Текст книги "Карнавал судеб"

Автор книги: Фреда Брайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

– Ну что ж, мисси, – заговорил Фрэнкл по-английски с заметным акцентом, – мои поздравления! Наша работа завершена.

Завершится и работа Питера. Сегодня в пять вечера.

Она вошла в его кабинет с последним ударом настенных часов. На ней было синее платье джерси под цвет глаз, ладно обтягивающее ее гибкое тело. Часом раньше она побывала в салоне красоты, и теперь ее каштановые волосы были подстрижены по последней итальянской моде и выглядели легкими и пушистыми, словно птичьи перышки.

Питер с одобрением внимательно ее разглядывал: искусно подведенные серыми тенями веки, покрытые сочной красной помадой губы; ногти, раньше обкусанные чуть не до корней, аккуратно подстрижены и отполированы.

Она смущенно крутнулась вокруг себя и нервно рассмеялась:

– Мое выходное пособие! Подарок доктора Фрэнкла. Завтра утром он меня выписывает.

– Вы великолепно выглядите, – искренне произнес Питер. – И абсолютно готовы к тому, чтобы распрощаться с этим заведением. Подумайте только: через двадцать четыре часа вы вернетесь в Штаты. Домой!

– Порой мне кажется, что мой дом здесь… Прошло столько времени… – Ее голос дрожал. – Невозможно передать словами, как я благодарна и что я сейчас чувствую… Сюда я попала конченым человеком. Беспомощным. Отчаявшимся. – Красивые глаза ее заблестели от подступивших слез.

Питер чувствовал, к чему все идет, и попытался отклонить удар.

– Да. Доктор Фрэнкл проделал отличную работу.

– Фрэнкл! – Она нетерпеливо покачала головой. – Он сделал мне новое лицо – и ничего больше. Но вы, Питер… Вы подарили мне жизнь. Я преодолела все: боль, стыд, одиночество – только ради вас. Вы были моим стимулом к жизни, моим миром. Я останусь здесь навсегда, если вы мне это позволите. Я поеду с вами куда захотите. Я люблю вас, Питер. Отчаянно. Безнадежно. Я знаю… – Она подавила всхлип. – Я знаю, что все это невозможно, но мои чувства не могут измениться. Я буду любить вас до самой смерти.

Питер почувствовал, как сжалось у него сердце. Они уже проходили через это…

– Это не любовь, дружок, – ответил он. – Просто переход в другое состояние. Такое частенько случается между пациентами и их психоаналитиками, и это нормально. Своеобразный знак того, что человек идет на поправку. Но сейчас вы уже совершенно здоровы – и душой, и телом. Настало время уехать отсюда и оставить прошлое позади. Налаживайте свою жизнь, и настоящая любовь придет к вам. Однажды вы встретите кого-нибудь, Марта…

– Не называйте меня этим именем! – вырвалось у нее. – Та женщина мертва, Питер. Она умерла три года назад в небольшой французской деревушке. Я никогда не смогу вернуться к прошлому. Как вы верно заметили, я должна идти вперед и строить новую жизнь. Я умею выживать! Уж если я пережила боль, которую невозможно даже вообразить, то сумею пережить и безответную любовь… Прошу вас только об одном, последнем одолжении: обещайте, что если кто-нибудь спросит обо мне, назвав имя той девушки, которой я была когда-то, – кто бы он ни был! – она настойчиво повторила последние слова дважды, – будь то мои, якобы, друзья, или детективы, или тот адвокат, который поместил меня сюда, – вы всем будете отвечать, что та девушка умерла от шока во время операции… что на самом-то деле правда: прежней меня больше нет. Я смотрю в зеркало и вижу отражение незнакомки. Лучшая подруга не узнала бы меня… Да и к чему? Я уже и внутренне какой-то другой человек. Так вы обещаете выполнить мою просьбу?

Питер обещал, покачав при этом головой:

– Но вы не сможете изменить свою натуру… свой характер, свои чувства.

