Текст книги "Люсьен Левен (Красное и белое)"

Автор книги: Фредерик Стендаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 49 страниц)

Он, смеясь, твердил себе, пародируя любимую фразу святого прелата: «Я сложу это к подножию креста».

Не о каких делах с монсеньором епископом он не говорил.

«Это лишь капля масла в колеса – и только».

В половине третьего Люсьен завтракал у генерала, с которым он потом отправился делать визиты, прерванные накануне.

К пяти часам Люсьен умирал от усталости. Этот день был самым деятельным днем в его жизни. Ему еще предстояла неприятная перспектива обеда у префекта, который мог оказаться недостаточно вежливым. Маленький капитан Меньер предупредил Люсьена, что два самых лучших сыщика префекта следят за каждым его шагом.

Люсьен в глубине души был вполне удовлетворен: он чувствовал, что сделал все возможное для торжества дела, справедливость которого, по правде говоря, была весьма спорна. Но это возражение, способное омрачить радость Люсьена, вполне уравновешивалось сознанием, что у него хватило мужества неосторожно поставить на карту уважение, которым он уже начинал пользоваться в министерстве внутренних дел. Кофф раз или два сказал ему:

– В глазах наших старых столоначальников и начальников отделений ваше поведение, если даже оно завершится провалом страшного господина Меробера, будет только великолепной ошибкой.

При обсуждении вопроса о подкидышах вы назвали этих людей канцелярскими креслами; они теперь воспользуются случаем отомстить вам.

– Что же следовало сделать?

– Ничего. Написать три-четыре письма по шесть страничек каждое – это в канцеляриях и называется искусством управления. Они всегда будут считать вас глупцом из-за того, что вы так рисковали своим служебным положением. И, кроме того, в вашем возрасте требовать сто тысяч франков для подкупа! Они распространят слух, что вы положили себе в карман по крайней мере треть этих денег.

– Я сперва так и подумал. Теперь мне приходит в голову другая мысль – когда кто-нибудь действует в интересах этих министров, он должен опасаться не противников, а людей, которым служит; так обстояло дело в Константинополе в эпоху упадка империи. Если бы я ничего не сделал и ограничился только красноречивыми письмами, я еще до сих пор хранил бы в сердце воспоминание о том, как нас закидали грязью в Блуа. Вы были свидетелем моей душевной слабости.

– Что ж, вы должны меня возненавидеть и удалить из министерства, – я об этом уже думал.

– Напротив, мне приятно, что я могу теперь говорить вам все. Умоляю вас не щадить меня.

– Ловлю вас на слове. Этот маленький хвастунишка де Серанвиль, должно быть, лопается от ярости против вас, ибо в конце концов вы уже два дня работаете за него, а он только пишет сотни писем и, в сущности, не делает ничего. Я убежден, что в Париже его одобрят, а вас будут порицать, но, как бы он ни вел себя по отношению к вам сегодня вечером, не поддавайтесь гневу. Если бы мы жили в средние века, я боялся бы, что вас могут отравить, ибо в этом маленьком софисте я вижу ярость освистанного автора.

Карета остановилась у подъезда префектуры. Человек десять жандармов были расставлены на первой и на второй площадке лестницы.

– В средние века этих людей поставили бы здесь для того, чтобы вас убить.

При проходе Люсьена они вытянулись в струнку.

– Все знают о возложенном на вас поручении, – промолвил Кофф. – Жандарм с вами вежлив. Можете судить, как велика ярость господина префекта.

Господин де Серанвиль был очень бледен и принял их обоих с принужденной учтивостью, которую не смягчил даже заискивающий прием, оказанный всеми Люсьену.

Обед прошел холодно и уныло. Все эти чиновники предвидели завтрашнее поражение. Каждый из них думал: «Префекта отрешат от должности или переведут в другое место, а я буду говорить, что он виновник неудачи. Этот молокосос – сын банкира нашего министра; он уже рекетмейстер; весьма возможно, что он и явится преемником префекта».

