Текст книги "Улыбка и слезы Палечка"

Автор книги: Франтишек Кубка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

VIII

Над Палечком раздался могучий голос:

– Я тебя целую неделю среди гудцов и фокусников, лучников и женщин с шелковыми бантами на шляпах ищу, а он – вот он где: сидит прямо в воротах Кралова двора, оглядывает прохожих, которые сюда в канцелярию с просьбами да жалобами приходят… Ах, дорогой мой сударь! Как я соскучился по тебе, а главное – по той пражской водице, которой крещен!

Так гремел Матей Брадырж у калитки в воротах Кралова двора и уже тянул рыцаря Палечка за рукав: выйди, мол, взгляни на божий мир еще разок, – не пражским, не рыцарским, а другим взглядом…

– Больно тошно нам на все на это смотреть… – продолжал Матей. – Нам всем, кто видит, как Табор и чашу псу под хвост посылают, как под носом у короля-чашника, первого, которого наша страна породила, паписты нахально расселись и мы помаленьку опять священной империей становимся.

– Скажи, ты что-нибудь знаешь о докторе Майере?

– Как не знать? Наше дело такое – все знать, чтоб вокруг пальца не обвели. А только я в толк не возьму: чтобы такой человек, как Иржи, давал себя дурачить… Ну ладно, стал чешским королем. Нам с тобой, пан Ян, этакое не под силу. Чешский король – он и есть чешский король, хоть нужно потрудиться, чтоб другие это поняли. А тут вдруг чешский король начинает это самое пониманье как нищий какой выклянчивать…

– Подумай, Матей, что ты говоришь? Ведь за такие слова бьют по физиономии!

– Ладно, беру их обратно. Но, к примеру, поедет он в Хеб и сядет там в старом кремле, где все воняет чужим, как пригорелой капустой, и будет сидеть со всякими Вильгельмами да Альбрехтами, сосватает им детей своих и таким манером заручится ихней дружбой, вместо того чтоб спросить нас с тобой, что мы на это скажем, не хотим ли, дескать, устроить еще один знатный наезд на Германию и навести там порядок – такой, чтоб у них глаза на лоб полезли.

– Видишь ли, Матей, этого как раз пан Иржи хочет избегать.

– А что? Тайную присягу дал?

– Дал или не дал – его дело.

– Ну, это, сударь, дудки. Это и наше дело тоже. Не одержи мы столько славных побед на свете, не бывать бы на чешском троне королю, который из чаши причащается и сам из мелких помещиков вышел!

– Не забывай о Липанах.

– Вот в том-то и дело, – промолвил Матей Брадырж, повесив свою немного облысевшую седую голову, – что Иржик – король тех, кто победил при Липанах, а не тех, кто там лежит под землей…

Оба приятеля замолчали.

Они сидели на гнилых бревнах возле Влтавы и смотрели в воду. Напротив, в кремле, начали отзванивать полдень.

– Так скажи мне, Ян, – тут Матей крепко хлопнул Палечка по спине, – кто тогда верх взял? Вон та консистория, там наверху, или наша внизу, с магистром Рокицаной во главе?

– Иржик должен быть королем двойного народа – и притом таким, который справедлив ко всем.

– А мы на такую справедливость на… хотели.

Тут Матей пустил одно из своих любимых словечек, относящихся к очень существенной деятельности человеческого тела.

– Это только так говорится: двойной народ, – заурчал он. – А на самом деле – двойное панство и с нашей стороны еще к этому придаток – духовенство, которое в совете сидит, да пани Йоганка. Да еще оттуда-отсюда соберутся мудрецы и давай королю в уши жужжать, что он-де мог бы королем римским либо немецким стать и еще бог весть чем…

– Скажи, ты слышал что-нибудь о докторе Майере?

– Все мы слышали, что король зарится на немецкую корону. Император – баба старая, это всем известно, немцы его не боятся, ну иные не прочь, чтоб Иржик наш у них там порядок навел. А он любит порядок наводить, это уж как есть…

– Возросла бы чешская мощь… – заметил Палечек.

