Текст книги "Вот это поцелуй!"

Автор книги: Филипп Джиан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Сказать по правде, я и сам ничего в этом не понимал. Может, и получится, черт его знает… Тут ко мне подсела Паула.

– Ты не согласна, моя красавица? Человек обязательно должен вляпаться в историю, да или нет?

– О чем ты говоришь, Натан?

– Это необходимо, как руки и ноги, понимаешь? Это помогает нам сохранять равновесие, или я ошибаюсь?

Позднее мне позвонил Марк. Я удивился, что они уже вернулись домой.

– Да, мы недавно вернулись.

– Заметь, вы ничего не потеряли. Кроме того разве, что известная тебе особа теперь появляется в свете с банкиром-аргентинцем, вопреки всем ожиданиям, так что я тебе должен десять евро.

– Заткнись! Заткнись!Что ты с ней сделал?

– Марк, я тебя плохо слышу. Говори громче, старина. С кемя что сделал?

– А ты как думаешь, с кем? С Евой,болван! Чего ты ей наплел насчет меня, козел?

– Да ничего такого. Что за дела?

– Заткнись! Ты брякнул ей, что я собираюсь ее бросить. Что она станет старой и безобразной.

– Ах, это…

– Да, это самое! Ну,так теперь приходи утешать ее, немедленно. Она уже битый час ревет в постели, вот что. Приходи, утешай ее, сукин сын! Можно узнать, какая муха тебя укусила?

По утрам небо стремительно озарялось ярким светом. Одно и то же ослепительно, беспощадно синее небо простиралось над Лондоном, Берлином, Парижем и Мадридом, находившимися в одинаковых условиях. С самого утра температура доходила до двадцати шести градусов, а потом стрелой летела вверх, чтобы достичь в самые жаркие часы, когда города словно окутывало белое испепеляющее марево, сорока с лишним.

Я расположился на перекрестке под видом торговца мороженым. Мэри-Джо подметала тротуар. Мы связывались через невидимые микрофончики. На крышах сидели в засадах элитные снайперы, а в фургоне из прачечной расположился целый взвод спецназа, прибывший, чтобы оказать нам поддержку в случае, если ситуация выйдет из-под контроля.

Фургон был припаркован прямо у меня за спиной. С этими ребятами я встречался нечасто, они жили в казармах и слыли тупыми и грубыми скотами, к тому же психопатами. Но я уже какое-то время разговаривал с ними через приоткрытое зарешеченное окошко, к которому некоторые из них прильнули в поисках глотка свежего воздуха, и они показались мне вполне симпатичными.

Они задыхались там, внутри. Фургон стоял на самом солнцепеке. Я тайком передавал им стаканчики с фруктовым мороженым. Мы находились здесь, потому что в расположенном рядом банке произошла неприятная история. Клиентов и служащих взяли в заложники, а это означало, что нам предстоит торчать здесь невесть сколько, потому что нас попросили оставаться на местах.

И вот я беседовал с одним парнем, недавно произведенным в офицеры, который с жадностью поглощал персиковое мороженое. Пот лил с него ручьем, смачивая его редкие тонкие усики.

– Ты только послушай! – сказал я Мэри-Джо, которая подошла ко мне, лениво толкая перед собой мусорный ящик на колесиках и вытирая рукавом пот со лба. – Этот молодой офицер сообщил мне, что они получили предельно ясный приказ в связи с предстоящей демонстрацией. Расправа будет самой жестокой!

– Так точно, мадам, – подал голос из-за решетки парень, с удовольствием рассматривая очередную порцию мороженого. – Могу подтвердить. Мы их в фарш превратим!

– Ты слышала, Мэри-Джо?! В фарш! Так оно и будет.

– Так точно! Мы им покажем, чтоб неповадно было. Уж они получат сюрприз!

– Какой сюрприз? Надеюсь, неприятный? Я ведь тоже из полиции, разве нет?