Люсьен ел, как волк, и был очень весел.

«А я, – думал г-н де Серанвиль, – я оставляю, не дотронувшись; все, что мне кладут на тарелку; я не в состоянии проглотить ни куска».

Так как Люсьен и Кофф говорили довольно много, то постепенно весь разговор за столом свелся к беседе между начальниками местных управлений имуществами и налоговыми сборами, с одной стороны, и вновь прибывшими лицами – с другой.

«А я, я всеми покинут, – думал префект. – Я здесь уже словно чужой, мое отстранение от должности – дело решенное, и (вещь совершенно неслыханная) я вынужден торжественно принимать в префектуре моего преемника». За второй переменой Кофф, от которого ничто не ускользало, заметил, что префект ежеминутно вытирает себе лоб.

Вдруг раздался сильный шум: это прибыл курьер из Парижа. Он с шумом вошел в залу.

Начальник управления косвенных налогов, сидевший около входной двери, машинально сказал курьеру:

– Вот господин префект.

Префект поднялся из-за стола.

– Мне нужен не префект де Серанвиль, – напыщенно-грубым тоном возразил курьер, – а рекетмейстер господин Левен.

«Какое унижение! Я больше уже не префект!» – пронеслось в голове у г-на де Серанвиля, и он опустился в кресло. Опершись локтями на стол, он закрыл лицо руками.

– Господину префекту дурно! – воскликнул генеральный секретарь и взглянул на Люсьена, словно прося у него извинения за человеколюбие, которое он проявлял, обращая внимание на состояние префекта.

Префект в самом деле был в обмороке; его поддержали и усадили у открытого окна.

Люсьен между тем удивлялся незначительности содержания доставленной курьером депеши. Это было длинное письмо министра, посвященное мужественному поведению Люсьена в Блуа; министр собственноручно приписал, что виновники бунта будут разысканы и подвергнуты строгому наказанию, а также что он, министр, прочел письмо Люсьена в совете в присутствии короля и что все отнеслись к этому письму как нельзя лучше.

«А о здешних выборах ни слова! – подумал Люсьен. – Стоило ради этого гнать курьера!»

Он подошел к распахнутому окну, у которого усадили префекта; г-ну де Серанвилю натирали виски одеколоном; вокруг все повторяли одну и ту же фразу: «Переутомление, вызванное выборами…»

Люсьен сказал несколько подобающих слов и попросил разрешения на минуту удалиться с г-ном Коффом в соседнюю комнату.

– Допускаете ли вы, – спросил он Коффа, протягивая ему депешу министра, – чтобы из-за такого письма посылали курьера?

Он углубился в чтение письма от матери, которое быстро прогнало улыбку с его лица. Г-же Левен казалось, что жизнь ее сына находится в опасности, и, прибавляла она, «из-за столь грязного дела». «Брось все и возвращайся… Я здесь одна; твоего отца соблазнило честолюбие: он уехал в Авейронский департамент, за двести лье от Парижа, рассчитывая, что там его изберут депутатом».

Люсьен поделился этой новостью с Коффом.

– Это и есть письмо, из-за которого сюда погнали курьера. Госпожа Левен, вероятно, потребовала, чтобы письмо было доставлено вам как можно скорее. В общем, дела здесь не слишком веселые. Мне кажется, вам следует вернуться к этому иезуиту, который помирает от заглушённой ярости. Я со своим важным видом могу только ухудшить его состояние.

Действительно, возвратившись в столовую, Кофф был великолепен. Он извлек из кармана десяток донесений о выборах, которые вложил в депешу и носил с собой как святые дары. Г-н де Серанвиль очнулся от обморока; его тошнило, и он, охваченный тоскою, с видом умирающего смотрел на Люсьена и на Коффа. Состояние, в котором находился этот дрянной человек, растрогало Люсьена: он видел в нем только страдающее существо. «Надо избавить его от нашего присутствия», – решил он; после нескольких вежливых фраз он удалился.

