Текст книги "Люсьен Левен (Красное и белое)"

Автор книги: Фредерик Стендаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 49 страниц)

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

«Как! – возмутился Дю Пуарье, узнав, кого выбрали уполномоченными. – Эти скоты не сумели даже назначить уполномоченных! Черта с два открою я им свой план!»

На следующий день на собрании Дю Пуарье, более важный и более красный, чем обычно, взял под руку Людвига Роллера и де Санреаля, прошел с ними в дальний кабинет и запер дверь на ключ. Дю Пуарье прежде всего соблюдал внешние формы, он знал, что Санреаль во всем деле только это и поймет.

Когда все уселись в кресла, Дю Пуарье начал после небольшой паузы:

– Господа, мы здесь собрались в интересах его величества Карла Десятого, нашего законного короля. Вы обещаете мне хранить абсолютную тайну даже относительно того немногого, что мне позволено сегодня открыть вам.

– Даю честное слово! – воскликнул Санреаль, оторопевший от избытка уважения и любопытства.

– Гм! Черт! – нетерпеливо воскликнул Роллер.

– Господа, ваши слуги подкуплены республиканцами, эта секта проникает всюду, и без абсолютной тайны, даже от наших лучших друзей, правому делу не восторжествовать; вы, господа, так же, как и я, бедный плебей, все мы увидим себя смешанными с грязью в «Aurore».

(Снисходя к читателю, я сильно сокращаю речь, с которой Дю Пуарье счел необходимым обратиться к богачу и к храбрецу. А так как он ничего не хотел им сказать, то растянул ее более, чем это было необходимо.)

– Тайна, которую я надеялся вам доверить, – сказал он наконец, – уже не принадлежит мне. Сейчас мне поручено лишь просить вас, – говорил он, обращаясь к Санреалю, – немного попридержать вашу храбрость, хотя вам это и нелегко.

– Еще бы, – согласился Санреаль.

– Но, господа, когда вы состоите членами великой партии, надо уметь приносить жертвы высшей воле, даже если она и несправедлива, иначе грош вам цена, и вы ничего не достигнете. Вы окажетесь блудными сынами, и только.

Господа, в течение целых двух недель никто из вас не должен вызывать на дуэль господина Левена.

– Не должен, не должен… – с горечью повторил Людвиг Роллер.

– К этому времени господин Левен уедет из Нанси или, по крайней мере, перестанет посещать госпожу де Шастеле. Мне кажется, это как раз то, чего вы желаете, и, как я уже доказал вам, дуэлью вам этого не достичь.

Это пришлось твердить битый час на все лады. Оба уполномоченных настаивали на том, что они и вправе и даже обязаны узнать тайну.

– В каком мы окажемся положении, – запротестовал Санреаль, – когда тем господам, которые ждут нас в моей гостиной, станет известно, что мы просидели здесь целый час и ничего не узнали?

– Ну что ж, убедите их, что вы знаете, – холодно заявил Дю Пуарье, – я вас поддержу.

Понадобился еще добрый час, чтобы примирить тщеславие обоих молодцов с таким mezzo termine [18]18
  Уклончивое решение (итал.).


[Закрыть].

Терпение доктора Дю Пуарье выдержало этот искус, так как гордость его была польщена. Он больше всего любил говорить и убеждать людей, настроенных враждебно. У этого человека была отталкивающая наружность, но сильный, живой и предприимчивый ум. С тех пор как он вмешался в политические интриги, искусство врачевания, в котором он достиг большой высоты, наскучило ему. Служба Карлу X, или то, что он называл политикой, давала пищу его жажде действовать, работать, быть на виду. Льстецы говорили ему:

– Если прусские или русские войска восстановят у нас Карла Десятого, вы будете депутатом, министром и т. д. Вы сделаетесь новым Виллелем.

– Там будет видно, – отвечал Дю Пуарье.

