Текст книги "Вот это поцелуй!"

Автор книги: Филипп Джиан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Крис смотрела на меня невидящим взглядом. Потом удивленно спросила:

– Не знаешь, где кто?

Но не одна Крис выказывала признаки некоторого волнения. В доме кто-то постоянно сновал вверх-вниз по лестнице, то и дело скрипели дверные петли. Некоторые даже обливали себе ботинки горячим кофе.

Зато у Вольфа вид был безмятежный. Он спросил меня, в хорошей ли я форме.

Крис в это время готовилась к походу у себя в комнате. Кто из них двоих был более озабочен, как вы думаете? Кто еще стоял обеими ногами на земле?

– Но разве у нас есть выбор? – распространялся он во время нашего вчерашнего разговора. – Как можно оставаться в стороне и сидеть сложа руки? Натан, мы ведь в этом мире не для того, чтобы потакать меньшинству, которое собралось выпить у нас всю кровь до последней капли. Извини, старина, но я не согласен. Не такой мир я хочу оставить в наследство своим детям.

– Твоим детям, Вольф? – выпалил я, чувствуя, как внутри у меня все холодеет и сердце сжимается. – О чем это ты?

– Посмотри, что они натворили в Аргентине и в других странах! Возьми хотя бы районы Африки южнее Сахары. Всякий раз, когда туда вкладывают один доллар, оттуда вывозят почти два! Вот как действует эта система! И против такой схемы, обеспечивающей гигантскую прибыль единицам за счет всего населения, я буду бороться до последнего вздоха!

– Вы с Крис… – спросил я полупридушенным голосом, – вы с Крис собрались завести детей?

– Послушай, если оставить власть в руках рвачей или некомпетентных людей, ты понимаешь, куда это нас заведет? Тебе нужны подробности? Знаешь, какие чувства я испытываю, видя все, что творится? Некоторые начинают действовать от отчаяния или гнева, а я – от стыда.

– Вольф, ты меня дразнишь, правда? Ты ведь это не всерьез?

– Я западный человек. Вот почему стыд у меня возникает прежде гнева и отчаяния. Невыносимый стыд… ты понимаешь меня?

– Но вы же друг друга едва знаете. Черт возьми! Вы познакомились всего несколько месяцев назад. Как вы можете знать, что хотите детей? Не желаю даже говорить об этом, черт возьми!

Я ни слова не сказал об этом Крис.

Я решил забыть об этом разговоре.

Но я вспомнил о нем, когда смотрел, как Крис надевает на руки и на ноги куски гофрированного картона. Она сидела на краю кровати, и на меня нахлынули воспоминания. Казалось, я купаюсь в водопаде, каждая капля которого сияет так ярко, что меня пробирает насквозь.

Когда я подошел ближе, она подняла голову, улыбаясь, но через секунду улыбка исчезла.

Тот, кого она ждала, шлялся невесть где, несомненно занятый более важными делами. Хотел бы я знать, какими именно. Я взял моток скотча и помог ей прикрепить картонные щитки, особенно старательно к ногам, которые я так любил. Я не говорил ни слова.

– Знаю я прекрасно, о чем ты думаешь, – заявила она.

Я ничего не ответил. У меня были другие заботы в голове.

Когда настало время тронуться в путь, я решил еще раз обсудить с Вольфом несколько вещей. Например, где встречаться после того, как полиция начнет стрелять, и в какую больницу ехать. Он думал, я шучу, но я совсем не шутил. Я даже ощущал, что меня начинает бить дрожь, потому что знал, на что способны легавые, и не мог не думать о том сюрпризе, который нам приготовили. – Не пожимай плечами, Вольф. Это будет настоящая бойня. Попомни мои слова. Эти парни – извращенцы. Так что, уж пожалуйста, не отмахивайся.

Последние сводки звучали угрожающе. Для любого, у кого еще сохранялся хоть минимум рассудка. От приведенных цифр у меня холодок пробежал по спине: двести тысяч демонстрантов поджидали тридцать тысяч экипированных с головы до ног, как говорится, вооруженных до зубов полицейских.

