Текст книги "Улыбка и слезы Палечка"

Автор книги: Франтишек Кубка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

IX

Над Черной горой пролетели первые перелетные птицы. Ян грустно следил за ними. Близилась весна. Туманы расходились, и в одно прекрасное утро на улицах оказалось столько воды, что пришлось в мокрых сапогах перепрыгивать через ручейки.

Под водой был лед, а где не было воды, там таял грязный и трухлявый снег. С кровель током бежала черная капель, потом сверху начинало журчать, и целые глыбы снега шумно плюхались на землю. В школе шли занятия, но сердце было на улице и за городом, у потока, где трещал лед. Трещал, издавая короткие резкие выстрелы. И можно было видеть, что перезимовавшая под снегом прошлогодняя трава осталась зеленой.

Каждое слово звучало громче, каждый шаг тверже, каждое лицо улыбалось. Регенту Егне хотелось петь.

С масленицей пришли машкеры, танцы, попойки. Купец Куклик, согрев вино, пил его, причмокивая от наслаждения. Ян и Боржек оседлали коней и поехали с Матоушем в лес.

Там было еще пропасть снега, но тоже чувствовалось приближение весны. Деревья стояли еще черные и понурые, но на концах ветвей дрожало тепло. Оттуда должны были брызнуть зеленые почки молодых иголок. А под ногами всюду, где растаял снег, уже зажелтел мох. Езда была веселая, и кони чувствовали себя не хуже всадников.

Палечек стал подзывать синиц. Они прилетали к нему, терпеливые спутницы его зимних прогулок и неприятные певицы серых вечеров, говорящие теперь с ним новым, весенним голосом… И с синицами на плечах он засвистал черному дрозду, еще неумело покрикивавшему на лесной опушке, в голом кусте боярышника.

В город Ян, Боржек и Матоуш вернулись уверенные, что все в мире прекрасно и нет никаких забот и что теперь скоро уж они поедут домой. Боржек – к своей речке, где водятся раки, к своей конюшне и лесочку, где можно стрелять из лука ласок и зайцев, Ян – к Бланчи и к книгам, которые не надо зубрить наизусть, а Матоуш – к замку на вершине, где по вечерам так умильно благовестит колокол Святоянской часовни. Ведь на каникулы можно ехать куда угодно. Только неимущие оставались круглый год, так как помогали при богослужении.

Вернувшись из леса, Ян и Боржек нашли каждый по письму: Боржек от отца, Ян от матери. Там было сказано, что венчанье пана Олдржиха Боржецкого из Врбиц и пани Кунгуты Палечковой из Стража будет совершено в церкви святого Микулаша в Кдыни и назначено оно на 19 марта, когда пану Боржецкому исполнится пятьдесят семь лет. И что свадьба будет самая скромная, без приглашенных, и панна Бланка не будет присутствовать в церкви, а будут только два свидетеля и венчать будет отец Йошт. После этого пани Кунгута переедет на время в Врбице. А летом вернется в Страж вместе с паном Боржецким. И что брак этот заключается главным образом ради детей, которые получат свое имущество приумноженным и улучшенным благодаря объединенным усилиям обоих владельцев. И что в брачном договоре тщательно оговорены права обоих наследников того и другого замка: каждый из них получит то, что ему оставил родной отец. И что пан Олдржих просит молодого рыцаря Яна, чтоб тот с открытым сердцем принял его как отца, а пани Кунгута просит Боржека, чтоб он видел в ней мать.

Мальчики переглянулись и долго молчали. Потом Ян с улыбкой промолвил, обнимая Боржека:

– Прими мой братский поцелуй!

А Боржек, поглядев на Яна, сказал полушутя, полусерьезно:

– Значит, Бланчи станет твоей сестрой!

– Ты думаешь, что мне можно будет перед всеми братски ее целовать? – спросил Ян и опечалился.

Они ответили родителям, что желают им здоровья, радости и благословения божия. Но не выразили удивления, что не приглашены на свадьбу. А 19 марта вспомнили о кдыньском торжестве лишь случайно. И у них даже сердце не сжалось.

