Текст книги "Нержавеющий клинок"
Автор книги: Фока Бурлачук
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Фока Бурлачук
Нержавеющий клинок
Талисман
Мне кажется, что со временем вообще перестанут выдумывать художественные произведения… Писатели, если они будут, будут не сочинять, а только рассказывать то значительное или интересное, что им случалось наблюдать в жизни.
Л. Н. ТОЛСТОЙ
1
Небольшое украинское село с нежным названием Снежинка залегло в живописной ложбине, далеко от города и железной дороги. История его возникновения затерялась в потоке времени. Украшением села и великой радостью для ребят, особенно в знойные летние дни, был небольшой пруд в центре. От пруда брал начало маленький ручеек, разделявший село на две половины. Южная сторона села называлась Бессарабией. В старину такие села считались глухоманью: весной и осенью, когда раскисали грунтовые дороги, добраться туда трудно. Машин не было, а повозки ходили редко. С незапамятных времен жизнь в селе текла, словно маленький ручеек, тихо и спокойно. Правда, ручеек выходил из своих берегов в октябре семнадцатого, но то особая статья. Казалось, ничто не может нарушить столетием установившийся ритм. Но в один из студеных зимних дней горькое известие, потрясшее мир, болью долетело и до Снежинки.
В тот день Миша Овчаренко, идя в школу, не подозревал, что случившееся станет частицей его собственной судьбы и запомнится навсегда.
Третий класс, в котором учился Миша, вел сам директор школы Илья Васильевич Журавель. Учитель был единственным коммунистом в селе. О нем говорили: большевик. Дети толком не знали, что означает это слово, но в их понимании оно сливалось с понятием умный, деловой, справедливый. Таким и был директор школы. Низкого роста, худой, с копной седеющих волос, внимателен и приветлив. Одевался он просто. Летом носил голубую косоворотку, заправленную в брюки, а зимой – изрядно потертую короткую кожанку и простые сапоги. Дети, как обычно, иногда выводили из терпения Илью Васильевича, однако он не злился; на несколько секунд подходил к окну, глядел куда-то вдаль, тихонько стучал пальцем по стеклу и, успокоившись, продолжал урок. Илья Васильевич никогда не повышал голоса. Взрослые завидовали его спокойствию и говорили ему об этом, а он только улыбался, повторяя: «Криком послушания от ребят нельзя добиться». Зимними вечерами директор приглашал к себе в комнатушку ребят (жил он при школе) и вслух читал им книжки. А иногда по памяти декламировал целые главы из «Кобзаря». Сильно любил Пушкина.
Чудесный жребий совершился:
Угас великий человек.
В неволе мрачной закатился
Наполеона грозный век…
– А кто из вас, ребята, слыхал о Наполеоне? – спрашивал Илья Васильевич и тут же сам отвечал на свой вопрос. Из рассказов учителя о великом полководце ребята запомнили, что Наполеон покорил много стран, а в России потерпел позорное поражение. После, во время игры в войну, никто не хотел выступать в роли Наполеона, потому что он должен быть побежден, а кому это могло понравиться? Обычно Илья Васильевич перед уроком сообщал детям какую-нибудь интересную новинку из газет и, таким образом завладев их вниманием, незаметно переходил к уроку.
Сегодня Илья Васильевич отступил от выработанного годами правила. Как только он вошел в класс, дети заметили на его лице печаль. Учитель был не такой, как всегда. Приблизившись к передним партам, он дрогнувшим голосом произнес:
– Вчера поздно вечером пришло к нам тяжкое известие. Случилось большое горе. – Глаза учителя увлажнились, а рука потянулась к карману за платком. – Встаньте, дети! Умер Владимир Ильич Ленин…
В голосе учителя было столько печали, что сердца детей словно сдавило клещами.
– Не стало самого дорогого человека. Осиротели мы…
В классе наступила тишина.
О Ленине Илья Васильевич рассказывал детям и прежде, и каждый раз, называя это дорогое имя, голос его теплел, звучал взволнованно. Дети видели, что учитель искренне гордится Лениным, и это чувство передавалось им. В глазах ребят Ленин представлялся могучим богатырем, защитником бедных и обездоленных, за интересы которых он все время боролся, не щадя сил. И теперь, когда учитель сказал, что Ленина больше нет в живых, они скорее сердцем, чем умом, почувствовали, что потеряли человека большого, дорогого и близкого. Человека, который заботился о них.
