Текст книги "Гибель «Русалки»"

Автор книги: Фрэнк Йерби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

– Тебе нет нужды с кем-то состязаться, Джо, – сказал он. – Я от тебя никуда не денусь…

– Жизнь каждой женщины – это непрерывное состязание, любовь моя. Возвращаю тебе назад твои слова: ты действительно от меня никуда не денешься и, наверно, даже не подозреваешь, насколько это верно…

– Что ты хочешь этим сказать, Джо?

– Потом объясню. После Нью-Орлеана. Во всяком случае, спасибо тебе, Гай…

– За что?

– За то, что не отправился в «деловую поездку», как поступило бы большинство мужчин на твоем месте.

Тебе не придется об этом жалеть. А теперь поцелуй меня и ступай: пошли кого-нибудь за этой цветной девчонкой…

Французская опера, построенная в 1859 году по проекту Галльера на углу улиц Бурбонов и Тулузы, близ озера на окраине Нью-Орлеана, была, без всякого сомнения, лучшей оперой во всей Америке. На Джо Энн театр произвел огромное впечатление: Гай понял это по восторгу, которым зажглись ее голубые глаза. Ему не раз приходилось бывать на открытии сезона в самых знаменитых театрах Старого Света, и теперь он пытался смотреть на все ее глазами, глазами человека, не избалованного подобными зрелищами, – на все эти ландо, виктории, двухколесные экипажи, рессорные двуколки, легкие двухместные экипажи и даже кабриолеты, которые подкатывали к дверям, исторгая из своих недр знатных дам – великолепно одетых креолок, украшенных драгоценностями, в сопровождении кавалеров с тросточками в строгих вечерних костюмах, плащах и цилиндрах; слышался быстрый свистящий французский говор, женский смех, в воздухе разносился опьяняющий аромат духов…

Джо взглянула на Гая, стоявшего рядом; цилиндр он снял и держал в руке, на нем был плащ, подбитый белым шелком, фрак и брюки с галунами – все это сшито лучшими лондонскими портными, накрахмаленная на груди рубашка, белизна которой спорила с белизной висков. Он был на полголовы выше самого высокого из французских креолов, и сердце подсказывало ей, что он, без всякого сомнения, был здесь самым красивым и самым замечательным во всех отношениях мужчиной. Она с беспокойством посмотрела на свое красивое платье из переливчатого шелка. Достаточно ли оно хорошо? Боже правый, но как же прекрасны эти женщины!

Когда занавес открылся, у Джо перехватило дыхание. Она помнила, что Джульетта красива, и все-таки ее поразила красота примадонны. Она искоса взглянула на Гая, но его лицо было серьезно, бесстрастно, даже немного грустно – выражение его трудно было точно определить. Впрочем, Джульетта, игравшая Виолетту, пела сейчас свою первую арию, в которой утверждала, что легкомыслие – лучшее лекарство от ее болезни, и Джо Энн забыла о своих страхах, забыла обо всем, очарованная этим несравненным голосом.

На протяжении трех актов спектакля всего лишь дважды на смену этим чарам приходили новые приступы беспокойства. В первый раз это случилось к концу первого акта, когда Джульетта пела «Ah, fors'e lui» – «Возможно, это он», – человек, который мог бы заполнить пустоту ее жизни. В конце арии, когда Виолетта приходит к выводу, что счастье для нее не более чем безнадежная мечта, Джульетта бросила взгляд на их ложу. Инкрустированный золотом театральный бинокль позволил Джо Энн ясно увидеть при свете рампы, что слезы на глазах примадонны настоящие. Это сильно ее встревожило…

Во второй же раз было и того хуже. В середине второго акта, уже после того как Виолетта отказала Альфреду, вняв мольбе его отца, она, не в силах сдержать чувства при виде возлюбленного, поет полную страсти арию «Amamil, Alfredo, amami quantio t'amo» – «Люби меня, Альфред, люби меня так, как я люблю тебя»; при этом Джульетта намеренно вышла вперед, на середину сцены, и, полностью игнорируя явно раздосадованного и сбитого с толку тенора, пропела арию, адресуя ее непосредственно Гаю и неотрывно глядя на него. Раздался гром оваций, и на этом акт закончился. Джо Энн сидела, чувствуя себя глубоко несчастной, оттого что увидела смятение и боль в глазах мужа, пряча от него свои слезы.