– О, еще как смогу! Я это обязательно сделаю! Шаг за шагом. Я собираюсь построить новую жизнь – так же, как доктор Фрэнкл создал мне новое лицо. Я очень много обо всем этом думала, Питер. Вы, кажется, удивлены, но, понимаете, есть такие вещи, которыми я не делилась ни с кем, даже с вами. Тогда уж он никогда не сможет разыскать меня. – Она дотронулась рукой до горла. – Этот подонок! Я не знаю его имени, но он знает мое. Или знал. Ну все, хватит об этом! Я возведу вокруг себя крепость, непробиваемую стену из денег и власти, чтобы он никогда не смог добраться до меня. Ни он, ни кто другой. Клянусь, ни один мужчина в мире никогда больше не причинит мне вреда!

Встревоженный ее горячностью Питер все же понимающе кивнул.

– Было время, когда я опасался, что вы можете выследить его и убить. Но вы ведь не станете этого делать?

Она медленно покачала головой.

– Я размышляла над этим днем и ночью. Месть! Боже, как я жаждала мести! Но это бессмысленно: как можно выследить призрак? Нет-нет, мой дорогой! Я не собираюсь укорачивать отвоеванную жизнь, – ответила она, так сильно сжав кулаки, что побелели костяшки пальцев. – И все-таки если когда-нибудь наши пути пересекутся – случайно или фатально, – я узнаю его! В этом я уверена. Мне подскажет сердце. Снова проснется утихшая боль: «Это он! Чудовище! Мерзавец!» И тогда я убью его. И ничто на свете меня не остановит!

Жестокие слова словно занавес упали между ними.

– Теперь вы понимаете, почему я не хочу, чтобы меня нашли, – сказала она тихо. – Даже вы. Прошлое – это прошлое. Впереди же только будущее.

Он протянул ей на прощанье руку. Она задержала ее в своей на несколько мгновений, а затем вышла. Не оглядываясь.

Садясь в такси, которое должно было отвезти ее в аэропорт, она помедлила и обернулась, чтобы окинуть последним взором свое пристанище.

Три года она прожила в этом волшебном особняке. «Маривал» был ее раем, ее миром… островом, на котором она укрылась от жизненных бурь и штормов.

Она придумала, как ее теперь будут звать. Имя было взято из произведения ее любимого Шекспира, фамилия – навеяна трагическими обстоятельствами.

Миранда Ви.

Миранда – имя героини Шекспира.

Ви – от «victim».

Миранда Ви – Миранда Жертва.

На следующей неделе Питер Мэйнвэринг подал заявление об уходе, в качестве причины указав профессиональный кризис.

Лондон

– Завтра наступит последний день самого плохого периода моей жизни! – заявил Питер. – Как бы напыщенно это ни звучало.

Было воскресенье, и Питер «отчитывался». Другими словами, чаевничал с матерью, что являлось ритуальным мероприятием, проводящимся в последнее воскресенье каждого месяца.

Мать нахмурилась.

– Если я правильно понимаю, ты хочешь сказать, что уходишь от Хоксмора? – спросила она и тут же сама ответила: – Это уже третья клиника после Швейцарии… Послушай, дорогой, не можешь же ты скакать с места на место и при этом рассчитывать сделать карьеру психиатра!

Питер расхохотался:

– А я и не собираюсь ее делать! Да, наверное, никогда и не собирался. Жаль тебя разочаровывать, но я просто не гожусь на эту работу, несмотря на текущую в моих жилах кровь венских евреев и общение дядюшки Макса со стариной Фрейдом. Откровенно говоря, я просто ненавижу эту работу! Все, что в ней зависит от меня лично, – это встать утром с постели в дни, когда нужно идти в клинику. Знаешь, чем я занимаюсь во время своих обходов? Выписываю «пилюли счастья» безумцам, которым больше ничем нельзя помочь. Вас преследуют марсиане? Три миллиграмма. Бессонница? Отсутствие аппетита? Не хотите больше жить? Три миллиграмма. С вами было очень приятно поговорить, мсье Бонапарт, мои наилучшие пожелания Жозефине…

– Ты не должен издеваться над ними, дорогой…

– Совершенно верно. Поэтому-то я и ухожу, пока самому не пришлось укладываться на кушетку и пудрить мозги какому-нибудь врачу-неудачнику вроде меня. Но теперь-то уж все кончено! Fini. Terminado. Kaputt. [1]1
  Эта фраза на трех языках переводится как «Конец. Предел. Устал».


