Текст книги "Нержавеющий клинок"
Автор книги: Фока Бурлачук
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
На другой день после операции Михаил проснулся от того, что на его койку падал мягкий свет утренней зари. Вокруг стояла непривычная тишина. Снова прикрыл глаза и не услышал, как к койке подошла сестра и вполголоса, так чтобы не помешать другим, сказала:
– Хорошо, что вы проснулись. Сейчас сделаем перевязку и измерим температуру.
Голубоглазая, подвижная, с приятным голосом, медицинская сестра Валя понравилась Михаилу, как говорят, с первого взгляда. За нежный певучий голос и стремительные движения ее прозвали Синичкой. Имя это прижилось за ней. Ее называли так не только сестры, но и врачи. Девушка быстро сделала перевязку, записала температуру, кистью руки мягко провела по щеке Михаила и выпорхнула из палаты так быстро, что он и спасибо не успел сказать. Михаил уже несколько раз пытался объясниться с Валей, но она, очевидно догадываясь, о чем предстоит разговор, ловко уклонялась от него. Михаил с нетерпением ждал того момента, когда врачи разрешат ему передвигаться, Каждый раз, когда Валя появлялась в палате, Михаилу казалось, что палата наполнялась новым светом. Он старался подольше задержать ее, но безуспешно: она вечно торопилась. Однажды Валя пришла в палату с костылем в руках и, подойдя к койке Михаила, пропела:
– Дела наши, товарищ капитан, идут на поправку. Вот вам помощник, – и подала Михаилу костыль. – Подымайтесь, пожалуйста, первые шаги сделаем вместе…
Несколько дней спустя они встретились лицом к лицу в длинном пустом коридоре. Михаил осторожно взял девушку за руку и, смущаясь, перешел к разговору, к которому давно готовился, но все получилось как-то нескладно. Лицо Вали покрылось румянцем.
– Простите меня, пожалуйста, но вы не первый так говорите. Я вас не осуждаю, но…
Валя не досказала. Приветливо улыбнулась, и ее беленький, чистенький халат, пахнущий мятой, мелькнул в дверях палаты.
Опираясь на палочку, Михаил вышел на улицу. Во дворе госпиталя в одиночку и группами бродили выздоравливавшие. На ветках резвились воробьи. Охваченный непонятной тоской, он опустился на скамейку. Он досадовал на себя, что не сумел как следует объясниться с Валей. «Нет, в двух словах сказать все, что думаешь, невозможно. Сегодня напишу ей письмо».
В тот же день Михаил встретил лечившего его врача, спросил:
– Скажите, доктор, я могу надеяться на скорую выписку?
– Надеяться, мил человек, никому не возбраняется, даже надо, без надежды человек жить не может. Пока живем – надеемся, – профилософствовал врач, добавил: – Ни одного лишнего дня держать вас здесь не будем…
Что подумала Валя, прочитав его письмо, Михаил не знал. Но два дня подряд в палату вместо Вали приходила ее подруга Дина. Дина лукаво поглядывала на Михаила, видимо, ждала, что он спросит ее о Вале, но он истолковал отсутствие Вали по-своему и не решался спросить, хотя сильно переживал. И тогда Дина осмелела. Она подошла к Михаилу, тихо спросила:
– Вы не желаете проведать больную? Она у меня на квартире. У нее температура…
Через пару минут Михаил стоял перед дежурным врачом и взволнованно просил:
– Доктор, разрешите мне на два часа отлучиться из госпиталя. Здесь рядом. Я к обеду возвращусь.
Врач нашел историю болезни Михаила, посмотрел ее, добродушно улыбаясь, ответил:
– Ох, эти выздоравливающие… Не опаздывайте.
Более двух месяцев Михаил, говоря солдатским языком, прокантовался в госпитале, хотя полагал, что рана у него пустячная. Он все еще ходил с палочкой, но врачи пообещали, что очень скоро и в ней отпадет нужда. На письма, отправляемые в родное село, никто не отвечал, назад они тоже не возвращались. Овчаренко чувствовал, что стряслось что-то недоброе. Посоветовался с Валей и написал письмо на имя председателя сельсовета. Вскоре пришел ответ, и он узнал страшную правду. Валя проявила все свое умение, чтобы вывести его из душевной депрессии, вместе с ним переживала его большое, непоправимое горе.