В антракте капельдинер принес записку: Джульетта приглашала их обоих поужинать вместе с ней и ее мужем в номере-люксе гостиницы «Сент-Шарль». Джо заметила, что лицо Гая немного напряглось; прочитав записку, он молча передал ее жене. Увидев слова «мой муж», Джо едва сумела сдержать крик радости. Она ласково взглянула на Гая.

«Бедняга, – подумала она, – ты, наверно, решил, что она всю жизнь будет изнывать от любви к тебе. Как же мало ты знаешь женщин! А может быть, так и лучше. Жизнь должна продолжаться. Даже женское непостоянство служит этой цели. Завтра ты узнаешь о нашем сыне и навсегда забудешь эту комедиантку…»

Когда занавес вновь поднялся, она с готовностью отдалась чарующей власти голоса Джульетты. Затем были аплодисменты, крики «браво», не меньше десятка вызовов на бис. С томной грацией победительницы Джо Энн Фолкс встала и позволила мужу укутать ее плечи бархатной пелериной.

– Мы примем это приглашение? – выдавил из себя Гай. Джо видела, что настроение у него скверное.

– Конечно, любимый, – озорно улыбнулась Джо. – Такой ужин я не пропущу ни за что на свете!

Но ожидаемый ею триумф был не столь уж радостен и полон, как она предвкушала. Мужем Джульетты, столь лаконично упомянутым в приглашении, оказался не кто иной, как постаревший, лысый, обезображенный шрамами Эдвард Малхауз. Любая другая женщина на месте Джульетты, несомненно, подумала бы о полном неприличии подобного приглашения своему бывшему любовнику разделить ужин с ней и ее мужем, посвященным во все перипетии их многолетнего романа. А уж приглашать еще и жену своего бывшего возлюбленного – прямая дорога к скандалу.

Но, как ни странно, ничего ужасного не произошло. Через какие-нибудь пять минут они все трое если и не почувствовали себя совсем раскованно, то, по крайней мере, ясно понимали, что от Джульетты Катильоне нельзя ожидать, чтобы она думала и вела себя, как кто-то другой на этой земле. Даже Джо видела, что в ней нет ни капли утонченной женской мстительности. Джульетта просто хотела еще раз увидеть Гая, поговорить с ним, вволю на него насмотреться, и ей действительно было совершенно наплевать, понравится это или нет его жене и ее мужу.

– Великолепно выглядишь! – сказала она. – Седина на висках тебе очень идет. Придает значительности… – Она обернулась к Джо: – Извините меня, дорогая, но он ведь все время проводит с вами, как и Эдди со мной, поэтому будьте так любезны – поговорите с моим мужем и предоставьте Гая мне, хотя бы на этот раз…

– Хорошо, – сказала Джо, – ведь вам все равно придется вернуть его назад, мисс Кастильоне… прошу прощения, миссис Малхауз…

На лице Эдварда Малхауза появилась вымученная улыбка.

– Я к этому привык, – сказал он сухо. – Да и замуж за меня она вышла из жалости…

– Вовсе нет, – сказала Джульетта. – Как раз наоборот: я подумала, что любой другой мужчина не станет терпеть мои вспышки раздражения, приступы меланхолии и ужасный характер – он будет лупить меня до полусмерти, а то и вовсе бросит. А Эдди так добр ко мне, и я действительно люблю его. Он так мил со мной и так некрасив, что мне не надо сходить с ума от ревности, как было с Гаем. А вы, – она встала, подошла к Джо и критически осмотрела ее с ног до головы, – хорошая пара своему мужу, миссис Фолкс. Вы чистая, милая и сдержанная, а я такая взбалмошная. Дети уже есть?

– Нет, – поспешно ответила Джо. – Пока нет…

– Жаль. Он так любит детей. А я не выношу этих мокрозадых, воющих, сопливых, дурно пахнущих зверенышей. Единственные дети, которых я когда-либо любила, – эти смышленые негритята, Сифа и Никиа…

– Вот тут ты права, ей-богу! – воскликнул Гай. – Где же они, Джулия?

– Они… умерли, – прошептала она. – Не смотри на меня так, Гай! Я хорошо о них заботилась. Все делала, что ты мне говорил, кормила их, держала в тепле. Правда, Эдди?

– Да, Гай, – сказал Эдвард. – Она прекрасно о них заботилась. В этом не было ее вины…

– Но что тогда случилось?