[Закрыть]

Насмешливым тоном Питер старался замаскировать истинную причину, хотя и чуть было не проговорился. А она заключалась в том, что он просто-напросто больше был не в силах нести на себе груз чужих страданий. Он возвратился из «Маривала» в надежде взбодриться «полезной деятельностью», но вместо этого обнаружил, что пациенты вгоняют его в состояние депрессии. Душевная болезнь – болезнь души – заразна в такой же степени, как, например, корь.

Несмотря на все свои дарования, Питер не умел одного: сняв с себя по окончании рабочего дня белый халат, забыть обо всем, что с ним связано, – как змея сбрасывает кожу. Захлопнув за собой дверь служебного кабинета, оставить там все как есть и удалиться, беспечно насвистывая себе под нос… Но можно ли прожить всю жизнь, насвистывая? А вот теперь он именно так и делал!

Мать Питера поджала губы и отрезала ему внушительный кусок пирога, который он проглотил в два приема.

– Лучший пирог в Лондоне! – заявил он, протягивая тарелку за добавкой. – Министерство здравоохранения должно было бы выписывать его как лекарство. Три больших дозы. Принимать внутрь.

Она проигнорировала комплимент.

– Но что же ты будешь делать, дорогой? На что жить?

Питер отложил вилку.

– Помнишь, когда мне было десять лет, я сказал, что хочу стать писателем? С тех пор ничего не изменилось, и это говорит о том, что в глубине души я так и остался десятилетним. Так что, мамочка, now or never– теперь или никогда. Я решился!

– Писателем? В самом деле? – Мысленно она опробовала на вкус, как это звучит: «Мой сын – писатель» вместо «мой сын – психиатр» – и нахмурилась. Потому что это звучало так же тревожно, как «мой муж – художник». – Ты будешь писать романы?

– Невероятно, но я хочу попробовать себя в комедийном жанре. Сценарий небольшого спектакля с несколькими друзьями для ночного клуба в «Пастушьей таверне».

Она помрачнела еще больше.

– А кто будет платить? Твои друзья?

– На свой страх и риск. Никакой предоплаты…

– О, Питер!

– …но зато не придется платить и никаких налогов, конечно.

«Мой сын – комедиант?»

Она пристально вгляделась в его лицо и заметила, что вертикальные морщинки на переносице, неизменные в течение всех последних лет, куда-то исчезли… И внезапно она почувствовала, что у нее поднялось настроение.

– Как ты становишься похож на своего отца, когда улыбаешься! Лишь бы ты был счастлив… – вздохнула она и отрезала ему еще кусок пирога.

Когда Питер учился в университете, самое острое удовольствие он получал, выступая в театрализованных представлениях, которыми славился Кембридж. Он вступил в престижный любительский драмкружок, принимал участие в маскарадах, устраиваемых жителями городка, включая профессуру и студентов. Но больше всего ему нравилось выступать в ревю «Огни рампы», уже тогда известном всей Англии. У Питера несомненно была комедийная жилка!

Ревю десятилетиями олицетворяло веселье, смену впечатлений, освобождение от забот и повседневной рутины. Спектакли, «капустники», сочиненные и разыгранные самими студентами, представляли собой сплав скетчей и музыкальных номеров, смесь интеллигентских экивоков и незамысловатых шуток. Постановки зачастую носили неприлично-непочтительный, иногда даже непристойный характер, всегда били точно в цель и были полны игривого, искрометного юмора. Ни одна «священная корова», принадлежащая к столпам британского общества, не была обойдена вниманием и подвергалась насмешкам – включая саму королеву. В течение спектакля его участники успевали сунуть нос не меньше чем в дюжину разных проблем одновременно и высказаться по ним – в той или иной форме.

