Текст книги "Улыбка и слезы Палечка"

Автор книги: Франтишек Кубка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

XVI

Стояла груша в широком поле…

Долгие годы – на солнце и в туманах, средь бурь и снега. Стояла в широком поле близ замка Страж. Никто ее не прививал, никто не окапывал. Нежной и хрупкой была она в молодости, крепкой стала в зрелые годы, сильной, суковатой. Осенью падали с нее листья. Северный ветер ломал ее ветви.

Постарела она, поседела. Все соки ушли из тела ее и уж больше не обновились. Захирела она, зачахла. От вершины до корней. По частям. Остались только ствол да сучья. А ветвей нету. Но не загнила. Ветер напирал на нее – не сломил. Снег падал, дожди лили с гор, но червь не подточил ее. Такая она была твердая и сухая!

Но потом истлел ее корень. Превратился в белый прах. И упала она одним весенним утром, когда восходящее солнце позолотило далекие домажлицкие башни. Вздохнула с облегчением и умерла…

Не стало больше старушки в стражском замке среди живых! Отошла, не повидавшись с единственным сыном. Похоронил ее пан Боржек рядом с ее доблестным первым мужем – Яном Палечком из Стража.

Когда ее несли к могиле, не чувствовали тяжести на плечах. Такой легонькой была старушка вместе с гробом! Будто перышко птичье…

XVII

Странен был этот сеймовый день святого Лаврентия уже потому, что над Прагой с утра до вечера неслись по небу черные тучи, поминутно застилая жгучее и яркое августовское солнце.

В Краловом дворе собрались в большой зале с коричневой деревянной панелью, и королевский трон, покрытый красной материей, долго ждал Иржикова появления. Только около полудня вошел Иржик в залу с королевой, в тот день бледной, как никогда.

Король Иржи был мрачен и раздражен. Густые брови, которым цирюльник обычно придавал форму красивых дуг, были взъерошены, и из них торчали густые жесткие волосы. Одет он был для королевского выхода; на шее у него висела на цепочке золотая монета, на которой было его собственное изображение, с королевской короной над расчесанной челкой. Он казался толще и красней лицом, чем обычно. По вискам его, от глаз до ушей, тянулись глубокие морщины, и еще более глубокие – кривили его прекрасный, добрый рот. Король был в гневе. А гнев Иржика был как затмение солнца.

Он вошел и быстрыми, широкими шагами тучных ног направился к трону. Жена шла за ним. Справа и слева вдоль его пути встали со скамей депутаты сейма. Король остановился перед троном и медленно обвел собрание сердитым взглядом. Потом слегка взмахнул рукой, давая знак, чтобы все сели. Сам тоже сел, и рядом с ним – бледная Йоганка. В зале послышались шепот, кашель.

Солнце, проводившее короля своими ясными лучами до самого трона, теперь зашло за тучу. И в зале стало совсем темно, почти как ночью; цветные немецкие окна со свинцовой решеткой были плотно закрыты.

В темноте чуть белели лица молодых членов сейма, а лица бородатых стали как черные пятна.

Долго длилось молчанье в полдневных потемках. Король сидел, широко расставив ноги и опершись руками о колени. Слегка наклонив голову, он некоторое время глядел на сидящих перед троном. Потом встал и открыл совещание. Заговорил – голосом звучным и полным достоинства. Напомнив о своих заслугах перед королевством и своем стремлении к миру с апостольским престолом, он велел послам доложить сейму об их поездке в Рим.