Курьер бросился вслед за ним по лестнице, чтобы получить от него распоряжения.

– Господин рекетмейстер отправит вас завтра обратно, – с неподражаемой важностью промолвил Кофф.

Завтра, семнадцатого, был решающий день.

Семнадцатого, в семь часов утра, Люсьен был уже у аббата Дисжонваля. Он был поражен переменой в обхождении славного старика; тот был весь предупредительность. Малейший намек Люсьена не оставался без ответа. «Сто тысяч франков производят свое действие», – подумал Люсьен.

Но аббат Дисжонваль с тонкостью и вежливостью, немало удивившими Люсьена, несколько раз дал ему понять, что все, о чем можно было говорить при отсутствии главного условия, надо было считать весьма гадательным.

– Я так это и понимаю, – отвечал Люсьен. – Если я и не получу сегодня и вовремя ассигновку, сто тысяч франков на имя генерального сборщика налогов, я все же имел честь быть вам представленным и имел с уважаемым аббатом Леканю беседу, которая произвела на меня глубокое впечатление; я научился вдвойне уважать людей, стремящихся к счастью нашей дорогой родины иным путем, чем тот, который мне представляется наиболее правильным, и…

Мы избавляем читателя от всех учтивых фраз, которые подсказывало Люсьену живейшее желание внушить этим господам немного терпения до прибытия дипломатической депеши. Необычный шум, вызванный на улице крупнейшим событием дня и доносившийся в квартиру аббата Дисжонваля, хотя она и была расположена в глубине двора, отдавался в груди Люсьена. Чего бы он ни дал, лишь бы задержать выборы на один день!

В девять часов он вернулся к себе в гостиницу, где Кофф уже приготовил два длиннейших письма с подробным изложением и объяснением всего происшедшего.

– Какой забавный стиль! – заметил Люсьен, подписывая письмо.

– Напыщенный и плоский, а главное, не простой, что именно и требуется для министерства.

Курьера отправили обратно в Париж.

– Милостивый государь, не будете ли вы добры разрешить мне захватить с собою депеши префекта, я хочу сказать, господина де Серанвиля? Не скрою от вас, милостивый государь, что он предложил мне хорошенький подарок, если я соглашусь взять с собою его письма. Но я специально прислан сюда и отлично знаю, как надо вести себя…

– Отправьтесь от моего имени к господину префекту, возьмите у него его письма и пакеты, даже подождите, если понадобится, часа полтора. Господин префект – административная власть в департаменте… и т. д., и т. д.

– Как же! Пойду к префекту по его приказанию. Но что же будет с подарком? Говорят, что этот префект скряга… и т. д., и т. д.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

Генерал Фари уже месяц, как снял через своего адъютанта, г-на Меньера, помещение во втором этаже напротив зала Урсулинок, где должны были происходить выборы. Там он расположился с Люсьеном с десяти часов утра. Каждые четверть часа они получали донесения от секретных агентов генерала. Некоторые из агентов префектуры, осведомленные о вчерашней почте и видя в Люсьене будущего префекта, в случае, если г-н де Серанвиль провалит выборы, тоже присылали каждые четверть часа Люсьену коротенькие сообщения, писанные на клочке бумаги красным карандашом. Эти сведения всегда оказывались очень верными.

Процедуры, непосредственно предшествующие выборам, начавшись в половине одиннадцатого утра, шли положенным порядком. Председатель, самый старший по возрасту из всех избирателей, был человек, преданный префекту; он постарался принять меры к тому, чтобы у въезда в город задержали грузную берлину некоего г-на Марконни, который, будучи летами еще старше, чем ставленник префекта, из-за этого прибыл в Кан лишь к одиннадцати часам. Тридцать чиновников, позавтракавших в префектуре, были встречены враждебными возгласами при входе в зал, где происходили выборы.