Илья Васильевич раскрыл принесенную книжку и взволнованно прочитал:
Плачь, русская земля, но и гордись:
С тех пор, как ты стоишь под небесами,
Такого сына не рождала ты
И в недра не брала свои обратно…
– Поэт Некрасов посвятил эти строки другому человеку, но сегодня они выражают наши чувства, нашу скорбь по Ильичу…
Учитель все говорил и говорил. Кто-то из девочек не выдержал и начал тихо всхлипывать. Учитель замолк и вышел из класса.
– Миша, – толкнул в бок Овчаренко Яким Зарва, – что же, теперь опять будут старые порядки, раз Ленин умер?
– Скажешь такое… Ты же слышал, что говорил Илья Васильевич?
Скрипнула дверь, возвратился учитель. В руке он держал небольшой портрет в самодельной рамке. Ребята видели этот портрет и раньше, но теперь он был окаймлен черной лентой.
– Смотрите, дети, и на всю жизнь запомните его лицо!
Учитель поставил портрет на стол. На детей приветливо смотрел человек в кепке, расстегнутом летнем пальто, с красным бантом на отвороте. Он глядел на них, чуть прищурив глаза, и лицо казалось таким родным и знакомым.
– Это самая большая потеря для трудящихся всего мира за всю человеческую историю, дети…
За окнами, круто вздымая пургу, тревожно завывал ветер, охапками бросал снег в стекла, откатывался назад, а потом бушевал с новой силой. Казалось, рыдала земля, прощаясь с Лениным…
Илья Васильевич присел к столу, извлек из рамки портрет и что-то написал на обороте. Затем поднялся и сказал:
– Послушайте, дети, что я написал: «Клянусь тебе, дорогой Владимир Ильич, до конца дней моих быть верным твоим заветам».
Когда учитель вкладывал портрет обратно в рамку, Миша Овчаренко поднял руку.
– Что у тебя, Миша?
– Илья Васильевич, разрешите и нам там подписаться.
– Молодец, Миша. Это ты хорошо придумал. Пожалуйста, подписывайтесь, кто желает. Ты, Миша, можешь подписаться первым, – сказал учитель и, шагнув к парте Овчаренко, положил перед ним портрет.
Дети с волнением выводили свои фамилии, а Илья Васильевич, задумавшись, глядел куда-то в одну точку. Последним ставил свою подпись Назар Хмара. Он осторожно взял портрет и отнес его учителю.
– Все подписали? Вот и хорошо. И никогда не забывайте о своей клятве.
Зазвенел звонок. Илья Васильевич снял с гвоздика географическую карту и повесил туда портрет в траурной рамке.
В этот день в классе была особая тишина. Даже на переменах никто не бегал, не шумел.
Миша Овчаренко пришел домой, разделся, но не попросил есть. Мать взглянула на него, строго спросила:
– Никак, двойку отхватил?
– Ах, если бы это…
– Да что же стряслось?
– Умер Ленин.
– Бог с тобою! Он ведь не старый. Кто тебе такое сказал?
– Илья Васильевич. Все об этом уже знают…
– Что же теперь будет? – не унималась мать. Она тоже боялась, что со смертью Ленина рухнет все то, что он успел сделать за свою короткую жизнь. Миша немного подумал, как бы собрался с мыслями:
– Учитель сказал, мамочка, что будет так, как хотел Ленин. Мы сегодня дали клятву.
– Какую клятву, сынок?
– Клятву Ленину, на обороте его портрета подписали. Я первый, – не без гордости заявил сын.