Всему этому была одна причина: для большинства из них «Огни рампы» были последней или единственной возможностью дать выход бушующим страстям бескомпромиссной юности. А потом все эти подающие надежды молодые люди (да и девушки) подчинялись воле складывавшихся обстоятельств и направляли свою энергию на то, чтобы занять место под солнцем в том самом обществе, над которым совсем недавно издевались. Бывших питомцев своеобразного театрального братства под названием «Огни рампы» можно было встретить даже в высших слоях общества – в законодательных органах, правительстве, системе образования, науке: среди них было несколько членов парламента, бывший генеральный прокурор, ректор одного из главных университетов страны и целый ряд президентов компаний.

Но несмотря на все свои жизненные достижения, эти выпускники Кембриджа во вполне зрелом возрасте с удовольствием и вздохом сожаления вспоминали времена своей бурной молодости. Если один из ветеранов «Огней рампы» спустя многие годы сталкивался с другим – например, на заседании какой-нибудь правительственной комиссии, в аэропорту, в зале ожидания для высокопоставленных лиц, – все дела откладывались, пока они воскрешали в памяти старые прозвища и хихикали над старыми остротами, ставшими фольклором.

 
«То было время молодое,
Остроты резали ушко…
Но, друг, спокойно зрит в былое
Вот это круглое брюшко!»
 

И рано или поздно, к сожалению, наступало время раскрывать свои портфели, копошиться в деловых бумагах и снова начинать играть во взрослых, солидных людей.

– Прямо масоны какие-то, – заметила однажды жена верховного судьи жене архиепископа во время официального приема, наблюдая, как их мужья обмениваются загадочными репликами и смеются.

– Хуже! – ответила ее собеседница. – Те по крайней мере не афишируют это обстоятельство на людях!

Но не все ветераны театра, вышедшие из Кембриджа, посвятили себя обычным профессиям. Оставалось лишь удивляться, как много из них было безвозвратно потеряно для всех родов деятельности, кроме творчества! Они становились свободными художниками и творили – вернее, поддерживали традиционный, известный всему миру английский юмор на должном уровне. Потому что хотя Кембридж и считался интеллектуальной вотчиной Дарвина, Рассела и Кейнса, из его недр вышли также и прославленные комедийные авторы – Дэвид Фрост, Питер Кук, Алан Беннет – и, разумеется, это произошло не без влияния «Огней рампы».

Нечего и говорить, как завидовал их судьбе Питер Мэйнвэринг!

– По сути дела, нет ничего противоестественного в том, чтобы быть врачом, – утешал он себя, выписывая очередной рецепт успокоительного, – вспомни, ведь Джонатан Миллер тоже был врачом.

Но у доктора Миллера обнаружился и более интересный талант: ему удавалось смешить людей.

Таким образом, Питер практически созрел для жизненных перемен, когда за день до традиционного чаепития в материнском доме брел вверх по Кенсингтон-Черч-стрит, размышляя о ланче и кружке пива в баре. И вдруг кто-то прошептал ему на ухо:

 
«– Весна на носу уже?
 – Что за вопрос!
В саду у викария
Расцвел каучуконос!»
 

– Тэд Нортрап! – радостно воскликнул Питер. – Старая каналья! Я думал, ты в Адене.

– А я думал, ты в Швейцарии.

– А я думаю, нам надо заглянуть в «Созвездие Лебедя» и тяпнуть по одной-две кружки пива.

– Или по три-четыре.

– Мне всегда нравился этот кабачок, – сообщил Питер, прокладывая путь в тихий уголок. – И знаешь, почему? Это излюбленное место сборищ шарлатанов из Ноттингхилла. Квалифицированных, практикующих шарлатанов. Они встречаются здесь пару раз в неделю и обмениваются профессиональными ноу-хау… Ручаюсь, что и рецептами тоже. И, к моему удовольствию, считают меня своим. А почему бы и нет? Мы ведь из одной команды мошенников! И они, и я притворяемся, что знаем ответы на вопросы, на которые ответов не существует.

Тэд расхохотался:

– Я слышу нотки неудовлетворенности?

– А то нет!

К моменту, когда первая пинта пива подошла к концу, Питер окончательно облегчил душу. Когда друзья приступили ко второй, настала очередь Тэда поносить свою службу в Министерстве иностранных дел. За третьей порцией мужчины впали в состояние легкой задумчивости. Тэд поинтересовался, помнит ли Питер Джима Стокла. Так вот, у Джима есть подружка, некая Салли, которая организовала что-то вроде клуба в «Пастушьей таверне» и хочет превратить его в эдакий балаганчик.

