Текст книги "Сочинения"

Автор книги: Франческо Гвиччардини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

Помню, как 28 июля того же года крестил я сына Бернардо, сына маэстро Джорджо, которого назвали Джорджо; крестили его один испанец – мессер Диего, Франческо, сын Джулиано Сальвиати, Джулио, сын маэстро Минго, и я.

1511

Помню, что итальянские дела были сильно запутаны, и в городе нашем царило великое смущение по причине папских угроз[242]242
  Гвиччардини имеет в виду трудность положения, в котором очутилась Флоренция в 1511 году, когда ей приходилось лавировать между Людовиком XII, требовавшим согласия флорентийского правительства на созыв в только что приобретенной Пизе антипапского церковного собора, и папой Юлием II, угрожавшим ей за это арестом флорентийских купцов в Романье, конфискацией их имущества, войной и отлучением от церкви.


[Закрыть]; с одной стороны, король Франции был всесилен в итальянских делах, будучи властителем герцогства Миланского и распоряжаясь Болоньей; с другой стороны, между папой, королем Испании, владевшим королевством Неаполитанским, и венецианцами образовалась новая лига, готовившаяся к войне[243]243
  Антифранцузская, так называемая «Священная Лига» была образована папой Юлием II в октябре 1511 года.


[Закрыть]; город наш, несмотря на зависимость свою от Франции, решил; все же начать переговоры с королем Испании, союз с которым до июня был еще в силе; желая оправдаться перед его величеством от обвинений, возводимых на нас папой, город решил отправить к королю посла[244]244
  Франкофильской политике Содерини противопоставлялась его врагами политика безусловного нейтралитета между Испанией и Францией, откуда и вышло решение дипломатической миссии Гвиччардини в Испанию. Гонфалоньер согласился на это посольство нехотя, считая, что всякая победа Лиги над французами приведет к реставрации Медичи, которым покровительствовал папа, но, с другой стороны, рассчитывал выиграть время.


[Закрыть]; выборы происходили несколько раз, и в конце концов 17 октября 1511 года был избран я по указанию Лодовико, сына Якопо Морелли; я очень колебался дать свое согласие, так как считал, что это путешествие расстроит мои занятия, в которых я, по возрасту моему, уже сильно преуспел, и мне казалось, что я укреплюсь сильнее, если останусь еще два или три года во Флоренции; однако, по совету отца моего, Пьеро, которому я написал в Монте Пульчиано, где он был: комиссаром, я согласился; он же находил, что мне оказана великая честь таким избранием, ибо посольство это очень почетно по высокому достоинству короля, а тем более по моему возрасту, так как никто во Флоренции не помнил, чтобы юноша таких лет когда-либо избирался для подобного посольства; поэтому он считал, что отказаться мне трудно, а главное, что по молодости лет мне нечего тосковать об отдаленности места. Кроме того, он думал, что мне следует вести себя так, чтобы мною здесь были довольны, и ему казалось, что я таким путем могу создать себе имя; наконец, с денежной стороны он находил, что, при постоянном жаловании в три дуката золотом в день и особом подарке в двести золотых дукатов, мне не надо будет прикладывать от себя; если же город решит не отправлять посла, как это советовали некоторые граждане и особенно гонфалоньер, меня не будут ни упрекать, ни осуждать за отказ. Дай бог, чтобы решение это было правильным, и пошли мне счастливый путь, если надо будет уезжать.

Помню, что 26 октября Филиппо, сын Паоло Альбицци, и я крестили сына Доменико Риччальбани, которого назвали Бернардо.

Помню, как по смерти мессера Луки Корсини был я избран 6 декабря адвокатом Башенного ведомства (Ufficiali della Torre); в нем состояли Лоренцо дельи Алессандри и Неро Пепи, подавшие черные записки только за меня, Мариотто Сеньи и Джованпи Франческо, помогавшие как мне, так и другим, Бернардо Пуччини, который хотел провести мессера Антонио Строцци и потому положил мне белую записку, несмотря на данное обещание.

Помню, как 9 декабря капитул Бигалло избрал меня своим адвокатом, и я получил, как мне кажется, черные записки от Доменико Бопинсеньи, Томмазо Браччи, Джованни Аттаванти и Франческо, сына Томмазо Джованни.

Помню, как 11 января 1511 года в двенадцать часов дня умерла дочь моя Симона, хворавшая около восемнадцати месяцев болезнью, похожей на чахотку. Боже, сохрани остальных.