– И опять бы тут в Праге пошло, как при короле Карле: не поймешь, не то чешский это город, не то нет. Всюду пакость, сплошь бардак один да монах плешивый, и пришлось бы королю от чаши отступиться, и получились бы вторые Липаны, ей-богу!

– Они хотят нашего короля прельстить, вот и все, – промолвил вдруг Палечек, как будто ничего не понял.

– Прельстить, прельстить! – воскликнул Матей. – А чего смотрит Рокицана? Что тут делают разные паны чашницкие, набившие себе карманы чужим добром? Зачем сидишь ты? Смотрите на всяких этих советников и льстецов, радуетесь, ежели король шагает в торжественном шествии, а народ рукоплещет, – да ведь народ ничего не знает, он рукоплескал и Ладиславу Погробчеку. А в это время сюда сквозь все дыры епископы и легаты, испанские кардиналы и круглозадые брабантские шлюхи лезут, король запирается с двумя венгерскими епископами, толстым и худым, и дает им клятву, что истребит еретиков, а сам – еретик! Где это видано, где это слыхано? После этого его хотят сделать немецким либо римским королем, и он охотно согласился бы, кабы не боялся бога! А потом накидывается на справедливых, которые нелицемерно и свято ходят перед лицом господа, сажает в темницу каждого, кто не гнет шеи перед папой либо папской консисторией[154]154
  Консистория. – Пражская католическая консистория находилась близ Града, на холме; гуситская – в Старом Месте, лежащем на противоположном, низком берегу р. Влтавы.


[Закрыть], и все оттого, что хочет быть королем двойного, а никак не тройного народа, а должен бы остаться королем единого! Вот как я понимаю, так говорят и в Таборе, да и здесь слышу во всех корчмах. А люди, вместо того чтоб об этом подумать, играют в зернь и в карты – и пропала наша слава! Ее уж закопали. Мир наступил! Король мира хочет… Чтоб мясники, пекаря, шинкари, сукновалы богатели – ну как есть каждое ремесло. Паны разбогатели уж. И король тоже богат. А мы на такой мир… – На этот раз он даже не договорил. – Слышишь, там, наверху, доктор Гилариус[155]155
  Литомержицкий Гилариус (1412–1468) – магистр свободных искусств Пражского университета, отрекся от гусизма, с 1461 г. администратор пражского католического архиепископства, ярый противник Рокицаны и Подебрада.


[Закрыть] звонит, будет с магистром Рокицаной о правой вере спорить, но до правды не доспорятся, только у короля время зря отнимут…

Матей закачал головой, как старик, и закашлялся.

Палечек погладил его по волосам.

– Ты еще не знаешь магистра Павла, – сказал он, – который, как и мы с тобой, побывал в Падуе и даже в Болонье и забыл там о чаше, в чьей вере был воспитан. Он сидит теперь у ног короля и советует ему, как чешской землей управлять. А сам ждет, чтоб назначили куда-нибудь каноником либо епископом. И этот самый Павел, по прозванию Жидек[156]156
  Жидек Павел (1413 – ок. 1471) – магистр свободных искусств, юрист и врач; еврей, принявший гуситство, а затем католичество; учился в Вене, получил звание доктора прав и медицины в итальянских университетах; находясь во Вроцлаве, написал послание против Джованни Капистрана для того, чтобы снискать расположение Иржи Подебрада, но письмо было перехвачено, и автор его подвергся заточению; с 1466 г. находился при дворе Иржи Подебрада, оставаясь сторонником католической партии.


[Закрыть], изругал монаха Капистрана, чтоб угодить Иржику, к которому тогда хорошо относились в Риме. И теперь дает зато нашему королю советы. А я на это смотрю…

– Что же ты не наведешь на него какие-нибудь чары свои, я тебя спрашиваю?

– Трудно чаровать при королевском дворе, где столько фокусников и волшебников. Здесь читают по звездам и потому задерживают коронационные торжества на несколько часов, сюда собираются обжоры и пьяницы со всего света, здесь понемногу обосновываются знатоки ересей для искоренения беггардов, бекинь и других смутьянов., здесь купцам тесна Новоместская площадь – и все это совсем не то, чего мы ждали…

– Вот видишь…

Матей опять по-стариковски стал качать головой.

