Текст книги "Современная французская новелла"

Автор книги: Франсуаза Саган

Соавторы: Пьер Буль,Андре Дотель,Мишель Турнье,Поль Саватье,Даниэль Буланже,Женевьева Серро,Анри Тома,Кристиана Барош
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Внезапно он вышел из-под прикрытия леса. Подъем кончился, шум реки стих. Он увидел перед собой небольшую поросшую травой долину, которая постепенно расширялась, а потом снова сужалась примерно в километре от того места, где он стоял. Со всех сторон ее окружали отвесные склоны. На память ему пришло слово «цирк», и он был поражен точностью сравнения. Здесь река уже не бурлила: превратившись в ручей, она извивалась так же, как и дорога, среди высоких трав. Едва он ступил на открытое пространство, как ему стало не по себе. Словно он выставлял себя на обозрение. Разумеется, было маловероятно, чтобы зрители, цепляясь за уступы, висели на скалах ради удовольствия поглазеть на него, и все-таки ему казалось, будто он вышел на арену. Это мешало ему любоваться пейзажем. Продолжая идти, он обшаривал глазами склоны и выступы, пытаясь обнаружить человеческое присутствие. Не отыскав никаких признаков жизни, он почти рассердился, словно ему было достоверно известно, что его водят за нос, что тайные враги прячутся в кустарниках или в расщелинах скал. У него было сильное искушение повернуть назад.

Он бы, наверное, так и поступил, если бы не заметил, что уже не один: на арену вышел еще один артист. На противоположной стороне долины возник, словно вырос из-под земли, какой-то человек, который двигался ему навстречу. Бежать было поздно. Тот находился еще далеко, но уже наверняка заметил его. Малейшее подозрительное движение с его стороны, даже просто минутная остановка могли вызвать расспросы и, конечно же, сплетни, пересуды. В таком пустынном месте единственный шанс не привлечь к себе внимания – смело держаться на виду, он понял это сразу. И продолжал идти вперед, стараясь шагать по возможности ровно.

Однако это было выше его сил – его била дрожь. Пот холодными струйками стекал по спине. Руки внезапно окоченели. Человек шел медленно, и это сближение, казалось, будет длиться вечно. Что делать? Он сунул руки в карманы, и походка стала неуклюжей. Трижды он споткнулся, зацепившись за траву. Тишина сделалась гнетущей, небо как будто нависло еще ниже. Он заметил, что его дыхание превращается в пар и облачком повисает в неподвижном воздухе, обдавая холодом его лицо и уши. Каждый шаг стоил ему неимоверных усилий. Однако он продолжал идти вперед, не сводя глаз с человека, чей ответный взгляд сам так боялся встретить.

Когда между ними осталось не более ста шагов, он стал различать черты незнакомца. Это был один из тех горцев с обветренным лицом, чей возраст определить невозможно. Глаза его поблескивали из-под берета. Горец заранее улыбался, радуясь встрече, и, вероятно, намеревался окликнуть его, заговорить о погоде, которая начинала портиться, о том, какая была в этом году прекрасная осень и какая суровая ожидается зима. К тому же он наверняка не упустит случая порасспросить его, захочет узнать, откуда он прибыл. Затем пожелает ему приятной прогулки, посоветует посетить то или иное место…

Нет, это невыносимо! Мсье В. не ответил на этот доброжелательный, приветливый взгляд. Он опустил голову и принялся внимательно рассматривать камни на дороге. Ему было странно глядеть, как его собственные ноги ступают по тропе. Тем временем расстояние еще сократилось, и шаги раздавались уже совсем рядом. Он услышал, как они замедлились и, наконец, смолкли. Сердце его бешено колотилось. Его собственные ноги продолжали шагать. То один, то другой ботинок попадал в поле его зрения. Он видел только свои ноги, которые упрямо шли вперед, – больше ничего. Но нет! Он вдруг увидел два чужих ботинка, стоящих на обочине. Он затаил дыхание и приготовился к худшему, в страхе ожидая жеста или окрика, которые остановят его. Но продолжал идти. Он видел, как его ботинки приближаются к тем, другим, вот они поравнялись с ними… Ох, он едва держался на ногах! И от любого пустяка мог сейчас потерять самообладание… Еще один шаг. Еще… Ноги продолжали шагать, и вот его плотно прижатый к телу локоть уже скрыл от его взора ботинки незнакомца. Ничего не произошло. Он сделал еще шагов двадцать и услышал, как покатился камешек: горец пошел дальше. Он снова вздохнул свободно.

