежде чем добавил, – сэр?

Гай этого даже не заметил. Он был слишком поглощен взятой на себя миссией.

– Есть ли в Лондоне люди по фамилии Фолкс? – спросил он.

– Да, сэр. Думаю, что их не одна сотня. Вы, видно, ищете родственника, о котором давно нет никаких известий?

– Именно так. Мой дедушка родом из Англии. Его звали Эштон Фолкс, сэр Эштон Фолкс из Хантеркреста в графстве Уорвик. Просто хочу узнать, существует ли еще этот род. Да что, собственно, вас беспокоит, мистер Дентон?

– Не знаю, о чем вы, сэр. Может быть, вы чем-то недовольны: скажем, номером или обслуживанием, я был бы рад…

– Нет, – учтиво сказал Гай, – все замечательно. Мне нужен лишь простой ответ на простой вопрос: жив ли еще кто-то из членов этой семьи?

– Конечно! Сэр Хентон Фолкс, баронет, член парламента, кавалер ордена Британской империи и Креста Виктории, его жена леди Эстер, урожденная Форбс, дочь герцога Форбса, юный Хентон-младший, наследник, его брат Брайтон, говорят, что он собирается принять сан, обычная, знаете ли, вещь для вторых сыновей, леди Мэри, единственная дочь, и несколько кузенов, очень богатых, но не титулованных. Владеют фабриками, знаете ли…

– Хорошо, – сказал Гай. – А теперь скажите, где они живут?

– В Хантеркресте, конечно. Но в это время года они должны быть в своем городском доме. Это в Кенсингтоне, на Эрлз Корт-роуд, я полагаю. Если хотите послать им весточку, я был бы рад…

– Нет, спасибо, – сказал Гай. – Я просто заеду к ним.

Дентон воззрился на него: его лицо перекосилось и выражало неподдельный ужас.

– Но, сэр! – вскричал он. – Так не принято делать!

– Знаю, – улыбнулся Гай. – Это одно из моих любимых развлечений, Дентон, – делать то, что не принято. И вам когда-нибудь стоит попробовать. Увидите, что польза будет огромная, расширите свой кругозор, по крайней мере. Так или иначе, спасибо…

Визитная карточка Гая с магическим словом «Фолкс» открыла ему двери дома, а дворецкий, объявляя о нем, сообщил шепотом: «Видно, что это джентльмен, сэр…»

Сэр Хентон обернулся к жене.

– Ну что, Эстер? – спросил он.

– Не знаю, – сказала леди Эстер. – Так вы говорите, он американец, Роусон?

– Да, леди, – ответил дворецкий, – по его акценту это сразу заметно, но если леди позволит мне высказать свое мнение: образование он получил за границей. Его манеры слишком хороши для американца…

– Впустите этого малого, Роусон, – рассмеялся юный Хентон. – Он, вероятно, с поручением из Нью-Йорка. Если это так, то нас ждет развлечение сегодня вечером, чему я, например, очень рад.

– Прими его, отец! – воскликнула его пятнадцатилетняя сестра. – Все это так таинственно!

– Хорошо, – сказал сэр Хентон. – Роусон, пусть этот джентльмен войдет.

Гай был, конечно, безупречно одет. Да и общаться с представителями младшего поколения европейской знати ему приходилось немало: все они полагали, что сезон охоты на молодых и красивых оперных певиц открыт круглый год – неважно, одиноки они или замужем, сопровождает их кто-то или нет. Научившись отражать их наскоки с юмором и изяществом, Гай приобрел умение держать себя в обществе, что пришлось теперь весьма кстати.

– Надеюсь, вы простите меня за это вторжение, – сказал он с легкой улыбкой, – и, по крайней мере, позволите объяснить цель моего визита…

– Я все знаю, – рассмеялся юный Хентон. – Вы давно пропавший кузен из Америки!

– Хентон! – строго прикрикнула на него леди Эстер.