Потом пришло письмо от Бланчи. Назвав Яна милым братом, она описывала ему жизнь в Врбицах. Все осталось по-старому и в то же время все – на новый лад. Отец в хорошим настроении, и в руках у пани Кунгуты хозяйство поднимается как тесто в квашне. Челядь довольна и послушна, луга утучнены, у коров хороший удой, и куры лучше несутся. То ли пани Кунгута – волшебница, то ли просто в замке наведен твердый порядок. Скоро – переезд в Страж, и Бланчи радуется, что будет спать в Яновой постели. Так ей обещали… Читая эти слова, Ян покраснел, но Боржек, которому он читал письмо, тотчас отметил:

– Значит, они рассчитывают, что нас там не будет?

И они спросили, как долго намерен отец держать их в Прахатицах. Вот уже почти год, как они здесь, и им тоже хочется побывать дома. В ответ на это было сказано – подождать с приездом до июня. Тогда они приедут на каникулы, а осенью вернутся в Прахатице – учиться дальше.

В июне они приехали в Страж. Там жил и хозяйничал пан Олдржих. Сперва он, так же как и пани Кунгута, встретил их смущенно. Но тут же заговорил с мальчиками, как добрый отец, радующийся их успехам в школе, которые дают им право хорошенько отдохнуть. Пани Кунгута долго и чуть не с мукой целовала сына, шепча ему на ухо, что страшно по нем стосковалась и предпочла бы никуда его больше не отпускать. Она с восторгом смотрела на стройного юношу, и хоть старалась быть такой же ласковой с Боржеком, глаза ее начинали сиять от счастья только при взгляде на Яна.

Боржек скоро ушел на конюшню и к рыболовным снастям. А Ян стал искать Бланчи, которая не вышла их встречать. Он нашел ее в девичьей под башней. Войдя, спросил:

– Ну, Бланчи, как тебе спалось в моей постели?

Но она поглядела на Яна с серьезным выражением, а когда он хотел поцеловать ее, отстранилась и не позволила.

– Ты на меня сердишься, Бланчи? – спросил Ян, испуганный таким обращеньем.

– Я не сержусь, – ответила Бланка, – но мы должны быть благоразумны и не делать того, за что потом пришлось бы стыдиться!

– Как же я могу стыдиться поцелуя, который дала мне сестра? – вырвалось у Яна.

– Именно поэтому, – возразила Бланчи, и на лбу у нее появилась маленькая морщинка.

Так между Яном и Бланчи возник первый спор, и примиренье не изменило новую Бланчину повадку. Но все-таки она сказала ему, что он возмужал и похорошел, что ему к лицу школярский берет, и смотрела на него с восхищеньем, даже с любовью; но прежней непринужденности и веселья как не бывало. Ян не понимал, в чем дело. Он стал спрашивать Бланчи, почему она перестала быть откровенной, отчего не лазает по деревьям и не бегает перед ним, подобрав юбки. На этот вопрос Бланчи ничего не ответила, только густо покраснела по самую шею.

– Ведь ты по-прежнему та девочка с сладкими очами, которая бегала со мной по лугу, когда Боржек ловил раков… – сказал Ян.

– И да и нет… – ответила Бланчи с загадочной улыбкой.

И Яну стала нравиться эта загадочность, и он полюбил Бланчи еще больше, чем при первой встрече.

Он понял, что любит не ребенка, а девушку. И любовь его наполнилась новым очарованием. Она стала подобна прогулке по розовому саду, теплому дыханью лунной ночи, звездным пожаром, полыхающим в августовские вечера, озаренному солнцем лугу, когда расцветают ослепительно белые сердечники над теплым болотом в большеглазые коромысла ищут дорогу к воде в камышах.

Яновы каникулы были ни веселые, ни печальные. Долгие дни, залитые солнцем, внезапные грозы и короткие дожди, вечера с зарницами и поздними светляками, с любованьем милыми ровными далями в оторочке горных хребтов на щербатом сером горизонте… На этих каникулах он не увлекался ни верховой ездой, ни чтением латинских философов. Ходил один по полям или ждал, когда появится сестра, пойдет с ним по липовой аллее, тянущейся от часовни в долину, и хоть на мгновенье даст ему свою правую руку, указывая левой на цветущие маки. На этих каникулах для него было радостью коснуться рукавом своим Бланчина платья или почувствовать ее волосы у себя на лице. Он уже не целовал Бланке ни ресниц, ни губ. Но любил ее еще больше. Она стала другая, и потому другой стала и его любовь.