– И это еще не все, – сказал я в пустоту. – Послушайте меня! Маршрут, который нам навязали, это жуткая мышеловка, вот что я хотел вам сказать. Жарко придется. Послушайте меня внимательно. Не пытайтесь уходить по прилегающим улицам, потому что именно там они вас и ждут. Держитесь вместе, оставайтесь в толпе. Прикрывайте голову. Я же сейчас к услугам тех, кто желает получить дополнительные советы. Не стесняйтесь, задавайте мне вопросы. Воспользуйтесь этой возможностью, ребята! А теперь разрешите пожелать вам удачи. Удачи вам всем!

Вольф первым похлопал меня по спине. Крис смотрела на меня круглыми от изумления глазами. Она так плохо меня знала.

Мэри-Джо

В свое время история с Фрэнком подкосила меня, я на ногах не держалась. Когда я говорю, что не держалась на ногах, то имею в виду, что буквально падала, сползала на пол, если пыталась сделать хоть шаг. Как мешок картошки. Прибегал Фрэнк, но поднять меня он не мог, и я разражалась рыданиями.

Теперь же, после истории с Натаном, мне удалось перейти улицу. Ноги меня не подвели.

Я не знала, что и думать.

Похоже, на этот раз во мне бушевала ярость, а не какие-либо иные чувства.

История с Фрэнком меня едва не убила. Но на него я тогда не испытывала потребности поднять руку (не скажу того же о мебели, особенно когда я выздоравливала). Натану же мне хотелось вцепиться в горло! Разумеется, не на глазах у Фрэнсиса Фенвика или кого-либо из сослуживцев, которые только и ждали подобного спектакля. Нет уж, я не доставлю им такого удовольствия.

Прежде чем тронуться с места, я вытерла уголки глаз, но они были сухие.

Конечно, дышала я с трудом. Огромные темные круги пота выступили у меня под мышками, и я не знала, куда ехала.

Я не сразу сообразила, что припарковалась у его дома. На солнцепеке. Все окна в машине были закрыты, и я варилась там, как рак.

Вдобавок у меня были месячные. Оставили бы меня все в покое…

Так что же я увидела там, наверху?

Любая девица моих габаритов просто вышибла бы дверь плечом, но я аккуратно открыла ее отмычкой, чтобы эта идиотка не сказала, что я не умею себя вести.

Прежде всего, я ощутила тот самый запах жасмина. Который создавал для меня что-то вроде невидимой стены.

Я не была у Натана дома довольно давно, и новый интерьер меня просто поразил. Да, у этой девицы хороший вкус! И средства вполне приличные; я должна была три месяца заниматься тяжелой и опасной работой, чтобы получить столько, сколько ей доставалось за один сеанс фотосъемки, да и просто за то, что у нее красивая задница. Так что я никогда не имела возможности подарить Натану ничего дороже часов, да и те конечно же не «Ролекс».

Я села на кровать и закурила. Нет, все-таки это был удар под дых! Я была очень сильно влюблена в Натана, понятное дело. Но может быть, теперь я была не так глупа, как прежде, может, я чуть-чуть закалилась. Может быть, то, что со мной сотворил Фрэнк, было выше человеческих сил… Не знаю… Когда это случилось, я была так молода. Я выходила замуж словно под хмельком от любви. Нуда ладно. Все-таки простыни, на которых я сидела, огнем жгли мне задницу. И еще этот запах жасмина. Отовсюду! Этот неправдоподобный запах жасмина, который витал здесь, казалось, с незапамятных времен, просто душил меня! Странно, а ведь на духи Крис я никогда так не реагировала.

Ей повезло, этой девице. Она могла разбрасывать свое нижнее белье повсюду, вешать его на спинку стула, не задумываясь, не стыдясь. Ее-то трусы не такие, что впору дойной корове, – я же поспешно засовывала свои в карманы и радовалась, если он ничего не замечал. Да, ей здорово повезло.