– А что делать, ты как считаешь? – спросил Ян, словно в самом деле спрашивал у Матея, как быть.

– Поедем опять по белу свету! – с победоносным видом торжественно произнес Матей.

– Не могу, брат, не могу. Я люблю своего государя.

– И я тоже, ей-богу!.. – воскликнул Брадырж и обнял Палечка за шею.

Так они долго сидели над Влтавой и молчали. Поверхность реки слегка зыбилась, там и сям из воды выскакивала рыбка, и от нее шли круги до самых берегов. Налево вдали зеленели острова, вблизи выгнулась арка Каменного моста. На берегах почти не было народу. День был тихий, осенне-печальный. В рыбацкой хижине неподалеку пел женский голос. Оба немного озябли.

– Тебе хочется есть? – спросил Матей.

– Да, – улыбнулся Палечек. И продолжал: – Все это – святая истина и терзает нам сердце. Король Иржичек такой же, как все короли. Царствует и укрепляет свое могущество. По-твоему, наверно, он бы должен вооружить телеги, всадников, созвать толпы народа со всей страны – из Чехии, Моравии, Венгрии – и ринуться на императора и папу. Я тебе говорю: может, он и одолел бы и прославился, как Жижка! Но ты не забудь: там далеко, а того гляди, уж и близко, на юге турок готовится к прыжку. Может, нам придется всем воевать против турок – французам, итальянцам, венграм, чехам, полякам, папе, императору, – и может, всех нас поведет наш король… Ты боишься, как бы нам в этом великом бою не потерять его. Я тоже. И больше всего боюсь, как бы он, как раз из-за мудрости-то своей, не потерял и нас, и самого себя. Перед ним было два пути. Либо, не спрашивая ни императора, ни папу, надеть себе на голову королевскую корону, либо стать нашим судьей, как были судьи в Израиле, когда Израилем еще правил сам господь. Так советовал Рокицана в одну из своих просветленных богом минут! Но король пошел по третьему пути. По самому каменистому. Это значит – корона и епископы, фимиам и папа, и император, и имперские князья, и курфюрсты, и все, что мы долгие годы выжигали огнем и что опять приобрело силу и власть после Липан. И вот он теперь впился зубами и ногтями в компактаты, которых я с детства понять не мог, и спорит с папой, добиваясь, чтоб тот признал его самого и его народ не еретиками. Я бы над этим папским признанием только посмеялся и делал бы, что мне вздумается. А он, братец, не в силах… Он – из другого теста, – может, оттого, что был богатым и теперь богат.

– Ей-богу, мне твои слова чтой-то невдомек. Но видно, ты прав. А только я вот что скажу: быстро все это кончилось! Чаша, как мы за нее ни бились, не победила, а остались только эти самые компактаты, над которыми ты смеешься. Бедняки остались бедняками, и те, что в земле с разбитыми черепами не лежат, гнут спину у новых хозяев… Победил только язык наш. И мы хоть можем на этом языке ругаться с досады…

Старый Матей и рыцарь Ян оба засмеялись.

И пошли по берегу к мосту.

День быстро клонился к вечеру. Солнце еще не зашло, а над рекой уже наступали сумерки. Выплыли рыбачьи лодки, и вода усеялась серебряными рябинками. Это роились последние осенние насекомые, танцуя над ее поверхностью. Стая уток плескалась в заводи между камней. Где-то пропел петух, предвещая дождь.

Ян и Матей поглядели кверху, на мост. Там появились смутные очертания всадников и телег. Они еще не достигли одинокого креста близ реки на староместском берегу, но уже вытянулись внушительной вереницей. Впереди – какие-то тени в шишаках и со знаменами. За ними – темные фигуры рыцарей с обнаженными мечами, а потом на большом смирном коне силуэт тучного человека в шапке, прикрывающей только темя. Видны были его густые волосы, падающие на широкий воротник.

– Смотри: наш король! – сказал Ян.

За королем показались всадники, быстро подскакивающие в седлах по-чужеземному. А за ними – многочисленная толпа вооруженных, с копьями и щитами.

Потом стало видно только головы всадников и крупы коней. На головах у всадников крепко сидели шлемы. Над процессией блестели и щетинились копья.

