Текст книги "Слезинка на щеке"
Автор книги: Филлис Уитни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
После симпатичного пригородного поселка Трианда дорога повернула прямо в горы. Дорога петляла среди сосен, круто взбираясь вверх, пока они, наконец, не выехали на широкое пространство рядом с вершиной. Перед ними располагался туристский автобус, и, когда они выбрались из машины, им навстречу через железные ворота, ведущие на территорию монастыря, устремился поток туристов. К счастью, оказалось, что группа уже уезжает, и горная вершина будет находиться целиком в распоряжении Доркас и Джонни.
День померк, небо заволокли тучи, подул сильный порывистый ветер. Они прошли сквозь ворота и вскарабкались по ступенькам на небольшое открытое пространство перед древним монастырем. Порывы ветра вздымали и пыль, и песок, и Доркас чувствовала, что ее жалит сквозь чулки.
«Вон там все, что осталось от Иалисоса», – сказал Джонни.
В углу можно было увидеть остатки нескольких фундаментов домов, которые составляли все, что сохранилось от города, который располагался здесь задолго до основания монастыря. Смотреть особо было не на что, но Доркас несколько минут постояла на краю раскопок, глядя вниз на остатки разрушенных камней.
«Ну что, что-нибудь придумала? – спросил Джонни. Солнце стоит как раз там, где надо», – добавил он, вглядываясь в небо. Прямо вниз сквозь тучи прорывалось несколько солнечных лучей.
Доркас почувствовала, как у нее по спине пробежал холодок. Разрушенные камни Иалисоса казались городом мертвых. Здесь не было и следа мечтательного покоя Камироса. Теней не было. Все было серым и безжизненным – кроме ветра.
Она с облегчением обернулась к массивным средневековым монастырским постройкам. Здесь все еще присутствовала жизнь. На конце одного из зданий возвышалась большая круглая колокольня с глубоким арочным дверным проемом у основания. Снаружи ее опоясывала каменная лестница. Во дворике находился старый колодец, очень глубокий и пустой. В нем отозвалось эхо, когда Джонни бросил туда камень. Повсюду вокруг росли кипарисы, их высокие головы гнулись по ветру. Тут не было ни души, и они повернули в сторону низких, покрытых красной черепицей зданий, по сводчатым переходам которых, с тех пор как боги покинули это место, столетиями ходили монахи.
Это старое, хорошо ухоженное место выглядело неподходящим для их поисков. Внутри, наверное, находились смотрители, хотя их и не было видно. Они обошли вереницу зданий и обнаружили широкое поле, заросшее множеством маргариток и ярко-красных диких маков. Рядом над лежащей далеко внизу равниной нависали скалистые утесы. Тут не было места для гробницы.
«Как может человек, получивший эту записку, догадаться, где зарыта мраморная голова? – в отчаянии произнесла Доркас. – Даны все ключи, кроме одного, самого важного – где».
«Может, мы что-то совершенно упускаем из виду? – сказал Джонни. – Давай пока не сдаваться».
Искать здесь казалось бессмысленным, и Доркас повернулась против ветра и пошла в сторону железных ворот, ее юбка прилипла к ногам, и ветер швырял песок прямо ей в лицо.
«Здесь должна быть площадка для обозрения, – сказала она. – Я думаю, мы должны полюбоваться видом, раз уж здесь оказались».
От ворот тянулась широкая прямая дорожка до места, где стоял маяк. Они прошли по кипарисовой аллее и обнаружили, что идут по крестному пути. Через равные интервалы стояли каменные колонны со вделанными в них бронзовыми табличками, каждая из которых изображала этап крестного пути – барельеф с изображением страстей и мук господних. С левой стороны, после того, как они прошли четырнадцатую колонну, гора обрывалась. С другой стороны, за стоящими на страже кипарисами, лежало открытое поле, усыпанное цветами и обрамленное сосновым лесом. Скалистая сторона тропы густо поросла чертополохом, цветущим пурпурными головками.
Пока они подходили к краю горы, тусклая земля клубилась пылью. Здесь тропа заканчивалась, и ступеньки вели наверх к круглой, обрамленной камнями площадке. Когда они взобрались на это возвышение, перед ними открылся потрясающий вид.