Оглянулся он лишь спустя некоторое время. Незнакомец был уже далеко, размеренным шагом он уходил прочь. И в этот момент повалил снег. Он улыбался, счастливый, что вышел из трудного положения, остался на арене победителем. Удалявшийся человек уже не казался ему врагом. Нет, решительно, местные жители совершенно не похожи на его городских соседей. Эти скромны и уважают покой других. Он пожалел, что опустил глаза. Напрасно он не разглядел получше лицо этого человека, чей силуэт таял сейчас вдали, среди мириадов звезд, рассыпавшихся белой пылью. Если пойти быстро, то можно при желании нагнать его, но он не собирался этого делать: такие вещи не приняты между воспитанными людьми.

Шел снег. Ему приходилось то и дело стряхивать его с плеч. Самое разумное было бы сейчас вернуться в гостиницу, но ему не хотелось, чтобы горец подумал, будто он нарочно пропустил его вперед, чтобы выследить. Поэтому он продолжал свой путь и вскоре приблизился к противоположному краю долины. Здесь она кончалась. Ручей водопадом срывался с высоких скал. Тропинка становилась все круче и теперь карабкалась между камней и деревьев. Ему попалась на глаза табличка, сообщавшая, что здесь начинается охотничий заповедник. Не колеблясь, он начал подъем.

Краски исчезли, все вокруг стало серовато-белым. И только контуры ближайших елей чернели на этом фоне. Очертания ландшафта смягчились. Он шел долго, чутьем угадывая дорогу, ибо разглядеть ее уже не мог. Ему не было холодно. Дыхание его выровнялось, и усталое сердце постукивало не слишком часто, без перебоев. Он был совершенно уверен, что никого больше не встретит, и потому наслаждался прогулкой вдвойне. Он поднимался, не оглядываясь, широким размеренным шагом, прислушиваясь к рокоту водопада, который разбивался о камни где-то внизу, то слева, то справа, в зависимости от изгибов тропы. Несколько раз он ртом ловил на лету снег. Холодок на языке доставлял ему какое-то детское удовольствие.

Склон был теперь уже не так крут, и деревья поредели. Снег повалил гуще, крупными хлопьями. Они слепили его, и он не мог как следует открыть глаза. Внезапно нога его провалилась в снег. Перед ним была стена. Ветер уже успел намести тут небольшой сугроб. Дверь заброшенной овчарни была распахнута настежь. Он вошел, и в нос ему ударил отвратительный запах сухого навоза.

Он решил, что пора спускаться – надо возвращаться в гостиницу, а потом и домой. Ему больше нечего было делать в горах, он чувствовал, что выздоровел. Завтра он сядет в поезд.

Постояв несколько минут на месте, он понял, что устал. Он присел на толстый чурбан, валявшийся возле его ног. Сейчас отдохнет немного и тронется в обратный путь. Отряхивая снег, он с удивлением обнаружил, что одежда на нем сырая. Волосы тоже оказались влажными. Как же он не догадался надеть что-нибудь на голову, выходя из гостиницы? Он достал из кармина платок, вытер лицо и шею. Платок мгновение промок насквозь. Он не стал класть его в карман и бросил на кучу навоза. В полумраке забелело пятно. Он вздрогнул. Не от холода, а от мимолетной тревоги. В открытую дверь он видел, что снег падает все так же густо. Он едва различал елку в тридцати шагах от овчарни. Пожалуй, не стоит засиживаться здесь. Он поднялся и вышел.