Ехали вскачь. Вскоре все с топотом исчезло в сумраке, на спуске с моста, доходящем до Малого города.

– Ян! – вдруг крикнул Матей. – Ведь это проехала гуситская конница! Так же, точь-в-точь так же, как тогда в Усти, и у Домажлиц, и по всему свету, куда мы только ни ходили походом… И вот как сейчас сидел на коне своем наш король, так сидел на своем дудлебаке[157]157
  Дудлебак – конь дудлебской, южночешской породы.


[Закрыть] отец Жижка!

– Ты прав, Матей… И если хочешь знать, это король едет с двумя немецкими князьями в кремль. Они будут с ним обедать и отдыхать после съезда, на котором он над ними опять одержал победу…

– Нет, нет, Ян! Это была наша конница, ты меня не разубедишь. Видел шлемы? А эти щиты и лес копий? Это красота, которой тебе не понять, ученая голова!

И Матей опять понурился.

IX

За несколько дней до рождества 1461 года король Иржи позвал рыцаря Палечка покататься верхом.

– Мы поедем с тобой к купратицким лесам!

Выехали вскоре после обеда. Город был весь в снегу, и сосульки на фасадах домов отекали подобно серебряным капельникам. За воротами, в поле, было полно сугробов, но дорога бежала, накатанная санями крестьян, привозивших в эти дни на рождественский базар птицу, яблоки и мороженые груши. Над белоснежными просторами летали вороны и садились на голые ветви деревьев, похожие на обрубки рук, воздетые к небесам. Стояла великая, священная тишина, какая бывает в чешской земле перед рождеством господним.

– Скоро праздник, – прошептал Ян.

У короля, ехавшего впереди, было розовое лицо, и на длинные русые волосы его сел иней. Он сдвинул бобровую шапку на затылок и ехал, не подымая воротника шубы. Сидел в седле вольно, но твердо. Вся его фигура говорила о том, что он погружен в глубокое раздумье.

Они въехали в лес. Здесь было не так много снега и чувствовался таинственный запах тления. Хвоя смягчала топот копыт. Перед маленьким купратицким замком на минуту остановились. Король объехал вокруг опутанного стеблями плюща каменного строения и стал у ворот, забранных крепким тесом. Несколько окон, подвальных и на втором этаже, было разбито.

– Брат Ян, очень хотел бы я знать, чтό когда-нибудь будут говорить обо мне. Этот король – Вацлав Четвертый, Люксембургский, который так охотно здесь бывал, – у него хоть характер веселый был; он любил шутку, забавы. С самого рожденья озорничал, – мне недавно магистр Жидек рассказывал. В Нюрнберге возле самой купели накакал, когда дорогие крестные родители поднесли его к ней для совершения святого таинства. Сын великого Карла! Когда отец велел его, двухлетнего, в Праге короновать, он таким же образом, говорят, набезобразничал у пражского алтаря. Тоже Жидек слышал… А другие передавали, что его пришлось в корчме у кремлевской лестницы из-под стола вытаскивать, чтобы сообщить, что он стал королем и императором, так как наверху, в кремле, отец его только что скончался. А его самого смерть застала за веселым пиром. С ним случился удар, когда он получил известие, что в Праге народ восстал и выбрасывает членов магистрата в окно[158]158
  30 июля 1419 г. восставшие пражане выбросили из окон ратуши семерых городских советников, представителей враждебного гусизму немецкого патрициата.


[Закрыть], подымает их на копья… Это где-то вот здесь произошло, за этими окнами. Тогда они еще целые были…

Палечек молчал, ожидая, что король будет продолжать. Но Иржик пришпорил коня. Дорога была широкая. Он поманил Яна указательным пальцем, чтоб подъехал ближе к нему. И продолжал:

– Обо мне много говорят. Толкуют наверху, среди господ каноников, пишут против меня книги, толкуют и внизу, а Рокицана даже сердится. Пожалуй, станут говорить, что я любил ножи, стрелы, собак и лисиц, или рассказывать, что я каждый день прелюбодействовал и таскался по ярмаркам, чтобы похищать молодых женщин, либо что я совращал бекинь, которые за мной ходили, когда я лежал больной подагрой и разлитием желчи? Начнут писать, что я тело Христово своим охотничьим собакам кидал, а сам божьей кровью опивался? Я ведь знаю, мою жену обвиняли в любовных отношениях с покойным королем Ладиславом, а меня – в том, что я убил его. Но это уж, слава богу, прошлое. У меня бы сердце разорвалось…

