Текст книги "Сочинения"

Автор книги: Франческо Гвиччардини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Франческо Гвиччардини
Сочинения

Предисловие

Для русского читателя Гвиччардини – незнакомец. Из его произведений не было до сих нор переведено ничего. Между тем среди мыслителей итальянского Ренессанса мало таких, которые могли бы с ним равняться. Конечно, Макиавелли крупнее, чем он, но некоторыми особенностями своего ума Гвиччардини гораздо типичнее. А в настоящий момент произведения Гвиччардини несут в себе острый аромат злободневности в такой мере, что, читая их, иной раз кажется, что читаешь статью в каком-нибудь толстом американском иди французском журнале. Только ни одно из высказываний современных буржуазных публицистов не может равняться по силе и оригинальности, по уменью проникать в самый корень изучаемого явления и по искренности формулировок – с тем, что говорил Гвиччардини.

Гвиччардини – мыслитель, отразивший в себе первый большой кризис, который переживала европейская буржуазия: крушение ее власти в Италии к концу Возрождения. Именно это делает его мысли и «заметки» такими злободневными в настоящий момент. Они освещают и помогают понять тот великий кризис, – конечно, иного происхождения и иного масштаба, чем в Италии XVI века, – который в наши дни переживает капитализм в Европе и Америке. Тот моральный и интеллектуальный упадок буржуазии, который как в зеркале отразился в писаниях Гвиччардини, воспроизводится на наших глазах в размерах неизмеримо более крупных. Но культурные последствия кризиса теперь приблизительно одинаковы с теми, которые переживала Италия. И Гвиччардини поможет советскому читателю осмыслить и уяснить моральный и интеллектуальный упадок современной буржуазии лучше, чем кто-нибудь. Одно это, не говоря о другом, может оправдать появление перевода Гвиччардини в наши дни.

В этой книге собраны такие произведения Гвиччардини, которые знакомят с культурой последних стадий Возрождения и с мировоззрением той части итальянской буржуазии – ее верхушки, которая больше всего теряла от победоносного наступления феодальной реакции: его автобиографические и семейные записи и его замечательные «Заметки политические и гражданские», которые были евангелием итальянской буржуазии в течение всего времени господства феодальной реакции и чтились ею как «золотые предписания». О том, чтобы дать перевод большой (в последнем издании – пять толстых томов) «Истории Италии», сейчас рано думать, но издательство надеется в недалеком будущем дать перевод маленькой «Истории Флоренции» и диалога «О флорентийской конституции», столь же, хотя и по-другому, типичных для Гвиччардини и представляющих собою яркую иллюстрацию эпохи, в которой он жил.

Academia

А. Дживелегов. Франческо Гвиччардини

1483 – 1540

«Гвиччардини – подлый негодяй», сказал как-то Стендаль[1]1
  Guichardin est un vil coquin, – «Promenades dans Rome», II, 114 (1829).


[Закрыть]: мимоходом, небрежно и беззаботно, как говорят, что снег белый, а трава зеленая. Эдгар Кине на пяти страницах «Итальянских революции» собрал против Гвиччардини столько обвинений и таких, что, если бы половина была правдою, ни один итальянец никогда не произносил бы его имени без гримасы отвращения. «Когда будет Италия, она золотыми буквами начертает имя этого чудесного гения на позорном столбе», восклицал буйный друг тянувшейся к единству Италии[2]2
  «Les Revolutions d'Italie», II, 151. Писано в 1847 г. в экстазе революционных предчувствий.


[Закрыть].

Стендаль и Кине были друзьями «Молодой Италии», идейными союзниками итальянского Risorgimento. А оно, одушевленное идеями свободы и единства, ненавидело Гвиччардини так же сильно, как любило Макиавелли. Ведь Гвиччардини был противником единства, служил папе Клименту VII, Алессандро и Козимо Медичи и дезертировал из Флоренции, боровшейся за свою свободу. Все эти факты расценивались как тягчайшие преступления против Родины (люди Risorgimento любили писать это слово с заглавной буквы). Оценки Стендаля и Кине – отголоски оценок итальянских патриотов XIX века.