Отыскав на снегу свои следы, он позабыл страх, охвативший его в темноте овчарни. Затхлый запах остался позади, теперь ему дышалось легче. Он заметил, что, пока сидел, успел промерзнуть. Он зашагал бодрым шагом, размахивая руками, чтобы поскорее согреться. Снежные хлопья обжигали лицо, липли к ресницам. Все вокруг тонуло в белой пене. Даже шум водопада внизу, казалось, звучал глуше. К счастью, следы его еще были видны, они действовали успокаивающе, указывали путь. Спускаться было намного легче, чем подниматься, ноги сами несли его. Ему даже захотелось петь. Но он не решился, опасаясь, что его могут услышать издали, и принялся тихонько насвистывать сквозь зубы старый, давно вышедший из моды мотив. Следы все больше заносило снегом. Надо было поторапливаться, если он не хотел заблудиться. Он пустился бежать.

На повороте его занесло в сторону. Он налетел на какой-то уступ, упал и проехал на животе метров пятнадцать-двадцать. К счастью, на пути оказался куст. Поднявшись и кое-как придя в себя, он ощупал руки и ноги. Одно плечо болело, но, кажется, он ничего не сломал. Он был счастлив, что так легко отделался. Он хотел было вскарабкаться обратно, на тропу, пытаясь нащупать под снегом какие-нибудь бугорки или корни кустарников, за которые можно уцепиться. Но все было напрасно. Ноги скользили, камни осыпались, стебли оставались в руках. Только сейчас он осознал, сколь опасно его положение.

Он сразу подумал о том, что теперь про него напишут в газетах. Через несколько дней появится коротенькая заметка об исчезновении некоего мсье В., остановившегося в такой-то гостинице, в таком-то городке. Поиски не дали никаких результатов… Он сам не раз читал подобные сообщения, не вдумываясь в их смысл. Затем ему пришло в голову, что эта заметка, конечно, попадется на глаза кому-нибудь из его соседей, новость немедленно разнесется по всему кварталу и будет обсуждаться в бакалее, в булочной, в молочной; возле его калитки начнут собираться любопытные и, покачивая головой, склонять его имя – нет, этого он не мог допустить. У него сразу же прибавилось сил и решимости. Повернувшись спиной к склону, он устремился вниз – в неизвестность.

Несмотря на всю свою осторожность, он без конца попадал в ловушки. То он проваливался по пояс в невидимые ямы, откуда выбирался с большим трудом, то под снегом оказывался лед и он, поскользнувшись, падал на спину и беспомощно ехал вниз. Если ему не удавалось схватиться за ветку, то он скользил до тех пор, пока не натыкался на какой-нибудь выступ. И тогда, поднявшись на ноги, он отправлялся дальше. Однажды ему показалось, что он нашел дорогу. Метров пятьдесят он прошел сравнительно спокойно, но потом снова заблудился среди елей. Наконец, цепляясь за ветки, скользя, обхватывая руками стволы, он одолел самый крутой участок спуска. Под деревьями снегу было меньше, тут он лучше видел, куда ставить ногу, и это придало ему уверенности: нет, никогда не будет он добычей журналистов и сплетников! Он должен, непременно должен выбраться отсюда!

Собрав всю свою волю, энергию и упорство, в конце концов он все-таки добрался донизу. И, несмотря на полное изнеможение, ликовал: на этот раз он оставил с носом бесцеремонных любителей сенсаций. Никто никогда не узнает, что он сейчас совершил. Он понимал, что для человека его возраста все это – чистое безрассудство, но поскольку у него не было свидетелей, то и осудить его некому. Сейчас «господин из шестого номера» вернется в гостиницу, и никто даже не обратит на него внимания. Завтра он уедет, как обыкновенный турист, которого спугнула плохая погода, и никого это не удивит. А когда он вернется домой, ему уже не нужно будет прятаться. Потому что теперь по крайней мере часть его жизни навсегда останется скрытой от любопытных соседей.

Теперь путь его лежал через долину. Он с самого начала отказался от мысли найти дорогу и решил пересечь цирк напрямик. Но оказалось, что невозможно шагу ступить, чтобы не увязнуть по щиколотку, и он очень быстро выбился из сил. Он старался шагать медленно, ритмично, чтобы не перегружать сердце, которое давало о себе знать беспорядочными толчками; теперь, когда опасность, вызвавшая у нею прилив энергии, миновала, каждое усилие давалось ему с трудом. Холод пронизывал его до костей. Чтобы хоть как-то отогреть руки, он сунул их в карманы.