– Колдовство, волшба, черная магия – не знаю, как и назвать! – сказала Джульетта. – Никиа проклял Сифу – и она умерла от его проклятия. Тогда он решил, что тоже должен умереть, – и умер! Клянусь, Гай, что говорю истинную правду!

– Знаю, – сказал Гай с грустью. – Никиа был колдун не из последних. Одного не могу понять: почему он проклял Сифу? Ведь он любил свою маленькую сестру больше жизни…

– Она… опозорила его… Мы были в Париже… Ну, в общем, ты знаешь этих французов. Они не питают отвращения к черной коже, разве что в малой степени. И один шустрый маленький бой лет пятнадцати из отеля «Империал» решил, что будет хорошим развлечением соблазнить Сифу. Потом мы провели в Риме пять месяцев, и вскоре стало заметно, что Сифа беременна. Никиабо был в бешенстве. Он обрушил на нее целый поток той тарабарщины, на которой они говорят, и в конце концов она во всем созналась. И вот тогда он вытянулся во весь свой крошечный рост и сказал…

– Откуда, черт возьми, ты можешь знать, что он сказал, Джулия? – перебил ее Гай. – Он ведь наверняка сказал это на суахили?

– Сифа рассказала мне потом. Он сказал: «Когда пойдет на убыль эта луна, и ты пойдешь на убыль, моя сестренка! А когда полмира укутает тьма, ты умрешь!» И она умерла. Я приглашала одного доктора за другим. Они говорили: это все гипноз, предрассудки, темные страхи. Так или иначе, она умерла от этого в первую же безлунную ночь.

Этому Гай вполне мог поверить. Он помнил искусство гипноза, которому Бириби, последний колдун Фолкстона, обучил его. Если жертва по-настоящему верила или хотя бы испытывала достаточно сильное уважение к знахарю…

– И что было потом? – спросил он.

– Он сидел у ее тела и пел свою погребальную песню. Все ночь сидел и пел. Только на рассвете перестал. Когда я вбежала в комнату, он был там, мертвый, рядом со своей сестрой, и никаких следов от ран…

– Я этому не верю! – воскликнула Джо Энн. – Это невозможно! Нельзя умереть от проклятия!

– Ты так думаешь, Джо? – спросил Гай угрюмо. Он чувствовал, как его охватывает мрачная злоба, застарелая неприязнь к людям, безмятежно верящим, что их культура заключает в себе всю правду. Да и настроение у него было прескверное. Он горячо любил жену, но не мог не заметить, как она обрадовалась его замешательству, когда он получил записку от Джульетты. Были и другие причины, которых он даже не мог понять. Ему нравилось ощущать свою власть, а в эти несколько последних дней Джо словно ускользала от него. Казалось, она знает какую-то тайну, сводившую на нет его власть над нею. И это ему не нравилось.

– Ты так думаешь? – сурово повторил он. – Посмотри-ка мне в глаза, Джо. Прямо в глаза. Не отводи взгляда, не шевелись. Так, так… Теперь хорошо. Огни меркнут. Ты погружаешься во тьму – ты в джунглях. Ночь. Вокруг рычат леопарды…

– Нет! – пронзительно закричала Джо Энн. – Нет, Гай, нет! Ты не можешь оставить меня в джунглях на съедение зверям! Если бы даже ты хотел избавиться от меня, ты не можешь этого сделать! Из-за ребенка, Гай! Твоего сына, которого я ношу под сердцем! Ты не можешь, не можешь…

Он щелкнул пальцами перед ее остекленевшими глазами. Очень медленно они начали проясняться.

– Джо, – сказал он дрогнувшим голосом, заключая ее в объятия, – прости меня. Это была отвратительная выходка. То, что ты сказала насчет ребенка, правда?

– Да, любимый, – прошептала она… – Я рада, что вернулась. В джунглях было ужасно и… Гай! Ты… действительно можешь проделывать такие штуки! Кто же ты, Гай? За кого я вышла замуж?

– За дьявола, явившегося из ада, – сказал он язвительно. – Но не беспокойся по этому поводу, Джо:

«…От этих сил теперь я отрекаюсь!

…Я раздроблю тогда мой жезл волшебный,

И в глубь земли зарою я его,

А книгу так глубоко потоплю,

Что до нее никто не досягнет»[80]80
  У. Шекспир. «Буря», д. 5, сц. 1. Пер. Н. Сатина.