Человеку, которого преследовали такие приговоры, трудно было поправить свою репутацию. Восстановление ее далось не легко. Стендаль и Кине едва ли знали из сочинений Гвиччардини что-либо, кроме «Истории Италии», хотя в разное время частично печатались его «Заметки политические и гражданские». Поэтому, когда появились десять томов «Неизданных сочинений», очень наспех, без серьезной научной подготовительной работы, в большом беспорядке напечатанных Джузеппе Канестрини[3]3
  «Opere inedite di Francesco Guicciardini, illustrate da G. Canestrini», 1857 и сл.


[Закрыть], вопрос о пересмотре старых оценок встал сам собою. Но, во-первых, к этому времени были опубликованы свидетельства современников, часто враждебные Гвиччардини, а во-вторых, в первом же томе Канестрини появились полностью «Заметки», которые послужили новым поводом для нападок. На этот раз судьею Гвиччардини, строгим и красноречивым, выступил Франческо де Санктис, влиятельнейший из историков итальянской литературы, страстный герольд рисорджиментных настроений. Он нарисовал[4]4
  «Nuovi Saggi», 201, и потом в «Storia della letteratura italiana», II, 88.


[Закрыть] такой отталкивающий его портрет и притом с такой убедительностью, что его взгляд на Гвиччардини сделался на долгое время как бы обязательным. Отголоски его можно найти в таких сравнительно недавних работах, как монография о Макиавелли Оресте Томмазини.

Но трезвые слова о Гвиччардини начали прокладывать себе дорогу, как только объединение завершилось и его злободневные задачи перестали направлять критический анализ прошлого. И как бы для того, чтобы искупить несправедливые оценки Стендаля и Кине, первым спокойно, хотя и без большого сочувствия, заговорил о Гвиччардини француз Эжен Бенуа[5]5
  «Guichardin, historien et homme d'Etat italien», 1882.


[Закрыть], использовавший первые три тома публикаций Канестрини. А когда писания и действия Гвиччардини подверг объективному анализу в книге о Макиавелли крупнейший историк современной Италии Паскуале Виллари, ставший на защиту его не только как историка, на и как человека, в литературе о Гвиччардини наступил поворот. По следам Виллари пошли другие, а в самое последнее время, в связи с послевоенными фашистскими настроениями, прежнее отрицательное отношение начинает уступать место чуть ли не апологетическому, и если бы в наши дни кто-нибудь вздумал повторить отзыв Стендаля, его стали бы обвинять в кощунстве[6]6
  Из новейшей литературы можно назвать еще одну французскую работу Otetea, «Guichardini, sa vie publique et sa pensee politique» (1926) и ряд итальянских: Benassi «Rileggendo la storia d'Italia del Guicciardini» («Nuova rivista storica», 1925, 5), A. Luzio, «La storia d'Italia del Guicciardini» («Atti dell'Academia delle Scienze», vol. 65, 1930), Treves, «Il realismo politico del Guicciardini» (1931), Francesco Ercole, «Da Carlo VIII a Carlo V» (1932)


[Закрыть].

Чем объясняются такие огромные колебания в оценке человека и писателя?

Гвиччардини пишет – и действует – так, что не всегда легко добраться до настоящих его мыслей. Такова, как мы увидим, его натура. Поэтому словам – и делам – его нетрудно дать неправильное истолкование. Если не иметь твердого критерия для суждений и оценок, легко впасть в ошибку. Прежние безоговорочные обвинения и новейшие, порою восторженные, апологии тем и грешат, что под ними, обыкновенно, нет твердой почвы.

Почву эту нужно искать в среде и в эпохе.

I

Франческо был мальчиком[7]7
  Родился 6 марта 1483 г. и был, следовательно, на 14 лет моложе Макиавелли.