Всякий раз, когда он заговаривал о будущем, Бланчи молчала. А однажды сказала ему:

– Ты поедешь с Боржеком в Прахатице и опять проведешь там год. Мы будем переписываться. Потом ты вернешься и, наверно, опять уедешь, но уже дальше, в чужие края. Наш отец задумал отправить вас с Боржеком в Италию. Тебе на самом деле хорошо увидеть свет…

– А тебе? – спросил Ян, впившись взглядом в Бланчины губы.

– Мне? Как бог даст. У девушки другая доля…

И сладкие очи ее затуманились.

– Я буду хозяином Стража, а ты – хозяйкой!

Он произнес это будто присягу. Так мальчики клянутся друг другу.

Бланчи громко и почти насмешливо засмеялась.

Ян рассердился. Целых четверть часа молчал. Но Бланчи взяла его за руку и, перебирая его пальцы, вдруг погладила ему запястье и поцеловала мизинец:

– Ты еще совсем маленький, как этот вот пальчик, мой Палечек!

Ян был счастлив этим проявлением Бланчиной благосклонности и порадовался тому, как приятно звучит в ее устах его имя. «Мой», – сказала она… Он хотел поцеловать ее, но она убежала от него на скошенный луг и принялась вытаскивать сухие стебли из копны сена.

– По-моему, сено лучше всего пахнет вечером. Знаешь. Ян, когда я спала в твоей постели, – тут она улыбнулась, – и держала вечером окно открытым, до меня доходил запах кошеных лугов, даже с опушки за тем темным бором. А это за много миль отсюда. Уже на самой границе.

Разговор о сене успокоил Яна; сердце его опять прониклось тишиной и благоговением. Бланчи вернулась к нему, и они зашагали домой рядом – брат с сестрой. Но если Ян надеялся, что будет теперь ближе к сестре, как брат, то он ошибся. Он был от нее отдален. Когда они сидели рядом или шли вместе, они всегда чувствовали эту братскую связь. Но в то же время их отдаляла друг от друга любовь. Весело было Боржеку и Бланче. Весело могло быть Бланчи и Яну. Если бы они друг друга не любили.

Но так хотел дьявол, тасующий карты судеб людских с таким расчетом, чтоб игра была тяжелей, трудней и чтоб выигрыш был для них заранее исключен.

Был 1444 год. После чумы, которая посетила за пять лет перед тем чешскую землю, пощадил лишь горный район, впервые был убран сносный урожай. Мысленно оглядываясь назад, люди видели позади одни могилы. Умер жестокий сын Карлов Зикмунт, но, к несчастью, также и король Альбрехт[55]55
  Альбрехт II (1397–1439) – эрцгерцог Австрийский в 1404–1439, король Чехии в 1437–1439 гг., император Священной Римской империи в 1438–1439 гг.


[Закрыть], на которого возлагалось столько надежд в королевстве, в маркграфстве, в Австрии и Венгрии. Умер во время той же эпидемии 1439 года, после святого Вита, и знаменитый Филиберт[56]56
  Филиберт (ум. 1439) – епископ г. Кутанс (Нормандия), в 1435–1439 гг. легат Базельского собора и епископ в Чехии, сторонник соблюдения компактатов.


[Закрыть], епископ и легат святейшего Базельского собора, управитель архиепископства пражского, так и не вернувшись в свою любимую норманскую резиденцию, чей кафедральный храм не могло заменить ему даже прекрасное здание, возведенное Карлом над строптивой и еретической Прагой, в которой он, пастырь добрый, причащал под обоими видами и чьих священнослужителей до конца рукополагал. Умерли славный магистр Кршиштян из Прахатиц и многие преподаватели Пражского университета; покинуло юдоль земную множество священнослужителей таборитских, пражских и римских, а равно многие выдающиеся мужи из числа мирян, наполнявшие духом ссоры и примирения залы сейма и ратуш… Таким образом, наступившее после Альбрехтовой смерти межвременье было вызвано также и тем, что погибло целое поколение, до тех пор делавшее историю, а новое еще не успело достичь зрелости, которая одна только дает право мужам держать власть.

Междуцарствие это было для многих выгодным, так как позволяло наживать богатство кривыми путями. Но и те, кто жаждал твердой власти, предпочитали между царствие неизвестному чужеземному королю, который растопчет привилегии и начнет давить народ без различия состояний.