Они выехали из леса и направились к городу. Вдали, за Святовитским храмом, небо было розовое. Там только что закатилось солнце. Король остановил коня и стал молча смотреть на город, который тогда так победоносно, так легко именно с этой, вышеградской стороны, взял и привел к покорности. Ну, а теперь, когда он – король, принадлежит ли этот город ему безраздельно, как принадлежал в то время, когда он был просто Иржи из Подебрад и Кунштата?

– Скажи, Ян, любят меня?

– Одни любят, другие боятся. Не придавай этому значения. Всем мил не будешь. Хуже, если бы тебя все жалели.

– А как по-твоему, Ян: те, кто меня любит, пошли бы за меня в бой? Потому что близится бой.

– Думаю, что они этого ждут!

– Но я не хочу опять губить народ, а предпочитаю искать путей к соглашению.

– Вот чего те, кто тебя любит, не хотят понять.

– Даже Рокицана не понимает…

– Там, где подает советы Жидек, Рокицана не может чувствовать себя спокойным!

– Не нападай на Жидека, брат Ян. Никому он не нужен, кривоносый папист из чашницкого гнезда, доктор венский, краковский, пражский и болонский. Над ним смеются магистры, горожане, кремлевская челядь. Я бы ему Библии не одолжил. Он хочет есть вместе со мной да я его не зову… Вот настоящий мой шут. А ты не шут вовсе. Не говори мне о Жидеке, когда я думаю о папе.

– С которым будет бой?

– Да, Ян, с которым близится бой…

– Значит, тебе не помогли ни венгерские епископы, ни присяги твои?

– Нет, Ян, не помогло ни то, ни другое.

– И доктор Майер ничего разумного не присоветовал?

– Ничего, Ян!

– А что же маленький, миленький императорчик Фридрих? Глаза опущены, бородка клинышком, длинные волосы за плечами аккуратно расчесаны, речи сладкие… Тоже ничем не помог, хоть ты ему помогал столько раз?

– Ничем, Ян!

– А Альбрехты и Вильгельмы, с чьей кровью ты смешал кровь своих деток. Они помогают? Боятся – ясно как божий день. Но помогают?

– Нет, Ян!

– А пан Зденек из Штернберка?

– Перестань, Ян!

– Поздравляю, государь. Ты победишь, только когда будешь совсем один!

– Я хочу кое-что тебе сказать, брат Ян. Помнишь страстную пятницу в этом году? Папа тогда опять анафему провозгласил. Проклял виклифовцев[159]159
  Виклифовцы – последователи английского религиозного реформатора Джона Уиклифа (1320–1384), учение которого оказало влияние на формирование идеологии гусизма; виклифизм был объявлен ересью на Констанцском соборе, и это решение католики использовали и в своей борьбе с гуситами.


[Закрыть], притом всех без разбора, будь они епископы или короли с королевами… Под королем и королевой он подразумевал меня и пани Йоганку.

– И что-нибудь стряслось с тобой? – улыбнулся Ян.

– Ничего, Ян!

– Будь спокоен, государь. Это римский обычай – анафемствовать в великую пятницу. В день, когда умер спаситель, чтоб искупить грехи мира, папа проклинает. Но это не должно тебя огорчать. Хоть магистр Жидек и твердит, что власть над страной имеет король королей – святой отец.

– Я посылаю в Рим посольство, Ян!

– Я слышал об этом, брат-король.

– Туда поедет мой и папы друг – пан из Рабштейна. В состав войдет Костка[160]160
  Зденек Костка из Поступиц (1438–1468) – гетман Хрудимского края, затем пражский бургграф, феодал-чашник, преданный сторонник Иржи Подебрада.


[Закрыть]. И пражские магистры – Вацлав Коранда, Врбенский. Потом – рыцарь Марини…

Король замолчал, ожидая, что скажет Палечек.