К вечеру жители села, не сговариваясь, потянулись к школе. Им хотелось узнать подробности, связанные со смертью Ленина. Ведь учитель – большевик, получает газеты. Крестьяне снимали шапки, подходили к портрету Ленина, обтянутому черной лентой, и на несколько минут замирали. Некоторые крестились. Когда класс заполнился до отказа, туда вошел Илья Васильевич. Спазмы сдавили ему горло; люди пришли в школу, движимые одним добрым чувством. Это было волнующей неожиданностью для Ильи Васильевича, и он с особой остротой, совсем по-новому почувствовал тяжесть утраты. Учитель поблагодарил крестьян за их любовь к великому вождю и сообщил, что в район послан человек, который завтра доставит свежие газеты. Крестьяне молча покидали школу. На улице их встречал злой и колючий ветер.
2
На маленьком глухом полустанке поезд сделал минутную остановку. Со ступенек вагона на гравийную дорожку молодцевато соскочил единственный пассажир. Невысокого роста, плотно скроенный, с веселыми серыми глазами. То был Михаил Овчаренко. Он бросил взгляд вслед убегающим вагонам, осмотрелся, нет ли попутчика, и, никого не обнаружив, поднялся каменными ступеньками наверх, к одинокому кирпичному зданию, обнесенному деревянным забором; здесь жил начальник полустанка и размещался крошечный пассажирский зал с билетной кассой. Домик напоминал теремок из далекой детской сказки, но для Михаила он был дорог тем, что в нем во время гражданской войны теснился лазарет, в котором лежал раненный в боях с белополяками отец. Еще в детстве, когда Михаилу случалось бывать здесь вместе с отцом, тот снимал кепку и говорил:
– Здесь, Мишенька, спасли меня от смерти, выходили. Сам Буденный побывал у раненых, а меня назвал героем. Какой я герой? Такой, как и все. Вот Семен Михайлович – это действительно герой.
Каменная брусчатка, протянувшаяся на несколько метров от домика, вывела Михаила к полевой, раскисшей от дождей и талого снега дороге. Поправив котомку, висевшую за плечами, парень сказал себе: «Ну, Михаил, крепись», – и ступил на холодную, мокрую дорогу. Через несколько минут почувствовал, что его старые, латаные и перелатанные ботинки промокли. Перед самыми каникулами Михаил получил из дому деньги на ботинки, но не смог удержаться от соблазна и часть из них потратил на покупку книг. За два года в институте Михаил возмужал. Из озорного мальчугана, которого учителя хвалили за успехи в учебе и частенько поругивали за поведение, он превратился во взрослого, степенного парня.
Дорога уводила на косогор; идти становилось труднее. По небу ползли дождевые тучи, того и гляди хлынет дождь. Те, кому приходилось в такую непогодь идти по этой дороге, всегда проклинали царя и бога, но не такой был Михаил. С первых шагов он вполголоса запел. Его чуть огрубевший голос медленно тянул «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед». Если бы кто посмотрел на него со стороны, то мог бы подумать, что молодой человек пьяный. О его причуде петь в дороге знали многие и посмеивались, но он не обращал на это внимания, только матери как-то признался: «Когда я пою, мне легче идти».
Михаилу было отчего запеть: пока он единственный из села учился в институте. Еще десять лет назад такое и во сне никому не снилось. Церковноприходская школа считалась вершиной образования для крестьянских детей.
Поднявшись на косогор, Михаил увидел движущуюся ему навстречу повозку. «Кого это несет в такую погоду?» – подумал он. Вскоре повозка приблизилась, и он узнал своего школьного учителя Илью Васильевича. Учитель, в старом брезентовом плаще, сидел рядом с ездовым и что-то говорил. Илья Васильевич еще издали заметил своего бывшего ученика. Поравнявшись с Михаилом, повозка остановилась.
– Ну, здравствуй, здравствуй, студент! Какую песню ты пел? – шутливо спросил Илья Васильевич. – Садись, малость передохнешь.
У Михаила от быстрой ходьбы согрелись ноги, и ему не хотелось их охлаждать, но отказать Илье Васильевичу не мог. Присел рядом, спросил:
– Вы, Илья Васильевич, в командировку?
– Нет, Миша, сегодня я простился со школой и селом. Меня перевели в город. Теперь мы будем опять вместе. Квартиры пока нет, но мне один дальний родственник обещает продать свой домик на окраине. Как только устроюсь, сообщу адрес и тогда милости прошу в любое время.