[Закрыть], когда умер Лоренцо Медичи и кончились времена пышного, безмятежного благополучия Флоренции. Он едва вступал в юношеский возраст, когда на площади Синьории сожгли недавнего властителя дум Джироламо Савонаролу. Блеск медичейского правления не мог запечатлеться в его душе. Напряженный, так трагически разрешившийся кризис аскетического народолюбия, едва им чувствовался. Потом он уехал учиться. Когда вернулся, не гремели бои, не бушевала буря, потухли и праздничные огни, медичейские, и очистительные, савонароловские. Были будни.

Гвиччардини вышел совсем из другой среды, чем Макиавелли. Он никогда не знал нужды, которая была такой частой гостьей в разные периоды жизни его друга. Семья его пользовалась большим достатком. Отец принадлежал к числу образованнейших людей в городе и гордился дружбою с Марсилио Фичино. Глава платоновской Академии держал у купели Сан Джованни маленького Франческо. Был еще на заднем плане богатый и беспутный дядя епископ, которому очень хотелось вовлечь даровитого племянника в церковную карьеру. Образование юноша получил хорошее – и общее, гуманистическое, и специальное, юридическое. В жизнь вступил великолепно вооруженный, счастливо начал карьеру и, не достигнув законного тридцатилетнего возраста, был облечен почетным и ответственным званием посла Флорентийской республики при испанском дворе.

Это было в 1511 году. У него уже была написана «История Флоренции». В этой книге он понемногу нащупывал ту политическую почву, на которую вскоре должен был стать твердою ногой. Каковы его первые высказывания?

«История Флоренции» писалась (1508–1509), когда во главе республики с титулом пожизненного гонфалоньера стоял Пьеро Содерини, а власть принадлежала промышленным и торговым группам. К ним она перешла после того, как рушилась савонароловская «демократия», сменившая в 1494 году медичейскую тиранию. Обломки той социальной группы, которая поддерживала Медичи, рантьерской буржуазии, извлекавшей свои доходы не только из торговли и промышленности, но в значительной мере и из земельной ренты, – притаились и проявляли величайшую лойяльность. Они лишились своих лидеров, казненных после неудачного заговора в пользу Медичи в 1497 году, и очень страдали от прогрессивного подоходного налога (la decima scalata, «ступенчатая десятина»), введенного в 1500 году. Чтобы поправить свои дела, именно они выдвинули в 1502 году кандидатуру Пьеро Содерини. Содерини были фабрикантами шелка, имели конторы в Лионе и Антверпене и принадлежали к числу самых богатых людей во Флоренции. Пьеро был близок к рантьерской группе, что и давало ей надежду приобщиться к власти после его избрания. Но Содерини делал карьеру при народном правлении, никогда не имел связей с Медичи и понимал, что уделить рантьерской группе значительное влияние, – значит, поставить Флоренцию под риск медичейской реставрации. Поэтому после своего избрания он круто порвал с рантьерской группою и честно отдал свои силы и способности – не очень блестящие – укреплению народного правления. В частности, финансовая политика осталась тою же, какой была: ее основами продолжали быть бережливость, честная и выдержанная администрация по делам государственных долгов и налоговая политика, особенно тяжело давившая на земельных магнатов. Купеческая группа, интересам которой эта линия отвечала вполне, деятельно его поддерживала. Ремесленники и мелкие торговцы, поставлявшие Савонароле цвет его гвардий, i piagnoni, и следовавшие слепо за Франческо Валори, убитым в день ареста Савонаролы, набирали силы и соблюдали по отношению к Содерини доброжелательный нейтралитет. На чьей стороне были симпатии Гвиччардини?