В центре открывающейся снизу равнины к игрушечным зданиям аэропорта тянулись прямые черточки посадочных полос. По земле горошком рассыпались оливковые деревья. За ними вглубь острова вереницей круглились холмы. Доркас, глядя чуть в сторону, могла проследить береговую линию вдоль серого, катящего свои волны моря аж до самого Родоса. Был хорошо виден мыс, как будто они смотрели на рельефную карту, и можно было различить даже турецкий берег.
Ради этого прекрасного вида они некоторое время боролись с ветром. Здесь не было этого слепящего, бьющего в лица песка, только чистый свежий ветер с моря.
«Я рада, что мы приехали, – сказала Доркас. – Даже если мы ничего не найдем. Я рада, что оказалась здесь. Это так далеко от Родоса и от…» Она не произнесла имя, которое подумала. Это было бессмысленно.
Джонни наблюдал за ней, и она постоянно ощущала его заботу. Когда тучи отнесло от солнца, и их тень упала почти прямо вниз на камни, она простерла вперед руки.
«Вот и настало время бояться. Сейчас они должны появиться – полуденные дьяволы. Но как нам узнать, что они думают о нас, с нами они или против нас?»
«Имея подле себя изображение крестного пути, я думаю, мы в безопасности», – сказал Джонни.
Доркас повернулась к виду спиной и пересекла каменную площадку к месту, где спускались ступеньки. Узкий путь простирался от их подножья до Замка Принцессы. Она ухватила Джонни за руку, и он встал рядом с ней.
«Джонни, крестный путь. Конечно, конечно! Разве ты не понимаешь – это Виа Долороса».
Он тихо присвистнул и повторил слово из записки: «Долороса, долороса, долороса!»
«Да, там было три повтора. Теперь мы знаем, где могила».
Они поспешили обратно по дороге к третьей колонне. Солнце еще ярко светило над головой, и колонна с барельефом отбрасывала лишь малюсенькую тень у подножья. За колонной, под растущей рядом изгородью из кипарисов земля была пористой и усыпанной иголками. Джонни встал на колени и пощупал иголки пальцами.
«Нам нужно что-то, чтобы копать!» – крикнула Доркас. Это то самое место, это оно!»
Рыжая шевелюра Джонни сияла на солнце, самодовольно улыбнувшись, он полез в карман пиджака и вытащил садовую лопату с рукояткой, выкрашенной ярко-зеленой краской.
«Ты должна мне доверять, – сказал он. – Я настолько уверовал в твои рассуждения, что сделал необходимые приготовления. Хочешь сделать первый копок?» Она опустилась рядом с ним, от возбуждения ей стало жарко, она перестала замечать свистящий в кипарисах ветер. Пористая рыхлая земля легко поддавалась совку, когда она ее соскребала. Под верхним слоем дерна земля была более плотной. Но она тоже поддавалась без особого сопротивления. Она успела снять лишь несколько дюймов, как стальной край ударился о что-то твердое.
«Там на пути камень, – сказала Доркас. Камень или «мрамор»? Она не могла произнести это вслух.
Джонни взял у нее совок и начал систематически окапывать очертания чего-то зарытого. Пока он копал, Доркас стояла и оглядывалась по сторонам. В какой-то момент ей показалось, что она слышит звук. Но в лесу пели птицы, а маленькая полянка позади была тихой и пустынной. Вдоль дороги стеной стояли темные кипарисы, скрывая их из виду, и все вокруг было пустынно, спокойно, безопасно. Она снова встала на колени и увидала, как на фоне коричневой почвы показался кремовый каменный эллипс.
Никто из них не проронил ни звука, пока Джонни не разрыхлил спрессованную землю. Когда он отбросил совок и погрузил обе руки в землю, у Доркас вырвался глубокий вздох. Очень бережно он поднял голову из земли, куда ее, должно быть для сохранности, закопал Константин Каталонас. Голова была тяжелой, и он выкатил ее на траву, откуда она смотрела на них во всей своей юной красоте: голова, которой было не менее двух тысяч лет.