Помню, как 29 января[245]245
  По флорентийскому стилю 1511, по общему 1512 г.


[Закрыть] я выехал из Флоренции в свое испанское посольство, получив от синьории, кроме своего постоянного жалования в три дуката в день, особый подарок в триста дукатов золотом. Дорога моя шла через Францию прямым путем на Авиньон и Монпелье, и въехал я в Испанию через Салес и Перпиньян; 27 марта я был в Бургосе, где находился тогда король Аррагона, при котором я должен был состоять[246]246
  Фердинанд Католик.


[Закрыть]. Путешествие мое было счастливо, погода стояла прекрасная, сопровождавшие меня люди и животные ни в чем не пострадали.

Помню, что 14 апреля 1512 года жена моя Мария, которую я оставил беременной, родила девочку, которую назвали Симона и Маргарита. Крестили ее по моей просьбе Пьеро Франческо, сын Джорджо Ридольфи, и Франческо, сын Карло Питти.

В 1512 году Пьеро Содерини уже девятый год был пожизненным гонфалоньером, и внутренние дела в городе обстояли следующим образом: люди высокого положения, которым следует иметь влияние, были оттеснены; должности и почести щедро и часто раздавались людям, которые этого не заслуживали по ничтожеству своего рода или потому, что были вообще людьми мало пригодными или просто дурными; от этого происходило, что большая часть благоразумных граждан почти отдалилась от дел общественных и, можно сказать, покинула город; гонфалоньер передавал дела на решение многолюдных советов, где люди мудрые значили мало, дела же решались больше по его указке, так что город оставался почти что под управлением его одного. Отсюда получалось, что общественные и государственные дела велись плохо и во многих случаях были предоставлены самим себе, ибо один гонфалоньер не мог поднять такое бремя, а кроме того, как показал опыт, в нем не было таких качеств, которые заслуженно утвердили бы за ним славу человека мудрого и сильного.

Причина этих бедствий и беспорядка в управлении была в том, что когда Содерини был выбран гонфалоньером, т. е. на должность, созданную с мыслью о преобразовании города, он старался только о том, чтобы сосредоточить государственные дела в своих руках и, насколько мог, отстранить от них людей, всего более известных; может быть, он подозревал их, по-моему напрасно, в том, что они сместят его, как только будут в силах; может быть, он поступал так из голого честолюбия, желая быть единым вершителем всех дел и, насколько возможно, сосредоточить все значение города на себе. Когда он был избран, Большой совет уже начинал расширять число выборных должностей, но Содерини, занятый только своей целью, ни за что не хотел, как это было бы его долгом ради блага города, подумать о том, чтобы пресечь злоупотребления, и, наоборот, он скорее покровительствовал этому расширению; таким образом, в момент его избрания гонфалоньером выборы в синьорию производились с большим отбором, и от каждого квартала выставлялось не больше пяти или шести человек; теперь же пошли такие злоупотребления, что хуже производить выборы невозможно; редко, когда выбирают кого-нибудь уже заседавшего ранее в коллегиях, а из мешков вынимают записки с восемнадцатью или двадцатью именами на квартал. Так происходит при выборах в коллегии и на должности, замещаемые по избранию или по жребию; таким образом совсем выродилась коллегия восьмидесяти[247]247
  См. примечания к «Заметкам о делах политических и гражданских».


[Закрыть], которая по замыслу ее учреждения должна была быть кормчим нашего города.

В Испании в 1513 году

Франческо, возраст твой, – тебе исполнилось уже тридцать лет, – обилие многих и бесчисленных даров, данных тебе от бога, обладание умом, позволяющим тебе познать всю суету этой жизни, когда злые должны бояться жизни будущей, а добрые могут на нее надеяться, – все это должно было привести тебя к тому, чтобы ты поступал сообразно дарам твоим, отмеченным выше, и рассуждал не как ребенок и юноша, а как старец. Господь оказал тебе такую милость, что отечество и граждане свободно и законно возвели тебя в звание и поручили тебе дела, важность которых превышает твои годы, а божественная милость сохранила тебя до сегодняшнего дня и дала тебе бoльшую известность и славу, чем ты этого заслуживаешь; ты должен поэтому в делах божественных и духовных сообразоваться с божьими велениями и поступать так, чтобы господь по милосердию своему уготовил тебе в раю ту же долю, какой ты сам желаешь для себя в этом мире. Конечно, жизнь и привычки твои до сего дня не были достойны человека благородного, сына отца доброго, с малых лет воспитанного в правилах благочестия, не достойны и того благоразумия, которое есть в тебе по собственному твоему суждению; нельзя тебе жить так дальше без великого срама, хотя бы перед самим собой.