Покуда же он наслаждался всеми радостями удовлетворенного честолюбия. Вот каким образом это произошло. Господа де Пюи-Лоранс и де Понлеве получили от тех, кому этим ведать надлежит, полномочия на руководство действиями роялистов в области, центром которой был Нанси. Дю Пуарье должен был быть только скромным секретарем этой комиссии или, вернее, этой тайной власти, у которой была лишь одна разумная сторона: она была неделима. Власть эта была поручена г-ну де Пюи-Лорансу, в случае его отсутствия – г-ну де Понлеве, в случае же отсутствия этого последнего – г-ну Дю Пуарье. Однако вот уже год, как Дю Пуарье заправлял всем. Он отдавал очень поверхностный отчет двум облеченным званием лицам, и те не очень были этим недовольны, так как он обладал искусством внушать им, что в результате их интриг их ожидает гильотина или по меньшей мере Гамский замок; и господа эти, не обладавшие ни рвением, ни фанатизмом, ни преданностью, охотно предоставляли дерзкому и грубому мещанину компрометировать себя, с тем чтобы порвать с ним и сбросить его вниз в случае, если третья реставрация будет иметь какой-нибудь успех.

Дю Пуарье ничего не имел против Люсьена, но так как он со своей всегдашней жаждой действия обязался удалить его, он хотел, и хотел непреклонно, достичь этой цели.

В первый день, когда на собрании у Санреаля он просил выбрать двух уполномоченных, и на следующий день, когда он избавился от назойливого любопытства этих двух уполномоченных, у него еще не было окончательного плана. Тот, который он избрал, определился лишь частично и стал уясняться ему только по мере того, как он убеждал себя, что допустить эту дуэль, запрещенную им именем короля, было бы явным поражением, крахом его репутации и его влияния в Лотарингии на молодых членов партии.

Он стал нашептывать по секрету г-жам де Серпьер, де Марсильи и де Пюи-Лоранс, что г-жа де Шастеле больна серьезнее, чем полагают, и что болезнь ее, во всяком случае, будет продолжительной.

Он прописал ей нарывной пластырь на ногу и этим на целый месяц лишил ее возможности двигаться.

Несколько дней спустя он вошел к ней с очень серьезным видом, который стал еще мрачнее после того, как он пощупал пульс, и предложил ей подвергнуться всем религиозным церемониям, которые в провинции охватываются понятием «обращения к духовнику».

Весь Нанси говорил об этом событии, и можно судить, какое впечатление произвело оно на Люсьена. Неужели г-же де Шастеле угрожала смертельная опасность?

«Значит, умереть так легко! – думала г-жа де Шастеле, которая даже не догадывалась о том, что у нее самая обыкновенная лихорадка. – Мне совсем не трудно было бы умирать, если бы господин Левен был здесь, около меня. Он придал бы мне мужества, если бы мне его не хватало. В самом деле, жизнь без него имела бы для меня мало прелести. Все вызывает у меня возмущение в этой провинциальной глуши, где мне жилось так печально до его приезда. Но он не аристократ, он служит умеренным или, что еще хуже, республике».

В конце концов г-жа де Шастеле стала желать смерти.

Она готова была ненавидеть г-жу д'Окенкур и чувствовала к себе презрение, когда ловила себя на том, что в сердце ее зарождается ненависть. В течение двух долгих недель она не видела Люсьена, и чувство, которое она испытывала к нему, причиняло ей только горе. Люсьен в отчаянии отправил из Дарне три письма, к счастью, очень осторожных, которые перехватила мадмуазель Берар, теперь совершенно стакнувшаяся с доктором Дю Пуарье.

Люсьен не отходил больше от доктора. С его стороны это было ложным шагом. Люсьен был слишком неопытен в лицемерии, чтобы позволять себе близкое общение с безнравственным интриганом. Сам того не подозревая, он его смертельно оскорбил. Доктор, которого раздражало наивное презрение Люсьена к мошенникам, ренегатам и лицемерам, возненавидел его. Удивленный его пылкостью и здравым смыслом, когда однажды между ними зашла речь о малой вероятности возвращения Бурбонов, доктор, выведенный из себя, воскликнул:

– Но в таком случае выходит, что я дурак!