И вот взволнованным, проникновенным голосом сделал сообщение пан Костка из Поступиц, деловым, почти безучастным тоном, словно выполняя служебную обязанность, выступил пан из Рабштейна, страстную, вдохновенную речь произнес магистр Коранда. Пан из Рабштейна сперва говорил, потом стал читать. Коранда тоже. Запись Коранды была очень подробна, и нет такого слова, произнесенного или услышанного в Риме, которое не было бы точно повторено здесь, перед представителями двойного чешского народа. Минутами появлялось солнце, озаряя фигуры короля и стоящего на ступень ниже оратора. Но в остальное время было так темно, что канцлер приказал принести свечи, и пажи держали их над листами, которые читал выступающий. Посреди дня в сейм пришли Иржиковы сыновья – Индржих и Викторин. Индржих, похожий на отца, но светловолосый и с блуждающим взглядом, Викторин – стройный и серьезный, похожий лицом и фигурой на деда, Подебрадского Викторина, жившего в старом замке над Лабой, предпочитая всему свою низкую спальню на том этаже, где часовня. Сыновья сели у трона, по левую руку отца.

Чтение посольских документов и их обсуждение кончилось только около пяти. К этому времени разведрилось, и наступили ясные, жаркие августовские сумерки. В глубине залы открыли окно, и стало видно зелень деревьев, слышно чириканье воробьев.

Тут встал король Иржи; на лице его была улыбка. Он некоторое время смотрел на собрание, и взгляд его остановился на фигуре Яна Палечка, стоявшего далеко, у двери в залу. Лицо Яна было трудно разобрать. Но король широко и радостно улыбнулся. Он нашел того, к кому хотел обратить свою речь.

И заговорил мужественно, твердо о том, что не может согласиться с папским решением, нарушающим то, что даровал чешскому народу Базельский собор и подтвердил предшественник теперешнего папы – Евгений IV. Потом он перешел к предмету, самому для него болезненному. Да, он принес присягу перед коронацией! Он не намерен ее скрывать. Слушайте.

И он прочел текст присяги по подлинному документу, скрепленному печатями. Там было сказано, что он будет отводить народ свой от всяких расколов, и ересей, и учений, враждебных римской церкви. Да, я так присягал. Но эта присяга, которую я исполнял и исполняю, не значит, что ересью являются компактаты, данные чехам собором и папой церкви римской.

Возвысив голос и упомянув родителей, прививших ему знание родного языка, упомянув жену и детей, с которыми всегда принимал тело и кровь Христовы, он заявил, что мы поступали так, будучи паном, продолжали так поступать, сделавшись правителем, поступаем так и теперь, став королем, и намерены поступать и впредь именно так, а не иначе, ибо за эту святую правду не только мирское достояние свое, но и самую жизнь охотно отдать готовы!

Когда он произнес эти слова, в зале послышались всхлипывания и плач. Слезы покатилась по щекам и бородам; иные кашляли, стараясь подавить душившее их волнение.

Озаренный солнцем, стоял король перед двойным своим народом и глазами, а потом и устами спрашивал, как думает поступить собрание, если король и королевство подвергнутся в будущем преследованиям за верность своей вере. Ибо нас будут утеснять – поношениями, телесным насилием, военной мощью.

И тут двойной народ разделился на два лагеря. От одного из них выступил пан Костка, обещав его королевскому величеству верность в деле защиты веры, вплоть до жертвы жизнью и имуществом. Но пан Зденек из Штернберка и толстый епископ Йошт – ах, рожмберкские, вы всегда шли кривыми путями и были сами себе короли! – заявили, что компактаты их не касаются и пускай защищают их те, кому они нужны. Король хочет сохранить верность унаследованной им вере, а они, паны-католики, хотят быть верны той вере, в которой они родились. Во всем же остальном обещают покорность… А епископ Йошт, выступавший после епископа Таса, подкинул еще поленце. Было бы неблагодарностью идти против святейшего престола, который сделал нашему королевству столько добра! Если король захочет повернуть назад, это еще можно сделать; тут оратор предложил свои услуги.

Такова была речь Йошта, прозвучавшая в сумерках. Король выслушал ее не особенно внимательно. Он закрыл собрание, предложив панам-католикам обдумать вопрос до утра.