– Я и сам не знаю, – сказал Гай. – Для этого и приехал, чтобы выяснить.

– Пожалуйста, присядьте, мистер Фолкс, – обратилась к нему леди Эстер. – Так, говорите, вы наш родственник?

– Нет, леди, едва ли. Я уже говорил, что не знаю. Мой дед Эштон Фолкс и его брат Брайтон были родом из Хантеркреста в графстве Уорвик. В доме моего деда в Миссисипи две стены увешаны картинами, часть из них относится к временам Реставрации. Некоторые из людей на этих картинах очень похожи на вас, сэр, – Гай кивнул головой сэру Хентону, – и даже на вашего сына. Про дам труднее сказать что-то определенное: даже тогда на женских портретах лесть преобладала над подлинностью. Не осталось никаких бумаг, документов. Правда, есть кое-какие драгоценности, но не думаю, что они могут служить доказательством…

– Хм-м-м, – задумчиво протянул сэр Хентон. – Была какая-то история, связанная с кораблекрушением у берегов Каролины, году в тысяча семьсот восьмидесятом или тысяча семьсот восемьдесят пятом, не помню точно.

– Не кораблекрушение, папа, – взволнованно воскликнула Мэри, – а пиратское нападение! Все это записано в наших семейных хрониках. Перси, брат нашего прадедушки, был назначен губернатором Антигуа, одного из островов в Карибском море. Он плыл со всей своей семьей: жена, которую звали Мэри, как меня, и двумя сыновьями, Эштоном и Брайтоном…

– Скажи пожалуйста! – воскликнул Хентон II. – Ну и отпетая была шайка, должно быть…

– Не перебивай, Хентон, – мягко пожурила его мать. – Продолжай, Мэри, дорогая…

– Случилось так, уж не знаю почему, что они увидели землю, но это была не Каролина: они оказались за сотни миль от того места, куда плыли. Навигация тогда была недостаточно точной наукой…

– Ну уж не настолько неточной, – заметил Гай. – Я всегда догадывался, что они забрались так далеко на север по какой-то другой причине…

– Возможно, так оно и было, – сказала Мэри. – Мы с Тарлетонами в родстве по женской линии. А Банастр Тарлетон командовал кавалерией в Каролине. А может, они везли какое-то послание лорду Карнуоллису, так или иначе, но судно, на котором плыл Перси, «Русалку», атаковал американский капер и сильно повредил его. Затем началась буря, и он затонул. Записи говорят, что весь экипаж погиб. Рассказ вашего деда имеет к этому какое-нибудь отношение, мистер Фолкс?

– Да. Отец говорил мне, что дед попал в кораблекрушение у берегов Южной Каролины, там, где она граничит с Джорджией. У дедушки вышел страшный спор с братом из-за фамильных картин: Эштон хотел их спасти, а младший брат считал, что это просто глупо – спасать картины. Вся эта часть побережья была захвачена революционной армией, и они не могли добраться до британских войск. Как видно, им понравилась эта страна, потому что они остались в ней жить.

Дедушка в конце концов обосновался в штате Миссисипи и сильно разбогател, но до самой смерти он больше всего гордился тем, что он сын лорда.

– Хм-м-м, – задумчиво протянул сэр Генри. – Хантеркрест. Пропавшие картины из северного флигеля. Кораблекрушение. Сдается мне, молодой человек, что мы все-таки родственники.

– Прекрасно, – сказал Гай. – Рад, что это обстоятельство выяснилось. Был счастлив познакомиться с вами всеми. А теперь прошу меня извинить: пора возвращаться в гостиницу.

– Нет, постойте! – вскричал юный Хентон. – Я не могу позволить вам вот так просто уйти отсюда, ведь мы так и не пришли к согласию по главному вопросу…

– Что вы имеете в виду?