Мы с ним, кажется, были на одной стороне. Мы подчинялись примерно одному и тому же начальству, оба давали присягу, сажали людей за решетку, у нас был одинаково сумасшедший график работы, нам платили одинаковые гроши, мы подвергали свои жизни опасности ради поддержания порядка, наши жены портили себе кровь, а потом в конце концов бросали нас ради лучшей жизни с личностями без стыда и совести, нас с ним запихивали в фургоны, чтобы мы там поджаривались живьем, или выгоняли на улицу переодетыми под панков, и что же в результате? Я не говорю о братстве, но должно же существовать чувство принадлежности к одному цеху! Разве нам нельзя хотя бы обмениваться информацией с коллегами?

Я позеленел от злости.

– А ты, Мэри-Джо, далеко ты продвинулась в своем расследовании? Черт возьми, я и из тебя тоже должен сведения вытягивать клещами?

Мы вернулись, чтобы переодеться. Я прыгал на одной ноге, с трудом натягивая брюки, потому что был еще слишком взвинчен. Восемь вечера. Мы провели четырнадцать часов на дежурстве перед банком, и за весь день у нас в желудке не было ничего, кроме фруктового мороженого. Захват заложников завершился жутким кровопролитием, и мы в очередной раз доказали, что бессильны, не способны помочь вдовам и сиротам – поверьте, сердце самого закоренелого полицейского в момент смягчается, когда затрагивается эта тема. Когда выносили тела погибших, толпа нас освистала.

Зажатые между двумя рядами металлических шкафчиков, при тусклом свете лампочки, дворничиха и продавец мороженого, обливавшиеся едким потом, падавшие с ног от усталости, пережевывали события дня.

– Ты уже столько времени мотаешься по кампусу, – сказал я, отыскивая в своем шкафчике расческу, – и что это тебе дало?

Мэри-Джо мазала подмышки розовым полупрозрачным карандашиком-дезодорантом. Это было что-то новенькое. После долгих часов, проведенных на солнцепеке, бедняжка спала с лица. Губы у нее были плотно сжаты. Волосы торчали во все стороны. Бретельки лифчика врезались в плечи, а резинка трусов прямо впивалась в кожу.

– Дело продвигается так, как ты планировала? – спросил я уже мягче.

Хоть я и был твердо уверен, что она зря старается и ее расследование ничего не даст, это не мешало мне ее жалеть; Рита говорила мне, что Мэри-Джо относится к этой работе очень серьезно.

– Я опросила уже человек двенадцать, – вздохнула она. – Продолжаю идти по его следам.

– Вот скотина! Он тебя доведет!

– О да! Кому ты это говоришь…

В довершение всех бед о розысках Мэри-Джо пронюхали. Вчера над ее рабочим столом кто-то повесил гирлянду из презервативов и открытый тюбик вазелина, который вытекал на бумаги; все это болталось на ленте с надписью «Офицер по связям с геями и лесбиянками», и теперь все хихикали у нее за спиной. Два парня из отдела нравов уже получили от нее за это по морде, а мне даже пришлось вмешаться и оттащить ее, когда она чуть не измутузила одного делегата от союза крайне правых «Доблесть и Честь», пользовавшегося большим влиянием в полиции. Да, Мэри-Джо – она такая. Болид, который остановить невозможно. Она скорее подвергнется самым унизительным испытаниям, чем свернет с дороги, которую выбрала. Она давала нам всем превосходный урок самоотверженности, я так думаю. Черт бы ее побрал.

У нее в шкафчике оказалось немного печенья с изюмом и орехами, она их щедро разделила со мной.

– Я буду работать до тех пор, пока не порвется нить. Пока она ведет меня от одного свидетеля к другому. Я знаю, что она приведет меня к цели. Когда я смотрю на физиономию Фрэнка, то понимаю: я на верном пути. И он знает, что я продвигаюсь вперед. Я подождал, пока она оденется и зашнурует ботинки. Кровь прилила к ее лицу.

– Ох, этот усатый идиот, – задумчиво процедил я. – Просто в себя прийти не могу!