Среди избирателей в большом количестве распространялась маленькая листовка:

«Порядочные люди всех партий, желающие блага краю, в котором вы родились, устраните господина префекта де Серанвиля! Если господин Меробер будет избран депутатом, то господина префекта отрешат от должности или переведут в другое место. Какое нам, в сущности, дело до того, кто будет избран депутатом? Удалим префекта, этого каверзника и лгуна. Кого только он не обманул!»

К полудню выборы председателя собрания приняли самый дурной оборот. Все избиратели кантона Риссе, прибывшие спозаранку, подали голоса за г-на Меробера.

– Придется опасаться, если его изберут председателем, – сказал генерал Люсьену, – что человек двадцать наших чиновников, людей робких, и пятнадцать дураков из деревенских избирателей, видя его в президиуме исполняющим самую важную роль, не посмеют вписать в свой бюллетень ничье имя, кроме его.

Каждые четверть часа Люсьен посылал Коффа справиться на телеграф; он сгорал от желания получить наконец ответ на свою депешу № 2.

– Префект вполне способен задержать этот ответ, – говорил генерал. – Было бы вполне в его духе послать одного из чиновников на ближайшую телеграфную станцию в четырех лье отсюда, по ту сторону холма, чтобы приостановить передачу. Делая подобные вещи, наш почтеннейший префект не воображает себя новым Мазарини, ибо он знает историю Франции.

Этой фразой славный генерал хотел доказать, что он тоже знает ее.

Маленький капитан Меньер вызвался сесть на лошадь и поскакать галопом к холму, чтобы взять под наблюдение работу второй телеграфной станции. Но г-н Кофф попросил у капитана его лошадь и помчался сам.

Перед залом Урсулинок собралась по меньшей мере тысяча человек. Люсьен вышел на площадь, желая составить себе некоторое понятие об общем настроении, но его узнали. Толпа, когда она многолюдна, всегда ведет себя дерзко.

– Погляди-ка, вот это полицейский комиссар, ветрогон, присланный из Парижа, чтобы шпионить за префектом!

Люсьен остался к этому почти равнодушен. Пробило два часа, затем половина третьего; телеграф молчал. Люсьен сгорал от нетерпения. Он отправился к аббату Дисжонвалю.

– Я не мог больше откладывать голосование наших друзей, – заявил аббат с явно недовольным видом, но было ясно, что голосование он приостановил.

«Вот, – подумал Люсьен, – человек, который считает, что я посмеялся над ним, хотя он ведет себя со мною вполне честно; готов поклясться, что он задержал голосование своих друзей, правду сказать, весьма немногочисленных».

В ту минуту, когда Люсьен с жаром пытался доказать аббату Дисжонвалю, что он не хотел обмануть его, запыхаясь, прибежал Кофф.

– Телеграф что-то передает.

– Благоволите подождать меня у себя еще четверть часа, – обратился Люсьен к аббату Дисжонвалю, – я пойду в телеграфную контору.

Минут двадцать спустя Люсьен вернулся бегом.

– Вот подлинный текст депеши, – сказал он. «Министр финансов господину генеральному сборщику налогов.

Выплатите сто тысяч франков генералу Фари и господину Левену».

– Телеграф еще что-то передает, – сказал аббату Дисжонвалю Люсьен.

– Я иду в комиссию, – заявил аббат Дисжонваль, по-видимому, убедившийся в честности намерений Люсьена. – Сделаю все, что могу, для избрания нашего кандидата председателем; мы выставляем кандидатуру господина де Кремье. Оттуда я поспешу к господину Леканю. Я попросил бы вас отправиться туда без замедления.

Двери квартиры аббата Леканю были раскрыты настежь; в прихожей, через которую Люсьен и Кофф прошли бегом, толпилась масса людей.

– Вот, милостивый государь, подлинная депеша.

– Уже десять минут четвертого, – ответил аббат Леканю. – Смею надеяться, что у вас нет никаких возражений против господина де Кремье: пятьдесят пять лет от роду, двадцать тысяч франков годового дохода, подписчик «Débats», не посылал…

– Генерал Фари и я – мы одобряем кандидатуру господина де Кремье. Если он будет избран вместо господина Меробера, мы, генерал и я, вручим вам сто тысяч франков. А покуда в чьи руки хотели бы вы, милостивый государь, чтобы я передал эти деньги?