Начал накрапывать дождь. Илья Васильевич подал Михаилу руку, сказал:
– Ну, студент, до встречи в городе. – И тут же спохватился: – Возьми мой плащ, тебе еще долго топать.
Михаил поблагодарил учителя, но плащ не взял. Еще несколько минут он слышал, как скрипели несмазанные колеса удаляющейся повозки, а вскоре увидел родную деревню, прикрытую серой мглой. В центре тускло блестел пруд. Летом в нем часто купались ребята, поили лошадей. Среди хат-мазанок выделялись два здания: высокая, сверкающая куполами церковь и приземистая, кирпичной кладки школа. Они стояли рядом. Последние годы церковь, как говорили, захирела: не было попа, да и прихожан значительно поубавилось. Молодежь теперь тянулась к клубу, где по воскресным дням комсомольцы устраивали вечера и танцы под гармошку. На крошечной сцене Михаил частенько декламировал стихи Шевченко или читал басни Степана Руданского.
Незаметно подошел к избе. Гулко заколотилось сердце. Соскоблил железным косарем грязь с ботинок, тихо приоткрыл дверь в сени, а затем в комнату и чуть не наткнулся на ягненка, растянувшегося прямо у порога. Мать возилась на кухне. Услышав скрип двери, она подумала, что вошел отец и озабоченно сказала:
– Что-то Миши долго нет. Может, поезд опоздал?
– Нет, не опоздал, мамочка.
– Ой, – вскрикнула мать и, обхватив сына теплыми руками, прижала к груди. – Какой ты худющий… – Бросила взгляд на ботинки сына, удивленно спросила: – Почему же не купил себе новые?
– Извини, мама, купил нужные мне книги.
– На все деньги?
– Нет, потратил только часть.
– Боже мой, да ты ведь почти босой. Сколько же у тебя там денег осталось? Сейчас отец сходит в лавку. На прошлой неделе я продала овцу, добавим…
Михаил еще не успел обогреться, как вошел отец, в руке он держал только что зарезанную курицу. Поздоровался, понес курицу в кухню, куда следом за ним бросилась мать и сразу же заворчала:
– А чтоб ты скис, Степан. Ты же несушку зарезал.
– Бог с ней, с несушкой, ради сына…
– Ради меня, папа, вообще никакой курицы не надо было резать, я ведь не поп и не архиепископ какой-нибудь…
За ужином мать и отец наперебой рассказывали ему сельские новости, а он поглядывал на их изношенную одежду, на старый, точенный жучком комод, и на душе становилось грустно. А они, обрадованные приездом сына, делились своими планами, горевали, что за зиму пало две овцы.
– Мишенька, твоего отца собираются поставить председателем колхоза, уговори его, чтобы не соглашался, а то наживет себе врагов, – беспокоилась мать.
В селе только-только был создан колхоз, на должность председателя никто не соглашался, и ее временно исполнял колхозный счетовод.
– А знаешь, кто его кандидатуру предложил? Илья Васильевич. Но теперь он уехал и, может быть, отстанут, – не успокаивалась мать. Она ждала, что сын поддержит ее, а он, глядя на отца, сказал:
– А что, батя, попробуй свою силенку. Правда, это не рубанком строгать, но мне думается, что ты потянешь…
– Миша, да ты сдурел! Есть много мужиков почище твоего отца. Из него такой председатель, как из меня артистка.
Слова матери задели за живое отца:
– Говоришь, много почище? Так знай, я уже дал согласие. Завтра будет общее собрание, и, наверное, меня изберут…
– Бог с тобой, Степан. Сам в ярмо лезешь. Потом вспомнишь меня, да будет поздно.
Уже перед самым сном мать спросила сына:
– А у комиссара ты был? Как они там живут? Ума не приложу, как его отблагодарить.
Михаил рассмеялся:
– Он передавал вам привет и сказал, что все думает, как вас отблагодарить.
Комиссаром Овчаренки называли директора института, в котором учился Михаил, – Кузьму Петровича Бурку.
А было это так. Шла гражданская война. Часто случалось, что за одну неделю в деревне дважды менялась власть. То красные теснили белых, то наоборот.