Во Флоренции было явлением обычным, что члены одной и той же семьи в политических вопросах держались одинаковой ориентации на протяжении многих поколений. Объясняется это тем, что в деловой практике – в торговле, промышленности, банковом деле, земельном хозяйстве – из рода в род передавались и капиталы, и связи. Коммандитные товарищества, или товарищества на вере, широко эксплуатировавшие заграничную клиентуру, сплачивали членов семьи и привязывали их друг к другу крепкими узами крупных дивидендов. Держаться вместе, не распадаться, являть неразрывную группу, как сбитые в крепкую кучку многочисленные члены семьи Торнабуони на известной фреске Гирландайо, было удобно и, что важнее, выгодно. А так как в течение всего ХV века благоприятная конъюнктура нарушалась редко, и никаких больших потрясений ни республика, ни Италия не испытывали, то и политические настроения членов одной семьи менялись мало. Эти настроения закреплялись в партийных группировках, и стало некоторым образом традицией, что младшее поколение в партийных группировках шло за старшим.

Семья Гвиччардини не принадлежала к самым богатым во Флоренции, но уже издавна, с 80-х годов, когда Лоренцо Медичи стал вкладывать большие капиталы в землю, Гвиччардини вместе с некоторыми другими семьями последовали его примеру. Это была перестраховка в предвидении кризиса, предвестника приближавшейся феодальной реакции[8]8
  См. Anzilotti, «La crisi costituzionale della Repubblica», 8. Автор перечисляет фамилии, вложившие большие капиталы в землю: Каппони, Пуччи, Ручеллаи, Валори, Гвиччардини, Веттори, Пекори. Но едва ли это были единственные, потому что их он нашел, обследовав инвентари всего только двух крупных торговых фирм во флорентийском архиве.


[Закрыть].

Интересы семьи вложениями капиталов в землю определялись вполне, и ими же определялась ее партийная позиция. Гвиччардини был в числе тех семей, на которые опирался Лоренцо, которые он выдвигал и приобщал к власти. После изгнания Медичи Пьеро Гвиччардини, отец Франческо, остался сторонником Медичи, потому что так называемая демократическая фискальная политика била его по карману. Но он не был в числе активных медичистов, paleschi, которые шли за Бернардо дель Неро и за Лоренцо Торнабуони. Он группировал около себя умеренное их крыло. После того, как Бернардо и Лоренцо погибли на плахе, Пьеро стал держаться выжидательной политики. Он был среди тех, кто выдвигал Пьеро Содерини, и почти совсем отошел от дел, когда Содерини обманул ожидания рантьерской группы. Однажды, правда, он попробовал подсказать Содерини шаг, который он – искренне или притворно – считал верной гарантией против Медичи: вернуть их во Флоренцию и поставить под неусыпный надзор: как простых граждан. Это, по его мнению, должно было лишить их всякого политического веса в Италии и обезопасить от их происков Флоренцию. Содерини не поверил в спасительность этого рецепта и не принял его[9]9
  F. Guicciardini, «Ricordi politici e civili», 334.


[Закрыть]. Пьеро Гвиччардини продолжал после этого глухо будировать против правительства, резко отклоняя предлагавшиеся ему должности и почетные миссии, как бы выгодны они ни были.

Такова была политическая позиция семьи, когда Франческо в 1505 году вступил в жизнь. Занимаясь адвокатурой, он готовился к политической деятельности и энергично старался найти себе место в той политической системе, которая установилась во Флоренции. И первый, повидимому, вопрос, который стал перед ним, был: насколько режим пожизненного гонфалоньерата – здоровый режим, а если он плох, то в чем его недостатки? С этим был тесно связан более узкий, но для него лично очень важный другой вопрос: должен ли он следовать той политической линии, которую представлял его отец или нет? К 1509 году, когда он кончил свою «Историю Флоренции», Франческо кое-что себе уже уяснил.