Он замер на месте. Лихорадочно, онемевшими пальцами, принялся ощупывать карманы, не находя того, что искал. Горячая волна обдала его лицо и тут же отхлынула. Он потерял ключ…

Он представил себе, как вернется в гостиницу и вынужден будет просить, чтобы ему открыли комнату. Придется вызывать горничную с запасным ключом. Не пройдет и пяти минут, как весь персонал будет в курсе событий. К нему станут присматриваться, заметят выдранный лоскут на пальто, мокрые брюки. Будут хихикать в коридорах, и все начнется сначала…

Он оглянулся. Первым его побуждением было вернуться по свежим следам назад и поискать ключ, но он остался беспомощно стоять на месте. Снег все падал. Сквозь белую пелену он с трудом различал подножия гор. Ключ наверняка давно уже занесло. Если он сразу же не провалился в сугроб. Перепахать весь этот снег немыслимо. К тому же он прекрасно понимал, что не сумеет подняться тем же путем, каким спустился. Он стоял и не шевелился, охваченный отчаянием, заслонившим все остальное. Он окоченел от холода, но не решался ступить ни шагу.

Внезапно затылок сжали ледяные тиски. Он вспомнил про парикмахерскую, куда обычно ходил стричься и где клиенты в ожидании своей очереди читают газеты. «Слыхали вы про этого удальца, который в шестьдесят пять лет отправился в горы и заблудился?» – «Да, да, я даже его знал, это был один из моих клиентов, очень странный субъект. Говорят, что у него…» Нет! Нельзя было допустить, чтобы говорили, будто у него…

Он с трудом оторвал подошвы ото льда. Все его тело одеревенело, он был не в силах переставлять ноги. Он волочил их, оставляя за собой борозду. Еле плелся… Но надо было во что бы то ни стало вернуться в городок. Он не будет заходить в гостиницу. Доберется до автобусной остановки и поедет прямо на вокзал, а на чемодан плевать. В поезде будет тепло. Он прошел метров десять, потом еще двадцать.

Снег падал теперь не так густо. Стало лучше видно. Он уже различал вдали то место на опушке, где он вышел в долину. Там недавно скрылся горец. Горец, который улыбался, шагая ему навстречу… Он опустил голову и поглядел на свои ноги, на ботинки, которые стояли сейчас, возможно, на том самом месте, где тогда остановился незнакомец. Эти две ноги, неподвижно стоявшие на снегу, казались ему чужими. Чего они ждали? Что кто-то придет им на помощь? Кто-то придет. Обязательно. Тот человек поднимет тревогу, и будет выслана спасательная экспедиция. Его наверняка уже ищут. Из темной просеки на опушке сейчас появятся спасатели. Их будет человек пять или десять. Они отыщут его здесь, схватят и отведут в поселок. Потом разойдутся по гостиницам и барам и начнут всюду болтать о своем подвиге. Раздуют из этого бог знает что. К нему станут приходить люди и спрашивать, как он себя чувствует. Журналисты…

Нет! Надо бежать, чего бы это ни стоило, ни за что не даться в руки поисковой группе. Главное сейчас – не пойти им навстречу! Спрятаться, срочно спрятаться!

Он нашел в себе силы сбросить обледеневшее пальто и, заметая полами следы, стал пятиться назад. Опушку он все время держал в поле зрения. Ноги у него подкашивались, в ушах стоял звон. Он еле двигался, но не останавливался. Снегопад наконец кончился. Внезапно он увидел себя посреди арены; он стоял, двумя руками держа перед собой пальто, словно тореадор, или пугало, или шут. Со всех сторон он был открыт для взглядов и насмешек. Он сгорал от стыда.

Чтобы не стоять вот так, на виду, он просто упал. Из последних сил нагреб на себя снегу, не желая выделяться черным пятном на белой равнине. Он услышал, как чьи-то голоса зовут его, и, чтобы никакой звук не выдал его присутствия, сердце его перестало биться.