Как прекрасен был этот юный лоб, обрамленный мягкими завитками волос, как ужасна скорбь, скривившая губы и вызвавшая к жизни эту единственную слезу на округлой щеке. Эту древнюю грусть можно было ощутить, она все еще была свежа.
Доркас легко прикоснулась пальцем к маленькой застывшей в мраморе слезе.
«Итак, ты была права, – сказал Джонни. – Ты все время была права. Сейчас надо побыстрее доставить это в музей. В чем мы ее понесем? Я не отважусь нести ее в руках у всех на виду. При всей своей предусмотрительности, я не догадался взять с собой сумку».
Доркас поднялась, отряхивая с колен налипшую хвою и землю.
«Брезентовая сумка Фернанды, куда она положила каменный шар – вот что нам надо. Пойду принесу ее из машины».
«Молодец, – сказал он. – А я пока постою, понаблюдаю за белками».
Всю дорогу ноги несли ее как по воздуху. Казалось, она летит на крыльях дующего в спину ветра. Она оказалась права! Она это знала. Теперь Джонни поверит не только в это, но и во все остальное.
Туристский автобус уехал, и их машина была единственной на стоянке. Она наклонилась в багажник и выкатила каменный шар из сумки на пол. С брезентовой сумкой в руке она поспешила обратно. К тому времени как она достигла третьей колонны, она запыхалась и тяжело дышала.
«Я ее принесла, Джонни!» – крикнула она и пролезла в брешь между кипарисами.
На секунду ей показалось, что он спит, уткнувшись лицом в траву. Потом она увидела красную струйку, текущую за воротник пиджака, и слипшиеся волосы на голове. Она упала на колени и с тревогой склонилась над ним.
«Джонни, Джонни! Ты меня слышишь?»
Когда она коснулась его плеча, он зашевелился и слабо застонал.
«Лежи спокойно, – сказала она. – Не разговаривай».
Она огляделась по сторонам, но вокруг было все так же пустынно. Где-то внизу послышался звук, похожий на звук трогающейся машины. Солнце светило горячо и ярко, и полуденные дьяволы, видимо, хохотали. Она подумала о том, чтобы сбегать в монастырь за помощью, но она не могла оставить Джонни одного, истекающего кровью. Она так его любила и всем сердцем ненавидела того, кто это сделал. Если Джонни умрет…
Шаря в своей сумочке, она молила о том, чтобы ей не отказывали силы, чтобы пришла помощь. Она обнаружила запасную пачку бумажных салфеток, которую носила для Бет. Только один раз она глянула в сторону пустой ямы. Голова пропала. В тот момент, когда она увидела Джонни, она уже знала, что так будет. Теперь это не имело значения.
Рана оказалась поверхностной, но раны на голове могут сильно кровоточить, а что с костью, она не знала. Она наложила на рану пачку салфеток, прижала их полосками лейкопластыря, и кровь вроде бы остановилась. За работой она стала приходить в себя. Джонни перевернулся и нетвердо сел, уткнув голову в руки.
«Должно быть, за нами кто-то наблюдал, – сказала Доркас. – Он, видимо, подошел к тебе со спины. Ты ничего не слышал? Или видел?»
Он простонал и открыл глаза: «Никого, ничего. Я не обращал внимания. Я не ожидал…»
«Я знаю, – сказала Доркас. – Все было так мирно. Это моя вина. Я не должна была верить в то, что нам дадут ее найти. Мы были для них наводкой. Я же знала о них – я должна была быть настороже».
Джонни неуверенно поднялся на ноги, и Доркас обняла его, подставляя свое плечо. На этот раз путь показался намного длиннее, поскольку его шатало, и он едва шел. Она хотела остановиться около монастыря, найти хранителя, но Джонни отказался.
«Со мной все в порядке. Поедем обратно в отель».
Она помогла ему забраться на заднее сиденье, где он мог вытянуться. Она никогда не умела водить машину по горам, и дорога вниз ее пугала. Но она делала все, что положено, вводила машину в крутые повороты, контролировала спуск. Когда они спустились на равнину, проблемы вообще исчезли. Дорога была пустынной, и она смогла увеличить скорость. Когда они выехали на прибрежную дорогу, Джонни уже сидел и строил планы.