Мне вдруг захотелось все здесь переломать и разбить. Но желание немедленно отсюда убраться оказалось гораздо сильнее. Я разглядывала этот интерьер, и у меня под ногами словно образовывалась пропасть. Даже если он с ней и не спит – кстати, это еще вопрос, – все равно это случится рано или поздно, так или иначе. Я встала и пошла на кухню погасить сигарету в раковине. Побрызгала себе в лицо. Кухня вся сияла чистотой, словно ее вылизали. Цветы на столе, аппетитные фрукты в корзине: кисти винограда, перевязанные зеленой ленточкой, груши с капельками красного воска на хвостиках, защищавшего от гниения, какие-то экзотические плоды в папиросной бумаге, яблоки с золотистыми этикеточками. Ну чудо просто! Половые тряпки чистые. Губки – новые. Вообще-то, пожалуй, эта девица была неплохой хозяйкой.

А что, если внезапно столкнуться с ними? Выйти из машины и застукать их, когда они вернутся домой? От таких мыслей я еле пришла в себя и еще судорожно сжимала руль, когда увидела, что они действительно подъехали. Нет, ну что вы на это скажете? Что мне было делать? Выскочить и потребовать объяснений? Сгоряча ринуться в бой? И испить свою чашу до дна?

Я дождалась, пока они войдут в дом, и только тогда тронулась с места.

Самое ужасное в том, что он был достоин девицы такого сорта. Их можно любить или не любить, но мне кажется, таких скорее любят. Она прекрасно выглядела и умела держаться. Я не такая уж законченная дура, чтобы этого не замечать. Она ему подходила. Видеть их вместе было естественно. В порядке вещей.Против этого не попрешь.

Я сама не знала, в каком я состоянии. Чувствовала ли я себя несчастной? О да, можно сказать и так. Окончательно разбитой? Об этом говорить было рано. Существовала некая запретная зона, в которую я еще не осмеливалась заглянуть. Передо мной зияла огромная черная дыра. Но я старалась смотреть в другую сторону.

В разговоре с Дереком я выплеснула всю свою ярость. Мы вышли из парикмахерской и стояли на тротуаре, и его клиентки пялились на меня через витрину, как будто с ними ничего подобного никогда не бывало. Как будто ни одной из них не случалось закатывать истерику из-за того, что ее парень изменил ей. Дерек успокаивал меня. Но мне так было легче. Я ходила взад-вперед и выкладывала все, что накипело. Окликала прохожих и спрашивала, какого черта они сюда прутся. Сделала под козырек типу на «мустанге», который ржал надо мной. В конце концов Дерек крепко меня обнял, и я подумала: «Бог мой, Дерек, давно пора было!»

После этого я зашла в кондитерскую.

Разыскивая Риту на территории кампуса, я наткнулась на девушку, которую собиралась допросить, – правда, я не была уверена, что сейчас подходящий момент. Я заколебалась. Повернулась к ней спиной, прислонившись к дереву, которое словно каким-то чудом оказалось рядом и подарило мне немного тени. Закрыла глаза и досчитала до ста. Это было заколдованное место. Для меня, если подумать, оно оказалось проклятым… Но вообще-то я любила разгадывать загадки.

Когда я открыла глаза, девица все еще была рядом. Блондинка с небольшой грудью, в туфлях на танкетке. Звали ее Элен Грибич. Ее имя назвал мне двумя днями раньше студент-химик, устраивавший у себя вечеринки, где народ пускался во все тяжкие. Между прочим, при участии дочери Бреннена!

Похоже, у Элен Грибич был всего один кумир – Катрин Милле. Она восхищалась ею и как писателем тоже, а это уже тяжелый случай. Да уж, Элен Грибич. Трахалась она со всеми подряд как одержимая.

Я сказала ей, что я об этом думаю. О Катрин Милле. Не бог весть что вообще-то.

– Я готова говорить о литературе, но всему есть предел, – заявила я Элен Грибич в ответ на ее рассуждения о «белой» манере письма. [29]29
  «Белая» манера письма – демонстративный отказ писателя от каких-либо стилистических приемов, подчеркнутое использование простых и конкретных фраз.


[Закрыть]– Не говори мне ничего о «белой» манере письма, если она на самом деле карамельно-розовая. Ты что, дальтоник, что ли? Ты позволяешь так себя поиметь, в твоем-то возрасте?