Жарким июльским днем на окраине Снежинки завязался бой. Белые наседали. Под комиссаром полка Буркой была убита лошадь, а сам он, тяжело раненный, сумел доползти до огорода и потерял сознание. Вечером, когда вокруг все стихло, племянница Степана Овчаренко Ольга, родители которой погибли и она теперь жила у него, вышла на огород, но тотчас же, перепуганная, возвратилась в хату.
– В подсолнухах кто-то стонет… – еле выговорила она.
Окровавленного комиссара принесли в избу, сняли с него одежду, теплой водой обмыли раны, перевязали и уложили на кровать. Только успел Овчаренко спрятать обмундирование и наган комиссара, как пожаловал белый офицер, сопровождаемый двумя солдатами. В хате все замерли: за укрытие красного комиссара полагался расстрел.
– Овес есть? – спросил офицер.
– У меня, господин офицер, его никогда и не было.
– Обыскать! – приказал офицер солдатам. В это время застонал комиссар.
– Кто это? – небрежно спросил офицер, кивнув головою в сторону стонавшего.
Хозяин растерялся, но нашлась его жена Мария, она жалостно заголосила:
– Мой родной брат погибает от тифа, а фельдшер к тифозным не приходит. Смилуйтесь, господин офицер, пришлите вашего врача…
Офицер опустил брови, молча повернулся кругом, толкнул ногой дверь и, звеня шпорами, вышел прочь. Через несколько минут к нему подошли солдаты и доложили, что овса не обнаружили. Когда нежданные гости ушли, Степан Овчаренко ладонью смахнул с лица холодный пот:
– Слава богу, пронесло. Хоть бы никто не донес… Хозяйка вышла во двор и увидела, что двери сарая открыты, подошла прикрыть их и заметила перья.
– Степан, Степан, иди-ка сюда, – позвала мужа.
– Что еще стряслось? – спросил Степан.
– Петуха унесли, паразиты. Три курочки остались, а от петуха – одни перья.
Комиссара выхаживали хозяйка и Оля. Единственным лекарством были травы, которые Оля приносила от бабушки Насти. Комиссар быстро поправлялся. Ему оборудовали место на чердаке возле дымохода, где он укрывался в случае необходимости. Незаметно Бурка стал своим в семье Овчаренко.
– Никак не пойму, Кузьма Петрович, как вы на лошади держались? Из рабочих ведь, небось раньше видел ее только на рисунке, – шутил Овчаренко.
– Раньше я и стрелять не умел, и клинка в руке не держал. Всему можно научиться, но главная моя специальность – токарное дело. Вот затвердеет Советская власть, и я опять за свое. Правда, подучиться малость надо…
Голубоглазой Оле шел тогда восемнадцатый год. Темные вьющиеся волосы, высокая грудь и красивая осанка делали ее старше своих лет. Вскоре дома заметили, что Оля краснеет, когда речь заходит о комиссаре. Да и он не равнодушен к ней. Все это дало повод Степану Овчаренко сказать жене:
– Мне кажется, Маша, что у нашей Оли с комиссаром любовь.
– Да бог с тобою, какая там любовь в семнадцать лет.
– А тебе сколько было, когда ты ко мне на сеновал бегала? Забыла? То-то и оно. Природа свое берет…
В город комиссар возвратился с молодой супругой. Расписались в сельсовете – и укатили.
3
В общежитии Михаила Овчаренко ждало письмо от Ильи Васильевича, в котором тот сообщил свой новый адрес. Название улицы было Михаилу знакомо, он знал, что это на южной окраине города, там, где круто поворачивает река Беглянка. Но ни в первое, ни во второе воскресенье проведать Илью Васильевича не смог. После занятий ходил на вокзал разгружать вагоны. И был бесконечно рад, что уже получил аванс за работу, которого вполне хватило на покупку ботинок. А тем временем пришло письмо от отца. Он сообщил, что его избрали председателем колхоза.
К Илье Васильевичу Михаил пришел месяц спустя. Там его встретили с радостным упреком:
– Мы тебя, Миша, уже заждались. Как видишь, мы обрели новое жилье, но сначала расскажи, где ты пропадал, а уж потом я покажу тебе свою «виллу». Правда, домик наш ветхий, но со временем подремонтируем.