– Песенки… Скетчи… Здорово смахивает на «Огни рампы», где каждому по плечу было любое амплуа, – только аудитория шире.

Сам Тэд ушел из своего министерства и теперь вместе с Джимом и Салли трудился над сценарием спектакля. И они могли бы использовать больше материала, чем у них есть сейчас, если бы…

Когда четвертая кружка была опорожнена, они уже обо всем договорились.

– Ну, тогда пока! – Тэд сжал Питеру руку. – В понедельник, в десять.

– В десять утра? – Питер в это время должен был совершать обход клиники… Слышите голоса? Три миллиграмма. О-о, ваше высочество принц Чарльз? Три миллиграмма… Он не колебался и доли секунды: к черту клинику! – Я приду, Тэд!

– Доктор! – Салли семенила через крохотную сцену к столу, за которым сидел Питер.

«Психиатр. Срочный прием», – гласила стоящая перед ним табличка.

– У меня проблема… – лепетала Салли и столбенела: на психиатре, сидевшем с загробным выражением лица, не было ничего, кроме очков в роговой оправе.

– Вы говорите, у меня проблема? – эхом отзывался он.

Так начинался спектакль, на протяжении которого доктор и пациент постоянно менялись ролями. Кто здравомыслящ? Кто безумен? В конце концов с ума сходили зрители – от смеха.

Через несколько недель пьеска стала известна уже всему Лондону под названием «Голый психиатр» (первоначально она называлась «В дебрях разума»). Она не только смешила, но и заставляла публику теряться в догадках: а было ли что-нибудь надето на «той самой» части тела сидящего доктора, скрытой под столом? Был ли он действительно врачом в жизни, как о том болтали?

Питер отвечать на этот вопрос отказывался. Впрочем, когда «Люди со странностями» (так стала называться группа) годом позже были приглашены на телевидение, он признался, что предпочитает писать сценарии для других, а не для себя.

– Моя мать, – объяснил он, – еще кое-как может смириться с тем фактом, что ее сын – писатель. Но с тем, что ее сын – нудист…

Ему и в самом деле страшно нравилось сидеть за печатной машинкой и придумывать сюжеты для еженедельной программы. Это был чрезвычайно плодотворный период: идеи роились в голове, диковинные характеры персонажей рождались в воображении цельными, ярко очерченными. И хотя успех труппы определялся коллективным творчеством, ее двигателем был все-таки Питер. А для него приятнее стука клавиш пишущей машинки были лишь взрывы смеха в зрительском зале.

Питер считал, что настоящий юмор, юмор высокого качества, может сделать личность намного счастливее, чем все наставления Фрейда, вместе взятые. Юмор духовно освобождал человека, облегчал его страдания, доставлял ему радость…

Жизненный путь самого Питера был запутанным и полным борьбы с самим собой. Но со временем он все-таки сумел определить, где сможет принести наибольшую пользу, и резко свернул с накатанной колеи.

Микэниксвиль

– Какова ваша цель в жизни? – спросил он.

– Работать, как и все люди, – ответила она.

– Хобби?

– Вышивать и читать для слепых.

– Какое ваше самое заветное желание?

– Я бы хотела, чтобы все люди на земле жили мирно, без войн.

– Без войн… – хмыкнул репортер. А в блокноте написал: «Грандиозный бюст!!!» Боб Тиллмэн считал, что журналистика должна быть честной.

Кимберли Вест и вправду выглядела очаровательно в белом платьице с воротником-хомутиком, сидя на небольшом диванчике на веранде и застенчиво сдвинув коленки. Метрах в полутора от собеседников за ними сурово наблюдала ее мать.

Бетт Вест ожидала визита настоящего репортера, а не какого-то желторотого мальчишки, только что закончившего колледж. Не то чтобы интервью с «Мисс Битуминозный Уголь» могло стать сенсацией даже для такой газеты, как «Аппалачская хроника», но все же – хотя бы из уважения к угольной промышленности, если уж не к самой Кимберли Вест! – они должны были прислать профессионального журналиста. На этот счет Бетт была весьма щепетильна: тяжелый труд заслуживает внимания солидной прессы.