[Закрыть]

– Пойдем, любовь моя, будет лучше, если мы уйдем отсюда…

– А как же ужин! – вскричала Джульетта.

– Прости, Джулия, – сказал Гай. – Как-нибудь в другой раз…

И, обняв Джо Энн за талию, он вывел ее из комнаты.

Через восемь с половиной месяцев родился их сын. Гай назвал ребенка Хантером, в честь Хантеркреста, поместья Фолксов, откуда пошли его предки. Но только тогда, когда Джо Энн взяла в руки вопящего краснолицего малютку, она перестала бояться, что он может родиться с раздвоенными копытами или рогами.

Глава 27

«Мир – театр, – нередко цитировал Гай слова Шекспира, – в нем женщины, мужчины, все – актеры; у каждого есть вход и выход свой…»[81]81
  У. Шекспир. «Как вам это понравится», д. 2, сц. 7. Пер. П. Вейнберга.


[Закрыть]

Так и он весной 1884 года, когда почти вся жизнь была уже позади, готовился, как ему нравилось думать, к последнему грандиозному уходу со сцены, с любовью следя за другими, более молодыми актерами, впервые ступающими на подмостки. Некоторые из них уже нашли для себя роли, и новое поколение родственных кланов Джеймсов, Мэллори и Фолксов заявило о себе в полный голос. Престон Мэллори, старший сын Фитцхью и Грейс, женился на Франсуазе Джеймс, дочери Уилла и Нормы. У младшего сына Фитцхью Мэллори, Уилтона, куда в большей степени, чем у его отца, проявились фамильные черты. Он питал слабость к лошадям, женщинам и азартным играм, что делало его похожим скорее на покойного Килрейна, чем на Фитца. Впрочем, Гай знал, что в мальчике немало хорошего. Он великодушен, весел, в душе его нет злобы. Самая младшая из детей Мэллори, маленькая Трилби, родившаяся через год после возвращения Фитцхью с войны, была очаровательна – светловолосая, радостная, как солнечный лучик.

Мэллори обрели счастье в детях. А вот Гай и Уилл Джеймс не могли найти общий язык с сыновьями, и это еще больше сблизило их на старости лет. Натан Джеймс, зачатый мужчиной, чей ум был отточен подобно клинку рапиры, был большим, неуклюжим, молчаливым мальчиком, погруженным в свой внутренний мир, болезненно робким, неловким в поступках и косноязычным. «Хороший мальчик, – говорили о нем люди, – но пороха не выдумает…»

Хантера Фолкса никак нельзя было назвать неловким, неуклюжим или робким. Светловолосый и красивый, как нордический бог, великолепный стрелок, превосходный наездник, искусный боксер, фехтовальщик, пловец. Хантер с отличием сдавал экзамены в Оксфорде, где учился вместе со своим британским кузеном Лансом. И, обладая всеми этими качествами, он тем не менее медленно разбивал отцовское сердце.

Увы, сын Гая Фолкса был для него незнакомцем: он столь же разительно отличался от отца, как луна от солнца. Любовь между ними была сильной, но причиняла обоим немало страданий. Гай понял, как любит его сын, однажды осенним днем, когда обрушил на Ханта град проклятий и ругательств: тот не попал в оленя с такого близкого расстояния, что и ребенок не промахнулся бы с завязанными глазами.

– Опять! – взревел он. – Что с тобой, Хант? Ты, черт возьми, умеешь стрелять куда лучше меня и при том…

– Папа, – тихо сказал Хант, – думаю, нам лучше объясниться раз и навсегда. Я старался избежать этого, но больше не могу от тебя скрывать. Пожалуйста, папа, не расстраивайся, но дело в том, что я ненавижу охоту. Всегда ее терпеть не мог и никогда не полюблю. Так жестоко, так отвратительно убивать прекрасных беззащитных зверей, как этот олень, например…

Гай стоял, глядя на Ханта. Многое становилось ему понятным.

– Надо полагать, ты и еще кое-чего не любишь, сынок? – спросил он.

– Да, папа. Все виды спорта: верховую езду, стрельбу, фехтование, плавание, бокс. Прошу прощения, сэр, но они всегда казались мне детскими забавами, что ли, недостойными мужчины…

– А околачиваться целыми днями у этого католического священника, отца Шварцкопфа, – подходящее занятие для мужчины, не правда ли, Хант? – спросил Гай с раздражением.