И мысленно закончил: «Посмотрим, юный сумасброд, что будет с тем, что тебе всего дороже. Рассуждай о будущем, повторяй свои мыслишки, которые ты вычитал в своем Карреле, хозяин твоего настоящего – я, и я дам тебе это почувствовать! Я, старый, сморщенный, скверно одетый человек с дурными, по твоему мнению, манерами, я причиню тебе самое жестокое горе – тебе, красивому, молодому, богатому, одаренному от природы такими благородными манерами и во всем так не похожему на меня, Дю Пуарье. Я провел первые тридцать лет своей жизни, умирая от холода на пятом этаже, с глазу на глаз со скелетом, а ты, ты только дал себе труд родиться, и ты втайне полагаешь, что, когда установится твое разумное правительство, таких сильных людей, как я, будут карать лишь презрением. Это было бы глупостью со стороны твоей партии, и пока глупо с твоей стороны не догадываться, что я собираюсь причинить тебе зло, и немалое. Страдай, мальчишка!»

И доктор в самых тревожных выражениях принялся говорить Люсьену о болезни г-жи де Шастеле. Если он видел на губах Люсьена улыбку, он говорил ему:

– А знаете, ведь в этой церкви находится семейный склеп Понлеве. Боюсь, – добавлял он со вздохом, – как бы его скоро не открыли снова.

В течение нескольких дней он ожидал, что Люсьен, безрассудный, как все влюбленные, попытается тайком повидать г-жу де Шастеле.

После совещания у Санреаля с молодыми членами партии Дю Пуарье, презиравший пошлую и бесцельную злобу мадмуазель Берар, сблизился с нею. Он хотел заставить ее сыграть некую роль в семье и не г-ну де Понлеве, не г-ну де Блансе и никому другому из родственников, а преимущественно ей признался в мнимой опасности, угрожающей г-же де Шастеле.

В плане, который мало-помалу вырисовывался в голове г-на Дю Пуарье, была одна большая трудность – постоянное присутствие мадмуазель Болье, горничной г-жи де Шастеле, которая обожала свою госпожу.

Доктор подкупил ее, выказывая ей полное доверие, и заставил мадмуазель Берар примириться с тем, что часто в ее присутствии предпочитал объяснять мадмуазель Болье, как надо ухаживать за больной до следующего его визита.

И добрая горничная и весьма недобрая мадмуазель Берар – обе одинаково считали г-жу де Шастеле опасно больной.

Доктор признался горничной в своих подозрениях насчет того, что какое-то сердечное горе еще усиливает болезнь ее госпожи. Он намекнул, что, по его мнению, будет вполне естественно, если г-н Левен захочет еще раз повидать г-жу де Шастеле.

– Увы, господин доктор! Вот уже две недели, как господин Левен мучит меня просьбами разрешить ему прийти сюда на пять минут. Но что скажут люди? Я отказала наотрез.

Доктор пространно ответил фразами, построенными таким образом, что горничная никогда не была бы в состоянии их повторить, но, в сущности, в словах его заключался косвенный совет славной девушке допустить это свидание.

Наконец однажды вечером г-н де Понлеве, повинуясь доктору, отправился к г-же де Марсильи сыграть партию в вист, партию, два-три раза прерывавшуюся слезами. Как раз в это время был перелет бекасов, и г-н де Блансе не мог устоять, чтобы не поехать на охоту. Люсьен увидал в окне мадмуазель Болье сигнал, надежда на который еще придавала какой-то интерес его жизни. Люсьен полетел к себе, вернулся переодетый в штатское, и наконец, после того как добрая горничная, не отходившая от постели, с бесконечными предосторожностями доложила о его приходе, ему удалось провести десять минут с г-жой де Шастеле.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

На следующий день доктор нашел г-жу де Шастеле, у которой упала температура, в таком хорошем состоянии, что испугался, как бы не пропали напрасно его трехнедельные старания.

Он притворился перед мадмуазель Болье крайне встревоженным. Он ушел, как человек, который очень торопится, и вернулся час спустя, в необычное время.