– Милая Синичка, теперь у меня, кроме тебя, на всей земле никого нет, – в отчаянии сказал Михаил и предложил Вале тут же пойти в загс расписаться.
– Нет, любимый, пока идет война, этого делать не следует. Ты знаешь нашу сестру Светлану, она за годы войны дважды выходила замуж и дважды получала похоронку. Это ужасно! Я буду ждать тебя, буду любить тебя и молить бога, чтобы ты вернулся.
– Боишься остаться вдовой, – горько вздохнул Михаил.
– Все боятся, Мишенька, – сказала Валя и прижалась к Михаилу, поцеловала и прошептала: – Войне конец – и мы навеки вместе.
Через несколько дней после этого разговора, в субботний вечер, в клубе госпиталя демонстрировалась кинокартина «Небесный тихоход». Накануне Михаил не видел Вали. В кино пошел один. Он знал, что в тот вечер она была свободна от дежурства, и надеялся встретить ее в клубе. Во время сеанса лента часто рвалась, и, когда загорался свет, Михаил шарил глазами по рядам, разыскивая Валю. В конце сеанса он наконец увидел ее – она сидела в компании двух выздоравливающих. Одного из них Михаил знал, его звали почему-то Костя-капитан, хотя он был старший лейтенант, летчик-истребитель. Костя был обаятельный, симпатичный офицер. «Неужели она проводит с ним время?» – больно кольнуло Михаила подозрение, и он враз возненавидел Костю. Не зря же говорят, что ревность, как и любовь, слепа. После окончания сеанса Михаил выскочил из зала и спрятался в тени, недалеко от дверей. Вскоре он услышал баритон Кости, а затем звонкий голосок Вали. Они обсуждали кинокартину. Сделав несколько шагов от дверей, Валя остановилась: она явно кого-то искала. И вдруг, увидев Михаила, защебетала:
– Мишенька, ты здесь, а я все глаза проглядела. Где ты был? Ну, пошли, проводишь меня…
Михаил посмотрел на Костю-капитана и улыбнулся ему. По дороге Овчаренко рассказал Вале о своих подозрениях. Она рассмеялась:
– Ты, милок, очень ревнив. Ревность может вывести тебя из-под контроля. Я тоже ревнива, но не настолько.
Овчаренко чувствовал, что приближается время, когда его выпишут из госпиталя. На его вопросы врач отвечал односложно: «скоро», но конкретно ничего не говорил. Но вот однажды после врачебного обхода, когда Михаил прогуливался во дворе госпиталя, к нему подбежала Валя и с грустью сообщила:
– Мишенька, на следующей неделе тебя выпишут. Двойственное чувство охватило Михаила. С одной стороны, он был рад, что снова уедет на фронт, а с другой – жаль было оставлять любимую Синичку. Утешался только тем, что война близится к концу и скоро они будут вместе. На следующий день лечащий врач подтвердил, что подписал документ на выписку. Если прежде для Михаила дни тянулись медленно, то теперь они проносились молнией. Не успел он еще все как следует обдумать, как его известили, что надо получать документы. После обеда Михаил мотался по городу, искал подарок для Вали. Случайно встретился с ней на улице.
– Ты что здесь делаешь? – спросила Синичка. – Ищу для тебя подарок.
– Мне и без подарка хорошо… А я бегала на рынок. Сегодня у нас прощальный ужин. По этому случаю девушки нацедили мне сто граммов спирту, а Костя-капитан подарил баночку тушенки. Я никого не стала звать, побудем вдвоем.
Уже на квартире, открывая банку консервов, Михаил попытался шутить:
– Проводишь меня, а Костя тут как тут.
Валя обиженно надула губы.
– Очень жаль, Миша, что ты такого мнения обо мне. Посмотри мне в глаза, разве я похожа на таких? Ты меня оскорбляешь…
– Извини, милая, я пошутил, но все-таки помни, что в каждой шутке есть доля правды, – заулыбался Михаил.
– Даже в глупой?
В тот вечер, как всегда, Валя улыбалась, но время от времени тайком утирала слезу.
– Теперь я буду жить надеждой, Мишенька, и с нетерпением ждать твоих писем. Пиши мне часто, а главное – береги себя…
Валя говорила долго. Лицо ее было тревожным и прекрасным.