Второй день совещания был не более утешительным, чем первый. Король не спал ночь и долго говорил в постели с женой, ободрявшей его умными, обнадеживающими словами. И как ни удивительно, эта женщина, которой так нравилось быть королевой, сказала:

– Лучше по миру пойдем, чем уступать врагам! Ничего не бойся. Ты открылся перед ними, прочел эту несчастную присягу. Ты тогда зачем присягал? Чтоб быть верным церкви и помазанным папой. Но ведь ты мог быть королем и без папы, без епископов. Не думай о старых законах, создавай новые! Бей, рази! Ты отстаиваешь дело божье, папа – антихрист, а Зденек из Штернберка верит только в свою мошну…

Король пришел на совещание невыспавшийся и услышал от епископа Йошта, что паны-католики ничего не обещают. Потом слушал выступление папского посла Фантина де Валле, и этот самый посол, который до тех пор был служащим короля, говорил так, как никто еще не говорил в этой зале. Речь его, которую переводил вышеградский настоятель Ян из Рабштейна, полна была вызывающего высокомерия и дерзости, свойственными тому, кто ищет ссоры и старается завязать бой. Он высказывал более папские взгляды, чем сам папа, и держался так, будто имел дело с провинившимся, а не стоял перед лицом коронованного монарха! Папа – воплощенное могущество, так говорил он, и кто противится его воле, тот будет повержен и уничтожен. Чешский народ был соблазнен лжепророками, и от этого произошли бури и великие войны. После многих страданий, которые вынесло все христианство, чехи на Базельском соборе решили примириться со святой церковью, и это было принято, причем была сделана оговорка для тех, кто привык к причастию под обоими видами. Эта оговорка имела силу, только пока были живы те, которые желали так причащаться. Но для их детей в ней нет надобности. Чехи вели себя в Риме не как просители, а как истцы, и даже стали отстаивать и доказывать еретический взгляд, будто причастие под одним видом недостаточно для спасения, так как содержит лишь половину святости и благодати.

Поэтому папа отменяет компактаты и запрещает причащаться под обоими видами, кроме как священнослужителям в алтаре…

И, словно говоря королю и всему собранию нечто само собой разумеющееся, словно в прошлом за чашу не были пролиты потоки крови, словно не были сожжены города и замки и не была растоптана вся чешская земля, он спокойно объявил королю от имени папы, что король должен удалить от двора еретиков-священников, должен сам с женой и детьми причащаться под одним видом и вырвать с корнем то, что накануне обещал сохранять до самой своей смерти.

Король встал и громким голосом отверг это. Он никогда не нарушал присяги! Но Фантин заметил на это, что присягу толкует тот, кто ее составлял. А когда король крикнул, что ему судьи – бог и собственная совесть, легат сказал, чтоб король остерегся, так как его корона под угрозой. Папа, который раздает короны, может ее отнять!

И, неучтиво повернувшись спиной, ушел.

На башнях пробили полдень. Король был красен, словно его вот-вот хватит удар; рот его судорожно искривился. Он встал, прошелся по возвышению, на котором стоял трон. Королева что-то торопливо ему шепнула. Кое-кто из членов сейма покинул собрание.

Но кто-то в задних рядах крикнул, как тогда, в староместской ратуше:

– Да здравствует Иржи, король чешский!

Это был голос рыцаря Яна. И вот уже по всей зале загудел тот возглас, благодаря которому Иржи стал когда-то государем этой прекрасной земли. Но кричали одни. Другие поднялись и стояли молча. Прелаты молились, шевеля толстыми губами и быстро, невнятно шепча. Пан Зденек из Штернберка улыбался вкрадчиво и ехидно. Может быть, вспомнил, как голосовал в день выборов?

Король закрыл заседание, произнеся в заключение несколько примирительных слов, но не забыл упомянуть о том, что выступление прокурора-перебежчика Фантина не останется безнаказанным и что сам он, король, пойдет и дальше по намеченному пути. Союзников на этом пути он найдет достаточно. Но дома будет сохранен мир!

Перед королевским домом, куда Иржи отправился после этого заседания сейма, стояли толпы народа, разговаривая и споря. Имя Фантина переходило из уст в уста, и с ним также имя католического правителя канцелярии Гилария Литомержицкого, у которого Фантин поселился.