– То, чего вы так старательно избегали, – сказал Хентон. – Если вы сумеете доказать достоверность этой довольно странной истории, то тогда или ваш отец, если он жив, или вы сами должны иметь законные права на фамильное имение Фолксов. Ведь наш прадедушка был младшим братом вашего прадедушки, да вы и сами, наверное, об этом догадались. А в Англии младшие братья не наследуют, по крайней мере, до тех пор пока у владельца титула живы сыновья. Поэтому я хотел бы знать, собираетесь ли вы заявить о своих претензиях?

– Нет, – спокойно ответил Гай. – Зачем мне это?

– Так вы не хотите стать сэром Гаем Фолксом, владельцем Хантеркреста? – спросил сэр Хентон.

– Мне никогда не доводилось бывать в Хантеркресте, – сказал Гай медленно, – но, повидав немало английских имений, склонен думать, что любая из двух моих плантаций значительно больше и уж, конечно, куда доходнее. Я говорю все это не из хвастовства, а чтобы внести ясность. Мой отец умер, я не женат. В Америке у меня дела, которые не позволяют мне даже думать всерьез о переезде в Англию или еще куда-то. Титул – украшение, без которого я прекрасно смогу обойтись.

Он повернулся к юному Хентону.

– Надеюсь, вы мне верите, сэр, – тихо сказал Гай. – Я пришел сюда из чистого любопытства. Человеку иногда хочется узнать о своих предках…

Хентон II стоял рядом, внимательно его разглядывая.

– Клянусь честью, я верю вам! – внезапно воскликнул он и протянул руку. – Было очень приятно познакомиться с вами, Гай Фолкс. Кстати, вы умеете стрелять?

– Немного, – ответил Гай. – А что?

– Тогда я приглашаю вас в Хантеркрест – как только погода прояснится, мы устроим охоту на куропаток. Вы ведь еще не уедете к тому времени, не так ли?

– Думаю, что нет, – ответил Гай. – Спасибо за приглашение. Еще раз прошу извинить меня за это вторжение. Спокойной ночи вам всем…

– Ни о каком вторжении не может быть и речи, – сказал сэр Хентон Фолкс. – Добро пожаловать в любое время…

Вернувшись в гостиницу, Гай не успел еще и ключа в замке повернуть, как услышал голоса Джульетты и Малхауза, кричавших друг на друга. Он знал, о чем они спорят, потому что это продолжалось чуть ли не целый год. 6 марта 1853 года в «Театре ла Финче» в Венеции состоялось первое и последнее представление «Травиаты» Джузеппе Верди. Малхауз, будучи импресарио, не собирался рисковать репутацией Джульетты, пребывавшей сейчас в зените славы, ради успеха в опере, постановка которой, несомненно, вызвала бы уничтожающий отклик любого влиятельного критика. Джульетта была полна решимости петь партию Виолетты, что позволило бы ей (поскольку либретто оперы было написано по знаменитой «La Dame aux Camelis»[73]73
  Дама с камелиями (фр.).


[Закрыть] Дюма-fils[74]74
  Сын (фр.).


[Закрыть]) не только носить сногсшибательные платья, но также благородно и жертвенно умереть на сцене от туберкулеза. Как и все примадонны, Джульетта обожала сцены смерти. Она всюду таскала в своем ридикюле вырезку со статьей из французской газеты, в которой критик клялся, что проникновенное исполнение ею сцены смерти в беллиниевской «Норме» могло бы заставить рыдать каменные статуи, украшающие Парижскую оперу.

– Да, спектакль провалился! Провалился! – повторяла она. – Конечно, провалился! Но неужели ты ни разу не мог подумать своей твердолобой, глухой к оттенкам звука головой, почему?

– Я и так это знаю, – проворчал Малхауз. – Оперная публика никогда не примет спектакль из современной жизни. Им нужно, чтобы воины размахивали копьями, чтобы бряцало оружие, шуршали шелка.