Помню, что до 20 декабря ночью, в девять часов на 21-е[248]248
  Три часа ночи.


[Закрыть] угодно было богу призвать к себе благословенную и святую душу отца моего, Пьеро. Я узнал об этом в Пьяченце, возвращаясь из посольства в Испанию, но до того никаких известий о его болезни не имел. Он умер во Флоренции, и хотя болел долго, но вначале обратил на это мало внимания, так как у него никогда не было ни лихорадки, ни какого-нибудь сильного припадка; это была скорее слабость и упадок сил, причиненный, как мне кажется, недугом, развивавшимся в течение многих лет, ибо Пьеро был человек, которому огорчения причиняли жестокие страдания; думаю, кроме того, что смерть его была еще ускорена волнениями и горем, которые он испытывал из-за беспорядочной жизни и долгов своего старшего сына Луиджи.

Пьеро был человек мудрый, высоких суждений и такой проницательности, что подобного ему не было в то время во Флоренции: совесть его была чиста, как у любого из лучших граждан; он любил благо города, любил бедных и никогда не причинил никому даже самой легкой обиды. По этим причинам и ради высоких достоинств рода и предков его глубоко уважали еще с молодых лет, и продолжалось это всегда, так что к концу жизни он окружен был величайшим почетом; считалось, что, кроме Джованни Баттиста Ридольфи[249]249
  Ридольфи, Джованни Баттиста – один из крупных представителей флорентийской аристократии, сторонник конституции по венецианскому образцу.


[Закрыть], не было во Флоренции человека, равного ему по уму и серьезности. Если бы к его доброте и благоразумию прибавилось немного больше страстности, он был бы, конечно, гораздо более знаменит; но потому ли, что такова была его природа, или того требовали времена, поистине жестокие и необычные, но он приступал ко всякому делу без большой охоты и с величайшей осмотрительностью. Он редко за что-нибудь принимался, к делам государства приступал медленно, обдумывал их зрело, не любил высказывать в важных случаях своих намерений и мнений, если только не понуждала его к этому необходимость или совесть. Он не был главою партии или выдумщиком новых затей, и потому имя его не было у каждого на устах, а известность его не расширялась. Однако такое поведение послужило ему для другого, а именно: среди волнений и переворотов, которых так много пережито было городом в его времена, он всегда сохранял свое положение и никогда не был в опасности; из равных ему это никому не удалось, так как никто из других крупных людей не избежал в какое-то время опасности для своей жизни иди для своего имущества.

Умер он пятидесяти девяти лет, и когда Медичи вновь стали во главе правления, влияние его было огромно, – не потому, чтобы они считали его бесконечно к себе приверженным, как многих других, бывших еще более горячими их сторонниками, а потому, что знали его, как человека мудрого и хорошего, и видели, с каким великим доверием относится к нему народ; они полагали поэтому, что если он не захочет ради них подвергать себя опасности, то по крайней мере не станет против них злоумышлять. Он всегда был и слыл человеком, жизнь которого проходила мудро и в делах добрых, а после возвращения Медичи посвятил себя целиком делу защиты граждан и общего блага, и все знали, что так он поступать будет и дальше; поэтому смерть его была большим горем для города, может быть, большим, чем смерть кого-либо из граждан Флоренции за много лет; ее почувствовали лучшие люди, народ и граждане всякого состояния, так как каждый знал, что ушел гражданин мудрый и добрый, от которого в общественных или частных делах не могло быть никому никакой обиды, а только польза и добро.

Он умер, сделав завещание и причастившись святых тайн с великой набожностью, и можно надеяться, что господь примет его в обитель вечного спасения.

Для меня это было горе, которое я даже не могу высказать, так как я возвращался с огромным желанием его увидеть; мне казалось, что я смогу радоваться и насладиться встречей с ним больше, чем когда-либо в прошлом, и вдруг на меня свалилось известие о его смерти, о которой я совершенно да думал и ничего не подозревал. Я любил его больше, чем дети обычно любят своих отцов, и мне казалось, что, по возрасту и сложению, он мог прожить еще несколько лет; раз богу угодно было иное, нам остается только с этим примириться, и это должно быть для нас легче, если мы подумаем, с какой благостью он жил и умер, и будем знать, что, по мнению всех людей, мы можем только гордиться, что мы – дети такого отца.