Его нашли весной. В гостинице давным-давно забыли про постояльца, который уехал, не заплатив за номер. Никто не мог опознать труп. Никаких заметок в печати не появилось – редакции сочли инцидент слишком незначительным.

Его соседки, старые девы, кормят сквозь ограду бездомных кошек, поселившихся в его саду. По регистрационным книгам города Лудена ему сейчас семьдесят два года. Если так пойдет и дальше, можно держать пари, что со временем его запишут в долгожители.

Четверги Адриенны

Перевод И. Кузнецовой

Марку Бонсеньюру

Адриенна казалась безутешной. Злые языки утверждали, что ей просто недостает ежедневной порции побоев. У покойника и впрямь рука была тяжелая, и когда он напивался, то уже не разбирал, где свои, где чужие. Его бедной жене доставалось больше всех. Многие годы ее все жалели, теперь ею восхищались.

Она овдовела больше трех месяцев назад, но до сих пор убивалась, как в первый день. Казалось, время было бессильно смягчить ее скорбь. Добрые души со всей улицы и так и этак пытались отвлечь ее от печальных мыслей, но она и слышать ничего не хотела. С соседями она беседовала редко и всегда только о нем, о своем незабвенном Альфреде. На каждом шагу – покупала ли она хлеб или раскрывала в парадном зонтик – она не упускала случая помянуть покойника.

– Он тоже не любил сырости, – сообщала она консьержке.

А булочницу просила:

– Порумянее хлебец, пожалуйста, но не горелый – как любил мой покойный муж.

Она говорила о нем с такой нежностью, что люди постепенно забыли, каким дебоширом и забулдыгой был этот Альфред – предмет бесконечных пересудов всего квартала. Даже те, кто при жизни его терпеть не мог, были тронуты горем вдовы и, чтобы не огорчать ее еще больше, начинали говорить о нем добрые слова.

Каждый четверг, рано утром, ее видели на автобусной остановке. Она стояла, как всегда, в глубоком трауре, под вуалью, скрывавшей лицо, и держала в руках скромный букетик за сто су. Все знали, что она едет на кладбище. Это было целое путешествие, из которого она возвращалась только в сумерках: чтобы добраться до кладбища, она должна была пробить шесть автобусных талончиков и сделать две пересадки. А там еще предстояло пройти не один километр по аллеям, которые невозможно отличить одну от другой.

Глядя, как она садится в автобус, соседки качали головой: ну, не безрассудство ли так утомлять себя в ее-то возрасте? Тем более в такой холод! Долго ли пневмонию схватить? Неужто ей так не терпится последовать за своим Альфредом? Ах, право же, этот человек был недостоин своей жены!

Люди судачили, но Адриенна, образцовая вдова, слушалась только своего сердца. Она стояла вся в черном и улыбалась, ибо день поездки на кладбище был для нее любимым днем недели.

По аллеям она шла не спеша. Она знала, что все равно придет раньше времени. Адриенна всегда приходила первой. Чтобы зря не томиться в ожидании, она сворачивала на чужой, незнакомый участок. Там она неторопливо прохаживалась, читая имена и даты, любовалась памятниками, фарфоровыми венками. Или, расчувствовавшись, останавливалась у какой-нибудь детской могилки. Ей самой не дано было счастья стать матерью. Раньше она сожалела об этом, потом смирилась. На кладбище Адриенна не упускала случая всплакнуть над маленькими покойниками, затерявшимися среди стариков. Ей нравилось воображать себя безутешной матерью. Но увы, она была всего лишь вдовой!

Придя на могилу к мужу, она прежде всего молилась за упокой его души. Уж он-то нуждался в этом, как никто! Он был до того груб, до того необуздан! Странно, что он лежит теперь так смирно и что так безобидно проходит его похмелье от жизни. Бедняга!

– Иисус-Мария-Иосиф, храните душу его в раю, да пребудет он там вечно, мне он больше не нужен.