– Да, папа, ведь это дает пищу душе и уму…

– Понятно, – сказал Гай с горечью. – Что ж, Хант, ты можешь раз и навсегда повесить ружье на гвоздь и забросить все другие детские игрушки. Одного не могу понять: как может мальчик, добившийся таких успехов в спорте, куда больших, чем я когда-то…

– Папа, – прервал его Хант дрожащим от боли голосом, – а тебе никогда не приходило в голову, чего мне это стоило?

– Зачем же ты так старался? – проворчал Гай.

Хант долго не отвечал, глядя на отца.

– Ради тебя, папа, – сказал он наконец.

После этого Гай оставил Ханта в покое. Но с этим было трудно смириться, и особенно с чувством, почти переросшим в убеждение, что помолвка Ханта с Трилби Мэллори – тоже часть этого странного, почти болезненного, сыновнего послушания. Хант и в любви не вел себя так, как подобает мужчине. И Гай, и Фитцхью желали этого брака, но Гай заранее смирился с тем, что помолвка может быть расторгнута в любой день.

Утешением ему теперь все чаще служила дочь Джуди, родившаяся в один день с Трилби, что давало повод для их с Фитцхью неизменной шутке: мол, их дочери – результат последних вспышек энергии двух усталых стареющих мужчин, энергии, накопившейся за пять лет вынужденного воздержания на службе в армии конфедератов.

Джуди была физическим и духовным воплощением Гая, поэтому они прекрасно ладили. Он строил грандиозные планы на ее счет. Во время войны, будучи капитаном капера флота конфедератов «Меридиан», Гай загружался углем в английских портах и благодаря этому возобновил знакомство с британской ветвью семьи Фолксов. Он очень сблизился с юным Лансом, младшим сыном сэра Хентона Фолкса II. Ланс был энергичен, как и подобает Фолксу, увлекался артистками мюзик-холла, знал подробности из жизни чуть ли не всех победителей скачек в Дерби со времени их основания. К тому же Гай в жизни не видел лучшего стрелка по птицам влет при охоте с собаками или загонщиками. Помимо всего этого Ланс обладал острым умом; впрочем, ценой немалых усилий он скрывал это. А самое главное, по мнению Гая, заключалось в том, что он был вторым сыном в аристократической семье и в соответствии с правом первородства имел не самые блестящие перспективы в Англии. Гай видел в нем идеального мужа для Джуди, если бы, конечно, он согласился перебраться в Штаты.

И вот, обдумав все это, весной 1884 года Гай вновь отправился в Англию. Он собирался раз и навсегда решить этот вопрос, но не знал, да и не мог знать, что покидает семью и друзей как раз тогда, когда они больше всего в нем нуждались.

18 сентября 1884 года Джо Энн Фолкс на большой галерее Фэроукса беседовала с Грейс Мэллори. Разговор был серьезным и долгим, поскольку затрагивал тему, важную для них обеих.

– Люди, – сказала Грейс сухо, – придают огромное значение возрасту и жизненному опыту, но вот тебе шестьдесят лет, а мне пятьдесят один, и ни одной из нас недостает ни здравого смысла, ни сообразительности, чтобы, потратив столько времени, прийти к какому-нибудь решению…

– А что говорит Фитц? – спросила Джо Энн.

– Фитц? Что ты, не знаешь его? От него нет никакого проку. Всегда видит в людях только хорошее. Поверь мне, Джо, что-то с ним неладно, с этим Уилкоксом Тернером, но в чем здесь дело, никак не могу понять. Должна сказать тебе, что большая доля вины в том, что все так сложилось, лежит на Ханте. Унаследуй он от отца хотя бы половину его предприимчивости и умения найти правильный подход… Не могла бы ты с ним поговорить? Он чудесный мальчик, и мы с Фитцем оба, откровенно говоря, очень бы хотели, чтобы он женился на Трилби. Фитц говорил, что и Гай не против. Все было так хорошо, казалось, что дети питают привязанность друг к другу, пока не появился этот таинственный мистер Тернер. Страшно богатый, обходительный, говорит, как университетский профессор, но, послушав его часа два, внезапно понимаешь, что он ничего толком и не сказал. Ты по-прежнему не знаешь, кто он, из какой семьи, как разбогател, чем занимается, есть ли вообще у него какая-нибудь профессия – ровным счетом ничего! Он умеет уходить от ответа на неприятные вопросы ловко, как никто другой…

– А что же малютка Трилби?