II

Прочность семейных политических традиций во Флоренции к этому времени сильно поколебалась. Основным условием этой прочности были, мы это знаем, стойкая экономическая конъюнктура и спокойная политическая ситуация. То и другое за пятнадцать лет очень изменилось. Внешняя политика давила на внутреннюю, обе вместе предъявляли большие требования к финансам республики, финансовые тяготы подрывали экономику, крупные фирмы теряли свою устойчивость, перспективы длительного, из поколения в поколение передававшегося благосостояния слабели все больше. Ведь неудачи под Пизою, из-за которых отрубили голову Паоло Вителли, были причиною введения decima scalata, а захват Ареццо отрядом Вителлоццо Вителли, заставивший обратиться за помощью к Людовику XII, сделал невозможным какое бы то ни было облегчение фискального гнета. Страдала же от него особенно сильно рантьерская крупная буржуазия, и семья Гвиччардини в том числе. Франческо все это учитывал. Учитывал он и то, что дележ отцовского имущества, подвергшегося серьезному ущербу, между ним и четырьмя братьями едва ли сделает его богатым человеком, раз будет продолжаться покровительство торгово-промышленной группе и эксплоатация рантьерской. Эти соображения дали ему сознание внутренней свободы и некоторой эмансипации от родительского влияния. Он показал это женитьбою на дочери Аламанно Сальвиати, одного из решительнейших противников Содерини. Для него не было никакого сомнения, что Пьеро не одобрит этого шага. Но это его не остановило. На брак с Марией Сальвиати толкала его не пылкая страсть – он смолоду ничего не делал под влиянием страсти – и даже не материальные мотивы, потому что приданое было небольшое. Он просто прокладывал себе пути для самостоятельной карьеры, которая соответствовала бы существовавшим политическим условиям и которую не очень бы путали семейные традиции. Но, как всегда очень осторожный, Франческо не порывал с семьею и не думал ссориться с отцом, – наоборот, был полон к нему любви и уважения.

«История Флоренции» отразила все эти колеблющиеся настроения. Книга не была, подобно написанной через пятнадцать слишком лет «Истории Флоренции» Макиавелли, повествованием о судьбах его родного города от древнейших времен. Древнейшие времена Франческо не интересовали. Древнейшие времена не давали повода сделать предметом пристального обсуждения главную теоретическую и практическую контроверзу в политике сегодняшнего дня, т. е. именно то, что интересовало Франческо. И он начал свою историю с восстания Чомпи в 1378 году, т. е. с кануна медичейского принципата. Это дало ему возможность сравнительно скоро добраться до тех времен, когда основная проблема могла быть поставлена на обсуждение.

Проблема эта заключалась в том, какому правлению быть во Флоренции: «народному», как при Савонароле и Содерини, или олигархически-оптиматскому как при Медичи и сейчас же после изгнания Пьеро в 1494 году, до вмешательства Савонаролы. На языке того времени народное правление называлось stato largo, а олигархически-оптиматское – stato ristretto, или просто stretto, т. е. одно «широким», другое «узким» государственным порядком. Это было самое общее разграничение, которое никаких оттенков не предусматривало, отбрасывало самые необходимые критерии, разбивавшие на различные, очень резко расходившиеся виды как «широкое», так и «узкое» правление, но было очень удобно в качестве политического лозунга. Гвиччардини хотел попробовать разобраться в проблеме, взвесить все «за» и все «против», не упуская из вида никаких оттенков. Именно анализ исторической эволюции флорентийской коммуны, достигшей полной политической зрелости, давал для такого рассмотрения необходимую почву. «Историю Флоренции» точнее нужно было бы озаглавить «История Флорентийской конституции».

В знаменитой главе ХХV[10]10
  «Ореге inedite», III, 272 и сл.