– Привет! – со смехом воскликнул Гай, распахивая дверь. – Я услышал ваш спор, еще подходя к Пикадилли. Джулия, нельзя рисковать своим голосом, крича на Эдди.

Она вскочила и крепко поцеловала его.

– Давай-ка, любовь моя, помоги мне убедить Эдди, этого упрямого мула, который не хочет слышать никаких доводов…

– Но «La Traviata»[75]75
  «Травиата» (иm.).


[Закрыть] действительно провалилась, – мягко заметил Гай.

– И ты о том же! Мне хочется ударить тебя, Гай Фолкс! Только ты в ответ ударишь меня в два раза сильнее, и не по лицу, а по тому, на чем сидят…

– Хорошо, что ты это понимаешь, – сказал Гай с насмешливой серьезностью.

– О, я люблю тебя! – воскликнула она без всякой связи с предыдущим и поцеловала его еще раз. – Так на чем я остановилась?

– На середине «Травиаты» – ты так раскашлялась, что, казалось, твои легкие разорвутся, – поддразнил ее Гай, а потом спросил, переходя на серьезный тон: – Кстати, а как там пигмеи?

– Прекрасно. Доктор сказал, что это всего лишь простуда. Он говорит, что в Лондоне довольно много чернокожих и никто из них, вопреки твоим опасениям, не умирает от чахотки. Я дала им касторовое масло, апельсиновый сок и бренди, а потом уложила в постель. Завтра они будут совсем здоровы.

– Хорошо, – сказал Гай. Эти два маленьких африканца были ему очень дороги.

Но Джульетта и не думала сдаваться.

– Послушайте оба, – сказала она, с новым пылом бросаясь в бой. – «Травиата» провалилась, потому что они отдали роль Виолетты Сальвини-Донателли, а она толста, как корова, нет, как гиппопотам, петь не умеет, в одежде героини выглядит ужасно и, конечно, заставила зал смеяться, когда пыталась изобразить смерть от чахотки. Они должны были бы догадаться изменить либретто – чтобы ее кто-нибудь застрелил. Но и это бы не помогло. Трудно поверить, что пуля дошла бы до ее сердца сквозь слой жира. А теперь отвези меня…

– С удовольствием, – пробормотал он.

– Позже, – поддразнила она его, – когда закончу спор. Я могла бы ради сцены смерти наложить голубую пудру на лицо и перестать есть на некоторое время, чтобы похудеть на несколько фунтов…

– Не смей этого делать! – рявкнул Гай. – Я помню, на что ты была похожа, когда я приехал в Нью-Йорк!

– Это твоя вина, – сказала Джульетта. – Мне хотелось умереть, чтобы стать тебе вечным укором! – Она повернулась к Малхаузу. – Я смогла бы сделать это, Эдди, смогла бы! И я добьюсь успеха!

– Эти современные платья – вот что больше всего меня тревожит! – простонал Малхауз.

– Послушай, Эд, а почему бы не перенести действие на пару веков назад? – предложил Гай. – Тогда будут к месту все эти шпаги, шелка, манжеты и кружева, о которых ты говорил…

Они оба уставились на него в изумлении.

– А знаешь, Гай, – внезапно воскликнул Эдвард, – это чертовски хорошая идея!

Джульетта схватила его за талию и начала кружиться по комнате, как дикарка, распевая от полноты счастья застольную песню из «Травиаты».

– Пожалуй, этим стоит заняться, – сказал Эдвард, пытаясь изобразить улыбку на своем обезображенном шрамами лице.

«Бедняга, – подумал Гай. – Теперь ни одна женщина не посмотрит в его сторону…»

Джульетта склонилась над Эдвардом и поцеловала его в покрытую рубцами щеку.

– Ты ведь сумеешь это сделать, правда, Эдди?