– Подрабатывал я, Илья Васильевич. Просить денег у родителей стыдно, тем более что они сами в нужде. Ну, а как вы, наверно, скучаете по деревне?
– Естественно, Миша, столько лет там проработал. Школа стала для меня родной. Я ведь начинал там почти с нуля, а оставил семилетку. Признаюсь, теперь часто и во сне вижу нашу Снежинку…
В комнату вошла Клавдия Николаевна, жена Ильи Васильевича, поздоровалась с Михаилом и, словно раньше присутствовала при разговоре, добавила:
– Никак не можем привыкнуть к новой обстановке, в Снежинку тянет. Даже Петька вспоминает… Ну, вы беседуйте, а мы с Петькой пойдем на рынок, здесь недалеко. Ты, Миша, не уходи, останешься у нас обедать.
Дочь Ильи Васильевича – Зоя работала в Ленинграде и каждое лето «подкидывала» родным своего сына Петьку. Петька рос без отца. Ему был год, когда отец, летчик-испытатель, погиб.
Хозяин и гость вышли во двор. Набежавшие тучки закрыли солнце. Небо враз нахмурилось, с севера потянуло прохладным ветерком.
– Уже и осень, а лета как и не было, – заметил Илья Васильевич, показывая гостю свой садик – несколько старых, неухоженных деревьев, только у самой калитки стояла молодая яблоня, облепленная мелкими красными плодами. – Как видишь, Михаил, теперь я и стал собственником, но в долги залез по самые уши, – сказал он и тут же спохватился: – Что же ты не рассказываешь, как у тебя дела, студент?
– У меня все нормально, Илья Васильевич, вот только дома…
– Что случилось?
– Мать в полном расстройстве: отца избрали председателем колхоза, – с притворной досадой ответил Михаил, но в его голосе учитель уловил нотки гордости.
Илья Васильевич заулыбался:
– Вот оно что! Это же просто чудесно. Скажу тебе, Миша, по секрету, что твоего отца рекомендовал я. А почему? Потому что он замечательный трудяга, честный и вдобавок – трезвенник.
– Но у него же никакого опыта. Всего только столяр.
– Опыт – дело наживное. Главное то, что его в селе уважают. Теперь там есть партячейка, помогут. Надо черкнуть ему пару слов, поздравить и пожелать успеха…
Пока учитель говорил, Михаил пригляделся к нему и заметил, что он очень постарел, осунулся.
Илья Васильевич поднял с земли несколько желтых кленовых листочков, перешел на другую тему:
– Золотая осень. С детства люблю осень, Миша.
Скажу тебе, что в каждой поре года есть свои прелести, но для меня осень – ни с чем не сравнимая пора. Особенно теперь, когда моя жизнь вошла в свою осень… Но это, так сказать, уже из области лирики. Что ты сейчас читаешь?
Михаил замялся, ему стало неловко, что нечего ответить, а соврать не мог, и он признался:
– Верите, Илья Васильевич, что совершенно не остается времени для чтения.
– Нет, не верю. Читать надо всегда, хоть самую малость. Ты думаешь, что после окончания института у тебя будет свободное время для чтения? Нет, мил человек, никогда не будет, если не захочешь. У меня тоже нет времени, однако я читаю. Не спеша, помаленьку, вот сейчас заканчиваю «Пятьдесят лет в строю» Игнатьева. Рекомендую. Замечательное повествование познавательного плана и во многом поучительное. Игнатьев – генерал, перешедший на сторону Советской власти. А помнишь, когда ты учился в школе и я вечерами читал вам книги? Разве у меня тогда было свободное время? Не было. Однако я для вас старался, хотел с детства привить вам любовь к книге, но, оказывается, не сумел, – огорчался Илья Васильевич.
– Что вы, что вы, Илья Васильевич! Вы сделали все, что могли. Благодаря вашим усердиям мы полюбили книгу. В селе я заходил к Ивану Савицкому и увидел у него замечательную библиотеку. Он так и сказал: «Благодаря Илье Васильевичу иногда и ночами читаю».
Лицо Ильи Васильевича то хмурилось, то расплывалось в улыбке.