[Закрыть] Гвиччардини останавливается на государственном устройстве Флоренции в момент, предшествовавший установлению пожизненного гонфалоньерата (1502), и вот каковы результаты его анализа. Там, говорит он, где нет доверия к гражданам мудрым и опытным (savii ed esperti), или, что то же, – к первым гражданам (primi cittadini), и где дела вершатся людьми слабыми (deboli), худородными и неопытными (di роса qualita ed esperientia), – там государство неминуемо будет обречено на гибель. Во Флоренции в это время наиболее мудрых (savii) и богатых (ricchi) граждан душили принудительными займами и оттесняли от всякого политического влияния, боясь, чтобы они не способствовали реставрации Медичи. Это приводило их в отчаяние, и они готовы были принять какой угодно режим, лишь бы их не разоряли. Свое отношение к существующему порядку «богатые», «мудрые», «первые» выражали тем, что отказывались принять почетные, но мало влиятельные миссии по внешним сношениям. Франческо перечисляет виднейших из «мудрых». Это Гвидантонио Веспуччи, Джованбаттиста Ридольфи, Пьеро Гвиччардини, Бернардо Ручеллаи. Последний, муж сестры Лоренцо Медичи, после смерти Бернардо дель Неро был главою непримиримых медичистов, «паллесков», и вскоре эмигрировал. Паллесками, – кто больше, кто меньше, – были и трое остальных и, как все паллески, особенно страдали от финансовой политики «широкого» режима. Но большинству граждан – конечно, полноправных – был мил тот строй, который «не делал различия между людьми и семьями»[11]11
  Различия, разумеется, существовали, и очень большие, но равенство проводилось в конституции только среди полноправных, так называемые benefiziati, которых из девяноста тысяч человек насчитывалось три тысячи с небольшим. Эти цифры дают представление о «широте» и «демократизме» режима.


[Закрыть], и лишь финансовая депрессия (неуплата процентов по государственным займам), затруднявшая торговлю, и неудачи во внешних делах, временная потеря Ареццо и угрозы со стороны Цезаря Борджа, заставили это большинство пойти на меру, которую они считали нарушением «широкого» режима: на создание должности пожизненного гонфалоньерата.

Рисуя этот строй, Франческо не скрывает своих симпатий к «мудрым», в числе которых был и его отец. Мотивов симпатии он не сообщает, но их нетрудно вычитать между строк – там, где он излагает основы новой конституции и с неодобрением говорит о ее чересчур «широком» характере. Он боится, что без ближайшего участия «мудрых» и «богатых» во Флоренция не установится крепкая и хорошо организованная власть. Рассказав затем об учреждении гонфалоньерата, об избрании Содерини, о надеждах, возлагавшихся на него «мудрыми», Гвиччардини меланхолически сообщает, что Содерини этих надежд не оправдал и не захотел приобщить к власти «лучших людей» (uomini da bene), боясь, что они будут стараться «сузить» социальную базу республики «restrignere uno stato»[12]12
  «Opere inedite», III, 311 и сл.


[Закрыть]. Политика Содерини не вызывает у Франческо никакого сочувствия, ибо она совершенно разоряет «лучших людей» и продолжает преграждать им доступ к активной, руководящей политической деятельности.

Кто эти «мудрые», «богатые», «лучшие» – совершенно ясно. Это – представители рантьерской группы. Франческо не формулировал еще для себя с полной ясностью, какую роль должны они играть в политической системе Флоренции. Но он вполне определенно считает, что оттеснение их неправильно, а разорение несправедливо. Голос класса уже говорит в нем, и уже шевелится эгоистическое опасение, что, если налоговая политика Содерини будет продолжаться, она нанесет ущерб его личному благосостоянию. Это чувствуется по тону, каким он критикует фискальную систему республики.

«История Флоренции» опубликована не была. Все, что в ней написано, Франческо писал для себя, чтобы дать себе ясный отчет в положении дел. Выступать открыто против Содерини он не собирался. Не в его характере было лезть на рожон. Наоборот, честолюбие, пробудившееся так же рано, как и политическая осторожность, заставляло его искать применения своим способностям при господстве того самого режима, который был так мало ему приятен. Когда в октябре 1511 года ему был предложен пост посла республики в Испании при Фердинанде Католике, Франческо его принял: нужно было думать о карьере и о заработке. Отец на этот раз не возражал.