Мы завершили беседу в кафетерии, где я в самоубийственном порыве заказала банановый десерт. Я накинулась на него, криво ухмыляясь, на глазах у всех, под сочувственные взгляды. Элен Грибич тем временем говорила, что перетрахаться за один вечер с двадцатью мужиками – это для нее способ отстаивания своих прав как женщины. Я чувствовала, что меня вот-вот хватит солнечный удар.

А потом она произнесла одно имя.

Я подняла на нее глаза и попросила повторить еще раз.

Рамон.

– Ну, этот парень с забавным членом, – уточнила она.

– Но не таким уж противным, скажем прямо. – Это замечание расположило ее ко мне.

От перевозбуждения я даже угостила ее выпивкой.

Итак, Рамон… И это после всей беготни! Вот это да! Вот уж твою мать так твою мать!

– Я полагаю, Элен, ты говорила про Рамона с моим мужем?

– А что? Не надо было?

Я накрыла руку Элен своей, чтобы она от меня не сбежала, и зажмурилась. После секундного размышления я спросила:

– А что было между Дженнифер Бреннен и Рамоном? Какие у них были отношения?

В этот миг на лице Элен Грибич засияла восхитительная улыбка. Будь у меня фотоаппарат, я бы ее щелкнула и вставила фото в рамочку.

– Ну, рассказывай, красотка.

– Я бы сказала, что отношения у них были так себе. Он терпеть не мог платить за то, чтобы с ней трахаться. Это его страшно бесило. А Дженнифер никогда не делала этого даром. Даже слышать об этом не хотела. Рамон от этого просто сатанел.

Я опрометью бросилась в туалет. Ослепительный свет, снизошедший на меня с небес, подействовал на мочевой пузырь.

Я дала. Элен свою визитку на случай, если у нее возникнут затруднения с полицией. Задержала ее руку в своей, улыбаясь, так что она смутилась и занервничала. Я смотрела ей вслед. Я испытывала к ней почти что нежность. Над головой у нее в небе розовели перистые облака, ее ноги легко касались мягкой травы. Интересно, какое же удовольствие, по ее мнению, испытываешь, когда потрахаешься с одним. Я чуть не окликнула ее, чтобы спросить об этом.

Я вновь опустилась на стул. Нет, ну надо же! Столько времени угробила, столько усилий! А он жил и живет этажом ниже! Я сказала себе: «Позвони Натану». И опять задумалась над тем, что произошло с нами обоими… А ведь я уже забыла об этом. И вот снова почувствовала себя убитой.

Потом я огляделась в надежде увидеть Фрэнка. Но в зале было пусто. Забытая им куртка болталась на вешалке, на одном из крючков, такая жалкая, будто изможденное, всеми брошенное человеческое тело. Вообразите, в каком я была состоянии, если я вдруг прижалась губами к оконному стеклу. Иногда я бываю полубезумной. На другой стороне улицы кто-то орал в мегафон. Кажется, где-то что-то горело. Целую неделю полиция пыталась сцапать банду, которая поджигала машины, просто чтобы всех достать. Подозревали школьников. Детей, выросших на гормонах роста, которые содержатся в бифштексах. Кстати, эти детки еще насиловали учительниц и жестоко избивали учителей.

Ужас!

Я быстро пошла к выходу и тотчас же попала в толпу: на улице митинговали студенты. Тут я вспомнила, что на рассвете за мной собирался заехать Натан, чтобы взять с собой на эту пресловутую демонстрацию. Как будто нам без того не хватало бардака. Однако погода была как на заказ.

Фрэнк принимал ванну. Сидел сонный и улыбался. Вероятно, он все еще пребывал в уверенности, что переживает последние спокойные мгновения в этом мире, и был намерен воспользоваться ими по полной.

Я уселась на край ванны.

– Фрэнк, я так рада, что ты здесь, – прошептала я.

Он открыл глаза и добродушно на меня посмотрел:

– Хочешь сюда?

Нет, я просто хотела ему сказать, как рада, что он дома. Кончиками пальцев я коснулась пышной пены, пузырившейся на поверхности воды.

– Фрэнк, – сказала я, – все будет не так плохо, как ты думаешь.