Она протирала новенькое надгробие, выбрасывала увядший букет, оставшийся с прошлого четверга, и укладывала на могиле свежие цветы. Потом выдергивала кончиками пальцев сорняк, носком отшвыривала в аллею камешек и, когда все было в порядке, садилась и ждала.

Адриенна слегка нервничала. Она никогда не была уверена, что та, другая, придет и на сей раз. Сердце ее мучительно колотилось и ныло. В такие минуты она начинала острее чувствовать бремя лет и усталость, но пересиливала себя, боясь выйти из роли. Она не плакала, но старалась держаться, как подобает вдове. Сидя на каменной плите или стоя рядом, она придерживала рукой вуаль и жертвенно опускала плечи, всей своей позой выражая скорбь.

Наконец приходила другая. Адриенна еще издали узнавала ее. Она ждала не шелохнувшись, опустив глаза, и всем существом отдавалась душевному трепету, так похожему на счастье. Потом она слышала шуршащие по гравию шаги: ей казалось, что они приближаются слишком медленно. Когда та была уже совсем рядом, Адриенна поднимала голову. Слабые вздохи, полуулыбки – они приветствовали друг друга без слов. Потом опускались на колени возле соседней могилы и вместе читали молитвы.

Отдав дань благочестию, они принимались подметать опавшие листья, беседуя вполголоса. Пока что говорили не о нем, а о погоде, о служителях, которые не давали себе труда как следует прибирать в аллеях. Если шел дождь, они любезно предлагали друг другу зонтик. И наконец, когда все было сделано, уборка могил завершена, постояв еще секунду молча, они удалялись вдвоем.

Эти встречи по четвергам сблизили вдов. Всю дорогу обратно, до самых ворот кладбища, они поверяли друг другу свои переживания, делились воспоминаниями.

– Огюст был так добр, так предупредителен!

– А Альфред так щедр, так заботлив!

Альфред, Огюст – имя не имело значения – это был идеальный возлюбленный, безукоризненный супруг, сошедший со страниц романа, прочитанного накануне вечером. Каждая спешила поведать о нескончаемом счастье, которое она познала с ним, об их безоблачной, безраздельной любви… Обе прожили спокойную, благополучную жизнь, обеим муж дарил драгоценности, наряды и оказывал тысячи знаков внимания.

– Еще до войны он возил меня в отпуск к морю. Тогда это было не то, что сейчас: кругом ни души, бесконечный пустынный берег…

– А мне Альфред открыл горы. Он ведь и сам был наполовину горец: его отец происходил из Савойи. К тому же у меня легкие были слабые – он это знал, вот и заботился о моем здоровье.

– Огюст был крепкий, как утес, и кроткий, как ягненок. Однажды я на пляже вывихнула ногу. Он взял меня на руки и нес до самого отеля. Ему было, конечно, тяжело, но он смеялся и пел, чтобы только развеселить меня… Как это было чудесно! Я даже жалела, что мы так быстро добрались.

– О, я тоже обожала болеть! Он день и ночь просиживал у моей постели, читал мне вслух газеты, готовил отвары из трав… В это время для него ничего не существовало, кроме меня. Работа могла подождать, ему было наплевать на деньги… И, чтобы скрыть, как он тревожится за меня, Альфред все время шутил. Как он умел меня рассмешить!

– Вообще-то Огюст не очень любил путешествовать. Но он знал, что для меня нет на свете большего удовольствия. И вот, только ради меня он купил автомобиль, и мы ездили с ним летом за границу…

– А у нас наоборот, путешествовать любил он. Меня-то всегда тянуло домой. Он чуть ли не насильно заставлял меня ездить с ним в горы. Но ведь это было нужно для моего же блага, для моих легких. Он выбирал самые лучшие отели, самые живописные места… Ухаживал за мной, ни на минуту не оставлял одну. А когда я поправлялась, отвозил меня домой…

Быть может, другая вдова что-то и приукрашивала, но Адриенна не выдумывала ничего. Она просто припоминала прочитанные книги и свои мечты – ту тайную жизнь, которую до сих пор не имела случая кому-нибудь открыть. Теперь все это стало правдой: она любила и была любима. Она могла сколько угодно говорить об этом – ей было, что рассказать. Как ей повезло, что она встретила такую подругу! Их долгие беседы по четвергам наполняли смыслом ее существование, и всю неделю она жила их отголосками. Она была влюблена! С каждой неделей он становился для нее все прекраснее и ближе.