– Клевета подстерегает нас на каждом шагу, милостивый государь. Это уже много, если четырем лицам, как бы они ни были почтенны, известен секрет, который может дать ужасную пищу злословию. Я имею в виду, милостивый государь, вас, – сказал аббат Леканю, указывая на Коффа, – вас, милостивый государь, аббата Дисжонваля и меня. К чему посвящать в эти детали еще генерала Фари, при всем уважении, которого он вполне достоин?

Люсьен пришел в восторг от этих слов ad rem [38]38
  Имеющих непосредственное отношение к делу (лат.).


[Закрыть].

– Милостивый государь, я слишком молод, чтобы одному брать на себя ответственность за расходование на секретные цели столь крупной суммы… и т. д., и т. д.

Люсьен убедил аббата Леканю согласиться на привлечение к делу и генерала.

– Но я определенно настаиваю – и ставлю это условием sine qua non [39]39
  Без которого нельзя обойтись (лат.).


[Закрыть] – на том, чтобы префект не принимал в этом никакого участия.

«Славная награда за усердие, с которым он ходит к мессе», – подумал Люсьен.

Люсьен добился согласия г-на Леканю на то, что сумма в сто тысяч франков будет храниться в шкатулке, от которой у генерала Фари и у г-на Ледуайена, приятеля г-на Леканю, будет по ключу.

Вернувшись в помещение, расположенное напротив зала, где происходили выборы, Люсьен застал там генерала, красного от волнения. Близился час, когда генералу предстояло подать свой голос, и он откровенно признался Люсьену, что боится быть освистанным.

Несмотря на эти сильно смущавшие его заботы, генерал чрезвычайно обрадовался ответам ad rem аббата Леканю.

Люсьен получил коротенькую записку от аббата Дисжонваля с просьбой прислать к нему г-на Коффа.

Через полчаса Кофф возвратился. Люсьен подозвал генерала, и Кофф сообщил им:

– Я видел собственными глазами пятнадцать человек, которые сели на коней и помчались за город вызвать сюда к вечеру или, на худой конец, к завтрашнему утру полтораста избирателей-легитимистов. Аббат Дисжонваль выглядит сейчас молодым человеком: вы не дали бы ему и сорока лет. «Жаль, что у нас не было времени поместить четыре статьи в «Gazette de France», – трижды повторил он мне. – Мне кажется, они взялись за дело не шутя».

Начальник телеграфной конторы прислал Люсьену вторую телеграмму, адресованную лично ему:

«Одобряю ваш план. Выдайте сто тысяч франков. Любой легитимист, будь это даже Берье или Фиц-Жам, лучше господина Хемпдена».

– Не понимаю, – сказал генерал, – что это за господин Хемпден?

– Хемпден означает Меробер; так мы условились с министром.

– Час настал! – в сильном возбуждении вдруг заявил генерал. Он надел мундир и вышел из квартиры, игравшей роль наблюдательного пункта, чрезвычайно взволнованный тем, что ему предстояло принять участие в голосовании.

Толпа расступилась, дав ему пройти сто шагов, отделявших его от двери в зал Урсулинок. Генерал вошел; в тот момент, когда он подходил к столу президиума, все избиратели-мероберисты приветствовали его рукоплесканиями.

– Это не пошляк и не мошенник вроде нашего префекта, – громко говорили в толпе. – Он живет только на свое жалованье и должен содержать целую семью.

Люсьен отправил телеграмму:

«№ 3.

Кан, четыре часа.

Вожди легитимистов, по-видимому, действуют добросовестно. Наблюдатели, поставленные у дверей, видели человек двадцать агентов, выехавших за город за ста шестьюдесятью избирателями-легитимистами. Если восемьдесят или сто избирателей прибудут восемнадцатого до трех часов дня, Хемпден не будет избран. В данный момент Хемпден имеет за собой большинство голосов в качестве председателя. Подсчет голосов будет произведен в пять часов».