– Он совсем вскружил ей голову. Думает, что прекрасен, как плавучий театр, где играют на каллиопе. И он такой сладкоречивый, Джо, ох, как меня пугает все это!

– «Мы счастья ждем, а на порог валит беда…»[82]82
  Р. Бернс. «Полевой мыши, гнездо которой разорено моим плугом». Пер. С. Маршака.


[Закрыть], – задумчиво сказала Джо. – Гай с Фитцем разве что не подписали брачные контракты за наших детей еще до их рождения. И что же? Трилби и Хант послушно делают все, что велят им родители, но это только послушание, не более того, а тут как раз появляется этот нью-йоркский пройдоха – и все планы рушатся. А взять твоего Уилтона и мою Джуди: оставь их вместе на пять минут, и они сразу сцепятся как кошка с собакой…

– В этом нет ничего дурного, – сказала Грейс. – В конце концов они найдут дорогу к любви, несмотря на эту драчливость…

– Кстати, о драчливости, – сказала Грейс. – Если бы у Ханта было ее хоть немного больше…

– Он не сможет, Грейс, – тихо сказала Джо Энн. – Это умение ему, увы, не дано.

– Слоняется все время с этим придурковатым Натаном Джеймсом. Бедняга Уилл! Какой тяжкий крест он несет!

– Нат хороший, – сказала Джо Энн, – просто он тихий и медлительный. Они ладят с Хантом, потому что оба молчаливы и не действуют друг другу на нервы. И Франсуаза такая же, а какая хорошая жена твоему Престону…

– Я была против женитьбы Преса на Франсуазе Джеймс, – сказала Грейс, – но все вышло куда лучше, чем я ожидала. Нужно время, чтобы увидеть, что к чему. Может, и нам не стоит так уж сильно волноваться, что Трилби увлеклась мистером Тернером…

– Если бы Гай был здесь… – сказала Джо Энн. – Он бы придумал, что делать…

– Ей-богу, придумал бы! – воскликнула Грейс. – Самый решительный человек, которого я знаю… Господи Боже, как поздно! Тебе, наверно, надо еще сделать миллион дел, ведь завтра у Ханта день рождения!

– Еще бы! – сказала Джо Энн. – Я как раз собиралась попросить у тебя прощения и закончить разговор…

Первое, что увидела Джо, войдя на кухню, где хлопотала тетушка Руфь, была Джуди. В свои восемнадцать Джуди Фолкс была изумительно красива. Вылитый отец, говорили о ней. Так оно и было, только к этому надо добавить, что смуглая красота Гая была в ней смягчена женственностью и являлась предметом растущего беспокойства Джо Энн.

– Джуди, – тяжело вздыхал Уолт Мэллори, – напоминает мне пороховую бочку с зажженным фитилем! Если бы только она обращала на меня хоть немного внимания…

Джуди обернулась и поцеловала мать в поблекшую щеку.

– Гости те же, что и всегда, мама? – протянула она.

– Да, – ответила Джо Энн. – Престон с Франсуазой, Нат, Уолт, Трилби, девушки Клайвов – они нужны, чтобы было достаточно партнерш для наших мужчин, – придется и гостя семейства Мэллори пригласить, хотя, надо сказать, мне он не нравится…

– Уилкокс Тернер? – спросила Джуди с томным видом. – Я определенно нахожу его обаятельным. Самый интересный мужчина, которого мне доводилось видеть. Такой обходительный…

– Даже чересчур обходительный, – оборвала ее Джо Энн. – Неужели и тебе вскружил голову этот нью-йоркский пройдоха? Начнем с того, что он слишком стар для тебя. Во-вторых, никто не знает, что это за человек и каковы его виды на будущее…

– Он говорит, что его мать – старая знакомая нашего папы, – сказала Джуди. – Из Нью-Орлеана. Если б он еще хоть немного был похож на папу, я бы подумала…

– Джуди! – воскликнула Джо Энн.

– Господи, мама, да не будь ты такой праведной! Я же знаю, что папа был в свое время парень не промах…

– Ты употребляешь совершенно недопустимые выражения, Джуди. Сколько раз я тебе говорила…

– По меньшей мере, миллион. Пустая трата слов, мама. Ты не в силах изменить мои привычки, как и привычки отца. Поскорей бы он вернулся. Вечно он уезжает в Англию навещать своих скучных британских кузенов…

– Ведь ты их даже не помнишь, – сказала Джо. – Как же ты можешь судить, скучные они или нет? Я, например, нахожу, что они очень приятные люди.