«Сначала в отель, – сказал он. – Расскажем Фернанде, если она там, и затем отправимся в полицию. Если бы я хотя бы наполовину во все это верил, я бы сразу же к ним пошел. Или хотя бы в музей. Пока единственное, чего я добился, это потерял голову мальчика – может, это для них и к лучшему».
«Родос– это остров, – сказала Доркас– Они не смогут ее сразу вывезти. Когда я тебя нашла, я слышала, как трогается машина. Мы не можем сильно от них отстать».
По крайней мере, теперь он с ней не спорил, не считал ее неуравновешенной неврастеничкой. Что бы ни сказала Фернанда, отныне Джонни будет на ее стороне.
Когда они поставили машину у отеля, Джонни отказался от помощи и пошел сам. Они поднялись в комнату Фернанды. Она только что вернулась с обеда и в изумлении открыла им дверь.
«Попроси дежурного вызвать врача– Джонни ранен», – сразу же сказала Доркас.
Фернанда без лишних вопросов набрала номер.
«Мистер Орион серьезно разбился, – сказала она дежурному. – Мы хотим, чтобы побыстрее пришел врач».
«Где Бет?» – спросила Доркас, когда она положила трубку.
«Ванда пошла с ней гулять, – сказала Фернанда. – Ложись на кровать, Джонни, и расскажи, что случилось».
Джонни, казалось, был рад растянуться на животе, подложив руку под щеку.
«Я не падал, – сказал он. – Расскажи ей, Доркас».
Доркас поведала их историю. На этот раз целиком – как они принялись за поиски мраморной головы – из-за записки, подписанной совой, которую прислал Джино Константин Каталонас. Как они нашли голову на Виа Долороса – и потеряли ее, когда Джонни ударили сзади и оставили истекать кровью.
Рассказывая, Доркас внимательно наблюдала за Фернандой. Она видела, как кровь бросилась той в лицо, а затем отхлынула, сменившись бледностью. Она знала, о чем подумала Фернанда – что за всем этим стоял Джино. Он мог не все ей рассказать.
«И что ты предлагаешь?»– спросила Фернанда, когда рассказ подошел к концу.
«Мы пойдем в полицию, – сказал Джонни. – И сообщим в музей, пусть поиски ведут профессионалы».
Фернанда нервно подошла к балкону и распахнула ставни, предохранявшие комнату от солнца.
«О нет! Не делайте этого», – воскликнула она.
Джонни слегка приподнял голову, чтобы на нее взглянуть, а Доркас быстро заговорила.
«Почему, Фернанда? Почему ты не хочешь, чтобы мы обратились в полицию? Потому что ты защищаешь Джино?»
Фернанда вернулась к ним, и стало ясно, что она приняла одно из своих мгновенных решений и взяла себя в руки.
«Я надеялась, что ты вернешься из поездки, полностью излечившись от своих галлюцинаций, Доркас. Вижу, что ошиблась, и боюсь, что мне придется придерживаться уже принятого мной решения. Я отослала Бет с Вандой в спокойное, благоустроенное место. Она там побудет, пока у тебя это не пройдет, Доркас. Бет – ребенок Джино, и у меня есть перед ней обязательства. Я не позволю, чтобы ее пугали и нервировали эти твои причуды и настроения. Извини, что травмирую тебя, но пока ты не поправишься, потому что действительно больна, моя дорогая, ей придется побыть там».
Доркас схватила Фернанду за запястье и с радостью увидела, как она поморщилась.
«Что вы сделали с Бет? – закричала она. – Куда ты ее послала?»
Фернанда молча выдернула свою руку и сделала шаг назад.
Джонни, слегка шатаясь, поднялся с кровати и обнял Доркас.
«Успокойся, мы вернем Бет. Фернанда, ты, наверное, не понимаешь. Я не упал – это было смертельное нападение. Все, на чем настаивала Доркас с нашего приезда, – это правда. Мужчина на балконе, стремление получить информацию, содержащуюся в записке, – я теперь всему этому верю. Сегодня за нами, без сомнения, следили, и только потому, что я был таким дураком, что слушал тебя, а не Доркас, мы попали в ловушку. Тебе нет необходимости беспокоиться, что она неуравновешенна и не в силах заботиться о Бет. Доркас так же уравновешенна, как и ты, и, наверное, больше, чем я сейчас. Если ей нужна Бет, тебе ее лучше вернуть».