После обеда они сидели в рабочем кабинете: крохотной комнатке, в которой возле стенок теснились самодельные полки, переполненные книгами. Книги были и в первой комнате. На стене, над письменным столом Михаил увидел знакомый портрет Ленина; сразу узнал его, но спросил:
– Илья Васильевич, это тот самый?
– Разумеется, Миша, тот. Самая дорогая реликвия о годах, проведенных в деревне. Ты помнишь вашу клятву на нем?
– Такое не забывается. Как только я вижу похожий портрет, сразу вспоминаю тот холодный январский день и все, что было тогда. Думаю, это на всю жизнь. Рамку надо бы заменить…
– Ни в коем случае, она для меня тоже история. Я ведь ее сделал собственноручно. Сначала хотел просить твоего отца, а потом сам смастерил…
4
– Пляши, Миша, тебе письмо! – сказал сосед по койке Яким Архипенко, когда Овчаренко вернулся в общежитие.
– Давай, давай, сам знаешь, что плясать не умею.
– Тогда спой. Верно, ребята, пусть споет? – настаивал Архипенко.
– Пусть споет, – раздалось несколько голосов.
Овчаренко знал, что угомонить их сейчас невозможно, и запел свою любимую «По долинам и по взгорьям». Красивый, сильный голос Михаила вскоре поддержало еще несколько ребят. Но вот дверь распахнулась, и кто-то вбежал с криком: «Прекратите, в общежитии директор». Песня оборвалась, и тотчас на пороге появился Кузьма Петрович. Ухмыляясь, он спросил:
– К завтрашнему экзамену все готовы, можно и песню спеть, – так, что ли?
– Это я виноват, товарищ директор, заставили спеть, – оправдывался Михаил.
Но директор, махнув рукой, – дескать, дело ваше, – оглядел комнату и, уже уходя, сказал:
– Мы учредили Доску почета, с этого семестра будем вывешивать фотографии отличников…
Письмо было от Риты, девушки Михаила; хотя Рита жила в нескольких кварталах от него, они встречались редко, чаще всего писали друг другу.
…Первый раз Михаил встретился с Ритой на вокзале в Казатине. Пассажирский зал был заполнен людьми и табачным дымом. Ни одного свободного места. На скамейках лежали и сидели ожидающие поезда. Стояла ночь. На улице крутила колючая снежная метель. До отхода поезда на Харьков оставалось немногим более двух часов. В поисках свободного места Михаил слонялся по залу. Подолгу задерживался у витрины книжного киоска. Стрелки огромных круглых часов, висящих у входа, приближались к одиннадцати. В зал вошли двое мужчин в форме железнодорожников, с красными повязками на рукавах. Они «очищали» зал от посторонних, просили освободить помещение не имеющих транзитных билетов и тех, кто нашел здесь для себя убежище на ночь. Первым делом они подошли к двум парням, развалившимся валетом на широкой скамейке; на полу возле них лежала гора окурков. «Пассажиры» спокойно спали.
– Ну-ка, постояльцы, освобождайте зал, здесь вам не гостиница.
Один из парней тут же поднялся, а другой продолжал лежать. Железнодорожник схватил его за руку.
– Ты что разлегся, как король у себя в покоях! Освободи место для пассажиров.
– Может, я тоже жду поезда, – огрызнулся парень.
– Каждую ночь ты его ждешь здесь. На твой поезд еще и металл не заготовили, – в сердцах сказал железнодорожник, выводя парня из зала.
Михаил поспешил к освободившейся скамейке, минутой раньше туда подошли две девушки. Они были чем-то очень взволнованы и не обратили на него внимания.
Облокотившись на жесткую спинку скамейки, Михаил собрался подремать, но услышал сдержанное всхлипывание и приглушенный разговор своих соседок:
– Успокойся, Риточка, может, как-нибудь удастся упросить проводника. Вот несчастье на нашу голову. Если бы я его поймала, отрезала бы руку негодяю. Нашел у кого воровать! И как назло – ни одного знакомого, у кого можно было бы одолжить денег…
Не открывая глаз, Михаил понял, что у девушек случилась неприятность: у той, которую называли Ритой, украли железнодорожный билет. Повернулся к девушкам, спросил:
– Что случилось, девчата?