Чтобы увести ее от грустных мыслей, Михаил тихо запел:
Синенький скромный платочек
падал с опущенных плеч…
Валя прижалась к Михаилу, обняла его за шею рукой и звенящим голосом подхватила песню:
Ты говорила, что не забудешь
милых и ласковых встреч…
На вокзал Овчаренко прибыл за час до прихода поезда. С минуты на минуту ждал Валю. Так условились. Но прошло десять, пятнадцать, двадцать минут, а ее все не было. Михаил заволновался. «Что-то случилось, обмануть она не могла», – думал он. Стрелки часов, казалось, ускорили бег. Случалось, что поезда опаздывали, но сейчас, как назло, хриплый голос из репродуктора сообщил, что состав прибывает на первый путь. Лязг буферов вагонов окончательно вывел Михаила из равновесия. С чемоданчиком в руках он подошел к своему вагону, но не садился, все еще надеялся, что вот-вот появится Валя. Вскочил на ступеньку, когда поезд уже тронулся. И в этот момент увидел, как бежала по перрону Дина. Он окликнул ее. Девушка ускорила бег, но затем остановилась и безнадежно махнула рукой. Проводница посмотрела на Михаила и с наигранным укором сказала:
– Заставляете девушек бегать за вами, товарищ капитан.
Овчаренко промолчал. На душе у него был тяжелый осадок. «Что случилось, почему она не пришла?» – спрашивал он себя и не находил ответа.
На одной из остановок, опираясь на костыли, в купе вошел пожилой солдат без ноги. Сбросил с плеч вещевой мешок, поставил у дверей костыли и устало опустился на сиденье.
Михаил протянул ему папиросы.
– Угощайтесь…
– Спасибо. Непривычно, – отказался солдат и достал кисет с махоркой, оторвал газетной бумаги, скрутил «козью ножку».
– Домой-то сообщили, встретят? – осторожно спросил Михаил.
– Встретят разве на том свете. Некому сообщать и некому встречать, милый капитан.
Михаил понял, что задел солдата за живую рану, почувствовал себя неловко, а солдат продолжил:
– Все спалили, супостаты: жену, детей и дом… Партизанам помогала… Теперича я один-одинехонький на всем белом свете. Было два брата, оба в Сталинграде остались. Не знаю, где теперича приткну свою седую головушку. Инвалид…
– Крепитесь, дорогой товарищ, теперь у всех горе: у одних меньше, у других – больше, – утешал его, как мог, Овчаренко.
– Все говорят – крепись, а где взять этой крепи? Одной ненавистью к врагу жить трудно, а более в сердце ничего не осталось. Все сожгла проклятая война…
Солдат долго рассказывал о себе. Михаил внимательно слушал его, находил что-то сходное в его судьбе со своей собственной – и только далеко за полночь забылся в тревожном сне. А когда утром поднялся, то увидел, что солдат все так же понуро сидит у окна.
– Вы так и не уснули, Иван Федорович?
– Спал, как лошадь, стоя. Все не выходят из головы мои мальчики. Ну, убили, паразиты, жену, а за что же их? Какие славные малыши были! Соседка писала, что старший не плакал, только говорил: отец вам отомстит… Четырнадцать ему было. Как только сведу глаза, они сразу передо мной. Может, оттого, что подъезжаю к родному дому…
– Иван Федорович, разрешите, я запишу ваш адрес.
– Зачем тебе, милый капитан?
– У меня, как и у вас, никого не осталось, вот и будем связь поддерживать. Буду вам писать о фронте, а вы мне напишите, как пойдут ваши дела. Будет не так одиноко…
– Умно ты говоришь, капитан. Спасибо тебе, светлая твоя голова. Дай бог тебе возвратиться невредимым. Только думаю, какой же адрес тебе дать? Ну, в общем, пиши. – Солдат продиктовал адрес, сказал: – Имя и отчество ты знаешь, а фамилия моя Овчаренко…
У Михаила выпал из рук карандаш.
– Позвольте, позвольте, как вы сказали: Овчаренко?
– А что?
– Так это же моя фамилия, может, мы с вами родственники?
По лицу солдата впервые пробежала тень улыбки.