Не признаваясь в этом самой себе, Адриенна любила Огюста. Она продолжала называть его Альфредом, но стоило ей закрыть глаза, как с ней и с ним происходило все то, о чем рассказывала другая вдова. Оба покойника постепенно сливались в один образ. Альфред заимствовал у Огюста то какую-нибудь новую милую черту, то цвет глаз, то нежное словечко, сказанное перед сном. С каким нетерпением ждала она поездок на кладбище! Будь она посмелее, она попросила бы другую вдову навещать могилу мужа два раза в неделю. Но она не решалась. Чтобы как-нибудь скоротать шесть долгих дней, она в одиночестве перебирала в памяти последние рассказы приятельницы и украшала их новыми подробностями.

Прошло около полугода с тех пор, как она овдовела, и соседи с удивлением начали обнаруживать, что эта женщина, оказывается, была счастлива, что она любила. Раньше ей сочувствовали, теперь – завидовали, хотя никто толком не понимал почему. И добрые души перестали заботиться о ней.

– Зачем ее утешать? – говорили они. – Она еще счастливее нас с вами.

Зима кончилась. Местные весельчаки отпускали шуточки в адрес чересчур преданной вдовы, которая каждую неделю ездит на кладбище подышать весенним воздухом среди могил. Адриенна не обращала на них внимания. Она отправлялась на встречу с мужем – с тем, другим, которого не знали ее соседи.

Апрельский четверг. Адриенна ждала. Ее букет фиалок лежал в центре креста. Она раздумывала, оставить или выполоть траву, которая выросла между Альфредом и Огюстом. Травинки были такие красивые, такие нежные, зеленые! Надо будет спросить, что думает по этому поводу приятельница. Она подождала еще. Альфред-Огюст тоже ждал: звук голосов должен был пробудить его к жизни. Тени крестов постепенно удлинялись и поворачивались. Сердце Адриенны билось слишком сильно для ее возраста. Она подождала еще, но та не пришла. Уже стемнело, когда Адриенна собрала фиалки, разделила их и положила половину на другое надгробие. Уходя, она плакала.

Она пришла назавтра, и через день, и приходила каждый четверг всю весну. Но так больше ни разу и не встретила другой вдовы. Альфред-Огюст отодвигался все дальше и дальше с тех пор, как ей не с кем стало говорить о нем. Адриенна худела, теряла силы. Она была подавлена. Она овдовела во второй раз. Ни при ком, будь то даже консьержка или булочница, она больше не упоминала имени покойного.

– Ей просто доставляет удовольствие себя изводить, – говорили добрые души.

Это удовольствие никто не собирался у нее отнимать. Никого эта старуха больше не интересовала. И никто уже не обращал внимания на черную вуаль возле автобусной остановки.

Однажды, придя на кладбище, – это было летом, – она издали заметила в своей аллее стоящую на коленях женщину в черном. Адриенна засеменила быстрее. Она почти бежала. Сердце ее отчаянно колотилось, вуаль душила ее. Запыхавшись, явилась она на долгожданную встречу. Увы! Приятельницы не было. Дама в черном оказалась молодой незнакомкой, ее отделяло от Адриенны не меньше десяти могил.

У Адриенны подкосились ноги. Она почувствовала, что летит в пропасть. И вдруг испугалась, что может умереть, не успев обрести его вновь. Нет, она была не согласна. Кое-как справившись с головокружением, она, пошатываясь, доплелась до чьей-то могилы рядом с незнакомкой. Едва она наклонилась, чтобы положить цветы, как вдруг зарыдала и повалилась на могильную плиту.