При подсчете голосов оказалось:

Всего явилось избирателей – 873

Большинство – 437

Подано голосов за господина Меробера – 451

За господина Гонена (кандидат префекта) – 389

За господина де Кремье (кандидат господина Леканю с тех пор, как он получил сто тысяч франков) – 19

Признано недействительными – 14

Девятнадцать голосов, поданных за г-на де Кремье, сильно порадовали генерала и Люсьена; это было до некоторой степени доказательством того, что г-н Леканю не водит их за нос.

В шесть часов пополудни сто тысяч франков ценными бумагами, не вызывавшими ни малейшего сомнения, были лично вручены г-ном генеральным сборщиком налогов генералу Фари и Люсьену, которые выдали ему расписку.

Явился г-н Ледуайен. Это был весьма богатый, всеми уважаемый землевладелец. По окончании церемонии со шкатулкой участники процедуры дали друг другу честное слово вручить шкатулку с ее содержимым г-ну Ледуайену, если будет избран кто угодно, кроме г-на Меробера, и генералу Фари, если г-н Меробер окажется депутатом.

После ухода Ледуайена сели обедать.

– Теперь самое главное дело – префект, – сказал генерал, необычайно весело настроенный в этот вечер. – Наберемся храбрости и пойдем на приступ.

Завтра будет, наверно, девятьсот голосующих.

Господин Гонен получит – 389

Господин де Кремье – 19

Вот у нас уже четыреста восемь голосов из восьмисот семидесяти трех. Предположим, что двадцать семь избирателей, которые прибудут завтра утром, дадут семнадцать голосов господину Мероберу и десять нам. Получается:

Кремье – 418

Меробер – 468

Пятьдесят один голос господина Леканю дает большинство господину де Кремье.

Эти цифры на сто ладов переворачивались генералом, Люсьеном, Коффом и адъютантом Меньером, единственными участниками обеда.

– Вызовем сюда двух наших лучших агентов, – предложил генерал.

Эти господа явились и после довольно продолжительного обсуждения вопроса подтвердили, что присутствие шестидесяти легитимистов обеспечит победу.

– А теперь в префектуру, – сказал генерал.

– Если вы не сочтете мою просьбу нескромной, – заметил Люсьен, – я просил бы вас вести разговор, так как меня этот префект ненавидит.

– Это несколько противоречит нашему соглашению: я ведь оставил себе второстепенную роль. Но так и быть, я открою прения, как говорят в Англии.

Генералу хотелось показать свою образованность. Он обладал гораздо большим: редким здравым смыслом и добротой.

Едва успел он объяснить префекту, что его просят предоставить триста восемьдесят девять голосов, которыми он располагал накануне при избрании председателя, г-ну де Кремье, обязавшемуся собрать шестьдесят, а то и восемьдесят голосов легитимистов, как префект резким голосом перебил его:

– После всех этих телеграфных сообщений я ничего лучшего и не ждал; но, господа, вам не хватает одного сообщения; я покуда еще не смещен, а господин Левен еще не назначен префектом Кана.

Все, что только может вложить гнев в уста мрачного софиста, г-н де Серанвиль высказал в лицо генералу и Люсьену.

Сцена продолжалась пять часов. Генерал только под конец немного вышел из себя. Г-н де Серанвиль, все время упорно стоявший на своем, пять или шесть раз менял доводы, на которых основывал свой отказ.

– Но в конце концов, милостивый государь, даже руководясь исключительно эгоистическими соображениями, вы должны считать свою неудачу на выборах несомненной. Предоставьте же господину Левену проявить свое искусство при их агонии. Как всякому врачу, призванному слишком поздно, господину Левену достанутся все неприятности за неудачный исход.

– Пускай ему достается все что угодно, но до моего отрешения от должности канская префектура ему не достанется.

После этого ответа г-на де Серанвиля Люсьену пришлось сдерживать генерала.