Помню, как в декабре того же 1513 года, по смерти мессера Франческо Пепи, который был адвокатом флорентийского аббатства, братья выбрали меня своим адвокатом по настоянию Якопо Сальвиати, а затем Лоренцо Медичи.

Помню, как в том же декабре месяце братья монастыря Сеттимо в Честелло избрали меня своим адвокатом на место мессера Франческо Пепи, хотя Лоренцо Медичи их об этом не просил, но они готовы были это сделать и без его предстательства.

Помню, как в том же декабре месяце консулы цеха избрали меня адвокатом цеха вместо мессера Франческо Пепи.

Помню, как 5 января 1513 года я вернулся во Флоренцию из посольства своего в Испанию, на которое у меня ушло двадцать три месяца и восемь дней, считая дорогу туда, пребывание там и обратный путь. Путь мой туда лежал на Авиньон, откуда я через Барселону и Сарагоссу проехал в Бургос, где находился тогда его величество, король дон Фернандо; возвращался я Бискайской дорогой через Байонну, Тулузу, мост Св. Духа и Лион. Пока я был там, мы оставались все время вместе с двором в Бургосе, Логроньо, Вальядолиде и Медина дель Кампо; раз, когда король был на охоте, я совершил поездку до Саламанки. В этом посольстве я был счастлив, так как, помимо того, что я съездил и вернулся благополучно и без малейшего неудобства, здоровье мое вое время было прекрасно; прием мне оказали хороший, король был ко мне милостив, и мнение обо мне там было доброе. Во Флоренции народное правительство было донесениями и действиями моими вполне довольно, и так продолжалось потом, когда государственный строй изменился после возвращения Медичи во Флоренцию[250]250
  Гвиччардини прямого участия в падении Содерини не принимал, но при вступлении Медичи во Флоренцию приветствовал их один из первых. Отсюда благоволение Медичи к Франческо. Поведение Гвиччардини при этой смене режима подверглось резкому осуждению его врагов, особенно Питти.


[Закрыть]; хотя они сразу назначили новым послом Джованни Корси, но они послали его туда только через год, после настоятельных просьб с моей стороны о разрешении вернуться; в действительности они показали, что мною довольны. Король, при отъезде, подарил мне серебра на пятьсот дукатов золотом, так что, omnibus computatis, я съездил туда с пользой. Вернулся я домой с честью, в добром здоровьи, со средствами и вполне удовлетворенный; однако богу угодно было в противовес послать мне испытание, ибо за несколько дней до моего возвращения умер отец мой, Пьеро, а если бы я застал его живым, то мне показалось бы, что я возвращаюсь счастливым.

Помню, что 11 февраля город Кастель Ново в Валь ди Чечина избрал меня своим адвокатом с жалованием в три дуката золотом в год, причем сделано это было просьбами и стараниями мессера Пьеро Аламанни.

Помню, как 14 февраля новая конгрегация скита Камальдулов избрала меня адвокатом с награждением десятью бочками вина в год; избрание это провел фра Пьетро Квирино, камальдульский отшельник и настоятель скита, я же об этом не думал, не хлопотал, и все совершилось само собой.

Помню, как 22 февраля понадобилось проверить деятельность иностранного члена коммерческого суда, и при выборах на должность асессора при синдиках из мешка вышло мое имя.

Помню, как 28 февраля того же года крестил я девочку у маэстро Бартоломмео, сына сера Антонио Веспуччи, которую назвали Катерина и Ромола; крестили ее Козимо ди Сан Миниато, Мазо дели Товалиа, Марк Антонио Гонди и я.