Молодая вдова бросилась к ней и участливо взяла за руку. Она подняла Адриенну, усадила ее на чужое надгробие, протерла ей виски духами и, главное, заговорила с ней. Голос у нее был сочувственный, ободряющий. Она понимает, она отлично знает, что значит потерять близкого человека. Но ведь все рано или поздно через это проходят, правда же? Надо щадить себя. Надо подумать об умершем, беречь себя ради него. Ведь если ее не станет, кто позаботится о его могиле?

Этот голос и пахнущее тонкими духами плечо молодой женщины подействовали на Адриенну умиротворяюще. Она дала себе волю, и ее избранник показался ей ближе, чем когда-либо.

– Если бы вы знали! – воскликнула она. – Огюст был лучшим человеком на земле. Такой добрый! Такой красивый! Такой нежный! Такой сильный!.. Однажды я на песке вывихнула ногу, и он понес меня на руках. Он нес меня много километров. Ему было тяжело, но он улыбался. И чтобы успокоить меня, шутил, рассказывал всякие смешные истории… Это было в Африке, в пустыне. Он был ученым и, чтобы не оставлять меня одну, всюду возил с собой. Я обожала путешествовать, он это знал… Однажды он убил льва, который едва не бросился на меня. Он спас меня… Он спас мне жизнь…

Ее бред длился часа два, потом она легла на незнакомую могилу и скончалась. Никогда не была она так счастлива, как в тот летний четверг. Никогда не говорила так свободно об Огюсте – об идеальном супруге, которого она любила.

Ее вдовство длилось меньше года, неверность убила ее. Добрые души ее осудили:

– Все-таки она своего добилась! Ездить в такую даль при любой погоде, чтобы оплакивать этого пьянчугу, – да она просто искушала дьявола. Доконала себя, и поделом!

Уцелевший

Перевод И. Кузнецовой

Рене Кутеллю

Когда ему первый раз пришла в голову мысль о катастрофе и он представил себе обвал и наводнение, его словно током ударило – он так остро ощутил свою беспомощность, что буквально оцепенел от ужаса. Он побледнел, его прошиб холодный пот, дыхание перехватило, и по всему телу пробежала дрожь, почти конвульсия.

Заметив это, сидевший рядом мужчина, солидный мужчина в шляпе, которого он никогда не видел ни до, ни после и который не мог быть ни его однокашником, ни однополчанином, схватил его за воротник, стал трясти, бить по щекам, а потом улыбнулся и сказал, что прекрасно понимает его состояние, что он, видимо, сильно переутомился и, если бы не своевременная помощь, наверняка упал бы в обморок.

Он не мог ничего возразить, ибо это была правда. Но как же ненавидел он своего незнакомого доброжелателя, как презирал! По какому праву этот субъект позволяет себе вмешиваться?

Он хорошо знал эту породу людей, которые вечно следят за выражением вашего лица, подстерегают каждую вашу мысль и, раз поймав нить, уже не выпускают ее из рук; при этом им доставляет особое наслаждение терзать вас сочувственной улыбкой: мол, кто-кто, а уж они-то вас понимают. Как бы не так! Этот тип ровным счетом ничего не понял, и тем хуже для него. Ему и невдомек, какая им грозит опасность – ему самому и всем, кто сидит и стоит рядом с ним в вагоне, всем пассажирам поезда – этого и других, которые курсируют и будут курсировать на этом участке до тех пор, пока все не полетит в тартарары. Короче говоря, жизнь тысяч людей висела на волоске. Разве этого недостаточно, чтобы человек побледнел?

Разумеется, он не стал пускаться в объяснения с соседом. Он просто встал и пересел на другое место, предоставив тому сколько угодно иронизировать по поводу человеческой неблагодарности. Кровь снова прилила к его щекам только тогда, когда поезд миновал опасное место.

На следующий день он решил было не ехать в метро. Слишком велик риск. Катастрофа могла произойти в любой момент, должна была произойти, она была неотвратима. Тоннель, конечно, держался много лет и мог держаться еще какое-то время, но своды уже пришли в ветхость. В один прекрасный день они не выдержат. Даже постройки древних римлян в конце концов ветшали, рушились и рассыпались в пыль. А между прочим, в те времена люди не позволяли себе такой неосмотрительности, как сегодня!