– Болье, – сказал он ей, – ваша госпожа впадает в маразм.

– Ах, боже мой, сударь!

И доктор долго объяснял, что такое маразм.

– Ваша госпожа нуждается в женском молоке: если что-нибудь может спасти ей жизнь, то только молоко молодой, свежей крестьянки. Я только что обегал весь Нанси и нашел лишь жен рабочих, молоко которых может принести г-же де Шастеле больше вреда, чем пользы. Нужна молодая крестьянка.

Доктор заметил, что Болье внимательно смотрит на часы.

– Моя деревня, Шефмон, находится лишь в пяти лье отсюда; я приду ночью, но это неважно.

– Хорошо, отлично, моя славная Болье. Но если вы найдете молодую кормилицу, не заставляйте ее идти пять лье без остановки; возвращайтесь только послезавтра утром; перегорелое молоко было бы ядом для вашей бедной госпожи.

– Вы считаете, господин доктор, что еще одно свидание с господином Левеном причинило бы вред госпоже? Она почти приказала мне привести его к ней сегодня вечером, если он придет. Она так к нему привязана…

Доктор едва верил собственному счастью.

– Вполне естественно, Болье. (Он всегда напирал на слово «естественно».) Кто вас сегодня заменит?

– Анна-Мари, славная, богобоязненная девушка.

– Ну что ж, передайте Анне-Мари все, что нужно сделать. Где обычно ожидает господин Левен, пока вы о нем доложите?

– В антресолях, где прежде помещался Жозеф, в прихожей госпожи де Шастеле.

– В том состоянии, в каком находится ваша бедная госпожа, ей лучше избегать нескольких волнений сразу. Если хотите меня послушать, не допускайте к ней никого решительно, даже господина де Блансе.

Об этом, как и о многом другом, доктор подробно договорился с мадмуазель Болье. Славная девушка вышла из Нанси в пять часов, передав свои обязанности Анне-Мари.

Между тем Анна-Мари, которую г-жа де Шастеле держала у себя только по доброте и которой она уже раз или два собиралась отказать от места, была всецело предана мадмуазель Берар и по ее поручению шпионила за Болье.

Вот что произошло. В половине девятого, в момент, когда мадмуазель Берар разговаривала со старухой привратницей, Анна-Мари впустила во двор Люсьена, и тот минуты две спустя расположился за деревянной крашеной перегородкой, разделявшей пополам прихожую г-жи де Шастеле. Оттуда Люсьен отлично видел все происходившее в соседней комнате и слышал почти все, что говорилось в целом этаже.

Вдруг он услыхал крик новорожденного ребенка; он увидал, как в прихожую, запыхавшись, вбежал доктор, держа на руках младенца, завернутого, как показалось Люсьену, в окровавленные пеленки.

– Ваша бедная госпожа, – кинул он впопыхах Анне-Мари, – наконец, спасена! Роды прошли благополучно. Маркиза дома нет?

– Нет, сударь.

– Проклятой Болье тоже нет?

– Она ушла в свою деревню.

– Под благовидным предлогом я послал ее за кормилицей, так как та, с которой я договорился в предместье, не хочет давать грудь незаконнорожденному.

– А господин де Блансе?

– Вот это-то и странно, что ваша госпожа не желает видеть его.

– Еще бы, – сказала Анна-Мари, – после такого подарка!

– В конце концов ребенок, может быть, и не от него.

– Ну, ну, вот они, знатные дамы! Церковь посещают не часто, зато заводят себе по нескольку любовников.

– По-моему, госпожа де Шастеле стонет. Пойду к ней! Я пришлю вам мадмуазель Берар.

Пришла мадмуазель Берар. Она ненавидела Люсьена и за четверть часа, повторяя то же, что сказал доктор, сумела проявить еще больше злости. Мадмуазель Берар полагала, что эта кубышка, как она называла ребенка, принадлежала г-ну де Блансе или гусарскому подполковнику.

– Или господину Гоэлло, – естественным тоном высказала предположение Анна-Мари.