– Человек, изменяющий правительству, – заявил генерал, – не мог бы поступить лучше вас, господин префект, и я об этом сообщу министру. Прощайте, милостивый государь.

В половине первого ночи, выходя от префекта, Люсьен сказал генералу:

– Я напишу о результате наших переговоров аббату Леканю.

– Если вам угодно посчитаться с моим мнением, посмотрим сначала, как будут вести себя наши подозрительные союзники. Отправьте завтра утром телеграмму и подождите ответа. К тому же эта скотина префект может еще одуматься.

В половине шестого утра Люсьен, сидя на телеграфе, дожидался рассвета. Как только рассвело, он отправил депешу следующего содержания:

«№ 4.

Префект отказался предоставить свои триста восемьдесят девять голосов господину де Кремье. Поддержка в семьдесят или восемьдесят голосов, которую генерал Фари и господин Левен ожидали от легитимистов, становится бесполезной, и господин Хемпден будет избран».

Люсьен, сделавшийся теперь осторожнее, не написал гг. Дисжонвалю и Леканю, а лично отправился к ним. Он так просто и с такой очевидной искренностью рассказал им о происшедшем, что оба они, зная характер префекта, в конце концов поверили, что Люсьен не хотел заманить их в ловушку.

– Душа этого префекта, поставленного перед лицом великих событий, – заметил г-н Леканю, – точь-в-точь как рога у козлов на моей родине: такая же черная, тупая и кривая.

Бедный Люсьен до такой степени был охвачен желанием не сойти за мошенника, что стал умолять аббата Дисжонваля принять от него его собственные деньги в возмещение расходов по рассылке гонцов и других издержек, связанных с экстренным созывом избирателей-легитимистов. Г-н Дисжонваль отказался, но, прежде чем уехать из Кана, Люсьен передал ему пятьсот франков через председателя суда г-на Дони д'Анжеля.

В самый день выборов, в десять часов утра, с парижской почтой прибыло пять писем, извещавших о том, что г-н Меробер в Париже привлечен к ответственности за участие в крупном повстанческом движении республиканцев, о котором тогда говорили. Тотчас же двенадцать самых богатых негоциантов заявили, что не подадут своих голосов за Меробера.

– Вот поступок, вполне достойный нашего префекта, – сказал генерал Люсьену, вместе с которым он снова занял наблюдательный пункт напротив зала Урсулинок. – Было бы забавно, если бы после всего этот маленький софист добился успеха. Тогда-то, милостивый государь, – добавил генерал с веселостью благородной натуры, – если только министр окажется вашим врагом и ему понадобится козел отпущения, вам достанется приятная роль.

– И все-таки я тысячу раз повторил бы то же. Хотя сражение и было проиграно, я пустил в дело мой полк.

– Вы славный малый… Простите мне эту фамильярность, – быстро прибавил добрейший генерал, испугавшись, что он погрешил против правил вежливости, бывшей для него чем-то вроде иностранного языка, который он изучил довольно поздно.

Люсьен с чувством пожал ему руку, дав волю своему сердцу.

В одиннадцать часов по подсчету собралось девятьсот сорок восемь избирателей.

В ту минуту, когда один из агентов генерала сообщал ему эту цифру, председатель суда, г-н Дони, старался силою проникнуть в их помещение, но безуспешно.

– Примем его на минуту? – предложил Люсьен.

– А почему бы не принять? Отказать ему – значит дать повод для клеветы со стороны ли префекта, со стороны ли господина Леканю, или со стороны этих бедных республиканцев, не столько злых, сколько безрассудных. Пойдите примите достойного председателя суда, но только не станьте жертвой вашей природной честности.

– Он пришел уведомить меня, что, несмотря на отмену распоряжения, последовавшего сегодня утром, в зале Урсулинок находятся сорок девять легитимистов и одиннадцать сторонников префекта, решивших голосовать за господина де Кремье.