– О нет, дорогая! Еще как плохо! Не строй себе иллюзий!

– Прежде – да, но не теперь… Да, это было опасно, но раньше…

Он пристально посмотрел на меня и все понял. Понял, что я все разузнала. Он опустил голову.

– Ты не знал, – поддразнила я его, – не знал, что есть на свете полицейский, которому ты можешь доверять? А я к тому же твоя жена… А? Я же твоя жена, разве нет?

– Черт! Мэри-Джо, прекрати! Дай мне полотенце!

– Раз меня больше никто не хочет, что же мне делать? Все-таки я твоя жена.

Я смотрела, как он вылез из ванной. Протянула руку, чтобы дать ему полотенце, но так и не дала. Почему-то мне вдруг вздумалось вытереть его самой. Раньше, в самом начале нашей совместной жизни, я это делала.

– Но… послушай… Что это ты делаешь? – пробормотал он.

– Как что? Вытираю тебя. Что такого?

Мне показалось, что он дрожит. Вот уже несколько лет я не прикасалась к нему, и мне тоже было странно ощущать под рукой его кожу. Ну и вид, наверно, был у нас обоих!

– Успокойся, – сказала я, – мы здесь одни. И я вовсе не собираюсь выставлять нас на посмешище. Не волнуйся!

У меня даже не хватало смелости посмотреть на него. Я уставилась в одну точку в самом центре его груди, где появились седые волоски… а он как будто хотел ускользнуть от меня…

– Может, все еще наладится? – спросил он наконец.

Я опять внимательно взглянула на него, потом протянула ему полотенце, а сама ушла в комнату и растянулась на постели. Все же это лучше, чем выброситься в окно! Я сцепила руки за головой.

Фрэнк вошел в комнату, на ходу застегивая ремень. Лицо у него было обеспокоенное. Но, конечно, вовсе не из-за моих чувств, конечно же нет.

Стоя около кровати, он натянул рубашку и неловко принялся ее застегивать. В окне за его спиной темнело.

– Фрэнк, ты смотришь на меня так, будто боишься. Могу я узнать почему?

Он нахмурился.

– Ладно, проехали, – сказала я, поднялась с кровати и вышла из комнаты.

Я как раз набирала номер Риты, когда он подошел ко мне сзади.

– Нет, Мэри-Джо, ну что ты дурака валяешь? – спросил он. – Ты это нарочно?

Я повесила трубку.

– Ну что еще? Чего тебе надо? ~ с тяжким вздохом спросила я.

Я попыталась объяснить ему, что в моей жизни не все благополучно, но он словно не слышал. То есть он все время меня перебивал. Он говорил так: «О какой жизни ты говоришь, дурочка несчастная? О тех считанных часах, что нам еще остались?»

Рамон здорово его застращал, можете мне поверить. Я даже и представить себе не могла, до какой степени. Фрэнк просто зеленел от страха при одном упоминании этого имени. Застывал и прислушивался с жуткими гримасами на лице. Метался по комнате из угла в угол, втянув голову в плечи, и твердил без остановки, что я не понимаю, с кем мы имеем дело. С психом. Насильником. Садистом. Настоящим негодяем. Напрасно я твердила Фрэнку, что народ такого сорта – это мой хлеб, что я видала и похлеще, – он только тряс головой, грыз ногти и умолял меня ему поверить.

Когда же я спросила, что же он предлагает, он рухнул в кресло и уставился куда-то в небо, да так и остался сидеть с отвисшей челюстью у раскрытого окна.

– Фрэнк, послушай меня. Все очень просто. Эту ночь он проведет в тюрьме и уже оттуда не выйдет. Я засажу его за решетку, Фрэнк. Это моя работа, я занимаюсь этим ежедневно.

Фрэнк что-то прокудахтал; казалось, он вот-вот заплачет.

– Фрэнк, он тебя так жестоко избил! Я знаю, знаю, он нанес тебе ужасную травму, я все прекрасно понимаю. Но доверься мне. В нем нет ничего особенного. Ты увидишь… мы к этому еще вернемся. Ты первый удивишься и первый посмеешься над своими страхами.

– Черт побери! Мне надо в туалет!