Пан Боржецкий, проведший несколько недель в Праге, вернулся в Страж озабоченный и совсем поседевший. Он сообщил, что на чешскую землю невозможно глядеть без слез и особенно страшно видеть разрушенные крепости, зияющие раны в городских стенах и сожженные церкви, чьи пустые окна полны печали и мрака. Пан Олдржих поклялся, что больше никуда из своего замка не поедет, останется в нем до самой смерти. Но не открыл того, что по дороге останавливался у страконицких и клатовских соседей и, сам не зная хорошенько, что делает, заключил с ними договоры о помощи в случае внезапной и неожиданной опасности.

Об этом он ничего не сказал своим сыновьям – ни родному, ни пасынку – перед их отъездом в Прахатице.

На этот раз Боржеку отъезд показался более легким, чем в прошлом году. Но Ян никак не мог проститься с Бланчи. Все возвращался, хотел ей что-то сказать и не мог, пока в конце концов Бланчи не кинулась, плача, ему на шею и не стала его целовать, как еще никогда не целовала.

И Ян уехал, вместе с Боржеком и Матоушем Кубой, и на душе у него пел серафим любви.

X

Но уже в первой половине октября Ян прислал пану Олдржиху Боржецкому письмо с описанием великого события, которое произошло в Прахатицах:

«В эту субботу, в полночь, караульные заметили, что со стороны Гусинца приближаются большие военные отряды с телегами и знаменами. Они тянулись по долине, по которой, говорят, ходил в здешнюю школу магистр Ян Гус и где остался, как утверждают благочестивые чашники, отпечаток его тела в камне, на котором он отдыхал. Караульные видели, что отряды везут с собой несколько крупных огнестрельных орудий. Нам в школе сказали, что это пан Олдржих из Рожмберка, самый могущественный из вожаков римской партии, домогается Прахатиц, которые со времен короля Зикмунта были в залоге, а члены прахатицкого магистрата отнеслись к парламентерам пана Рожмберка с злой насмешкой, заявив им – пускай, мол, пан Рожмберк сам придет и возьмет Прахатице!

В воскресенье утром, когда в костеле святого Якуба шла ранняя месса и регент Егне с нашими певчими готовился к большой мессе, со стороны Черной горы грянул выстрел из тяжелого орудия, и тотчас вслед за этим занялась крыша у купца Антона. Прахатицкие отвечали стрелбой, но вскоре пылало уже полдома на площади, и камни из рожмберкских самострелов, – мы уже знали, что нас осадил пан Олдржих, так как над его лагерем развевались флаги с пятилистой розой, – дождем посыпались на площадь. Никто уж не думал о церковной службе, и школяров в старых железных кольчугах погнали на городские стены, в помощь прахатицкой страже, к которой присоединились и горожане, вооруженные старым оружием времен Жижки. Наш хозяин, купец Куклик, держа в руках палицу, помчался с диким криком на северную сторону укреплений, где, между прочим, рожмберкцы не вели никакого наступления. Оно шло с востока и юга, между тем как на вершине Черной горы стреляло одно орудие за другим.

Так продолжалось до обеда, когда члены прахатицкого магистрата, заседавшие в подвале горящей ратуши, решили отправить к пану Олдржиху делегацию с предложением покорности и послушания. Но, чтоб не разгневать пана Рожмберка, прежде были затоптаны дровяные костры, разложенные на западной стороне – в расчете на привлечение бог ведает какой помощи из леса. В делегацию вошли магистр Гинек из Лгениц, аптекарь Ондржей Рорейс и еще два члена магистрата, владеющие латинским языком. Почему предполагалось вести переговоры с паном Олдржихом непременно по-латыни, этого я не понял. Наверно, думали, что глава наших римлян предпочитает говорить по-латыни… К вечеру был заключен мир, и Прахатице покорились на вечные времена рожмберкскому роду и пятилистой розе… Рожмберкское войско заняло укрепления, стало жарить на площади гусей и кур на вертеле, рожмберкские военачальники в занятом ими трактире приказали выкатить из погребов бочки с настоящим бургундским и пили вино из бокалов и шлемов. Пан Олдржих поселился в новом приходском доме и весь вечер беседовал с чашницким проповедником о значении Базельского собора для христианского мира. При этом он очень радовался, что существует двое пап и что все эти переговоры в Базеле и в Ферраре[57]57
  В результате разногласий между Базельским собором, претендовавшим на верховное главенство в делах церкви, и папой римским Евгением IV (1431–1447) представители высшего духовенства на соборе сместили папу и избрали на папский престол герцога Савойского Амедея, принявшего имя Феликса V (1439–1449). Евгений IV в противовес Базельскому собору собрал собор в Ферраре. Между обоими папами и соборами велись переговоры о путях ликвидации нового раскола католической церкви. В 1446 г. Феликс V отказался от престола, и папой стал Николай V (1447–1455), избранный сначала Феррарским, а затем и Базельским соборами.