– В тюрьму, в тюрьму его! – слышалось со всех сторон, и каждому было понятно, что речь идет о папском легате.

Гордый и преданный королю народ не мог стерпеть, что кто-то здесь, в Праге, бесцеремонно развалясь, приказывает избранному королю от имени того, который вот уже второе полстолетие не внушает здесь никому ни малейшего страха и не наводит никакого ужаса. Если б эти люди – мужчины и женщины – не любили Иржика и не боялись поступать против его желания, они сейчас же отправились бы прямо через мост и в гору, к шуту к этому – к Гиларию, – выкинули бы его из окна вместе с Фантином И что было бы? Новые крестоносцы? Мы бы их выгнали из страны, как постоянно выгоняли прежде! Папские буллы? Мы их сожгли бы, как они сожгли у нас магистра Яна и Иеронима[189]189
  Иероним Пражский (70-е гг. XIV в. – май 1416) – магистр Пражского университета, друг и соратник Яна Гуса, сожжен на костре в г. Констанца.


[Закрыть]. А пан Иржик сел бы на крепкую кобылу, взял бы в руки вместо скипетра палицу и – гей! – пошла бы опять славная скачка, руки так и чешутся!

В толпе стоял Матей Брадырж, одетый королевским слугой, с латинским «G», вышитым шелком на рубахе, и смеялся во весь рот, так что кончик языка высовывался у него из щели на месте двух недостающих зубов.

– Насчет тюрьмы, это вам сам господь бог внушил, со всеми святыми своими… Плохо бы я знал государя своего Иржика и плохо отстаивал бы с паном Палечком интересы его, когда ездил в Рим с посольством… Но кабы вы знали, как я тогда в этой самой Италии по родине стосковался. В мои годы бардак не приманка, а другого ничего там нету… А нас боятся. И правильно делают. В голове у короля у нашего больше мозгу, чем у целого собрания прелатов! Выдумали, папа, мол, король королей. Будто мы этого пятьдесят лет назад не слыхали. А я опять скажу: король – это вроде судей израилевых. Народом выбран, господом богом утвержден. Государю Иржику шлемом бы воинским короноваться, не знал бы он всех этих забот. Всем мил не будешь, а держись своего. Вот как, по-моему. Нынче вот стал его величество своего держаться! Закричал, ровно тяжелые орудия грохочут, а гаубицы им подтягивают! Оробел Фантинус. Теперь посадят его, чтобы знал, как надо с избранным королем чешских чашников разговаривать.

Так говорил Матей Брадырж в ту минуту, когда подъехал король. Мужчины поснимали шапки, женщины встали на колени. Король улыбнулся, махнул правой рукой. Он был в хорошем настроении.

Был в хорошем настроении. Но знал, что кончился отрадный мир, что отдыха не будет, может быть, до могилы.

XVIII

Матей Брадырж стоял с самым свирепым видом в воротах подебрадского замка. Он был облечен великой властью. По просьбе рыцаря Яна Палечка его приняли в королевскую стражу, и каждый раз, как король ехал с Яном, их сопровождал Матей. От такого величия он вырос на целую голову, распрямил спину, обрил физиономию до невиданной гладкости и красоты.

На втором этаже, возле часовни в комнате, где Иржик родился, сидел король – с паном Марини и Яном Палечком. Они только что отобедали, и у короля развязался язык. Вино было ароматное, крепкое и после лабской рыбы, которую ели за обедом, ласкало душу. Исполнилось желание Матея Брадыржа. За несколько дней перед тем королевский тайный совет выслушал объяснения дерзкого посла Фантина де Валле; присутствовали, помимо пана Костки и панов-чашников, также пан Зденек из Штернберка, толстый епископ Йошт и брат королевы Лев из Рожмиталя[190]190
  Лев из Рожмиталя (ум. 1485) – крупный южночешский феодал-католик, занимал ряд высших государственных должностей, в 1465–1467 гг. возглавил посольство Иржи Подебрада в Бельгию, Англию, Францию, Испанию, Португалию, Венецию и Германию.