Когда он вернулся, я держала в руке табельный револьвер. Я показала Фрэнку, как приставлю его к голове Рамона, прежде чем тот успеет рот открыть.

– Знаешь, – добавила я, – будь он хоть трижды негодяй, хоть сам дьявол во плоти, но когда ствол упрется ему в лоб, ему останется только звать на помощь мамочку. Вот и все, что он сможет сделать! Или я вышибу ему мозги! Можешь на меня рассчитывать.

Я опустилась на колени между его ног и взяла его руки в свои.

– Но не это главное, Фрэнк, – сказала я. – Не эта история, нет. Дело в том, что я не знаю, куда я иду, куда мы все идем. Что с нами будет, скажи? Хоть ты-то понимаешь что-нибудь?

Он вздохнул и погладил меня по голове.

– Хотелось бы понимать. Хотелось бы сказать тебе, что каждый день приближает нас к свету. Но мы от него еще так далеки. Мы даже не уверены, что идем в правильном направлении.

– Но мне кажется, что тяжелее всего – оказаться в одиночестве. Именно это и пугает меня.

– И однако же, не стоит предаваться мечтам, ведь одиночество – наш удел. Не так ли? И ничего тут не попишешь, бедная моя Мэри-Джо.

В глубине души я романтик. Я была склонна к романтизму еще девочкой. Еще до того, как моя мать смылась, до того, как мной занялся отец. На свой лад. И задолго до того, как я вышла замуж за членососа, в которого влюбилась как сумасшедшая, что мне не помогло…

Я с трудом встала на ноги, упершись в колени Фрэнка обеими руками. Что я могла еще поделать? К тому же меня ждала работа…

Фрэнк судорожно потирал руки.

– А Натан? Где он? Чем он-то сейчас занимается? Сонет для нас пишет?

– Он скоро придет, не волнуйся; Но он мне не понадобится.

Фрэнк вдруг вцепился в оконную раму, на которой крепились мои ящички с цветами, и, словно обращаясь к небесам, к густому сумраку, застонал:

– Но что это даст? А? Что мы с этого получим?

– Черт возьми, Фрэнк, прекрати! Надо же сохранить хотя бы минимум того, что у нас есть в жизни! Или, по-твоему, этот мир недостаточно безумен?

– Но что мы в нем изменим? Что в нем изменится, скажи? Мир все равно будет погружаться в бездну. Как камень в грязь. И в конце концов все равно пойдет ко дну, Мэри-Джо. Не принимай меня за полного идиота!

Он был почти на двадцать лет старше меня. Я в свои тридцать два иногда чувствовала себя старой, но не настолько. Не такой ужасающе старой.

Я еще хотела сажать убийц в тюрьму. Я еще была на стороне жизни, защищала какие-то ценности, самые простые, и решила держаться за них. Должны же быть у человека убеждения, какая-то позиция, которую он должен защищать. Человеку это необходимо. Так я думаю…

Когда я собралась выходить, Фрэнк встал у меня на пути, у двери, расставив руки. Он заявил, что надеется помешать мне совершить невероятную глупость, но не успел он закончить фразу, как я приковала его наручниками к батарее в коридоре. Сердце мое было разбито, они с Натаном разделали его под орех, но, как ни странно, я чувствовала себя в наилучшей форме. Кстати, незадолго до того я проглотила целую горсть амфетаминов, как раз когда Фрэнк повернулся ко мне спиной и стонал перед окном, моля небеса покарать его за грехи, а мне вернуть разум.

– Ты должен дать мне спокойно работать, – настойчиво повторяла я. – Ты что, хочешь сказать, что я тебе все еще дорога?

Свободной рукой он схватил мою и прижал к щеке. Раньше, зимой, он, бывало, согревал своим дыханием мои замерзшие пальцы. Вы не знаете, каким он был тогда. В те времена мои подружки готовы были меня сожрать от зависти, жутко ревновали. Он тогда научил меня кататься на коньках.

«Лижи, лижи мне руки, придурок», – подумала я и выскользнула за дверь, сжимая в руке оружие. Я иду, Рамон!