Но и с этим молокососом следует вести себя любезно – ведь неизвестно, вдруг из него получится какая-нибудь звезда журналистики!

– А как вы расцениваете свои шансы на победу в борьбе за титул «Мисс Западная Виргиния»?

– Не знаю, – честно призналась Ким. Она уже раз двенадцать давала подобные интервью, и сценарий был разработан четко. – Естественно, мне хотелось бы победить, но кем бы ни была счастливая избранница, на нее будет возложена огромная ответственность представлять наш замечательный штат на конкурсе «Мисс Америка»…

– И честь… – подсказала стоящая сзади мать.

– …а также высокая честь и большая привилегия.

Довольная, что все идет проторенным путем, Бетт расслабилась.

– Могу ли я предложить вам чаю со льдом, мистер Тиллмэн? – спросила она. – Или, может быть, пива? Знаю я вас, журналистов!

– От чаю не откажусь, мэм, спасибо. А теперь, мисс Вест… Или лучше Ким. Можно я буду называть вас просто «Ким»?

– Пожалуйста.

– Так вот, Ким, что вы будете делать с гонораром, который получите в случае победы?

Бетт ушла в дом. Ким молитвенно сложила руки.

– Моя мечта – научиться актерскому мастерству и выступать на сцене.

– Классическая драма? Современный театр?

– Я всегда хотела сыграть роль Жанны Д'Арк.

– Жанны?! Грандиозно! А какой ваш любимый цвет? – Боб Тиллмэн огляделся. Старая перечница не могла его услышать, и он понизил голос:

– Как насчет того, чтобы поужинать со мной сегодня вечером?

Ким улыбнулась: к такому вопросу она тоже была готова.

– Это очень мило с вашей стороны, но я провожу вечера с мамой – мы очень дружны с ней. А мой любимый цвет – розовый.

– Я знаю одно прекрасное заведение, где изумительно готовят филе из говядины, а пианист играет не хуже Нэта Кинг-Коула! Между прочим, у меня честные намерения… ну, более или менее.

Но его уговоры пропали впустую: улыбаясь с оттенком сожаления, Ким ясно дала понять, что «нет» значит «нет».

Когда вошла Бетт, Тиллмэн уже снова вернулся к своей работе:

– Что привело вас с матерью к решению обосноваться в Западной Виргинии?

Ким чуть не расхохоталась: если бы он только знал!

Что же еще, кроме сумасшедшей логики ее мамочки?

Сразу же по возвращении из Швейцарии Бетт принялась прочесывать Флориду с целью найти оптимальную отправную точку на пути к завоеванию титула «Мисс Америка» в младшей возрастной категории. Они провели неделю в Майами («слишком много барбудос», сочла Бетт), другую – в Кей-Весте («слишком много педиков»), несколько дней – в Сент-Питерсбурге («слишком много старперов») и наконец сосредоточили свое внимание на Дейтоне-Бич.

Используя снятую меблирашку как штаб-квартиру, Бетт пустилась на поиски потенциальных покровителей.

Она стучалась во все двери: к владельцам кафе-мороженых, кегельбанов, безалкогольных баров – ко всем, кто хотя бы чисто теоретически мог стать спонсором.

– Позвольте мне рассказать о моей необыкновенной дочери! – начинала она разговор, а затем следовали фантастические импровизации в зависимости от обстоятельств.

Так, секретарю местного отделения Американского легиона она поведала, что отца Ким убили во время военных действий в Корее.

– О, неужели? – заинтересовался секретарь, сам будучи ветераном той кампании. – А в каких частях он служил?

И Бетт села в лужу.

– Я всегда плохо запоминала цифры… – сконфузилась она.

В тот же день она попыталась нажать на одного состоятельного еврея, владеющего производством хот-догов.

– Моя Кимберли поет, танцует, декламирует, выглядит на миллион баксов… И тоже еврейской национальности. Настоящая фамилия – Вассерман.