Выходя из комиссариата, Мэри-Джо завела речь о том, что у нее дома осталось полно телячьего жаркого. Но я настоял на том, чтобы сначала заскочить к Вольфу. По дороге мы остановились, чтобы выпить по стаканчику. Я смотрел на Мэри-Джо, и мне вдруг захотелось погладить ее по щеке. Она улыбнулась. Жара, усталость, беспокойство, смерть невинных людей – от всего этого становишься до ужаса сентиментальным…

Пока Мэри-Джо помогала Крис таскать коробки с листовками и грузить их в багажник, я поделился с Вольфом своими тревогами.

– Сюрприз, Натан? И что же это за сюрприз?

– Не знаю. Ничего не знаю. Я так ничего и не смог из него вытянуть. Но мне это не нравится, совсем не нравится. А тебе?

– Конечно, мне тоже не нравится. Но это их проблемы, а не наши.

– Ага! Вот ты как на это смотришь. Это, значит, их проблемы! Прекрасно! Но во всяком случае я запрещаю Крис идти на эту демонстрацию. И я прослежу за этим, не волнуйся! И вот еще что: ты, я слышал, не пользуешься презервативами? Или мне приснилось? Ты мне сейчас скажешь, что это ее проблема? Я вижу, это тебя развеселило…

– Натан, ты мне нравишься, но ты меня уже достал. Честное слово.

– Вполне возможно. Мне без разницы! Но если с ней что-нибудь случится, я тебя пристрелю, как собаку! Я тебе об этом уже говорил, но хочу быть уверен, что ты хорошо запомнил. Как собаку, Вольф. Раздавлю, как вредное насекомое!

– Да что ты себе вообразил? Ты сомневаешься в моих чувствах к Крис?

– Послушай! Эта женщина очень много для меня значит. Когда я был на твоем месте, я не приглашал ее принять участие в уличных баталиях. Когда я был на твоем месте, я только и делал, что дрожал за нее.

– Не рассказывай мне всякую ерунду, пожалуйста. Я в курсе. Ты наверняка причинил ей куда больше зла, чем когда-либо причиню я. Натан, она мне все рассказала. Так что не трудись зря.

От его слов я едва не задохнулся.

Когда мы пришли, Фрэнк принимал ванну. Он сидел в пене по самые плечи и, закрыв глаза, с блаженной улыбкой слушал Чарли Паркера.

Мэри-Джо тряхнула его, чтобы он уступил ей место, – она, мол, умирает от усталости и должна немедленно принять теплую ванну, пока не хлопнулась в обморок. Затем мы направились на кухню, чтобы полюбоваться на знаменитое жаркое.

Там она спросила меня, видел ли я, какое безмятежное у Фрэнка выражение лица, как он спокоен и расслаблен. Я ответил, что он выглядит почти как юноша.

– Он такой уже несколько дней. И знаешь почему? Он утверждает, что, если я буду продолжать расследование, мы оба попадем прямо в ад. Представляешь?

Я разложил веером корнишоны вокруг ломтей телятины, и мне пришла в голову мысль приготовить майонез – если меня за это угостят пивом или стаканчиком вина.

– Он утверждает, что это последние спокойные дни в его жизни. Прикинь? Он хочет пожить напоследок. Решил насладиться жизнью. Понимаешь, что это значит?

– Нет, Мэри-Джо. Извини, понятия не имею.

– Это значит, уже горячо.

– Говори яснее.

– Это значит, Натан, что я близка к цели. И он боится того, что я обнаружу. Вот что это значит.

Мне знакомо возбуждение, которое испытывает полицейский, напав на верный след. Нет, вам этого не понять. Мэри-Джо не держалась на ногах, но глаза ее горели, ее большие зеленые глаза блестели волшебным блеском. Вот что отличает нас от простых смертных. Эти несколько кратких мгновений славы, это чувство всемогущества, которое возносило нас к горним высотам! Вот почему мужчины и женщины брались за эту ужасную, опасную, мерзкую, плохо оплачиваемую работу, всеми презираемую и чаще всего приносившую жестокое разочарование… Ради этих нескольких мгновений благодати, ради этого чистого и безмерного наслаждения, с которым не может сравниться ничто на свете!