Я кралась вдоль стены, спускаясь со ступеньки на ступеньку тихо-тихо, затаив дыхание. Признаюсь, я была несколько взволнована знаками привязанности, которых удостоил меня Фрэнк перед тем, как я отправилась выполнять свою работу, рискуя жизнью ради загнивающего общества, – но у меня не было выбора.

До лестничной площадки этажом ниже я добралась вся в поту. Ладони у меня были мокрые. Я перекладывала револьвер из руки в руку и по очереди вытирала их о брюки (кстати, ляжки у меня словно одеревенели). Я прислонилась к стене рядом с дверью в квартиру Рамона. В; горле у меня пересохло. Все-таки мне больше нравится работать зимой – в это время нет таких неудобств, как жара и пот.

Из квартиры не доносилось ни звука. Я сжимала оружие обеими руками над плечом; я была напряжена, как натянутая струна, и сжата, как стальная пружина, а вокруг меня все словно превратилось в стекло. Безмятежная тишина, царившая на этой площадке, пугала. Поодаль вокруг лампочки под потолком спокойно летал мотылек. Я предпочла бы, чтобы Натан был здесь, со мной, несмотря на ту ужасную гадость, которую он со мной сотворил. Будь он проклят!

Я знала, что он разозлится. Он не простит мне, что я принялась действовать в одиночку. Но кто в этом виноват? Очень бы хотелось узнать. Да за кого он меня принимает? Я позвонила в дверь.

Так как никто мне не открыл, я проникла в квартиру Рамона, взломав замок. Пренебрегая самыми элементарными требованиями безопасности. Но кто я такая? Я – женщина, которую все предали, бросили и унизили. Имела ли моя жизнь хоть какую-то ценность? Я бы не поручилась… То была не жизнь, а жалкое существование! Я со своей чудовищной внешностью, офицер по связям с геями и лесбиянками! Чего я стоила?

Я закрыла за собой дверь, приказав себе сосредоточиться на том, что делаю. Нельзя было больше думать о Натане, о Фрэнке, о смысле жизни, ведшей меня от поражения к поражению, о лишних килограммах, которые прилипали ко мне, как магниты. Ох, как мне все это надоело! К тому же в квартире ни черта не было видно, так что я рассадила себе ногу о журнальный столик. Я длинно выругалась сквозь зубы.

Потом глаза понемногу привыкли к темноте. Слабый рассеянный свет проникал сквозь задернутые занавески, обрисовывая контуры мебели, в том числе и кресла, буквально призывавшего меня в свои объятия. И как же мне хотелось в него сесть! Как же мне все надоело!

Так же у меня получилось и с Рамоном! Чем я с ним занималась? Я трахалась с убийцей! Надо было бы ущипнуть себя, чтобы в это поверить! И мне ведь понравилось! Я, правда, удивлялась: что же это со мной случилось, что я не могла этого осознать и что мне хотелось еще. Мэри-Джо, умеешь же ты собрать всякого на свою голову. Все делаешь шиворот-навыворот, бедняжка!

«Совершенно верно, – пробормотала я сквозь зубы, направляясь к креслу. – Я не жду оваций».

Я рухнула в кресло, тяжко вздыхая. Оно стояло прямо напротив двери! Стратегически важная позиция. Очень удобное кресло. Я наклонилась вперед, чтобы помассировать лодыжки: они распухли. К вечеру всегда распухают. Это у меня уже несколько лет. Очередная моя голгофа, если можно так выразиться. Ноги у меня уже как столбы. Можно подумать, будто я прыгнула прямо в пчелиный рой.

Я выпрямилась, от души надеясь, что мне не придется проторчать здесь всю ночь, что Рамон вернется не на рассвете. Нет, ну надо же, этот козел хотел, чтобы я ему платила за то, чтобы он меня трахал! А сам платил, чтобы трахнуть Дженнифер Бреннен! Хотелось бы, чтобы от некоторых вещей меня иногда избавляли. Тогда все было бы несколько по-другому.

Вдруг я почувствовала, как что-то вонзилось мне в горло. Вероятно, именно это ощущает человек, когда его душат стальной проволокой. Будто шею перерезали и голова сейчас свалится на колени.