На лице у Фернанды последовательно сменялись выражения гнева, пренебрежения и изумления, и кончилось все выражением ослиного упрямства, столь знакомого Доркас. Когда зазвонил телефон, Фернанда сняла трубку, твердым голосом ответила, дала указания и повесила ее.
«Это врач, – сказала она, – он поднимается сюда, Джонни, ты скажешь ему, что упал, и больше никто из вас ничего не добавит. Вы не пойдете в полицию, в музей или куда-то, по крайней мере, пока».
«Ты не имеешь права нас останавливать», – взорвалась Доркас.
«Имею, – спокойно произнесла Фернанда, – Потому что, если вы предпримете какие-либо шаги, я не поручусь за Бет. Если ты хочешь еще ее увидеть, ты ничего не скажешь».
«Ты – ты же не причинишь ей вреда?» – задохнулась Доркас.
«Конечно, нет. Но у меня есть возможность не давать тебе с ней видеться, если мне это покажется нужным. И я это сделаю, если вы все это обнародуете».
Джонни пошел и сел на кровать.
«Ты сошла с ума, Фернанда. Существует закон о киднэппинге».
Послышался стук в дверь, и пока Фернанда шла открывать, она бодро произнесла: «Подумай, как жалко будет выглядеть вся эта история с киднэппингом, особенно учитывая прошлое Доркас – неуравновешенность, почти невменяемость. Как ты думаешь, где ты очутишься, если я опровергну всю эту историю с нападением?»
«Из музея исчезла мраморная голова», – быстро сказала Доркас.
Фернанда открыла дверь, и доктор вошел в комнату, где воцарилась удивительная тишина. Пока доктор шел к кровати, Доркас смотрела на Джонни молящими глазами. Врач немного говорил по-английски, и, когда он спросил, как все случилось, Джонни кратко рассказал, что упал с каменной стенки на Филеримосе. Доктор обследовал рану и сказал, что она, судя по всему, не опасна, хотя можно было бы сделать рентген, чтобы убедиться в отсутствии трещин. Он наложил более профессиональную повязку и посоветовал Джонни оставаться сегодня в постели и принимать побольше аспирина.
Доркас сидела в кресле в другом конце комнаты, уставившись на свои руки. Она была не в силах смотреть на Фернанду. Случившееся было слишком фантастичным, чтобы его осознать. Но она ни минуты не сомневалась, что Фернанда выполнит то, что сказала, и Джонни тоже это понимал.
Когда доктор ушел, Джонни встал, не глядя на Фернанду, подошел к Доркас: «Не проводишь ли ты инвалида до его мученического ложа?»
«А теперь, вы, двое, послушайте, – произнесла Фернанда с неожиданной ноткой доброжелательности в голосе. – Не надо думать, что небеса обрушились. Если вы будете себя вести разумно, то все обязательно кончится ко всеобщему удовлетворению».
«Я бы на твоем месте побеспокоился, – сказал Джонни. – Мы это так не оставим. Для начала можешь считать, что я уволился. Начиная с этого момента».
Они оставили Фернанду, у которой был такой вид, как будто ее оскорбили в лучших чувствах, и Доркас проводила Джонни в его комнату.
«Я должна выяснить, куда Фернанда отправила Бет», – сказала она, как только за ними закрылась
дверь.
«Конечно, – согласился он. – Мы пойдем в полицию, как только сможем».
Доркас уставилась на него с тревогой: «Нет, Джонни! Нельзя этого делать. Пока нет».
«Это единственный разумный шаг, – сказал он. – Я не хочу привлекать Фернанду, но другого пути я не вижу».