[Закрыть] сводится попросту к тому, на чьей стороне больше военных знамен.

Но я пишу вам все это, дорогой отец, не просто так, а по определенному поводу. Меня и Боржек просил поскорей написать вам.

Третьего дня пан Олдржих из Рожмберка пожелал осмотреть нашу славную школу. Он пришел в сопровождении двух членов магистрата, – знаете, отец, он никого из прежних членов магистрата не сместил, а только заставил их всех присягнуть на верность ему и рожмберкскому дому, словно король. Прежде всего он прошел к ректору Гинеку, с которым действительно говорил по-латыни. Войдя в помещение, где сидели мы, александрийцы, он окинул взглядом присутствующих и спросил, есть ли среди нас школяр Боржецкий из Врбиц. Боржек встал; Рожмберк смерил его взглядом с головы до ног и вдруг, нахмурившись, произнес, насмешливо сжав губы, прикрытые светлыми усами:

– Сдастся мне, школяр, что отец твой не хочет сидеть смирно. Как бы это ему не повредило. Видно, он еще ни разу не накололся на шип рожмберкской розы. Может, хочет, чтоб я дал ему понюхать…

Боржек покраснел, но не мог ответить, так как не знал, что Рожмберк имеет в виду. Однако он сел гордо и не стал смотреть на Рожмберково лицо, бледное от гнева, а устремил взгляд куда-то в угол, на печку. Он держался, как всегда, очень мужественно.

Рожмберк повернулся к магистру Гинеку и, уперев руки в боки, выпятив грудь – это муж высокий, худой, светлолицый, голубоглазый, – угрюмо промолвил:

«Quos ego!» – что значит: «Покажу я им!»

Он уехал из Прахатиц, а Боржек стал героем в глазах всей школы, а то и всего города. Победитель Прахатиц из целой школы выбрал одного только Боржека и говорил с ним, разумеется, как победитель, угрожая. Но я спешу сообщить вам об этом случае, чтобы вы были настороже и учли возможные последствия…»

Пан Олдржих задрожал, как дряхлый старик. Пани Кунгута не могла понять, что стряслось с этим всегда таким твердым рыцарем. Она взяла у него письмо Яна из рук, но так как глаза у нее были слабые, попросила, чтоб муж сам ей прочел. Потом пожелала получить объяснение, в чем дело. Сперва пан Олдржих стал отрицать. Отрицать то, чего никогда не утверждал. И таким путем выдал себя: что вступил в соглашение и сговор со Страконицами, с Клатовыми и еще с некоторыми панами из окрестных, например, в Станькове и Яновицах, – относительно того, чтобы взаимно помогать друг другу в случае какого-либо насилия со стороны, создав таким путем некий малый союз по образу великих Союзов, и чтобы во время безвластия и междуцарствия им вести дела свои согласно своему собственному разуму и распорядку. И что сговор этот в действительности направлен против главы римлян, пана Олдржиха из Рожмберка, который вот уже много лет путает карты во всем королевстве, натравливая одну партию сторонников чаши на другую, магистра Рокицану на пана Птачека[58]58
  Гинце Птачек из Пиркштейна (ум. 1444) – глава партии феодалов-чашников, сторонник компромисса между чашниками и католиками.


[Закрыть], черта на дьявола, держа таким способом верх над всеми, и этого больше терпеть нельзя.

Пани Кунгута, никогда не относившаяся к пану Олдржиху с нежностью, а всегда только дружески, погладила его по лысине, на которой, как ей показалось, выступили от страха капли пота.