– О вкусах не спорят.

– Ты совершенно невыносима, – сказала Джо Энн. – Хорошо бы, чтоб ты поскорей вышла замуж, с глаз долой…

– Боюсь, тебе не скоро удастся от меня отделаться, мама. За кого мне выходить? За первого же, кто будет свататься, чтобы только не видеть этого вечно скалящегося идиота Уолта, которого я готова отхлестать кнутом? Конечно, – вкрадчиво добавила она, – есть еще мистер Тернер…

– И думать забудь! – вскричала Джо Энн. – Никто о нем ничего не знает, и ему уже не меньше сорока!

– Тридцать шесть, – невозмутимо поправила ее Джуди. – Денег на текущие расходы у него достаточно, пусть это тебя не волнует. А манеры его великолепны. Единственное, что меня не устраивает, – это то, что уж слишком он увлечен Трилби. Моему святоше-братцу надо быть начеку. Не удивлюсь, если у него уведут девушку…

– Я… тоже заметила, что Трилби уделяет ему слишком много внимания, – сказала Джо Энн. – Может, Фитцхью стоит отослать ее куда-нибудь на время…

– Ради Бога, мама! Надо вести честную игру. Трилби решит все сама. Да и Ханту нужно пробудиться от спячки. Как бы я хотела, чтоб папа быстрей вернулся! Я так без него скучаю!

– Да, твой отец – человек редких достоинств, – сказала Джо Энн. – Смотри и ты не прогадай, когда придет твой черед выходить замуж.

– В том-то и загвоздка, – рассудительно заметила Джуди. – Я сравниваю с папой всех знакомых мальчиков, и ни одни из них не выдерживает сравнения. Это трудное испытание, мама. Может быть, я не совсем справедлива – ведь я не знаю, каким он был в молодости. А каким он был, мама?

– Почти таким же, как сейчас. Немного грубее, конечно. Когда я впервые его встретила, он разговаривал, как неотесанный мужлан.

– Папа? Никогда этому не поверю!

– Но именно так и было. Первое, о чем он попросил меня, – научить его говорить правильно. И он учился. Боже правый, как он учился! Он никогда в жизни не ходил в школу, правда, несколько лет занимался у нашей домашней учительницы вместе со мной. Но он образован лучше, чем кто-либо из выпускников университетов, которых мне довелось знать.

– Наверно, ты была красивой, мама, – сказала Джуди. – Да ты и сейчас красива и выглядишь, как подобает пожилой леди. И ты такая милая. Прости, что я иногда бываю дерзка с тобой. Но я люблю тебя, мама, люблю всем сердцем…

– Спасибо тебе, девочка, за это. Иди-ка, помоги тетушке Руфи стряпать к дню рождения…

– Пропади он пропадом, этот день рождения! – притворно капризничая, воскликнула Джуди. – Правда, мистер Тернер будет – хоть какое-то утешение…

Когда на кухню вошел Хант, приготовления к празднику были в полном разгаре.

– Здравствуй, мама, – сказал он, целуя Джо Энн. – Привет, Детка! Господи, тетушка Руфь! Нам что, целую армию надо накормить?

– Уж я-то знаю, как едят молодые люди, – хихикнула тетушка Руфь, – особенно эти мальчишки Мэллори. Да и масса Нат от них не отстает. А что вы так рано домой вернулись, масса Хант?

«Только старые негры чего-то стоят, – с грустью подумала Джо Энн. – Молодые теперь говорят „мистер“ и „миссис“, да и то неохотно. Никогда не скажут „хозяин“. Они свободны, конечно, если вообще кто-то может быть свободен в этой жизни…»

– Я собиралась задать тебе тот же вопрос, сынок, – сказала она, слегка волнуясь. – Ты ведь не поссорился с Трилби, правда?

– Едва ли бы мне это удалось, – раздраженно сказал Хант. – Я ее даже не видел. Ускакали куда-то с этим таинственным мистером Тернером.

– Ну и ну! – воскликнула Джуди. – Да он ревнует! Смотри, мама, у Ханта приступ ревности! Может быть, у него все же есть кровь в жилах!