– Все мы на этом свете Адамовы дети, говорил Шевченко, а Овчаренко у нас не редкость…
В августе сорок пятого уволенный в запас капитан Овчаренко возвратился в свой город. Возвратился не один, а вместе со своей Синичкой. Маленькая полуподвальная комната стала их квартирой на несколько лет. Мебели почти не было, и столярные навыки, приобретенные еще в детстве от отца, сейчас очень пригодились Михаилу. Он смастерил маленький столик и топчан, заменивший им кровать. Жили не богато, зато весело. Через год Валя поступила в медицинский институт. Училась, а в выходные дни подрабатывала в местной больнице. Михаил возвратился на завод, с которого уходил на фронт. Но старых знакомых почти не осталось. Многие из них не вернулись с полей войны. Со временем при входе на завод установили мраморную стелу с их именами. Проходя мимо нее, Овчаренко часто испытывал горькое чувство. Такое чувство, наверно, испытывали все фронтовики. Об этом так удачно сказал поэт: «Я знаю, никакой моей вины в том, что другие не пришли с войны… но все же, все же, все же…»
Давно замечено, что, когда мы к чему-то стремимся, чего-то ждем, нам кажется, что время тянется неимоверно медленно; будь это в наших силах, мы бы поторопили его. Но вот наступает пора, когда оглядываешься назад, в прошлое, и тогда обнаруживаешь, что годы промчались с космической скоростью.
У Михаила с Валей незаметно повзрослел сын. Он уже кончал школу, но, как это часто случается, очень мало знал о прошлом своих родителей. Как-то готовясь писать классное сочинение о Великой Отечественной войне, сын попросил отца рассказать какой-нибудь военный эпизод. Овчаренко поведал о портрете Ленина, который был в его танке. Заканчивая рассказ, он кивком головы показал на маленький портрет вождя над письменным столом и добавил:
– Почти вот такой. Где-то в бумагах есть об этом заметка из фронтовой газеты. Попроси маму, пусть найдет…
На следующий день, проводив сына в школу, а мужа на работу, Валя начала перебирать семейные бумаги, накопившиеся за многие годы. Заметки она не нашла, но случайно наткнулась на пожелтевшие листы. Это было неотправленное письмо Михаила в Чехословакию, где он просил газету помочь ему найти гражданина, получившего во время войны в подарок портрет Ленина.
«Прошло почти двадцать лет!» – прикинула в уме Валентина, взяла ручку, исправила в письме дату и тут же отнесла его на почту. Когда муж возвратился с работы, она с лукавинкой в голосе спросила:
– Миша, я что-то не припомню, какой ответ получил ты тогда из Чехословакии?
– Чего это ты вдруг вспомнила?
– Сегодня передавали по радио рассказ о Ленине, вот я и вспомнила о портрете.
Михаил оживился.
– Признаюсь, милая, я тогда не отправил письмо. Считал, что не стоит беспокоить людей по мелочам. Для меня это важно, а другим может показаться смешным…
– Ты неправ. Это интересно многим. Так вот знай: сегодня я случайно нашла то письмо и бросила его в почтовый ящик.
– Это ты, Валюша, зря, теперь я написал бы по-другому.
– Ничего, поймут, – уверенно сказала Валя и пошла накрывать на стол.
Страна готовилась отметить двадцатую годовщину Победы. Овчаренко был в командировке в Москве, там и застал его праздник. Столица расцвела красными флагами и улыбками людей. Михаил знал, что на площади у Большого театра в этот день встречаются фронтовики. В сердце тлела смутная надежда встретить кого-либо из знакомых, но сначала он заехал на Красную площадь. День выдался солнечный и теплый, словно по заказу. У Мавзолея Ленина на Михаила нахлынули воспоминания. Вспомнил тот далекий, траурный зимний день двадцать четвертого года, когда учитель сказал: «Ленин будет жить вечно, дети». Мог ли он, мальчишка тогда, подумать, что через много лет судьба приведет его на место, где не раз выступал Ленин и где он похоронен!
Нарядно, по-праздничному одетые люди все прибывали и прибывали на главную площадь. Когда кремлевские куранты пробили десять, Овчаренко, подхваченный людским потоком, направился к Большому театру.
Бывшие фронтовики, в гражданских и военных костюмах, с начищенными до блеска орденами и медалями, помолодевшие и подтянутые, толпились группами на площади. Некоторые держали в руках таблички с номерами бывших полков, дивизий и армий. Авось кто-то найдется!