– Думаю, что да, – ответил Малхауз. – Использовав идею Гая насчет костюмов, твою внешность и голос, мы, возможно, спасем оперу синьора Верди…

– А теперь, – сказала Джульетта, когда Малхауз ушел, – я могу целовать тебя всерьез, как я того хотела весь день. Но сначала скажи, где ты пропадал все это время? Наверно, волочился за какой-нибудь длинноногой английской блондинкой?

– «Questa о quella… – запел Гай, – per me pari– sono»[76]76
  Та или другая… для меня равны они (ит.).


[Закрыть]

Он столько раз бывал на репетициях «Риголетто», что знал большинство арий наизусть. Ария Герцога с ее шутливым смыслом «та женщина или другая, для меня равны они» пришлась здесь кстати.

– Ах так! – воскликнула Джульетта, уперев руки в бедра и топая ногой в притворном гневе. – Но помни, любимый: «La donna e mobile! Qual puama al vento!»[77]77
  Женщина изменчива! Как перо на ветру! (ит.)


[Закрыть]

– Ты победила, – рассмеялся Гай. – Я не могу выиграть у тебя оперную дуэль, Джулия. Но если ты когда-нибудь попытаешься стать переменчивой, как ветер…

– Что ты тогда сделаешь? – спросила она серьезно.

– Не знаю. Наверно, уйду от тебя.

– Гай, ты хотел бы… уехать домой, правда? Говори правду, мой любимый…

– Да, Джулия, – сказал он печально. – Я бы этого очень хотел. Только…

– Ты боишься, что я буду опять морить себя голодом? Перережу себе горло или приму яд?

– Нет. Я боюсь только, что ты, наверно, будешь… несчастна.

– Гай…

– Да, Джулия.

– Отведи меня в спальню и люби меня, пока я не засну. А потом уходи до того, как я проснусь…

– Господи Боже, Джулия, я…

– Я хочу, чтобы ты уехал. Я не могу видеть тебя таким, каким ты был все эти последние месяцы, – тоскующим, печальным…

– Ты действительно хочешь, чтобы я уехал?

– Да. Хочу, чтобы ты был счастлив. Может быть, калека уже умер. Так или иначе, она будет тебя ждать. Я знаю женщин. А эта любит тебя – страшно любит! Вот почему я ее так ненавидела!

– Но как… как же ты, Джульетта?

– Я… справлюсь. Я теперь стала сильнее. У меня есть музыка – в ней моя жизнь. В тот вечер, когда ты ушел от меня в Нью-Орлеане, этого оказалось недостаточно. Но теперь, думаю, будет достаточно. Когда боль притупится немного, если это вообще когда-нибудь случится…

Он стоял, глядя на нее, видя, как слезы блестят алмазами на ее черных как сажа ресницах.

– О! – зарыдала она. – Возьми меня, Гай! Возьми скорее, чтобы я не думала об этом! Теперь, когда во мне есть еще силы… О Гай, пожалуйста!..

Но утром, когда он оделся, Джульетта не смогла притвориться, что спит. Приподнявшись на локте, она неотрывно глядела на него, лицо ее было белее, чем смерть.

– Гай, – сказал она, – оставь мне пигмеев, ладно? Я их так люблю, а Эдвард говорит, что они привлекают публику. Ты не против?

– Совсем нет, – сказал он и наклонился, чтобы поцеловать ее. Но она отпрянула от него:

– Нет, Гай. Я внутри как кристалл, который вибрирует на самой высокой ноте. Тронь меня, и я рассыплюсь на мелкие кусочки…

– Ладно, – сказал он. – Прощай, Джулия…

– Прощай, сердце мое, – прошептала она. Но как только дверь затворилась, она отвернулась, спрятав лицо в подушки, и громкие рыдания вырвались из ее груди с таким звуком, словно кто-то разрывал руками плотную ткань…

Он услышал их за дверью, хоть они и были приглушены, и долго еще стоял прислушиваясь. А потом стал спускаться вниз по лестнице – ведь когда-нибудь это должно было произойти.