Доркас покачала головой. Она знала Джино лучше, чем Джонни. Пока они будут ходить по инстанциям в поисках взаимопонимания, Джино уже исчезнет, а с ним и Бет – если она послала дочку к нему. Где-то в глубине ее сознания начал возникать план. Но она не осмеливалась сказать Джонни, что собирается делать. В его теперешнем положении он не сможет ей помочь и обязательно будет волноваться. Необходимо начать действовать прежде, чем Фернанда соберется с силами и предпримет собственные шаги.
«Тебе надо отдохнуть, как сказал доктор, – потребовала она. – Я буду следить за Фернандой на случай, если она решит что-то предпринять. Она может заварить жуткую кашу, Джонни. Хотя я в ужасе из-за Бет, я не могу допустить осложнения ситуации».
Нехотя ему пришлось сдаться. Он снял с себя залитый кровью пиджак и со вздохом облегчения опустился на кровать.
«Дай мне один час, – сказал он. – Я лучше думаю лежа. Эту бредовую установку Фернанды надо как-то поколебать».
Она бережно накрыла его одеялом. То, что произошло с Джонни, является еще одним доказательством того, что ситуация крайне опасная. Она не хотела, чтобы он вновь из-за нее пострадал.
«Один час», – сказала она и тихо вышла из комнаты.
В коридоре она остановилась около комнаты Фернанды и прислушалась. Из комнаты доносились какие-то звуки. Она еще там. Очевидно, она не начнет действовать немедленно. Доркас быстро пошла к лестнице и сбежала в вестибюль. Она быстрой походкой пошла по направлению к городу и свернула на набержную. Толпа туристов, только что выбравшихся на берег, устремилась к городским воротам. Она протолкалась через поток и прошла через ворота у подножья Замка Большого Хозяина, того самого, который был так ярко освещен в незабвенную ночь.
Оказавшись в стенах города, она быстро нашла дорогу на Улицу Рыцарей. Движения ее были уверенными, и она контролировала в себе и страх, и гнев. Если она начнет думать о Бет, это ее ослабит. Она должна быть во всеоружии перед предстоящим поединком.
Теперь было понятно, как Ванда ускользнула в тот раз. В некоторых двориках был черный ход. Ванда могла свернуть вместе с Бет в аллею, а затем проскочить через второй выход, оторвавшись от преследования. Но сегодня Доркас знала, куда идет.
Кошка Клеобулус дремала под бугенвиллией, но Доркас не пошла во дворик. Вместо этого она поднялась по ступеням и скользнула под свод второго этажа. Она очутилась в галерее над входом, куда выходили двери. За одной из ближайших дверей играла музыка. Видимо, проигрыватель. Она его уже слышала. Она должна была понять еще в тот раз – он всегда любил музыку. Она подошла к двери и подняла руку, чтобы постучаться, Мгновение она постояла не шевелясь, подавляя в себе чисто физиологический страх перед тем, что могло ее ожидать. Когда она себя отчасти переборола и рука перестала дрожать, она резко постучалась. Он появился сразу и встал в дверях, глядя на нее без удивления.
«Я гадал, скоро ли ты додумаешься», – сказал он.
В его глазах был хорошо знакомый ей темный блеск. У него была все та же улыбка, придающая ему открытый, обескураживающий, юный вид, который так пленял Фернанду. И однажды пленил Доркас Брандт.
Он посторонился, чтобы пропустить ее внутрь, и она вошла в маленькую комнату, которую он на некоторое время сделал своим домом по причинам, известным только ему. Там не было никаких следов Бет, никаких следов, что здесь побывал ребенок. Столкнувшись лицом к лицу с реальностью, она обнаружила в себе силы, каких до той поры не подозревала. Шок от прошлой ночи прошел. Вероятно, всю дорогу с самого начала, еще от дома она больше всего боялась именно того, что случилось, она гнала от себя такую возможность. Теперь правда открылась, и ничто не имело значения, кроме Бет. Она окинула комнату холодным трезвым взором. Ее нельзя было назвать непривлекательной. Джино Никкарис всегда был более чувствительным к вещам, чем к людям. Вещами можно было обладать и чувствовать себя при этом более уверенно, чем с людьми. Темно-красный турецкий ковер пестрой расцветки лежал на дощатом полу. На беленой стене висело греческое расшитое полотенце. Еще там стояла тумбочка для пластинок и маленький книжный шкаф. На книжном шкафу стояла простая, но, безусловно, ценная алебастровая ваза. Рядом, прислоненные к стенке, стояли несколько картин – Джино пытался создать впечатление, что он художник. Да, именно сюда приходила Фернанда в тот их первый визит в старый город.