– Ну так действуй! – сказал я и взял ее за плечи. – Ты не нуждаешься в его разрешении. Ведь мы с тобой – охотники-одиночки, так? Ах ты, счастливица! Ты сейчас паришь на своем маленьком облачке, да?

Скольких я знал таких, как она? Да, я знавал таких полицейских, у которых это было в крови, которые никогда не прекращали поиски, без колебаний жертвуя собственным благополучием. Но таких было немного.

Я сжал ее в объятиях. Я гордился ею. Я говорил себе, что чем быстрее она покончит с этой своей историей, тем быстрее мы сможем заняться другим делом, тоже очень и очень серьезным.

– Давай, действуй, моя красавица! – прошептал я ей на ухо. – Не теряй времени даром.

Но она была как в нокауте. Она отстранилась от меня со вздохом, в котором слышалось раздражение – мол, сейчас слишком жарко. Думаю, она слишком увлеклась амфетаминами. Потом она отправилась к себе в комнату и растянулась на постели, сказав, чтобы мы ее не ждали.

– Ты знаком с этой девицей, ее новой приятельницей? – спросил меня Фрэнк. – С этой Ритой? Что-то она мне не особо нравится, между нами говоря… Немного странноватая, да? Так вот, она посоветовала Мэри-Джо не ужинать. Я не хочу вмешиваться в эти дела, сам понимаешь.

У Фрэнка, напротив, был зверский аппетит. Волосы у него были влажные, легкий халат распахнулся на груди и открывал взору седеющие завитки; он сидел босой, с голыми коленями и воздавал почести жаркому, запивая его большими стаканами вина (мы уже почти прикончили вторую бутылку). Фрэнк все время улыбался, и я спросил, все ли в порядке.

Он добродушно пожал плечами:

– Я полагаю, с моей карьерой покончено. Тебе известно, что мы стали посмешищем для всего университета? Надо бы тебе как-нибудь прийти и посмотреть, чем она занимается. Результат превзошел все мои ожидания.

– Ты мог бы избавить ее от этого. И от бесполезной работы. Ты же понимаешь, что она в итоге найдет то, что ищет. Ну ты же ее знаешь!

– Но, старина, подумай о последней сигарете осужденного на казнь. Говорят, эта сигарета – лучшая из всех, что были выкурены за всю жизнь. И это правда. Подумай об этом.

– Что за тайны, Фрэнк? В какие игры ты играешь, а?

Улыбка с его лица так и не исчезла. Она уже не была такой сердечной, но словно застыла. Не отвечая на мой вопрос, Фрэнк наполнил стаканы.

Я настаивал:

– Что, действительно есть чего бояться?

– О да, есть, есть чего бояться. О да!

– Тебе что, угрожают? Послушай, Фрэнк, я ведь не какой-то там торговец велосипедами. Тебе в голову не пришло, что я мог бы тебе помочь? Что мы с Мэри-Джо могли бы тебе помочь?

– Она могла бы мне помочь, если бы не совала свой нос куда не надо. Она могла бы, но увы. И это не слишком здорово для меня… Ну, что ты на это скажешь?

– Не знаю. Но поставь себя на ее место. Ведь ты далеко не идеальный муж.

– А что такое «идеальный муж»? Что это, в сущности, такое, а?

– Я подумал, что, может быть, есть такие вещи, о которых ты, Фрэнк, не хочешь с ней говорить. Сам посуди. Но ты мог бы поговорить об этом со мной.

Он хихикнул.

Я улыбнулся ему, встал из-за стола и пошел посмотреть, что поделывает Мэри-Джо, пока он лил тонкой струйкой растительное масло на салат, обретая в этом занятии утраченный душевный покой.