Объятия, поцелуи, возгласы, слезы радости. Бойцы вспоминали о павших друзьях, об умерших уже после войны… Овчаренко стал свидетелем этих незабываемых встреч. Многое он отдал бы, чтобы встретить хотя бы одного знакомого. Может, кто-то и был, да попробуй найди их здесь, среди тысячи людей. Пройдет еще два-три десятка лет, думал Овчаренко, наступит день, когда к Большому театру уже не придет ни один фронтовик и новое поколение не услышит чарующего звона фронтовых орденов и медалей…
А на площади продолжались встречи фронтовиков. Были и курьезы: два друга-фронтовика долгие годы переписывались, а повидаться все не выпадало, и, вот теперь встретившись, они не узнали друг друга. Пришлось знакомиться снова… Со всех сторон слышались фронтовые песни. Рядом кто-то запевал: «Ой Днепро, Днепро…», а в стороне, под аккомпанемент гармошки, мужские голоса тянули: «Знаю, встретишь с любовью меня, что б со мной ни случилось…»
Велика сила фронтового братства!
Овчаренко стало грустно оттого, что не встретил никого из знакомых. Он отошел в сторону и присел на скамейку, наедине со своими воспоминаниями. Но глава по-прежнему блуждали по возбужденным лицам фронтовиков. Впереди прохаживалось двое. Пожилой полковник медицинской службы держал за руку стройную седеющую женщину в такой же форме, но с двумя звездочками на погонах. Они остановились в нескольких шагах от Овчаренко, спиной к нему: решали, каким транспортом лучше добираться. Рядом была остановка такси. Голос женщины показался Овчаренко знакомым, но никак не мог вспомнить, где он его уже слышал. Приподнялся, сделал несколько шагов в их сторону, а потом резко повернулся, взглянул в лицо женщины и обомлел: перед ним была Рита.
Потрясенный такой неожиданностью, Михаил замер на месте, словно парализованный, хотел что-то сказать, но слова застряли в горле. В это время, заскрипев тормозами, остановилось такси. Полковник торопливо подошел к дверце, открыл ее и помог сесть женщине. Машина тут же тронулась и скрылась за поворотом…
Словно после тяжелого сна, Овчаренко подошел к скамейке и почти упал на нее. Он не мог осмыслить случившегося. Так просидел до самого вечера и, только когда на площади загорелись огни, побрел в свою гостиницу.
Он так никогда и не понял, что с ним тогда произошло: была это действительно Рита или же ему только привиделось…
Сегодня у Михаила был случай еще раз убедиться в справедливости народной мудрости, утверждающей, что если о чем-то знают двое, то это уже не тайна. В воскресный день он вышел на улицу малость поразмяться. Был конец марта, снег уже сошел, оставив на дорогах большие и маленькие лужицы, и в них, радуясь солнечному дню, весело купались воробьи.
– Михаил! – услышал позади себя голос работника заводоуправления Болотова. Они перекинулись несколькими словами, а на прощанье Болотов доверительно сказал: – Вчера, Михаил, обсуждали твою кандидатуру.
– С какой это еще стати?
– В Чехословакию подбирают специалистов для оказания помощи в освоении новой техники…
– Что ж это – без меня женили?
– Пока, разумеется, предварительно, но ты помалкивай.
Ко всяким слухам Овчаренко относился с недоверием, но сообщение Болотова как-то встревожило его. В чехословацкой земле навсегда остались многие его боевые друзья, и, разумеется, он был бы не прочь побывать там, поклониться их праху, а заодно взглянуть на обновленную страну, снова пережить свое боевое прошлое. Ведь прошло много лет с тех пор, как он там был…
Прага встретила его солнечным воскресным утром. Город на пяти холмах, разделенных Влтавой, выглядел помолодевшим по сравнению с сорок пятым годом. Устроившись в гостинице, Овчаренко долго бродил по улицам, любовался новыми жилыми кварталами, парками и скверами.
Солнце клонилось к закату, когда он, изрядно уставший, возвратился в гостиницу. Дежурная, подавая ему ключи от комнаты, сказала:
– Вас долго ожидал молодой человек. Просил, чтобы вы ему позвонили. Он оставил номер своего телефона.
– Это, очевидно, ошибка, – удивился Овчаренко. – У меня здесь нет знакомых.
– Нет, нет. Он назвал вашу фамилию и сказал, что вы сегодня прибыли из Советского Союза. Позвоните ему, пожалуйста, он очень просил.
Михаил набрал номер. На противоположном конце услышал приятный мужской баритон:
– Здраствуйте, товарищ Овчаренко. Поздравляю вас с приездом в наш город. Если вы не возражаете, я сейчас к вам приеду. Я инженер завода, на котором вам предстоит работать.