– Ты угадала, Детка, – спокойно сказал Хант. – Я ревную. Мне всегда казалось, что Трилби от меня никуда не денется, а теперь я начинаю понимать, как мне будет больно потерять ее…

– Значит, сынок, – прошептала Джо Энн, – ты все-таки любишь ее?

– А разве у вас были какие-то сомнения? Я не привык выставлять напоказ свои чувства, мама, но я полагал, что…

– Хант, – спросила Джо Энн, и в голосе ее послышалось отчаяние, – ты хоть когда-нибудь говорил Трилби, что любишь ее?

– Да, мама, – ответил Хант, – а что?

– Больше одного раза? Держал ее руку, говоря это? Целовал ее?

– Я уже сказал, что не выставляю своих чувств напоказ… – начал Хант.

– Боже правый, мама! – воскликнула Джуди. – Да его легче застрелить!..

– Послушай, сынок, – тихо сказала Джо Энн. – Мне шестьдесят лет. Даже теперь, и весьма часто, твой отец говорит мне, что любит меня. Мне это нравится, как и любой женщине. Сколько это ни повторяй – все будет мало. Женщины – они так подвержены сомнениям… Им всегда нужны доказательства, что их любят. Да стоит твоему отцу сорвать цветок в саду и подарить мне в знак своей любви, и я готова петь весь день. Понимаешь? Нам недостаточно знать, что наши мужчины любят нас. Нам нужно слышать слова любви снова и снова! И нам это никогда не надоест, сколько бы раз они их ни повторяли. Мне нравится Трилби. Думаю, из нее получилась бы хорошая невестка. И, если ты позволишь этому Уилкоксу Тернеру, который слишком стар для Трилби и ведет себя как-то странно, что мне не нравится, увести ее у тебя из-под носа, ты меня очень разочаруешь…

– Знаю, мама, – сказал Хант, – но что я могу сделать? Такой уж я уродился. Я чертовски застенчив. Боюсь, я так бы и не решился ее поцеловать, если бы не…

– Ага! – воскликнула Джуди. – Значит, ты все-таки поцеловал ее, Хант? Ну-ка расскажи!

– Мама, мы что, так и будем обо всем говорить в присутствии Детки?

– Нет. Пойдем-ка в кабинет отца. Нам давно уже пора побеседовать всерьез…

– Но, мама, – запротестовала Джуди, – я хочу все знать о любовных делах Ханта. Может, ему понадобится совет сестры. В конце концов, сейчас другие времена, и твой взгляд на мир устарел!

– Ты останешься здесь, Джуди, – сказала Джо Энн. – Тетушка Руфь, если она уйдет, проследи за ней. А увидишь, что она прилипла к замочной скважине, дай ей хорошенько сковородкой по мягкому месту. Ты меня слышишь?

– Да, мэм. С удовольствием. Раз дитя нуждается в небольшой трепке…

– Тетушка Руфь! – надула губы Джуди. – Ты не посмеешь!

– А попробуй-ка, малышка, попробуй – увидишь! – сказала тетушка Руфь.

– И вот, мама, – рассказывал Хант, – у меня возникло безумное желание покинуть мир и стать монахом. Написать религиозный шедевр, такой же, как «Summa Theologica»[83]83
  «Сумма теологии» (лат.).


[Закрыть] Фомы Аквинского или «Исповедь» Святого Августина. Два человека остановили меня: преподобный Мартин Шварцкопф, сказавший, что я должен молиться и убедиться в верности своего выбора…

– Хант, – сказала Джо. – Значит, ты принадлежишь к этой Церкви?

– Да, мама. Я считаю, что это самая благородная, самая вдохновляющая, самая возвышенная…

– Ладно. Тебе нет нужды в чем-то убеждать меня. Я ничего не имею против католицизма, пока ты не пытаешься обратить в эту веру меня и отца. Если протестанты неизбежно обречены гореть в адском пламени, что ж, мы сгорим в нем. Но давай вернемся к сути дела, сынок. Я полагаю, вторым человеком, помешавшим тебе сделать этот шаг, была Трилби, не так ли?

– Совершенно верно. И она добилась этого старым как мир способом: она… поцеловала меня. И потом сказала: «И от этого ты тоже сможешь отказаться?» И я понял, что не смогу. Я испугался. Подумал, что рискую своей бессмертной душой ради женщины. Пошел поговорить с отцом Мартином, и он мне сказал, что христианская женитьба – это торжественный обет, данный Богу. Тогда я успокоился…