Мэри-Джо спала; видимо, уснула, как только упала на кровать. Какое-то время я задумчиво смотрел на нее, потом снял с ее ног башмаки. Выключил маленький вентилятор, который дул ей прямо в лицо, так недолго и простудиться. Когда я вырубил свет, она начала тихонько, почти весело похрапывать. Тут я вдруг подумал, что ни разу не провел с ней целую ночь. Да, мы никогда не спали вместе в одной постели. И почему-то только теперь это пришло мне в голову, и я удивился, что раньше никогда об этом не думал.

Вернувшись к столу, я сообщил Фрэнку, что Мэри-Джо спит, и он доел телятину. Потом мы покурили травку – Мэри-Джо покупала ее на углу у психа-китайца, но она была гораздо хуже той, что продавала Жозе. В доме напротив, на том же этаже, двое гонялись друг за другом по комнатам, а этажом ниже мужчина смотрел телевизор, немного подавшись вперед. Ночь пахла акацией и расплавившимся за день асфальтом, теплый воздух медленно просачивался в комнату через окно. Фрэнк обмахивался веером, а я смешивал коньяк с содовой. Мы беседовали о защите свидетелей.

– Защита свидетелей! Черта с два! – восклицал Фрэнк. – Какая, к дьяволу, защита?! Преступников выпускают на свободу через две недели! Не рассказывай мне сказки!

Да, мы выходили из доверия, с каждым днем все больше и больше. Я просто констатировал этот факт.

С тех пор как двенадцатилетние мальчишки стали совершать налеты на банки, тюрьмы были готовы лопнуть, как переспелые плоды. Нас просили подавлять, и мы подавляли. Превосходно. Да, но что делалось в это время на другом конце города? Что я мог сказать Фрэнку в ответ? Общество трещало по всем швам, даже на уровне школы и семьи. Чем больше власть пыталась взять все в свои руки, тем больше краснело небо от зарева пожарищ (не говоря уже о том, что рушились дома, взлетали на воздух мосты, а какие-то психи взрывали себя посреди толпы). И люди утрачивали к нам доверие. Они больше не верили в нас. Как можно было на них за это обижаться? На месте городов возникали какие-то дикие джунгли, война стучалась в двери, таяли наши радужные надежды на благополучие и справедливость, которые мы питали на заре нового тысячелетия, они улетучивались, оставляя у нас над головами пелену мрака, и как после этого можно было обижаться? Фрэнк смотрел на меня со злобной улыбкой, и я никак не мог найти слова, чтобы переубедить его. Я вспомнил, что говорил мне Вольф: «Уже хорошо, что ты сам понял, в какой хаос ввергли нас некоторые». Не так важно, что я не находил слов. Когда мне доводилось говорить с Вольфом на эту тему, я всякий раз ощущал, что становлюсь как бы меньше ростом и мне приходится смотреть на него снизу вверх.

Из-за Вольфа у меня развился довольно серьезный комплекс неполноценности.

– Я сознаю, сколь велика проблема, Фрэнк. Я ведь не слепой. Я говорил об этом с Вольфом на днях. Мы насмехаемся над итальянской системой правосудия, но наша-то ничуть не лучше, сказал он. И я с ним полностью согласен.

По мнению Фрэнка, мы получили то, что заслужили. Ему теперь все равно. Абсолютно все равно!

После непродолжительного молчания он улыбнулся, глядя в пространство, и сказал, что покурил бы еще травки. В глубине души, продолжал он, он ни о чем не жалеет. Жизнь его была непроста, но он принимал ее такой, какая она есть.

– За тем, чего желаешь очень сильно, всей душой, приходится отправляться далеко. Если ты понимаешь, что я хочу сказать… Но дело это трудное, оно не проходит бесследно ни для тебя, ни для других.

Фрэнк растянулся на диване, положив под голову подушку, а я уселся в кресло и уставился в потолок.

– Почему бы тебе с ней не поговорить? – спросил он.

– Она не отступится. Никто не заставит ее отступиться, никто и ничто. Забудь об этом.