Он выключил музыку и обернулся к ней со своей обескураживающей улыбкой: «В какой соблазн ты ввела меня прошлой ночью… Молодая женщина одна, в темноте. Одна после того, как ушел рыжий американец. Мне надо было поставить тебя в известность, что ты не свободна».
«Разве это не было для тебя рискованно?» – спросила она. Его улыбка больше не задевала, не пугала. Она видела все происходящее как бы со стороны.
Он пожал плечами и принес для нее стул с тростниковой обивкой, чтобы она присела. Конечно, она села, а он занял свое место на узкой койке и достал пачку сигарет. Она смотрела, как вспыхнула спичка, освещая его орлиный профиль, на мгновение озарив его густые темные волосы. Когда он зажег сигарету, она заговорила.
«Где Бет? Куда ты заставил Фернанду ее отослать?»
Его смех всегда был музыкальным, даже когда он смеялся сквозь зубы.
«Она в хорошем месте, моя дочурка. Безопасное и довольно забавное место. Все продумано. Фернанда говорит, что ты опять себя плохо ведешь. Лучше тебе не видеть Бет некоторое время».
Она не могла сохранять холодное спокойствие. Она зажала руки между колен, пытаясь сдержать закипающий гнев. Гнев может быть так же разрушителен, как и страх. Если он не сможет запугать ее, он постарается ее разозлить.
«Мраморная голова у тебя, – сказала она. – Тебе больше не нужна моя дочь. Я понимаю, как ты использовал Фернанду. Но я уже не та дура, какой была. Если Бет сегодня не вернется в отель, я пойду в полицию».
Он замер, не донеся сигарету до рта, и по тому, как он застыл, она поняла, что ошеломила его. «Что у меня?» – спросил он.
«Ты ударил Джонни Ориона по голове сегодня на Филеримосе и забрал мраморную голову плачущего мальчика. Ты же мог убить Джонни».
Джино пересек комнату, двигаясь со свойственной ему гибкостью. Он схватил ее за запястье и слегка вывернул руку хорошо знакомым ей движением.
«О чем ты говоришь? Я не был на Филеримосе с тех пор, как вернулся на Родос. Что там такое с головой? Быстро говори!»
Он не притворялся, его ужас был неподдельным.
«Я тебе ничего не скажу», – произнесла она.
Он с отвращением бросил ее руку, пошел обратно на койку и яростно затянулся.
«Какая же ты дура! Держать голову в руках и упустить ее! Что ты, что американец!»
«Тогда это, наверное, был Константин, – сказала она. – Это должен был быть Константин Каталонас. Кто-то наблюдал за отелем, за мной следили».
В его смехе звучали и гнев, и ирония.
«Вот ты и опять прокололась, bellissima, Константин давно мертв. В некотором роде я обязан ему жизнью, поскольку это он вместо меня летел в Сан-Франциско. Каким это, должно быть, явилось для тебя ударом, вот так, без предупреждения заделаться вдовой».
Она уставилась на него. Константин был в самолете?
«Тогда почему ты не объявился дома, раз с тобой все было в порядке?»
«Я усмотрел в этом шанс сыграть по-крупному. Дома все было не очень хорошо – и ты, bellissima, начинала становиться опасной, угрожать мне. Несмотря на все мои старания, тебя не удалось убедить в том, что ты сумасшедшая. Константин прибыл из Греции, и в назначенный день мы встретились в аэропорту. Он выполнил свою задачу, вынес голову из музея и хорошо все продумал. Рассказывая мне об этом, он смеялся над собственным спокойствием– как он переоделся рабочим и прошел внутрь вместе с остальными, которые работали там внутри, обновляя помещение. Он провез подделку в тележке с песком для цемента, а подлинник забрал».