– Ради бога, Олдржих, – сказала она, – не впутывайся ты на старости лет во всякие свары и происки.

Она хотела прибавить: «как мой покойный», но, зная, что пан Олдржих ревнует к мертвому, умолчала.

Потом пан Олдржих принялся рассказывать обо всем, что слышал во время своей долгой поездки, длившейся несколько недель, из которых в Праге он провел только два дня, остальное же время – по разным местам, в близком и дальнем соседстве, толкуя с раздраженными, буйными панами:

– Обиды и беззакония, козни и распри раздирают истерзанную страну. На нее больно смотреть. Ты слышала об осаде крепости Гуси[59]59
  Гуса (Гуси) – таборитский замок, в 1441 г. был разрушен феодалами.


[Закрыть], в которой участвовали пан Пршибик из Кленового[60]60
  Пршибик из Кленового (ум. ок. 1465) – чешский дворянин, первоначально примкнул к таборитам и был избран гетманом, в 1432 г. вступил в тайные переговоры с Олдржихом из Рожмберка, был подкуплен католической партией и своим предательством способствовал поражению таборитов под Липанами, осуществлял грабительские наезды в целях личного обогащения, был противником укрепления центральной власти и Иржи Подебрада.


[Закрыть], пан Петр Змрзлик из Лука и Карлшперка и клатовские, и о том, как эта крепость была разгромлена. Но то же самое произошло и с Раковицами, такая же судьба постигла Вроутек, так в последнее время совершаются беспрестанные набеги через границу в Баварию, а оттуда к нам, и даже Страконице ведут бой с баварским Ландсхутом[61]61
  Ландсхут – город в юго-восточной Германии, с 1255 по 1504 г. столица герцогства Ландсхутского, принадлежавшего одной из ветвей баварской герцогской династии Вительсбах.


[Закрыть]. В такое время нужно объединиться и искать защиты друг в друге. В стране – безвластие, междуцарствие. Что еще остается в такое время, кроме как защищаться дружным усилием?

– В этом ты, может быть, лучше понимаешь, признаю, – сказала пани Кунгута. – Но я страшно боюсь!

Пан Олдржих все время собирался ответить Яну и Боржеку, но так и не ответил. Стояла холодная, дождливая погода, пана Олдржиха начала донимать подагра в обоих коленях, потом он слег в лихорадке, и пани Кунгуте стало казаться, что тут не помогут самые холодные компрессы, которые она прикладывает ему на грудь. Пан Олдржих все время стонал, а потом начинал сквернословить, проклиная день своего зачатия и т. д. Но во всем этом пани Кунгуте чувствовалось что-то иное, а не одна болезнь.

Ко дню всех святых пан Олдржих уехал в Врбице, а через два дня вернулся в повозке и привез с собой панну Бланчи. Он сказал пани Кунгуте, что Бланчи лучше побыть в Страже, оттого что здесь не так сильно дует северный ветер. А сам он поедет ненадолго в Клатовы, где ему надо переговорить с краевым военачальником о справедливых боях против грабителей и убийц, которые развелись в лесах.

На самом деле в Клатовы он не поехал, а принялся со своей челядью всякими способами поправлять и укреплять Врбице, – в частности, выкопал глубокий ров, куда челядинцы втащили огнестрельное орудие, купленное им у одного отряда, отколовшегося от частей, составлявших войска пана Чапека из Сан[62]62
  Ян Чапек из Сан – гетман войска сирот, совершил ряд походов за пределы Чехии (в Венгрию – 1431, в Силезию – 1432, в Пруссию – 1433), во время похода 1433 г., предпринятого с целью помочь Польше в ее борьбе с Тевтонским орденом, отряд Чапека дошел до Балтийского моря.