Выборы протекали без всяких инцидентов, но лица избирателей были мрачнее, чем накануне. Ложное известие, пущенное префектом, о привлечении к уголовной ответственности г-на Меробера привело в ярость этого до сих пор столь сдержанного человека и в особенности его сторонников. Два-три раза всеобщее возмущение готово было прорваться. Хотели уже послать трех уполномоченных в Париж расспросить тех пять человек, которые сообщали о предполагавшемся аресте г-на Меробера.

Дело кончилось тем, что деверь г-на Меробера взгромоздился на повозку, остановившуюся в пятидесяти шагах от зала Урсулинок, и обратился к толпе:

– Отложим наше мщение на двое суток, иначе подкупленное большинство палаты депутатов признает выборы недействительными.

Эта короткая речь вскоре была напечатана в двадцати тысячах экземпляров. Кто-то подал даже мысль принести печатный станок на площадь неподалеку от зала Урсулинок. Это зрелище поразило присутствующих и охладило их пыл. Агенты префектуры не осмеливались ни близко подходить к залу, ни мешать распространению листка с речью.

Люсьен, смело расхаживавший в этот день всюду, не подвергся никаким оскорблениям; он заметил, что толпа сознавала свою мощь. Никакою силой нельзя было воздействовать на этих людей, разве только расстреливая их картечью.

«Вот он, поистине самодержавный народ», – подумал он.

Время от времени он возвращался на свой наблюдательный пункт. Капитан Меньер был того мнения, что в этот день никто не получит большинства голосов.

В четыре часа прибыла телеграмма на имя префекта с приказанием передать голоса, бывшие в его распоряжении, легитимисту, которого ему укажут генерал Фари и Левен. Префект ничего не сообщил об этом ни генералу, ни Люсьену. В четверть пятого Люсьен получил телеграмму-депешу такого же содержания. Кофф воскликнул по этому поводу:

– Поменьше денег бы, но если бы пораньше!

Генерал пришел в восторг от цитаты и попросил повторить ее.

В эту минуту их оглушили громкие крики.

– Что это? Радость или возмущение? – воскликнул генерал, подбегая к окну.

– Это радость, – констатировал он со вздохом, – мы провалились.

В самом деле, агент, разорванное платье которого свидетельствовало о том, с каким трудом пробрался он через толпу, принес бюллетень с результатами баллотировки:

Участвовало в голосовании – 948

Большинство – 475

Господин Меробер – 475

Гонен, кандидат префекта – 401

де Кремье – 61

Господин Соваж, республиканец, желающий закалить характер французов драконовскими законами – 9

Голоса, признанные недействительными – 2

Вечером весь город был иллюминован.

– Но где же окна четырехсот одного сторонника префекта? – спросил у Коффа Люсьен.

В ответ раздался оглушительный звон разбиваемых стекол. Это были окна председателя суда Дони д'Анжеля.

На следующий день Люсьен проснулся в одиннадцать часов утра и один пошел прогуляться по городу. Странная мысль целиком завладела его умом.

«Что подумала бы госпожа де Шастеле, если бы я рассказал ей о своем поведении?»

Не меньше часу прошло, пока он нашел ответ на этот вопрос, и час этот был для него сладок.

«Почему бы мне не написать ей?» – подумал Люсьен. И мысль об этом целую неделю не давала ему покоя.

Подъезжая к Парижу, он случайно вспомнил улицу, на которой жила г-жа Гранде, а затем и ее самое. Он расхохотался.

– Что с вами? – спросил Кофф.

– Ничего. Я чуть было не забыл имени одной красивой дамы, к которой пылаю великой страстью.

– Я полагал, что вы думаете о приеме, который окажет вам наш министр.

– Черт бы его побрал! Он примет меня холодно, спросит, сколько я издержал, и найдет, что это обошлось слишком дорого.

– Все зависит от того, какое донесение о вашей деятельности представят ему его шпионы. Ваше поведение было невероятно опрометчиво, вы отдали слишком большую дань тому безумию первой молодости, которое называется рвением.