[Закрыть].

Посольство представило сведения о разговорах и действиях королевского прокурора Фантина, ни в какой мере не соответствовавших обязанностям человека, состоящего у короля на жалованье. Перед прибытием посольства и во все время его пребывания в Риме он подкапывался, как крот, под упорно закладываемые устои согласия между королем и папой; вместо того чтобы быть правозаступником короля, стал его тайным и явным обвинителем. Доказательством этого являются два письма, которые прислал королю Иржику Антуан Марини, а также свидетельские показания пана Костки и магистра Коранды.

Это предательское поведение королевского служащего нельзя было оставить безнаказанным. Король дал ему возможность оправдаться. Однако Фантинус, искавший легкой славы мученика, заявил, что действительно был на службе у короля Иржи, но что совесть не позволила ему смотреть на уловки короля, с помощью которых король старался выиграть время, чтобы найти союзников в своей неправой борьбе против папского престола и снова воспрепятствовать возвращению королевства в лоно святой церкви: Этим и вызваны действия, которые ему, Фантину, теперь вменяют.

Далматинец смело, вызывающе глядел в глаза королю. Иржику кровь ударила в голову. Где-то в мозгу его послышались слова, сказанные королевой: «Бей, рази!»

И когда прокурор-изменник кинул ему в лицо обвинение в ереси, коварстве и клятвопреступлении, Иржик обнажил меч. Но пан Лев из Рожмиталя успел схватить его за руку. Фантин не двинулся. Взыскуемый мученический венец был так близок…

Король отвернулся с отвращением и вложил меч обратно в ножны.

И приказал бросить этого человека в тюрьму.

Стража отвела Фантина де Валле в подвал староместской ратуши. Заседание тайного совета покинул и Прокоп из Рабштейна, которого король лишил своего благоволения из-за чрезмерной близости, которую тот поддерживал с прокурором-изменником в Риме.

Давно не была Иржикова Прага так счастлива, как в тот день. Наконец папские легаты получат по заслугам.

Об этом толковали группами на улицах, в корчмах, на перевернутых лодках возле Влтавы. В корчмах до поздней ночи пели, люди вспоминали старые песенки Гусовой поры, а пан Гилариус заперся у себя в доме, завалив изнутри главные ворота и вход на лестницу бревенчатыми надолбами. И приказал своим дьяконам достать оружие из подвала.

Что же удивительного, если Матей Брадырж почувствовал такой прилив сил и так похорошел. Король тоже испытывал удовлетворение, а пан Марини был сама учтивость. Он давно говорил! И вот оправдалось!

Теперь он сидел тут после обеда, за столом против короля, и развивал перед ним на чешском языке хитроумный план действий, который верно и безошибочно приведет Иржика к победе, а власть папы – к падению.

– Святой отец Пий Второй ошибается, если думает, что ему удастся восстановить власть папы в мирских делах, – говорил рыцарь из Гренобля, подкрепляя свои рассуждения изящными движениями маленьких рук. – Прошли времена великого единства, когда папа властвовал над душами и телами, имея в качестве наместника на земле императора. Мощь папы сокрушена, власть императора теперь – пустое слово. Немалая заслуга в этом принадлежит чешскому народу, который в боях отстоял свое право свободного и независимого решения в вопросах веры. Но и там, где в борьбе за духовные ценности и толкование Священного писания кровь пока не проливалась – в Италии, во Франции, всюду, где правят люди сильные и мудрые, – растет стремление уничтожить последние остатки папского господства. Император, теперешний император не очень любит папу, и у него довольно своих забот. Нельзя назвать его сильным человеком. Но есть французский король, человек исключительного государственного ума, который играет папой, как кошка мышкой. Дело в том, что и папу и короля интересует отнюдь не прагматическая санкция, а Неаполь. Есть Венецианская республика, есть так называемые тираны итальянских городов, сами сделавшие себя государями над подданными и правящие без папского благословения… Вспомните о великом Сфорце! А я еще не назвал таких славных правителей, как король венгерский и кастильский[191]191
  Имеются в виду Матиаш Гуниади и Генрих IV (1423–1474), король Кастилии.