Доркас с беспокойством подумала, что он слишком многое ей рассказывает, слишком охотно раскрывает карты. Что у него за козыри, почему с такой легкостью снабжает ее информацией?
Он продолжал, а она устало его слушала.
«Какое-то время Константин прятал голову у себя в студии, а я томился дома, не зная, что произошло. Затем подделку в музее обнаружили, быстрее, чем он планировал, и хранить оригинал дома стало опасно. Поэтому он решил ее спрятать в своей идиотской эксцентричной манере. Не надо было мне связываться с таким партнером. Но у него гениальные руки. Творить уже не мог, но мог копировать. И делать такие безупречные копии, что немногие способны догадаться. Вдвоем мы могли бы составить отличную команду».
«Как он мог это сделать? – спросила Доркас. – Он же грек, и к тому же художник?»
«У него было единственное желание – освободиться от своей жены, – презрительно произнес Джино. – Голова принесла бы столько, что мы оба смогли бы жить в свое удовольствие. Как же он ненавидел эту собственницу! Он знал, что ей будет больно, если что-нибудь приключится в музее, которому она так предана. Он обвинял ее в том, что она его преследует, хотя я много раз говорил ему, что никто не заставлял его на ней жениться. Чего я не понимаю, так это почему так быстро обнаружили подмену. Он хвастался, что работа была выполнена великолепно».
«Все раскрылось из-за слезы, – сказала Доркас. – Она не на той щеке».
Джино пристально взглянул на нее и затушил сигарету: «Что за напыщенный дурак! Он клялся, что копия так хороша, что может находиться там вечно, но он этого не хотел. Я думаю, что у него хватало тщеславия, чтобы надеяться, что когда-нибудь распознают, что это его работа. Он сказал, что сделал одну маленькую ошибку, которую со временем обнаружат. Маленькую ошибку! Он был слишком самонадеян, этот дурак, слишком невысокого мнения об окружающих. Слишком много выпендривался. Еще эта шутка с запиской».
«Это ведь ты пытался выудить у меня записку, так?» – сказала Доркас.
«Конечно. И здесь и там, дома, через музей. В тот день в аэропорту Константин решил со мной поиграть. Он сказал, что не скажет, где спрятана голова. Он меня проинформирует попозже, сказал он, когда мы будем уверены в покупателе. Только когда он понял, что зашел слишком далеко, он раскололся, что вся информация благополучно следует ко мне в письме, которое придет из Греции. Я больше ничего не смог от него добиться. Поэтому я изменил планы. Я решил отослать его к себе в Сан-Франциско, чтобы он проследил там за делами, а сам вернуться домой и дождаться письма, чтобы удостовериться, что он говорит правду».
«И самолет разбился вместе с Константином», – сказала Доркас.
Джино кивнул: «Вместо меня. Боюсь, что для тебя это большое разочарование. Я еще не успел покинуть аэропорт, когда это стало известно. Я вышел и увидел, как эта злосчастная штуковина горит. Теперь уже не надо было делиться с партнером. Это натолкнуло меня на прекрасную мысль. Под покровом собственной смерти я смогу принять другое лицо и тем самым избежать некоторых скользких ситуаций, назревающих в Америке, и развязать себе руки. Единственное, что мне было нужно – это письмо от Совы. И на моем пути стояла ты, bellissima. Именно я обыскал нашу квартиру в тот первый раз. Мне казалось, что я знаю все места, куда его можно было деть».
«Затем ты нарисовал кружки мелом? Это был ты!»
Он выглядел довольным: «В первый раз это было не больше чем игра – чтобы ты поняла, чего я ищу, и отдала это. Но когда Фернанда рассказала мне, что случилось и как это тебя напугало, я решил продолжать. Фернанда, надо отдать ей должное, этого не одобряла, но ничего поделать не могла. Ради меня ей пришлось все скрывать и отпираться».
«А в ту ночь на Родосе, на балконе – это тоже был ты?»
Он кивнул, его глаза блестели: «Ты не поняла, ведь так? Да это я в ту ночь залез на твой балкон и смотрел на свою спящую дочь и на мать. Ты уткнулась головой в подушку, горло белело в темноте. Никакой любви у меня к тебе не было».