– Беда, – ответила певучим голосом та, что успокаивала подругу. – При входе в вокзал у Риты отрезали сумочку, а там – билет и документы…
– Скверное дело, а куда вы едете?
– В Харьков.
– Значит, нам по пути: и мне туда. Что же вы решили?
– Сами не знаем. На другой билет денег не набирается, да и купить его невозможно: у кассы ночуют.
– Ваша беда не самая страшная. Найдем какой-нибудь выход, – заверил Михаил, хотя еще сам толком не знал, что можно сделать.
– Вы что, волшебник? – спросил все тот же певучий голос. Но по глазам девушки можно было понять, что ей понравился оптимизм соседа. Оживилась и потерпевшая. Наверно, и у нее появилась искорка надежды. Протерла платком заплаканные глаза, внимательно прислушивалась к разговору.
– Думаю, что по двум билетам можно будет проехать троим, – изложил свой план Михаил.
– Это как же?
– Очень просто. Двое проходят в вагон, затем один из них возвращается с двумя билетами и проводит третьего. Поезд стоит тридцать минут. Главное сесть, а там решим.
Девушкам понравился план Михаила, хотя и вызвал некоторые сомнения. Вмешалась Рита:
– Во-первых, обман, а во-вторых, последует штраф, больше стоимости билета…
– Тогда я уступаю вам свой билет, а остальное вас не касается, – сказал Михаил, и ему самому стало муторно за такое решение.
Лицо девушки просветлело, Михаил увидел ее серые глаза, прямой нос и красивый изгиб черных бровей.
– Может, нам все же следует познакомиться? – предложила девушка и подала Михаилу руку: – Рита.
– Михаил.
– Оксана, – отрекомендовалась вторая девушка и добавила: – Мы студентки.
– Вот и прекрасно. Я тоже студент.
Риту, видимо, продолжало беспокоить отсутствие билета, и она спросила:
– А если пройти в вагон всем троим не удастся?
– В вагон войдут те, кто имеет билеты, то есть вы и ваша подруга, а я, как говорят, в крайнем случае, доберусь «зайцем», – зайчиха этим не занимается.
Девушки засмеялись. Они совсем воспрянули духом.
– Чем же мы сможем вас отблагодарить? – спросила Рита. – Стоимость билета мы, разумеется, возвратим вам в Харькове.
Михаил продолжал шутить:
– В святом писании сказано: помоги ближнему, бог не забудет, так что на тот случай, если вы забудете, будет кому рассчитаться…
Оксана открыла сумочку, порылась там и сказала:
– Часть денег мы возвратим сейчас: так сказать, задаток.
В это время в репродукторе что-то захрипело, и тут же послышался женский голос:
– Внимание, внимание! Гражданку Ткаченко Риту просим пройти к дежурному по вокзалу.
Повторив дважды объявление, голос в репродукторе оборвался.
Студенты переглянулись и, не сговариваясь, втроем помчались к дежурному. В комнату вошла одна Рита и вскоре возвратилась оттуда с сияющим лицом: она держала в руках сумку с документами и железнодорожным билетом.
– Пропали только деньги, – сообщила Рита и повернулась к Михаилу: – Теперь пусть едет «зайцем» кто-нибудь другой…
Тридцать минут спустя наши знакомые уже сидели в теплом вагоне, и, несмотря на то, что была глубокая ночь, спать им не хотелось.
В Харькове Михаил проводил девушек до общежития, недалеко от вокзала. Оксана ушла готовить чай, а Михаил остался вдвоем с Ритой. Из комнаты вышла именно Оксана, так как Рита успела шепнуть подруге, что Михаил ей нравится. Острая на язык Рита не была красавицей, но тоже приглянулась Михаилу. У нее были красивые серые глаза и большие, совсем не женские, руки.
Михаилу хотелось сказать Рите что-то приятное, он знал, что сказать, но, как всегда, мешала его врожденная застенчивость, и у него не хватило смелости спросить даже Ритин адрес. Когда он уже собрался уходить, ему на помощь пришла сама Рита:
– Может, ты запишешь наш адресок?
– Давно собирался, да потом подумал, что, может быть, твой адресок уже записал кто-то другой, – выпалил Михаил и покраснел.