[Закрыть] и твои друзья в Германской империи – Бранденбург, Бавария и Саксония![192]192
  Альбрехт Ахиллес, Людвиг Богатый и Альбрехт Сердечный.


[Закрыть]

Папа поставил себе целью жизни снова вознести церковь на вершину светского могущества, став императором и духовным владыкой всего мира. Потому он с такой злобой топчет всякое новшество в области веры, какими являются французские или чешские вероисповедные отступления и обрядовые особенности. Потому и кричит, и бранится, и проклинает, и анафематствует, и вызывает для разбирательства перед престол свой христианских королей! Но его соблазняет и другая слава. Он хочет стать избавителем всего мира от турецкой опасности. И вот это то как раз – слабое место в его наступательных замыслах. Без тебя, король, без венецианского дожа, без короля венгерского и кастильского он турка не одолеет. Сомневаюсь, чтобы ему вдруг удалось при помощи одного красноречия заставить нового Атиллу остановиться перед воротами Рима…

И тут начинаем действовать мы с тобой, король! Создадим союз христианских стран, поставив во главе его совет из королей французского, чешского и кастильского, венецианского дожа и герцога бранденбургского, вооружим войска под твоим командованием и поможем королю венгерскому не только защитить свои собственные границы, но и прогнать турка в те места, откуда пришел. Вступившие в союз страны установят между собой вечный мир, а споры будет разрешать не папа, а совет королей, избранных в руководство этим объединением. Какой несложный, какой простой выход… И без папы, без императора!

У короля глаза сияли. Он понял, что в этом предложении есть то, что может помочь и его народу в эту трудную минуту. Папский поход против него будет остановлен сосредоточенной мощью объединившихся королей! Он посмотрел на Палечка. Тот глядел в открытое окно – на Лабскую равнину.

Узкая лента реки медленно вилась по лугам, окаймленная прибрежными ивами. По обе ее стороны в бесконечную даль, вплоть до волнистой линии горизонта, уходили зрелые нивы, ожидающие серпа и грабель жнецов. И было в этой зеленой и золотой картине столько мира и благодати, что на глазах у Яна навернулись слезы.

Он взглянул на короля глазами, которые тот так любил, и промолвил:

– Поистине смелая и прекрасная мысль! Даже не верится, чтоб она воплотилась в действительность. Но, брат-король, делай все, чтобы сохранить мир для этих полей и самому остаться правителем этого рая!

И король приказал рыцарю Марини ехать и как можно скорей побеседовать с венецианским дожем.

– Пусть папа знает, что я открыто и безбоязненно противопоставляю его воле свою! – сказал Иржи и приказал послу не действовать втайне, а говорить каждому о цели поездки.

Надвигались сумерки, а король и оба рыцаря еще сидели за чашей вина. Потом заиграла музыка. Под окнами раздались звуки рогов, флейт, дудок, заныли волынки. Послышался сдержанный девичий смех, веселые голоса мужчин. Король велел рыцарю Яну пойти посмотреть, что там такое.

Тот вернулся с сообщением, что внизу собралась толпа крестьян поиграть и поплясать для своего короля и его гостей Король спустился во двор замка и велел подвести молодежь поближе.

Они пришли в праздничной одежде, с цветами в волосах, с лентами и кружевами, присмиревшие, сытые, молодые, красивые Молодые парни, мужчины, девушки, женщины.

– Мы подошли, пан король, повеселить тебя и твоих гостей. Ты простишь, что мы оторвали тебя от важных размышлений?

– Я благодарю вас и рад, что мой дорогой советник рыцарь Марини познакомится с нашей музыкой и пляской. Начинайте!