Гай не сразу отправился домой: почему-то он этого немного боялся. Он поехал в Хантеркрест. Испытывая трепет, бродил по залам времен Тюдоров, глядел на стену, откуда накануне рокового путешествия много лет назад были сняты картины, и видел, что места, на которых они висели, благоговейно оставлены пустыми. Он стрелял куропаток и фазанов с юным Хентоном Фолксом. Они охотились с гончими и развлекались скачками с препятствиями. Мастерство, которое Гай показал при этом, раз и навсегда обеспечило ему восхищение Хентона. Он взял Гая в соседнее имение и представил его леди Мод, своей невесте, хрупкой девушке, последней представительнице старинного рода.

– Думаю, я женюсь в конце концов, – весело сказал Хентон, – раз вы не собираетесь лишить меня права владения. Уж не знаю, что б я тогда делал: нет ничего ужаснее участи безработного аристократа…

– Я бы на все решился, лишь бы связать свою судьбу с леди Мод, – пошутил Гай, – только вряд ли она захочет. Надеюсь, вы будете мне писать иногда?

– С радостью. Но только при условии, что вы будете отвечать.

– На том и порешили, – сказал Гай.

Со времени его юности мир сильно изменился. Тогда сорок – пятьдесят дней уходило на то, чтобы пересечь Атлантический океан. Теперь же первоклассный почтовый пароход, оснащенный, понятно, как и раньше, мачтами и парусами, проделал путь от Ливерпуля до Нью-Йорка за пятнадцать дней. Когда Гай в семнадцать лет покинул Фэроукс, человек, которому нужно было попасть в какое-нибудь далекое от реки место, должен был идти, или ехать верхом, или сесть в скрипучий дилижанс. Теперь железная дорога подходила к Миссисипи в десяти местах. Путь от Нью-Йорка до Сент-Луиса занял два дня, от Сент-Луиса до своей плантации, Мэллори-хилла, он добирался быстрым речным пакетботом меньше четырех дней. Через двадцать один день после отъезда из Ливерпуля он снова был дома. Мысль о подобной быстроте даже вызывала у него легкое головокружение.

Плантация была так превосходно ухожена, что он сразу понял: Уиллард Джеймс все еще здесь. Гай не писал никому писем. В любом случае это было бы бесполезно: из-за его бесконечных блужданий по свету ответа на них он никогда бы не получил.

Уиллард и его юноноподобная Норма приветствовали Гая с неподдельной радостью. У них уже был сын, Натан, здоровый полуторагодовалый малыш. Увидев его, Гай почувствовал новый прилив надежды. Ему теперь было почти тридцать восемь лет, ну и что же: Уилл Джеймс стал отцом, хотя был на десять лет его старше. А у старого Эша родился ребенок, когда ему было пятьдесят два…

Они говорили обо всем и обо всех, кроме Джо Энн. Фитцхью наконец разделался с долгами, в июне они с Грейс собирались пожениться. Все вокруг были сильно раздражены агитацией против рабства, идущей с Севера. С каждым днем все громче раздавались разговоры об отделении южных штатов.

Наконец Уилл Джеймс перешел к теме, наиболее близкой его сердцу.

– Боюсь, Гай, – сказал он, – мне не удастся уговорить тебя продать Мэллори-хилл. Мы с Нормой очень к нему привыкли. Да и сын у нас растет…

– Я не очень-то привязан к Мэллори-хиллу, – медленно проговорил Гай. – Но если б я продавал его, то должен был бы предложить его сначала Фитцхью… Жаль, если он окажется потерянным для рода Мэллори, ты ведь понимаешь, что я имею в виду? И еще одно, Уилл: куда я денусь, если продам имение? У меня и так много лет не было ни кола ни двора…

– Куда тебе деваться? Да в Фэроукс, конечно. Я, естественно, предполагал…

– Не собираюсь отнимать Фэроукс у Джо Энн и Кила, – решительно сказал Гай. – Я не раз уже говорил об этом. Пока они живы, они могут… Боже правый, Уилл, тебе нехорошо, что ли?