[Закрыть]. Только с этим было покончено, наступило то, чего пан Олдржих Боржецкий так боялся. Крестьяне села Врбички, расположенного в окрестностях замка, поругались с врбицкой челядью, и дело дошло до драки, во время которой был убит ударом ножа в спину мельников сын Янек. Вокруг замка бродили какие-то чужие, про которых говорили, что это разбойники из клатовских лесов, подающиеся на зиму поближе к человеческому жилью. Но на самом деле это были не разбойники, а люди, состоящие на жалованье у Рожмберка. Некоторые открыто заявляли об этом во время перебранки. Других врбицкие заставили признаться с помощью угроз и пыток. Несколько разбойников просидели целую неделю в подвалах замка, после чего их оттуда выгнали и гнали кнутами до распутья. Потом пан Олдржих Боржецкий написал клатовским, писецким, жатецким и даже таборитским, что своеволие старого губителя мира и согласия в стране пана Олдржиха Рожмберкского достигло и сюда, в пограничную область, где надлежит думать о вещах поважней, чем личные разногласия и обиды, которые любой желающий мира правитель мог бы легко уладить. Но пан Рожмберкский, видимо, мира не хочет и не спешит в дружном единстве с другими содействовать успокоению страны. Этим он приближает свою и нашу погибель. Как же после этого бороться со злом, когда такой могущественный пан, пользующийся таким признанием и такой известностью за границей, попирает требования общественного блага?!

Бог весть, почему пан Боржецкий так расписался. Может быть, потому, что слишком уже разгорелся гнев его, либо потому, что даже в пожилом возрасте он остался человеком вспыльчивым и неосмотрительным? Но так или иначе, о письме этом стало известно пану Олдржиху из Рожмберка. Пасмурным ноябрьским днем вспыхнула старая рига, стоявшая у замковой стены, неподалеку от часовни святой Людмилы. Когда челядь во главе с паном Олдржихом выбежала тушить, дозорные на башне подняли тревогу. Врбицкие, вскочив на стены, не заметили ничего, кроме густого тумана, клубившегося на земле и на небе. Гор на юго-западе не было видно. Лишь по временам в разрывах плотной пелены показывался лесистый холм, горная вершина либо скала, чисто вымытая и озаренная солнцем, которое светило где-то там, далеко на высоте. Получалось как на иконах…

Но врбицкие не обращали внимания на солнце в разрывах тумана и смотрели на юг, откуда доносился грохот телег, топот коней, стук оружия. Приближалось войско.

Пан Боржецкий знал, что это значит. Он велел работницам со старшими челядинцами оставаться у горящей риги, – между тем занялась кровля часовни и загорелась липа, под которой когда-то сидели в задумчивости Ян и Бланчи, – а сам приказал наполнить ров водой, завалить ворота бревнами и установить на стенах крепкую и бдительную оборону.

Тут в Врбичках поднялся громкий крик. Это крестьяне приветствовали вступающее войско, видимо, привезшее с собой на телегах снедь и напитки. В тумане раздались крики:

– Тысячи колбас! Да здравствует наш пан из Рожмберка!

Потом – смех, перебранка и опять крик, буйный, веселый. Тут пан Олдржих, ругаясь как еще никогда в жизни, велел зарядить тяжелое орудие и выстрелить в сторону Врбичек, так позорно изменивших своему замку. В тумане грянул выстрел, дав шестикратный отзвук. В Врбичках, на деревенской площади, где сосредоточилось рожмберкское войско, поднялся вопль.

По ту сторону рва показались физиономии и кулаки рожмберкских воинов, и врбицкая челядь, струхнув, начала с ними лаяться.

– Вас ведет сам Рожмберк? – спросил один из врбицких.

– Ты думаешь, болван, ради такой кучи гнилых поленьев, как вы, сам Рожмберк приедет? Хватит его военачальника Самека!

– Чего раздумываете, разбойники окаянные! Идите на приступ, а то мы вылазку сделаем и кого возьмем – на соседнем суку повесим!

– Подождите маленько! Вам что? Страшно? Не знаете, сколько нас? Да мы вас всех и с вашим хозяином плешивым одной рукой перебьем, пока другой будем колбасу мужикам вашим голодным раздавать!

– Ступайте к черту, воры однопричастные, врали, распутники, убийцы!

– Хлебайте свою собственную кровь и жрите друг друга, грабители!

Так переругивались они в тумане через ров. Но пан Боржецкий приказал опять зарядить тяжелое орудие. Еще раз грянул выстрел, и за ним – опять крики и вопли на деревенской площади. Но сейчас же через стену в замок полетели стрелы. Сперва отдельные, но потом воздух зазвенел от них.