– Ни в коем случае не господину Гоэлло, – возразила мадмуазель Берар. – Госпожа де Шастеле его больше не выносит. От него у нее был выкидыш, из-за которого она в свое время едва не разошлась с бедным господином де Шастеле…

Можно вообразить себе состояние, в котором находился Люсьен; он был готов выскочить из своего закоулка и убежать, невзирая на присутствие мадмуазель Берар. «Нет, – решил он, – пусть она насмеялась надо мной, как над молокососом, каким я являюсь на самом деле, но с моей стороны было бы недостойно скомпрометировать ее».

В эту минуту доктор, опасавшийся, что мадмуазель Берар из-за своей утонченной злобы договорится до чего-нибудь неправдоподобного, показался на пороге прихожей.

– Мадмуазель Берар, мадмуазель Берар, – сказал он с встревоженным видом, – у нее кровотечение! Скорей, скорей ведро со льдом, которое я принес под плащом!

Как только Анна-Мари осталась одна, Люсьен вышел из своего убежища и вручил ей кошелек; в эту минуту он, сам того не желая, увидел ребенка, которого она с осторожностью держала на руках и которому уже был месяц или два, а не несколько минут жизни. Но Люсьен этого не заметил. С притворным спокойствием он заявил Анне-Мари:

– Мне немного не по себе. Я повидаю госпожу де Шастеле лишь завтра. Не займете ли вы разговором привратницу, пока я выйду?

Анна-Мари смотрела на него, широко раскрыв глаза. «Разве он тоже участвует в сговоре?» – думала она. К счастью для доктора, Люсьен знаком торопил ее, и у нее не хватило времени сболтнуть лишнее; ничего не сказав, она вышла в соседнюю комнату, чтобы положить ребенка на кровать, затем спустилась к привратнице. «Чем наполнен этот тяжелый кошелек, – думала она, – серебром или золотом?» Она отвела привратницу в глубь ее каморки, и Люсьен мог выйти незамеченным.

Он кинулся домой, заперся на ключ у себя в комнате и только тогда позволил себе вникнуть как следует в постигшее его несчастье. Он был слишком влюблен, чтобы в первую минуту дать волю гневу против г-жи де Шастеле. «Разве она когда-нибудь говорила мне, что никого не любила до меня? К тому же, по моей глупости, по моей величайшей глупости, установив со мною братские отношения, разве она была обязана признаваться мне в этом?.. Но, дорогая Батильда, значит, я уже не могу тебя любить?» – внезапно воскликнул он, разразившись слезами.

«Для мужчины было бы достойным выходом, – думал он через час, – отправиться к госпоже д'Окенкур, обществом которой я пренебрегаю уже месяц, и постараться взять реванш». С невероятным трудом, пересиливая себя, он оделся, но в последнюю минуту, собираясь выйти, грохнулся без чувств на пол посреди гостиной.

Он пришел в себя несколько часов спустя, когда на него наткнулся лакей, пришедший в четвертом часу ночи взглянуть, вернулся ли он домой.

– А! Вот он опять мертвецки пьяный! Ну и дрянь же у меня, а не хозяин! – воскликнул слуга.

Люсьен отлично услыхал эту фразу; сперва он решил, что он и в самом деле пьян. Но вдруг перед ним предстала вся чудовищная правда, и он почувствовал себя гораздо несчастнее, нежели вечером.

Остаток ночи он провел точно в бреду. На мгновение у него явилась низкая мысль отправиться к г-же де Шастеле и осыпать ее упреками. Он ужаснулся этой искушающей мысли.

Он письменно уведомил подполковника Филото, который, к счастью, временно заменял командира полка, о том, что заболел, и рано утром выехал из Нанси, в надежде, что его никто не заметит.

На этой прогулке, с глазу на глаз с самим собой, он отдал себе полный отчет в размерах обрушившегося на него несчастья. «Я больше не могу любить Батильду», – время от времени повторял он вслух.