– Пожалуйста…
Через час в комнату постучали. А когда распахнулась дверь, Овчаренко увидел симпатичного молодого человека. Его широкие плечи облегала светлая куртка на молнии. Большие серые глаза улыбались.
– Юзеф Пачек, главный инженер завода, – представился гость и протянул руку.
С первых минут Овчаренко проникся уважением к гостю. Его удивило то, что он говорил на русском языке.
– Вы уже бывали в Праге? – спросил Пачек.
– Сразу после ее освобождения, несколько недель.
– Считайте, что не были. Вам еще придется ее посмотреть. Я к вашим услугам. А пока я приглашаю вас к себе. Мы живем здесь недалеко. Познакомитесь с моей семьей. Покажу вам свою библиотку, в которой много русских книг. В детстве я с отцом жил в Москве… Он работал в Коминтерне.
Первое, что бросилось в глаза Овчаренко на квартире у Пачека, это портрет Ленина, что стоял в рамке на письменном столе. «Неужели он?»
– Скажите, этот портрет у вас давно? – спросил Овчаренко.
– Очень давно. Меня тогда еще на свете не было. Отец привез из Москвы. Ему подарил его Свердлов, на обороте есть надпись. А что?
– Дело в том, Юзеф, что точно такой портрет был во время войны у меня, я отдал его вашему гражданину…
– Одну минуточку, – сказал Пачек и вышел в другую комнату. Вскоре он возвратился с газетой в руках.
– Две недели тому назад в нашей газете было напечатано письмо бывшего советского танкиста, разыскивающего чеха, которому он подарил портрет. Это случайно не вы? Да, да, здесь и фамилия ваша, я как-то не обратил внимания…
Сообщение Пачека обрадовало Овчаренко. Он рассказал ему, что письмо было написано почти двадцать лет назад, а отправлено только теперь, когда того гражданина, наверно, уже и на свете нет…
Пачек оживился:
– Гражданина, может быть, и нет, а портрет мог сохраниться. У меня много знакомых журналистов, попрошу их включиться в поиск. Это будет всем интересно…
Пачек выслушал рассказ об истории портрета Ильича.
– О, это великолепно! – воскликнул он. – В таком случае его обязательно надо найти и продолжить славную историю. Жаль только, что вы не знаете, откуда родом был тот гражданин. Завтра мы вместе сходим в редакцию газеты. Может, они уже что-нибудь нащупали?
Утром Пачек встретил Овчаренко на заводе и сообщил ему:
– Я уже договорился с редактором. Сегодня он нас ждет в удобное время. Хочет с вами поговорить и кое о чем расспросить, газетчики народ дотошный, они с ходу поняли, что случай с портретом выходит за личные рамки, – пояснил Пачек и, подумав, добавил: – Если отыщутся следы потрета, вам нужно будет выступить у нас на заводе.
– Не будем забегать вперед, Юзеф. Прошло столько времени с тех пор! Как говорят, много воды утекло…
Михаил находился под впечатлением вчерашнего телефонного разговора с женой. Валя сообщила, что жена Бурки получила письмо от юных следопытов сельской школы, нашедших могилу ее мужа, командира партизанского отряда, пропавшего без вести в годы войны. Подробностей еще не знали, но то, что через много лет отыскались следы без вести пропавшего дорогого для Михаила человека, взволновало его. В безжалостном водовороте войны исчезли миллионы людей, но вспоминания о каждом погибшем близком человеке всегда тягостны. Больно сжималось сердце от собственной беспомощности изменить что-либо. Михаилу вспомнился первый день войны, выступление Молотова с обращением к народу и слова директора института коммуниста Бурки: «Гитлер забыл, что путь от Москвы до Берлина намного короче пути от Берлина до Москвы. Мы должны ему напомнить об этом».
Редактор газеты вышел из-за стола навстречу гостям и оживленно заговорил:
– Прошу, прошу. Очень рад с вами познакомиться.
Молодой, но уже с сединой на висках, газетчик сразу перешел к делу:
– Вы, товарищ Овчаренко, не возражаете, чтобы при нашей беседе присутствовали некоторые журналисты, которым предстоит заняться вашим вопросом?
– Пожалуйста, – ответил Овчаренко, смущенный тем, что привлек к себе внимание стольких занятых людей. – Только, может, вообще это дело не стоит того, чтобы отрывать вас от работы.