В следующую секунду я ощутила резкую боль в запястье, и револьвер упал к моим ногам.

Но даже прежде боли пришел леденящий ужас.

В коридоре, небрежно привалясь к стене, стоял Рамон и держал руку на кнопке выключателя. Он только что включил свет.

Затем Рамон подошел ко мне вплотную. Он наклонился, чтобы рассмотреть меня вблизи. Казалось, ему было смешно.

– Не затягивай так сильно, – сказал он. – Потихоньку. Она и так уже вся синяя.

С этими словами он ударил меня кулаком прямо в лицо. Я услышала, как хрустнул мой нос. Следующим ударом он вышиб мне несколько зубов. Это у него кастет был?

Когда я пришла в себя, на мне не было ни брюк, ни трусов. Руки мне связали за спиной. Рубашка была расстегнута, груди вытащили из лифчика. Я лежала на голой, утрамбованной земле. Меня изнасиловали, и явно не раз. Но было и еще кое-что похуже: мне было больно и трудно дышать.

Место это напоминало подвал. Когда Рамон увидел, что я очнулась, он схватил какую-то доску и ударил меня по голове.

Когда я опять пришла в себя, меня как будто кто-то тряс. Это на мне лежал какой-то мужик и трахал меня. Лица его я не видела. Когда он вышел, тут же навалился другой. Но не это было самым страшным. Я чуяла запах крови, и вовсе не из-за месячных, а потому что у меня была разбита голова.

Я хотела спросить у одного из трахавших меня парней, который час, но поняла, что мне заткнули рот кляпом. Меня уложили на что-то вроде матраса, руки подняли над головой и привязали к крюкам, вделанным в стену, а ноги – к вбитым в землю колышкам. Порой у меня темнело в глазах. Я чувствовала, как во рту перекатываются осколки зубов; мне удалось прижать их языком к щеке, чтобы не проглотить. Тут появился Рамон и стал избивать меня палкой. К счастью, он ее в конце концов сломал.

Позднее, с трудом разлепив один глаз, я спросила себя, не умерла ли я. Я не двигалась, боясь, что, если шелохнусь, со мной случится неладное. Или я просто развалюсь на куски, или разозлю Рамона, если он где-то поблизости. Я так теперь его боялась! Дрожала всем телом при одной мысли о нем. Одновременно у меня было такое чувство, словно меня ошпарили, погрузив в кастрюлю с кипятком. Мне не просто трудно было дышать – каждый вздох причинял такую боль, что вы и представить себе не можете. Я услышала стон – и не сразу поняла, что стонать, кроме меня, некому. Рамон превратил меня в кровавое месиво. Когда он вновь склонился надо мной и спросил, не нужно ли мне чего, я заметила у него в руках новую палку, а точнее, узловатую трость. Это было так страшно, что я снова потеряла сознание.

А потом я обнаружила, что сижу на земле, в углу, словно боксер на ринге, отправленный в нокаут, только табуретки подо мной не было. Или как мешок грязного белья, как тряпичная кукла в человеческий рост.

Мои ноги лежали передо мной, раскинутые под прямым углом, черные от грязи, все в красных полосах, кожа на них, прежде такая белая и нежная, была изодрана и покрыта синяками. Руки неподвижно висели вдоль тела. Правое запястье распухло так, что увеличилось в размере вдвое. Видела я только одним глазом. К тому же я вся была в крови. Я была буквально залита ею.

Меня вновь начала бить дрожь.

Фрэнк рыл яму у противоположной стены. За ним следили два парня. Но это зрелище меня не заинтересовало.

Мне хотелось лечь. Но что-то держало меня за шею, не давая голове отодвинуться от стены. Ноги у меня заледенели. Я попыталась пошевелить руками. Это мне не удалось. Мне захотелось заплакать. Но я уже не знала, как это делается. Так или иначе, я уже была на пути в мир иной. Я чувствовала, что жить мне осталось недолго.

Рамон схватил меня за волосы и сказал, что я далеко не в лучшем виде. В наказание он ударил меня по голове ведерком для угля. А я… я даже не смогла поднять руки, чтобы хоть как-то защититься.