В девять часов утра, находясь в шести лье от Нанси, он с ужасом подумал о том, что ему предстоит туда вернуться. «Мне надо мчаться во весь опор в Париж, чтобы повидать мать». О своих обязанностях военного он совершенно забыл; он чувствовал себя в положении человека, стоящего на пороге смерти: все на свете потеряло свое значение в его глазах; оставались только мать и г-жа де Шастеле. Для этой убитой горем души сумасбродная мысль о путешествии была утешением; это была единственная мысль, промелькнувшая в его сознании. Она несколько отвлекла его от мрачных дум.

Он отослал лошадь в Нанси и написал подполковнику Филото, прося не разглашать его отсутствия: «Я секретно вызван военным министром». Эта ложь пришла ему на ум, лишь когда он взял перо в руки, так как им овладел смертельный страх преследования.

На станции он потребовал лошадь. Так как его растерянный вид внушал подозрения, ему не сразу дали ее; он объяснил, что командирован подполковником Филото из 27-го уланского полка в эскадрон того же полка, отправленный в Реймс для подавления взбунтовавшихся рабочих.

Трудности, встретившиеся ему при получении лошади на первой станции, больше не повторялись, и через тридцать два часа он оказался в Париже. Уже собравшись идти к матери, он подумал, что испугает ее своим видом; он снял комнату в ближайшей гостинице и только несколько часов спустя явился домой.

ПРИМЕЧАНИЯ

Стр. 166. Люсьена Левена выгнали из Политехнической школы… – Политехническая школа, созданная во время революции, всегда отличалась республиканским духом. Ее ученики сражались с правительственными войсками во время Июльской революции и участвовали в республиканских восстаниях начала 30-х годов. 5 июня 1832 года в Париже происходили похороны генерала Ламарка. На похоронах присутствовало, несмотря на запрещение, около 60 студентов Политехнической школы в полной форме. Похороны послужили сигналом к восстанию, одним из наиболее значительных эпизодов которого была борьба на баррикадах Клуатр-Сен-Мерри. 14 апреля 1834 года было подавлено республиканское восстание в Париже, во время которого произошло избиение на Трансноненской улице. 23 февраля 1834 года в Париже происходили беспорядки, вызванные законом, запрещающим без предварительного разрешения продажу на улице газет и брошюр. Принимая во внимание дальнейшее течение действия в романе, можно предполагать, что увольнение Люсьена из Политехнической школы произошло после 5 июня 1832 года.

…у владыки Тюильри… – Во дворце Тюильри находился двор Людовика-Филиппа.

Стр. 170. В середине 30-х годов происходили дебаты о праве наследования. Партия аристократов-феодалов требовала восстановления старого порядка наследования, согласно которому большую часть имущества, все земли и титул получал старший сын: при таком порядке легче можно было сохранить неприкосновенными огромные единоличные состояния, поддерживавшие экономическое могущество аристократии. Гражданский кодекс Наполеона предписывал распределение наследственного имущества между всеми детьми.

Стр. 172. Хемпден, Джон – деятель английской революции XVII века, родственник Кромвеля. Стендаль по ошибке называет его «фанатиком американской свободы». Когда Карл I в 1636 году ввел «корабельный налог», Хемпден, считая, что налог взимается незаконно, отказался его платить, несмотря на незначительную сумму, причитавшуюся с него.

…Двадцать седьмой… бросится… в атаку на этих изящных гусаров смерти, о которых Наполеон лестно отозвался в Иенском бюллетене… – «Гусары смерти» – знаменитые прусские полки, прославившиеся в войнах Пруссии с французскими императорскими войсками. Сражение при Иене (1806) – победа французских войск над прусскими.

Привал в грязи – выражение наполеоновского генерала Ламарка. В палате депутатов в начале Реставрации в ответ на слова герцога Блакаса о том, что при новом режиме Франция наконец отдохнет от непрерывных войн, Ламарк сказал: «Это не отдых, а привал в грязи».

Стр. 173. «Три дня», или «Три славных дня». – Так называли 27, 28 и 29 июля 1830 года, во время которых произошла так называемая Июльская революция.