– Леди, – улыбнулся король хот-догов, – отвезите вашу плясунью и певунью куда-нибудь в другое место: на здешнем пляже такие блондиночки – по десять центов дюжина.

И это было правдой: Флорида превращалась во вторую Калифорнию. Она кишела душистыми длинноногими загорелыми блондинками с белоснежными зубами, на фоне которых Ким почти не выделялась. Да и в любом случае местные бизнесмены предпочитали спонсировать доморощенные таланты.

Последний удар Бетт получила, узнав, что кандидатки конкурса должны быть прилежными ученицами, постоянно проживающими по месту учебы. А Ким не была даже внесена в списки ни одной из школ Флориды…

– Я тут подумала… – сказала она Ким тем вечером, уткнувшись носом в географический атлас. – Знаешь, если бы я захотела стать сенатором, я бы не стала баллотироваться по Нью-Йорку или Калифорнии, где конкуренция слишком велика. Никогда в жизни! Я бы выбрала какой-нибудь симпатичный небольшой штатик, где и понятия не имеют, каким может быть исход выборов, переехала туда, пустила корни, а потом пожинала бы плоды! Через пару лет ты уже сможешь принять участие в конкурсе «Мисс Америка» среди взрослых девушек, но для этого нам требуется сначала победить в конкурсе штата. Так что прежде всего нужно правильно выбрать этот штат.

Несколько дней Бетт занималась изучением оной проблемы, обсуждая и взвешивая преимущества маленького Род-Айленда, пустынного Айдахо и Западной Виргинии.

Верх одержала Западная Виргиния.

– Это в глубине страны, так что там не будет пляжных куколок Барби, как в Ньюпорте, а также неуклюжих деревенских девиц со здоровым цветом лица. Ты знаешь, что находится в Западной Виргинии, крошка? Угольные месторождения! Стало быть, нам придется иметь дело со словаками, албанцами, ниггерами… Можешь себе представить, как выглядят их девушки: толстые щиколотки, да еще бьюсь об заклад, у половины из них растут усы! Гарантия, что ты их всех заткнешь за пояс! Я уже прямо слышу… – Она вскинула голову, прислушалась к воображаемым звукам музыки. – Вот заиграл оркестр, ведущий выходит на подиум и берет микрофон. А вот и барабанная дробь: та-та-та – и он объявляет «Мисс Западную Виргинию»! И это – Кимберли Вест!

В дополнение к, как оказалось, пророческой догадке Бетт относительно нехватки в штате юных златовласок выяснилось, что Западная Виргиния обладает еще одним преимуществом: она переживала период экономического спада, и потому стоимость жизни там оказалась Вестам вполне по карману. Бетт практически даром сняла в Микэниксвиле дом со всей обстановкой, устроилась на работу в салон красоты и зачислила Ким в среднюю школу.

Вскоре их жизнь потекла по раз и навсегда установленному распорядку. День Ким был расписан по часам, даже во время каникул – занятия по сценическому мастерству, физкультурные упражнения, косметические процедуры…

Каждый вечер заканчивался тем, что в течение часа Ким занималась своей внешностью. Сначала приводились в порядок зубы, потом лицо и ногти. Затем мать расчесывала ее волосы массажной щеткой – ровно сто движений – и туго накручивала длинные белокурые пряди на двадцать бигуди. После этого Бетт накладывала на лицо дочери питательную маску по собственному рецепту. В постель Ким ложилась не позднее половины десятого, так как для поддержания здорового цвета лица был обязателен девятичасовой сон.

– И чтобы никакого чтения в кровати! – грозно предупреждала Бетт. – От него под глазами будут мешки.

Утром все повторялось: Ким вставала в шесть, чтобы Бетт хватило времени на расчесывание и укладку волос дочери… И начинался новый трудовой день.

Несмотря на все эти изнурительные процедуры (а может, и благодаря им), Ким расцветала на глазах. Ей нравились и неторопливый ритм жизни небольшого городка, и добрососедские отношения между его жителями.