Но Ян не отозвался. Кони начали проявлять нетерпение. Они стояли на морозе, дрожа всем телом. Королевский конь грыз удила и сердито вскидывал голову. Но король не обращал на него внимания и не замечал, что на город и поле спустилась ночь. Над Вышеградом запылала большая звезда, вокруг нее замерцали другие, поменьше. Король понимал в звездах. Он засмотрелся на них и вспомнил Гершика, который так настойчиво советует отправить послов в Рим именно теперь, в эти дни, при данном сочетании созвездий.

– Состав посольства, по-моему, хороший, – снова заговорил Иржи. – Но я бы хотел видеть в свите тебя. Ты поедешь как один из рыцарей и будешь смотреть на людей, на то, что будет делаться. Откроешь уши и будешь слушать – слова и вздохи. А потом расскажешь мне, что видел и слышал…

– Если такова твоя воля, государь, я готов.

– Спасибо, брат Ян. Но перед тем, еще здесь, дома, ты будешь присутствовать на совещаниях с посольством, чтобы тебе было хорошо известно, на что оно имеет право и чего должно избегать.

– Я буду молчать, а ты будешь смотреть, не покраснел ли я. Потому что в эту великую минуту твои советники будут тебя обманывать.

– Скажи, Ян, обратил ты внимание вот на что? Я не так учен, как ты и мои советники; меня даже называют неграмотным королем. С друзьями и недругами из чужих стран говорю только через переводчиков, в латыни имею самые скудные познания… Скажи, Ян, отчего человек становится в жизни все более одиноким? Ребенка окружает целый мир: отец, мать, дворня; носят тебя на руках, учат ездить верхом, владеть оружием. В школе возле тебя – только несколько друзей. Самых близких. И уже начинаются измены. Потом твой мир становится все уже. У тебя жена, дети. Возможно, они останутся верны. Повторяю – возможно. Ну, сколько их может быть, этих верных членов семьи? Пять, десять. Это много? О нет. Это очень мало! Потому что вот стал ты правителем страны, короли добиваются твоей дружбы, о тебе пишут книги, тебя восхваляют и хулят… И вот сам ты – король. И в твоих руках большое, богатое королевство, и ты овеян славой и окружен льстецами. О тебе пишет Жидек и Цтибор Товачовский[161]161
  Цтибор Товачовский из Цимбурка (ок. 1437–1494) – моравский феодал-подобой, приверженец Иржи Подебрада, впоследствии гетман Моравии и канцлер Чешского королевства; один из представителей чешского гуманизма, автор свода моравского права, так называемой «Книги Товачовской» (1481) и полемического сочинения «Спор Правды и Лжи об имениях и власти духовенства», направленного против папы и католичества.


[Закрыть]. Но ты одинок. Как есть один. И вокруг – одно недоверие к тебе, и твое недоверие к людям, и без конца – измены, и ложь, и лицемерие, и одинокая печаль… Как вон та черная ворона в широком белом поле.

Иржи задумался. Как всегда в таких случаях, хотел погладить себе подбородок. Сам не замечая этого, снял с правой руки перчатку и, освободив таким образом пальцы, стал быстро, сосредоточенно крутить свои густые усы. Проехав небольшое расстояние, он опять остановил коня. Надел перчатку, улыбнулся.

– Так с каждым, не только со мной… Одиноким зарождается человек в материнском лоне, одиноким ложится в лоно земли. А между тем и другим – короткая жизнь. Вокруг все кипит, суетится – в конце концов такие же люди, из которых каждый одинок. А из многих одиночеств слагаются королевства, церкви… Кабы не было столько ненависти на земле!

– Мир полон любви, государь. Разве ты не слышишь, как под снегом ждет весны любовь трав, любовь насекомых, зверей и людей? На свете гораздо меньше ненависти, чем любви. А то прекратилась бы жизнь! Но она не прекращается от сотворения мира до наших дней, а наоборот – множится, ширится, увеличивается, растет.