– Что вы, что вы! – замахал руками редактор. – Для нас это, так сказать, один из кирпичиков, вложенных в здание нашей дружбы. И портрет Ленина, ставший участником битвы за освобождение нашей родины, мы должны разыскать во что бы то ни стало.
В кабинет вошли сотрудники. Редактор познакомил их с гостями, пригласил всех за стол.
– Так с чего мы начнем? Сначала попросим товарища Овчаренко рассказать, как все было, а потом поделимся своими планами. Кстати, сегодня мы получили довольно любопытное письмо, но это, как говорят, на закуску…
Поднялся Овчаренко. Рукой поправил воротник рубашки, который, казалось, сдавливал ему шею, спросил:
– Вы не будете возражать, если я вначале кратко раскажу о том, как портрет попал на фронт?
– Конечно, конечно! – сказал редактор.
По ходу рассказа Овчаренко видел, как у его слушателей то загорались, то в гневе гасли глаза.
Закончив рассказ, Овчаренко опустился на стул, достал из кармана платок и смахнул с лица пот.
– Уморил я вас? – спросил он.
– Нисколько. Мы с большим удовольствием выслушали ваш удивительный рассказ, – ответил редактор. – А теперь я прочитаю вам нечто любопытное.
Он достал из ящика стола письмо.
– «Уважаемая редакция, – читал редактор. – Из заметки в вашей газете я узнал, что бывший офицер разыскивает гражданина, которому во время войны подарил портрет Ленина. Сообщаю, что в нашей школе имеется небольшой портрет Ленина, который сразу после войны подарил кто-то из русских. С тех пор и по сей день под этим портретом мы принимаем детей в пионеры. Может, речь идет именно об этом портрете?
Ярослав Нушек
г. Прешов».
– Думаю, что вам, товарищ Ржича, завтра нужно выехать в Прешов, и мы с нетерпением будем ожидать от вас добрых вестей, – сказал в заключение редактор, обращаясь к своему сотруднику.
– Хорошо, – ответил Ржича и, глядя на редактора, спросил: – Допустим, что это тот портрет, который нас интересует. Я, разумеется, попытаюсь найти того, кто его подарил, а как быть с портретом дальше?
Редактор вопросительно посмотрел на Овчаренко и ответил:
– После того, как вы им расскажете все то, что услышали сейчас от товарища Овчаренко, я уверен, что они примут правильное решение…
В тот год в Чехословакии стояла сухая, теплая осень. Утром Овчаренко по старой армейской привычке надел спортивный костюм и собрался на зарядку, но только он подошел к дверям – раздался телефонный звонок. «Кто бы это в такую рань?» – подумал, снимая трубку.
Звонил сотрудник газеты Ржича прямо из Прешова. Он рассказал, что видел портрет, о котором сообщали в редакцию. Но это не тот портрет.
– Жаль, но ничего не поделаешь. Спасибо, что позвонили. Значит, вы зря ездили?
– О, нет. Я привезу прекрасный материал.
Владислав Грабак возвратился из командировки поздно ночью. Дома уже все спали. Утром, как только он проснулся, к нему зашла старшая дочь с газетой в руках:
– Папа, ты читал это письмо русского? – спросила она.
– Читал, даже газету привез с собой. Жаль, дедушка не дожил. Помнишь, сколько раз он с восхищением рассказывал об этом необычном подарке?
– Папа, а ты не звонил в редакцию?
– Позвонить-то можно, да толку мало.
– А портрет? Ведь на нем написана клятва. Его бы надо возвратить тому русскому.
– Ты так считаешь? Это ведь подарок дедушки, а теперь, он, естественно, перешел к нам. А вообще-то, надо подумать…
– Знаешь, мы с мамой решили, что портрет следует возвратить, – не унималась дочь. – Для нас он память о дедушке, а для других – нечто намного большее.
– Хорошо. Я сегодня же позвоню в редакцию и узнаю их мнение…
– Папочка, ты извини нас, но мы с мамой уже позвонили. Там очень обрадовались и обещали прислать корреспондента, а еще сообщили, что тот танкист сейчас находится в Праге. Правда, интересно?
– Оказывается, вы с мамой тут уже все решили, а теперь спрашиваете моего совета? – засмеялся Грабак.
В это время зазвонил телефон.
– Грабак слушает… – поднял трубку хозяин квартиры и через секунду, прикрыв трубку ладонью, тихо сказал дочери: – Звонят из редакции…