Пан Олдржих понял, что врагов – великая сила и бой будет неравный. Но он полагался на свой замок. Эту уверенность он сохранял до вечера, когда бой вдруг прекратился. Казалось, осаждающие отошли вниз, к деревне, и предались пьянству. Доносилось пенье срамных песен и взвизгиванье девок. Поминутно кто-то вскрикивал: «Самек – наш самец отменный…» И вслед за этим всякий раз – женский смех. Во рву стонали раненые, свалившиеся туда во время боя; лежа наполовину в воде, они протягивали руки, прося помощи. Но из замка никто не решился к ним сойти, опасаясь военной хитрости.

А военная хитрость заключалась в другом: рожмберкские, притворяясь усталыми, обошли под пенье и разгульные крики на деревне замок с запада и приблизились к самым укреплениям и к догорающей риге. Пан Олдржих был рад, что она так долго горит. Он рассчитывал, что на огонь придет помощь. Но этого не случилось.

Осаждающие, подползши, словно рыси в ночном мраке, забросили на крышу уединенного замка и на башню зажженные смоляные факелы. Опять загорелось, но на этот раз пожар возник в нескольких местах и стал шириться благодаря ночному ветру, который, правда, разогнал туман, но в то же время помогал распространению огня. До облаков взлетали раскаленные доски с горящих крыш; искры, взметаемые ветром ввысь, напоминали огненные букеты цветов. В тот момент, когда пламя охватило стропила, начался сопровождаемый великим криком штурм укреплений. Вдруг невдалеке бахнуло тяжелое орудие, и огромная глыба упала среди врбицкой челяди, стрелявшей с западного бастиона. Всего было дано подряд не меньше шестнадцати выстрелов, рев нападающих усилился, лавина стрел становилась все гуще, грозно звеня над головой.

В полночь западный бастион пал. На небе, среди дыма, валившего от зажженной крепости к порозовевшим облакам, выступили звезды.

Врбицкая челядь, среди которой было несколько убитых и много раненых, перейдя с западного двора на средний, постаралась загородить его колодами и сельскохозяйственными орудиями, вытащив все это из подвалов и конюшни. Скотину тоже вывели во двор, чтобы не сгорела в хлевах. Коровы испуганно мычали, бык ревел не своим голосом. Начался бой между врбицкими и рожмберкскими за бревенчатую ограду между западным и средним двором. В ход пошли мечи и копья. У рожмберкских – крепкие щиты. А на врбицких – снаряжение легкое. Так что бой был неравным.

На среднем дворе росла старая липа. Ветви ее были уже голые. Только на самых нижних держалось еще несколько сухих листьев. Эти листья вдруг вспыхнули. Может быть, от искр, падавших с крыши. Огонь охватил все дерево. В этом увидели знак близкого поражения.

В час ночи на стену взобрались люди с факелами и, в сопровождении вооруженных копьями и мечами, с криком ринулись к поленнице, за которой укрылись врбицкие. Тут послышались удары топора по воротам. Так как ворота не поддавались, были пущены в ход еловые стволы с обрубленными ветвями; ими стали колотить в ворота, как тараном, и те после двадцатого удара с треском распахнулись. В них ворвался отряд вооруженных; он наступал плотными рядами, молча и не бряцая оружием. Появление этого отряда решило судьбу замка. Во двор вступил и военачальник Самек.

Обороняющиеся отбежали к горящей башне. Пожар затронул лишь верхнюю, деревянную часть. В нижних этажах имелись окна и бойницы. Оттуда защитники открыли стрельбу из луков по нападающим. Пан Боржецкий встал в самом верхнем окне, почти под пылающей стрехой, и начал управлять боем, отдавая твердые приказания.

В два часа ночи его перестало быть слышно. Он повалился навзничь на каменный пол башенной залы. Стрела, направления и выпущенная ему в сердце, войдя в глаз, пронзила затылок, так что оттуда вытек мозг. Когда убитого нашли, крови вокруг него не было…

Врбицкая челядь, оставшись без хозяина, сдалась победителям и весело поздравила их с приходом в замок, выкатив на двор бочку вина. Пятерых из челяди пана Боржецкого военачальник Самек велел повесить. Он отобрал их не по признаку их положения в замке или особой воинственности, а просто как вздумалось. Остальных помиловал.

Так окончилась жизнь пана Олдржиха, вначале богатая и счастливая, а под конец одинокая, бедственная, окруженная предательством.