– Ты так хорошо умеешь разгонять все мои тревоги, брат!.. Тогда поделюсь с тобой еще одной тревогой, которая гложет мне сердце. Это вопрос о моей вере. Признаюсь тебе, что я некрепок в вере. Несколько лет тому назад я сказал об этом Энею в Бенешове. И он, может быть, строит на этом свои виды насчет моей страны, полагая, что я легко и без потрясений приведу ее в римскую овчарню… Не доверяю я и нашим священнослужителям, мало полагаюсь на них. Рокицана – человек крупней, чем я. Но слабого характера. За свою жизнь несколько раз изменялся. Это можно понять, потому что все меняется, и человек тоже. Но Рокицана не шел вперед, Рокицана возвращался назад. Рванется, остановится и – обратно, откуда вышел. И снова. И опять. Любопытно: окажется ли его последний рывок – рывком вперед или кончится ничем, вернет его обратно?.. А я, милый мой, упрям. И в делах веры! Убежден, что от нашей воли не зависит, во что мы верим. Нашей мыслью распоряжаются и владеют могучие доводы, которым мы не хозяева. Убежден, что наша вера или неверие дается нам от бога. И от бога своего отступиться не могу…

– Государь, – сказал Ян, – вопрос о том, во что ты веришь или не веришь, для Рима не имеет большого значения. Я видел итальянские города, которыми управляют не люди, а кровожадные хищные звери в человеческом образе. И папу это нимало не беспокоит. В Италии вера пропала даже на папском престоле. Это понял еще наш магистр Ян, которому из-за этого пришлось умереть на костре. Ты интересуешь папу, как король страны, где папское слово потеряло свои вес, а в то же время – все в порядке. Папа глядит с ужасом на твою страну, где ты правишь двойным народом и где нет никакого вреда ни одному народу, ни другому. Папа считает себя королем королей. И не хочет терпеть, чтобы рядом с ним жил и правил король, который правит по-своему. Папа представляет себе, что весь мир – под властью бога, осуществляемой через его посредничество. А твоя страна – под властью народа и не нуждается в посредниках. Вот в чем твое разногласие с папой! При этом, брат король, ты гораздо лучший христианин, чем святой отец. Но оба вы – властители. Ты – король чехов, а он считает себя королем всего света. Он заблуждается, а ты правильно мыслишь. В этом ваше различие, и из-за этого между вами будет бой! От тебя зависит, как повести этот бой, сколько иметь союзников и удастся ли тебе убедить мир, что ты думаешь о всем христианстве, хочешь защитить христианство от турок, в то время как папа упорно противодействует тебе, поступающему как христианин, согласно правде и компактатам, заключенным с той самой римской и апостольской церковью, чьей видимой главой является папа… Если ты будешь стоять на почве закона, брат-король, и не станешь верить в силу любви и преданности моего друга Матея Брадыржа, о котором я тебе много раз говорил, тогда старайся иметь под своим началом в этой борьбе как можно более сильное войско. Но сильней всего будешь ты, если обопрешься на тех, кто стоит и готов пасть за тебя. Хорошо иметь союзников, но самый лучший союзник – собственный меч. Меч, которым управляет разум, подобный твоему… Но поверь, государь, до твоей веры и твоего спасения папе дела нет! Будь хоть воплощением антихриста, но слушайся его – и он тебя благословит. Будь святым, но не слушайся – будешь велелепно, красноречиво, торжественно проклят в великую пятницу при молчанье колоколов!

– Близится бой, брат Ян! Но пока между военачальниками идут переговоры. Ты поедешь в Рим и расскажешь мне, что увидишь своими удивительными глазами, из которых один – цвета преисподней, а в другом отразились небеса.

Король поскакал. Когда они, приблизившись к долине речки Ботича, остановились на мгновенье, любуясь заиндевевшими ветвями деревьев, прямо-таки сверкающими в свете восходящей луны, Ян подъехал к королю и попросил его:

– Позволь мне взять с собой моего друга Матея. Хоть он стар, но рука у него еще легкая. Он будет стричь и брить посольство и слушать, что говорит итальянский народ в корчмах, куда послы не попадут…

– Поезжайте оба, – с улыбкой ответил король. – Может быть, королевская казна возьмет и твоего Матея на иждивенье.

Король и его шут въехали в город и на Кралов двор, где в тот вечер не было гостей к ужину. Король выглядел помолодевшим на десять лет…