Рога заревели, певуче зажужжали струны. Угрюмо, назойливо вступили волынки, будто подвыванье звериных детенышей. Загикали молодые глотки, и пошла пляска. Запорхали девичьи юбки, полетели вверх шапки парней. Сперва танец шел медленный, сдержанный. Но мало-помалу он все ускорялся и ширился. Пары обнимались и расходились. Учащались мелкие шажки, ноги взлетали высоко над землей. Земля загудела, и взметенная в воздух пыль прикрыла танцующих желтым облаком.

Король и его друзья смотрели с восхищением. Потом танцующие вспомнили, зачем пришли, и закружились вокруг короля. Девушки приближались к нему вплотную, весело, игриво заглядывали в глаза, звали его в круг. Король, улыбаясь, стал хлопать в ладоши. Все последовали его примеру, и вокруг короля с его гостями образовалось кольцо человеческих тел, красок, цветов, – кольцо, откуда неслись возгласы и шел запах сена, хлеба, пота.

Наконец король тоже пустился в пляс, а за ним и рыцарь Марини, и Ян Палечек. Незатейливой выступкой все кружились до изнеможения. Забыли о том, что среди них – король.

Наконец остановились и кто постарше – закашлялись от пыли. Смолкла музыка. Во дворе наступила тишина, – тишина летнего вечера, в которой слышался лишь протяжный щебет ласточек, похожий на звон утонченно нежных струн. Летучая мышь стремительно промелькнула над головами.

Король тяжело дышал. Он отер пот и пыль со лба. Протянул самой хорошенькой девушке руку и громко поблагодарил за приглашение к танцу.

– Сколько лет не танцевал, – промолвил он.

– Как бы от хозяйки не попало, – засмеялась голубоглазая девушка и убежала.

Король взял пана Марини под руку и пошел с ним к дому. Из громоздящихся друг на друга этажей только что глазели во двор переполненные окна: все королевские слуги с восхищеньем любовались танцем короля. Теперь окна были пусты. Люди не хотели, чтоб король заметил их любопытство.

Подымаясь на второй этаж, король говорил пану Марини:

– Как по-вашему, сударь, есть у меня недостаток в союзниках? Танец – веселое занятие. Но наши люди умеют и дело делать. Пахать, сеять, бороновать, молотить. А потом – цепы оснащают гвоздями, телеги, на которых возят снопы и навоз, превращают в боевые, а из них самих выходят те, перед кем дрожало полмира. Когда я вот об этом думаю, мне становится жаль, что я поздно родился, – в такое время, когда все устали от войн. Был бы я у Липан на другой стороне, не был бы королем, а только военачальником. Пил бы соленую воду из Балтийского моря, осадил бы Наумбург[193]193
  Город Наумбург в Германии был в 1432 г. осажден Прокопом Голым.


[Закрыть], сжег бы Перно[194]194
  Перно – чешское название немецкого г. Пирна в Саксонии, на полпути между чешско-германской границей и Дрезденом. В 1429 г. гуситы во время одного из своих заграничных походов сожгли и разграбили этот город.


[Закрыть], и любил бы меня Матей Брадырж той удивительной чешской любовью, которая ни с чем не мирится, ничего не прощает, но готова пойти за тебя на смерть – нынче, завтра, когда угодно. И был бы я не такой толстый и много, много бедней, спал бы часто под открытым небом, и пологом мне были бы совершающие круговой свой путь звезды… Но я был бы счастливей, сильней, здоровее… Жалко…

И он, глубоко вздохнув, опустился в кресло.

Но пан Марини с поклоном промолвил:

– Такое имя, как ваше, требует королевской короны и, клянусь богом, будет упоминаться в истории между славнейшими!

– Нынче вечером отведаем дичины, – засмеялся король, – и я велю налить французского вина из подвалов пражского магистрата. Выпьем за ваше здоровье и в честь союзных христианских королей.

Он приказал принести свечи.

А внизу, в подвале подебрадской крепости, сидел Фантин де Валле – без свечей.