Пирр (IV–III вв. до н. э.) – царь Эпира; в сражении на улице Аргоса, который защищали горожане, был оглушен черепицей, брошенной с крыши дома старухой, и затем убит неприятельским воином.

Стр. 175. «Ты взял на себя труд появиться на свет…» – слова Фигаро из «Женитьбы Фигаро» Бомарше, обращенные к аристократам.

Стр. 185. Дельмас (1768–1813) – французский генерал. Диалог его с Наполеоном после заключения соглашения с папой, происходивший в несколько иных выражениях, послужил причиной к высылке Дельмаса из Парижа.

В сражении при Ганау… – В октябре 1813 года французские войска при Ганау одержали победу над союзными австро-баварскими войсками. Бавария, бывшая союзница Франции, после 1812 года перешла на сторону ее врагов.

Стр. 187. …он показывает мне грушу… – На карикатурах короля Людовика-Филиппа изображали с лицом в форме груши, так как узкий лоб и расширяющаяся нижняя часть лица придавали ему некоторое сходство с этим фруктом. Отсюда и прозвище: «король-груша».

Стр. 187–188. …спокойствием своего царствования Бонапарт был обязан пушкам святого Рока. – На паперти церкви святого Рока столпились роялисты-заговорщики, поднявшие контрреволюционное восстание в 1795 году. Генерал Бонапарт быстро подавил восстание, расстреляв заговорщиков картечью в упор.

Стр. 192. …артиллеристы да офицеры инженерных войск – воспитанники Политехнической школы и потому хранители республиканского духа. Идеологами, как известно, Наполеон называл философов, продолжавших старые традиции свободомыслия и республиканизма, унаследованные от времен Французской революции.

«National» – либеральная газета, основанная накануне Июльской революции, в марте 1830 года; во время Июльской монархии это был орган республиканцев.

«Charivari» – сатирическая газета оппозиционного направления с иллюстрациями, высмеивавшая действия правительства и его чиновников.

Маршал Ней – расстрелян в 1815 году, в период второй Реставрации, за присоединение к Наполеону во время «Ста дней». После Июльской революции оппозиционные газеты писали об этом процессе, воздавая позднюю хвалу «храбрейшему из храбрых».

Стр. 193. Вобан (1633–1707) – французский маршал и военный инженер, построивший множество укреплений на границах Франции.

Стр. 194. Жимназ – театр в Париже, на сцене которого ставились небольшие одноактные комедии, комедии с куплетами и водевили.

Стр. 196. Под Монмирайлем… – Сражение при Монмирайле во время Французской кампании произошло 11–12 февраля 1814 года. Это была одна из последних побед Наполеона над союзными войсками.

Стр. 212. Ружья Жиске были знамениты в 1830–1831 годах. Правительство Людовика-Филиппа поручило Жиске приобрести 300 тысяч ружей. Оппозиция обвинила Жиске, а также министров Сульта и Казимира Перье в том, что они при этой сделке получили взятку. В октябре 1831 года Жиске получил орден и был назначен префектом полиции. Его помощником был Карлье, который фигурирует во второй части «Люсьена Левена» под именем Крапара.

Стр. 213. Виллель (1773–1854) – государственный деятель крайне реакционного направления, министр во время Реставрации. После выборов в палату депутатов в 1824 году Виллель организовал в ней большинство в триста голосов, при помощи которых проводил свои мероприятия.

Стр. 214. Франкони – семья знаменитых цирковых наездников, содержавшая в течение многих лет цирк в Париже.

Стр. 215. Великий король, наш современник – король Людовик XVIII, интересовавшийся военными мундирами.

Стр. 225. Крупное вероломство – измена Людовика-Филиппа своей присяге, данной им в первые дни революции.

Стр. 226. Ламенне (1782–1854) – философ, богослов и публицист, бретонец по происхождению. В начале своей деятельности, в период Реставрации, Ламенне был страстным ультрамонтанцем (сторонником полного подчинения французской церкви папе) и ультрароялистом, затем выступил против католической церкви и основал нечто вроде христианского утопического социализма. Его взгляды получили свое выражение в «Речах верующего», сочинении, которое вышло в свет в 1834 году.