Она довольно быстро обзавелась в школе дюжиной «лучших подружек», подобрала на улице щенка, чем-то отдаленно смахивавшего на эрдельтерьера (ну, пусть даже это была обычная бездомная собачонка с большими, по-человечески выразительными глазами), которого Ким назвала Ринго. У нее даже появился особый выговор, свойственный уроженцам Западной Виргинии: Ким обладала даром адаптироваться к любой обстановке.

– Толька паслуший сибья! – передразнивала ее мать. – Еще одна Лоретта Лин выискалась. Бьюсь об заклад, ты могла бы выступать в стиле кантри! Так и вижу тебя в одной из этих холщовых мини-юбок и шляпе с бахромой… О Господи! Малышка, да это может оказаться настоящей находкой!

В результате Ким дважды в неделю после полудня стала учиться мычать песенки с закрытым ртом и бренчать на гитаре под руководством некой Минни-Мэй Джессап, которой дважды(!) довелось принять участие в кантри-фестивалях.

 
«Везут ко мне коханого
В ящичке деревя-а-анном…
Все баил, что воротится
На старом самолетике…»
 

пела Ким с дрожью в голосе и ударяла по струнам своей гитары, а Ринго начинал подпевать ей жалобным воем.

– Прямо душу выворачивает наизнанку! – говорила Минни-Мэй.

Эта песенка стала коронным номером Ким, ее визитной карточкой. Она спела ее на конкурсе юных талантов в концертном зале Микэниксвиля и получила главный приз. А потом исполнила снова, когда ее выбрали «Мисс Битуминозный Уголь». К последнему году обучения в средней школе Ким стала чем-то вроде городской знаменитости. И хотя она не заняла первое место в конкурсе «Девушка, которая преуспеет», тайным голосованием, проведенным в мужской раздевалке, ей был присвоен титул «Девушка, с которой мы бы хотели преуспеть».

Правда, при этом некоторые менестрели пробормотали себе под нос: «Дохлый номер».

Ибо несмотря на то, что Ким состояла членом большинства общественных организаций, имевшихся в городе, – от герлскаутов до лиги бейсболистов-баптистов – она никогда не ходила на свидания. «Мама мне не разрешит», – отвечала она на все предложения. Впрочем, они поступали не слишком часто, потому что на местных тинэйджеров ее красота действовала подавляюще.

Бетт аргументировала свою строгость заявлением, что вся мужская половина рода человеческого «хочет только одного». После этого следовала лекция о высокой цене девственности, из чего вытекало, что к ней нужно относиться как к сокровищу, своего рода награде.

– Она дороже жемчугов, моя сладкая. Если лишишься ее – назад уже не вернешь.

Особенно непреклонна была Бетт по отношению к соседским парням.

– Они никто и станут ничем, – говорила она, когда Ким просила разрешения встретиться с кем-нибудь из них. – Лет через десять эта деревенщина так и будет работать на откачке газа или в шахте – это если еще повезет не потерять место. А ты растолстеешь, и у тебя будет целый выводок детей.

– Но, мамочка, я же не собираюсь выходить замуж за Карла (или Джо, или Боба, или Эрла)! – умоляла Ким. – Мы просто хотели покататься на его машине!

– Ага. И потискаться на заднем сиденье. Все это очень просто, я согласна, но знаешь, что за этим последует? Вынужденная помолвка и жизнь в закопченной лачуге. И как бы там ни было, радости секса слишком уж преувеличивают. Поверь мне на слово, по большей части это даже неприятно… В любом случае я не для того возила свою девочку в Швейцарию, Кимми! И не для того во всем себя ограничиваю. Наберись терпения, вот станешь знаменитой, тогда и найдешь себе достойного тебя муженька.

Из чего следовало, что отыскать такового в Микэниксвиле нечего было и думать.

«Везут ко мне коханого…», – пела Ким в тот вечер, когда ее увенчали короной «Мисс Западная Виргиния». Ей только исполнилось восемнадцать, и она была самой молодой претенденткой на этот титул.

Бетт была вне себя от счастья.

– Вы видите перед собой будущую «Мисс Америку»! – вопила она со своего места в зале, в то время как на сцене Ким обливалась радостными слезами и клялась свято хранить полученную корону. Сам губернатор пожал ей руку. Толпа неистовствовала.