Помню, что 17 марта, сейчас же после восшествия на престол папы Льва, было избрано семнадцать граждан, которые должны были установить доходы Monte и преобразовать его; гражданами, облеченными по этому делу и по всем другим полнейшей властью, какая принадлежит всему народу флорентийскому, были: Пьеро Аламанни, Джованни Баттиста Ридольфи, Пандольфо Корбинелли, отец мой Пьеро Гвиччардини, Ланфредино Ланфредини, мессер Франческо Пепи, Лоренцо Морелли, Якопо Сальвиати, Антонио Серристори, Бернардо Ручеллаи, Якопо Джанфильяцци, Франческо, сын Антонио ди Таддео, Лука, сын Мазо Альбицци, Джулиано Медичи, которого потом заменил Лоренцо, Гулиельмо Анджолинни, Симоне Ленцони, Лоренцо Бенинтенди; когда понадобилось избрать преемников мессера Франческо Пепи и Пьеро Гвиччардини, умерших ненадолго до того, были избраны 17 марта мессер Луиджи делла Стуфа и я. С самого возвращения своего из Испании я всячески хлопотал о том, чтобы старшего брата моего Луиджи[251]251
  Гвиччардини, Луиджи – старший брат историка, один из самых прямолинейных паллески.


[Закрыть], назначенного в балию, провести также в коллегию семнадцати, и я охотно уступал ему свое место, так как он очень этого желал; а кроме того, я считал, что меня всегда можно будет применить; однако Лоренцо Медичи решил по-другому. Видя его расположение ко мне и считая, что награда дана мне за службу и за все остальное, я этим дорожил, особенно зная, что Лоренцо меня ценит и хочет начать с этого назначения, чтобы создать мне известность. Что касается Луиджи, то он в конце концов больше хотел сохранить это достоинство в нашем роде, чем упустить его и для себя и для меня, как это случилось бы, если бы я поступил иначе.

Помню, как 17 марта 1513 года кровные братья мои, Луиджи, Якопо, Бонджанни и Джироламо, произвели со мной раздел нашего имущества, оставив в общем владении загородные виллы и дома во Флоренции; раздел этот произведен был сообразно решению, вынесенному Якопо Джанфильяцци, хотя мы уже раньше, каждый отдельно с общего согласия, составили запись, по которой все было во всех подробностях условлено. На мою долю достались имения в Лучиниано и в Массе, доход с которых на долю владельца считался в пятьсот десять лир и шестьдесят сольди, как это точно видно по поземельной книге.

Помню, что 20 апреля 1514 года город Вольтерра по предложению мессера Пьеро Аламанни избрал меня своим адвокатом с жалованием в десять дукатов в год.

Помню, что 6 мая мессер Антонио, ведавший больницей святого Павла, назначил меня адвокатом названной больницы.

Помню, что 14 августа я был назначен членом балии восьми вместе с Пандольфо Корбинелли, Луиджи Арнольди, Андреа дель Качча, Заноби Аччайоли, Франческо Кальдерини, Таддео Таддеи, Джованни Баттиста дель Читтадино; должности этой я не искал и получил ее без всяких хлопот со своей стороны.

Помню, как 30 октября, несколько раньше восьми часов, в ночь на 31-е[252]252
  Два часа ночи.


[Закрыть], жена моя Мария родила девочку, которую крестили на следующий день и назвали Лукреция. Крестили ее Луиджи Арнольди и Заноби Аччайоли, сотоварищи мои по балии восьми, от имени и по доверию всего магистрата.

Помню, что 6 апреля 1515 года я крестил у Карло, сына Бенедетто Угуччони, его сына, которого назвали Лионардо: крестили его Джованни, сын мессера Гвидо Антонио Веспуччи, Джованни, сын Пьеро Веттори, и я.

Помню, что в 1514 году Лоренцо Медичи[253]253
  Медичи, Лоренцо (1492–1519) – герцог урбинский, после реставрации 1512 года управлявший Флоренцией по поручению папы.


[Закрыть], находившемуся тогда в Риме, было донесено, что я тайно действую в пользу Антонио Гуальтеротти; донос был ложен, но он ему отчасти поверил, а кое-кто из лукавых придворных воспользовался этим и убедил его, что к правлению его я отношусь прохладно, и можно даже сомневаться, не стремлюсь ли я к возвращению народной власти; поэтому, вернувшись из Рима в мае 1515 года, он уже не выказывал ко мне того доброго расположения, как до своего отъезда в Рим, когда он был ко мне очень милостив; теперь он начал открыто меня сторониться; между прочим, приглашая к себе некоторых граждан на дом под видом совещания, он меня обошел. Убедившись в его немилости и опасаясь чего-нибудь худшего, я искусно начал хлопотать с помощью некоторых людей, желавших мне добра; в этом деле помогли мне, кажется, старания Ланфредино и Якопо Сальвиати, и особенно Маттео Строцци[254]254
  Строцци, Маттео – флорентийский политик, видный паллеско. В период 1527–1530 годов был одно время сторонником оппортунистического республиканизма Никколо Каппони. Участник посольства к Карлу V. После воцарения герцога Алессандро Медичи один из главных реорганизаторов флорентийских учреждений в духе абсолютизма.