– Нет, все в порядке, – сказал Уиллард. – Да ты же ничего не знаешь. Ты, наверно, не получил ни одного моего письма.

– А как я мог его получить? Скитался все это время по свету… Что же ты хочешь мне сообщить, Уилл?

– Я просто предполагаю, что после обеда ты поедешь в Фэроукс. Ты ведь ничего не знаешь о смерти Кила Мэллори: с ним произошел несчастный случай в тот самый день, когда ты уехал отсюда в пятьдесят третьем году…

Гай с изумлением посмотрел на него:

– Несчастный случай? Но это невозможно! Кил лежал пластом и…

– Нет. К тому времени он достаточно поправился, чтобы передвигаться в кресле-каталке. Ты ведь знаешь эти длинные лестницы в Фэроуксе? Кажется, кресло вырвалось из-под него на краю лестничной площадки. Он умер мгновенно. Хартли говорил, череп раскололся…

– Ты этому поверил, Уилл? – спросил он.

– Нет. Думаю, он убил себя. Хартли с полной определенностью говорил, что Кил никогда больше не сможет ходить. Но я уверен еще в одном, если ты об этом сейчас подумал: его жена не собиралась избавиться от него ни этим, ни каким-либо иным способом. Не такой она человек. Я видел ее ногти, обломанные до самого мяса, и их следы на деревянной спинке кресла: она пыталась его удержать и спасти. Ты сходи повидай ее, Гай. В конце концов, уже почти три года прошло с тех пор, а у меня, – усмехнулся Уилл, – здесь свой интерес. Может быть, если ты будешь жить в Фэроуксе, удастся убедить тебя продать мне Мэллори-хилл!

Дальнейшее ясно показало, что юность его безвозвратно прошла. Он принял ванну, неторопливо, с прекрасным аппетитом пообедал, ответил на все вопросы Нормы о Джульетте, затем вновь поднялся наверх, тщательно выбрился и надел костюм для верховой езды, сшитый в Англии. И только тогда сел на коня и отправился в Фэроукс.

Когда Джо Энн спустилась по длинной лестнице, у подножия которой принял свою смерть Килрейн, Гай увидел, что она не носит траура. Да она никогда и не одевалась в черное, не желая лицемерить. Гай заметил и еще одно: за те почти три года, что он не видел Джо, она сумела обрести внутреннее спокойствие, глубокое и прочное умиротворение чувствовалось в ней.

– Очень рада видеть тебя, Гай, – сказала она спокойно, подавая ему руку. – Когда ты приехал?

– Сегодня утром. Ты изменилась, Джо…

– А как Джульетта? – тихо спросила она. – Надеюсь, она здорова?

– Вполне, – сказал Гай. – По крайней мере, была, когда я видел ее в последний раз двадцать один день назад…

Голубые глаза Джо Энн расширились. Когда она заговорила, ее голос едва заметно дрожал. Другой, возможно, и не заметил бы этого, но ухо Гая к тому времени научилось различать тончайшие оттенки.

– Она не приехала с тобой?

– Нет. Мы расстались… по взаимному согласию. Все то же: с одной стороны – ее карьера, с другой – моя тоска по дому.

– Понимаю. Ты, наверно, уже пообедал. Могу предложить тебе кофе с ликером. Пойдем, посидим в маленькой гостиной, поговорим…

И она пошла прочь, холодная, далекая, спокойная. Это было невыносимо. Гай положил руки ей на плечи и очень осторожно повернул к себе лицом. Потом обнял, не внезапно, не грубо, но с нежностью, не сводя с нее глаз. Ее лицо было совсем белым…

В самый последний миг она закрыла глаза.