Малибран (1808–1836) – знаменитая французская певица.

Паста, Джудитта (1798–1865) – итальянская певица, в 30-е годы выступавшая в Итальянской опере в Париже.

Стр. 228. Монж (1746–1818) – известный французский математик, по книгам которого изучал математику и сам Стендаль.

Герцог де Ришелье (1696–1788) – французский государственный деятель, интриган и типичный представитель галантной придворной культуры. Его «Мемуары», напечатанные в 1869 году в шести томах, апокрифичны (автор их – Ламот-Лангон).

Лозен (1747–1793) – французский генерал, командовавший революционными войсками вплоть до того, как его обвинили в измене и казнили. По его бумагам были составлены «Мемуары», изданные в 1822 году.

Стр. 231. «Победы и завоевания французов» (второе издание в 34 томах появилось в 1828–1829) – малокритичное, но проникнутое патриотическим духом сочинение, получившее поддержку со стороны правительства Реставрации.

Стр. 232. Мишо (1751–1817) – французский революционный генерал, участвовавший во многих кампаниях периода революции и Империи, в частности в обоих итальянских походах Бонапарта. Во время своей военной службы в Италии Стендаль был адъютантом Мишо, о котором сохранил лучшие воспоминания.

Стр. 240 «Studiaic la matematica» – «Изучайте математику» (и не занимайтесь любовью) – совет венецианской красавицы Жан Жаку Руссо, о которой он рассказывает в своей «Исповеди».

Стр. 256. Барем (ум. в 1709 году) – автор учебника элементарной арифметики, настолько популярного, что имя составителя стало нарицательным. «Рассуждать, как Барем» – подсчитывать.

Стр. 262. «Гренадер, меня ты мучишь» – стих из водевиля «Кухарки»; водевиль ставился в театре «Варьете» в 1822 году.

Стр. 263. Герцогиня де Дюрас (1778–1828) – писательница и представительница высшей аристократии во время Реставрации; салон герцогини в Париже посещался самыми высокопоставленными лицами монархической партии.

Стр. 265. Если бы этот юноша… побывал в Праге или в Вене… – В Праге проживал некоторое время изгнанный и лишенный престола после Июльской революции король Карл X. Вена была средоточием всякого рода реакционных интриг, имевших целью борьбу с июльским режимом во Франции и восстановление на престоле старшей ветви Бурбонов.

«Quotidienne» – газета крайней правой группы монархистов-легитимистов, распространенная главным образом среди реакционной аристократии.

«Gazette de France» – орган группы умеренных монархистов-легитимистов.

«Mode» – еженедельный монархический журнал, который, как и предыдущие, вел упорную борьбу с правительством.

Стр. 272. «Moniteur» – официальный орган, в котором печатались приказы и распоряжения правительства.

Стр. 273. «Tribune» – республиканская газета, с чрезвычайной резкостью критиковавшая действия июльского правительства. Она была закрыта 11 мая 1835 года.

Стр. 276. …напоминал собою брадобрея царя Мидаса… – По известной легенде, об ослиных ушах царя Мидаса знал только его брадобрей. Не будучи в силах сохранять эту тайну, он рассказал об ушах царя в отверстие ямы, но из ямы вырос камыш, который шептал об этом всем прохожим.

Орден Святого Людовика – высший французский орден старого режима. Во время Реставрации им награждали преимущественно лиц, преданных династии. Лента ордена красного цвета.

Стр. 282. Орден Лилии – учрежден Людовиком XVIII. Лилия – геральдический цветок во французском королевском гербе. Этим орденом было награждено сравнительно небольшое количество лиц.

Полковник Карон (1774–1822) – организовал заговор в г. Кольмаре с целью освободить арестованных по обвинению в государственном преступлении. Карон был предан, спровоцирован полицией на выступление, арестован, осужден за измену и расстрелян в Страсбурге.

Стр. 287. Олмекские балы. – Олмекс – название модного клуба в Лондоне, где собирается высшее английское общество.