[Закрыть]. Я горячо убеждал Лоренцо, доказывая, что он напрасно на меня гневается, и уверял его в моей преданности, так что он стал обнаруживать ко мне доброжелательство и пригласил меня в коллегию, на которую мы собирались прежде в церкви Сан Спирито вместе с мессером Пьетро Аламанни, Пандольфо Корбинелли, Пьеро Никколо Ридольфи, Ланфредино Ланфредини, Франческо Веттори; в Санта Кроче вместе с Лоренцо Морелли, Якопо Сальвиати и Антонио Серристори; в Санта Мариа Новелла вместе с Мессером Филиппо Бундельмонти, Руберто Аччайоли, Якопо Джанфильяцци и Маттео Строцци; в Сан Джованни вместе с мессером Луиджи делла Стуфа и Лукою, сыном Мазо дельи Альбицци. С появлением французов[255]255
  Вступление в Италию французского короля Франциска I (1515–1547).


[Закрыть], к которым папа и все они были открыто враждебны, дела пошли плохо, Лоренцо должен был вместе с нашими отрядами и войсками церкви лично выстудить в Ломбардию, и так как надо было оставить во Флоренции надежную синьорию, то я был выбран членом синьории на сентябрь и октябрь вместе с Доменико Аламанни, Томмазо Герарди, Донати Кокки, Лукою, сыном Пьеро Веспуччи, Лоренцо, сыном мессера Антонио Малегонелле Джованни Баттиста Браччи, Заноби ди Бартоло, а гонфалоньером был избран Лука, сын Мазо дельи Альбицци; таким образом, до сих пор мнение обо мне у него было благоприятное. Посмотрим, что будет дальше, и пусть поможет мне бог. Не хочу умолчать, что и Лоренцо и другие смотрели на меня как на человека стоющего, с которым нужно считаться, и мнение это, как мне кажется, побудило Лоренцо стараться сохранить мою дружбу, а не делать из меня врага или недовольного.

Помню, как в том же году, 15 августа, приехал во Флоренцию его высокопреподобие архиепископ флорентийский, кардинал Джулио Медичи[256]256
  Будущий папа Климент VII.


[Закрыть], отправлявшийся легатом в Болонью и в Ломбардию в связи с французскими делами; в то же время направлялась во Флоренцию для свидания со своим супругом мадонна Филиберта Савойская, жена его светлости Джулиано Медичи, и синьория поручила мессеру Луиджи делла Стуфа и мне встретить у границы сперва легата, а потом мадонну Филиберту и сопровождать ее до Флоренции.

Помню, что в ноябре того же 1515 года приезжал во Флоренцию его святейшество папа Лев X, направлявшийся в Болонью для свидания с королем Франции, и город, как подобало, готовил ему великие почести, а для встречи его святейшества на границе были назначены в качестве послов мессер Франческо Минербетти, архиепископ туринский, Бенедетто Перли, Нери Каппони, Якопо Джанфильяцци, Маттео Строцци и я; мы встретили его между Ареццо и Кастильоне, проводили его святейшество до Фильине и затем вернулись во Флоренцию; в отсутствии мы пробыли всего девять дней.

Помню, как в первый день декабря 1515 года, когда папа Лев находился во Флоренции, куда он прибыл накануне, в день св. Андрея, он в заседании конгрегации кардиналов объявил меня адвокатом консистории; его святейшество сделал это без моего ведома и помышления. Правда, что дело здесь больше в почете, чем в выгоде, особенно для человека, не живущего всегда при курии, однако я дорожил этим званием, и мне было радостно, что его святейшество даровал мне такое отличие, хотя ни я, ни другие об этом не просили; число адвокатов консистории ограничено, и мое избрание никому из них ущерба не принесло, по крайней мере с денежной стороны; во всем остальном, т. е. в праве заседать в консистории в адвокатском облачении и вести дела консистории, они пользуются теми же преимуществами, как и другие адвокаты, число которых ограничено.

Помню, как 20 декабря мне было объявлено об избрании меня адвокатом города Буджано в Вальдиньеволе сроком по 21 октября и с жалованием в два золотых флорина в год.