– Да, думаю, ты прав. Бесполезно биться головой о стену.

До нас доносился рев машин, ехавших в гору, оглушительная музыка и подпевавший ей нестройный хор, потом шум стих, и молчание казалось почти дружелюбным. Вдалеке виднелся поезд надземного метро, остановившийся между двумя станциями, а со стороны реки возвышалось огромное светящееся панно фирмы «Телефункен», из которого на крыши домов то и дело гроздьями сыпались искры. На севере в небе висел гигантский экран, на котором молодые люди неосторожно обменивались жвачкой, и бегущая строка предупреждала всех об опасности болезней, передающихся половым путем.

Такие вечера бывали у нас с Фрэнком нередко. Когда Мэри-Джо уходила спать, а мы оставались в гостиной, я открывал для себя, что такое библиотека. У них там было около двух тысяч томов и еще примерно столько же хранилось в подвале – мы с Фрэнком потратили, наверное, неделю, чтобы протереть их от пыли и пропитать составом, защищающим от сырости, а потом расставить по стеллажам из оцинкованного железа. Так Фрэнк пробудил во мне интерес к литературе. Он предложил мне поупражняться, чтобы посмотреть, способен ли я написать хотя бы три связных строчки; я занимался уже несколько месяцев, и результат до сих пор был не слишком убедителен.

Фрэнк отсасывал у двадцатилетних парней, а я спал с его женой, но мы прекрасно ладили, что, сказать но правде, не так уж и странно. Иногда мы смотрели в окно, как падает снег, как идет дождь, как бегут по небу облака, а то рассматривали рисунок вен на руках или фотографии в журналах и вели бессвязные беседы, нам было хорошо.

– Все-таки ты совершаешь ошибку… – сказал я.

– Во всяком случае, присмотри за ней. Будь рядом. Я не хотел бы, чтобы с ней что-нибудь случилось…

– Да, понимаю, у меня такие же проблемы с Крис. Я знаю, что ты чувствуешь. Мы не можем умыть руки и отмахнуться от того, что с ними происходит.

– Они не осыпают нас подарками. О нет! Они заставляют нас за все платить. Как будто мы им ренту выплачиваем.

– Нас хотят заставить искупить свою вину, Фрэнк. Искупить вину, старина.

Немного позже Фрэнк встал на четвереньки и поднял с ковра светлячка, чье появление нас порядком удивило; Фрэнк посадил его в цветочный горшок. По его мнению, из заметки в разделе происшествий могла получиться хорошая книга, он знал тому немало примеров.

– Самые сливки – это романисты, но я, к сожалению, не из их числа. Нелегко это признавать, сам понимаешь. Но вот мне подвернулась эта история с убийством Дженнифер Бреннен. Я подумал, что взять ее за основу романа – неплохая мысль. Кстати, я и до сих пор так думаю. Многие из моих студентов знали Дженнифер. Они могли мне о ней рассказать, я мог раздобыть необходимый материал, столько материала, сколько душе будет угодно. Раз уж ты не романист, приходится выгребать мусорные баки, сам понимаешь.

Я вдруг вспомнил, как в морге Фрэнк с живейшим интересом склонился над телом Дженнифер Бреннен. Продолжение оказалось логичным. Мы конечно же могли бы это предвидеть. Мы с Мэри-Джо могли догадаться, что у Фрэнка возникла какая-то задняя мысль, могли, если бы хоть ненадолго отвлеклись от наших собственных дел… но каким чудом это могло произойти? Если бы только мы отказались от всякой личной жизни… да и то куда бы девались все проблемы, требовавшие немедленного разрешения? Да, наверное, мы могли это заподозрить и тогда ничего этого не случилось бы.

– Думаешь, писать книги – серьезное занятие для серьезных людей? А знаешь, как распознать плохого писателя? Если писатель утверждает, что он шутить не любит, можешь быть уверен: грош ему цена.

Тут появилась Мэри-Джо, решившая, что уже наступило утро.