Текст книги "Вот это поцелуй!"

Автор книги: Филипп Джиан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Был сквозняк, – объяснила я ему.

Натан уселся за стол, лицом к солнцу. Он уже морщился и кривился, спина у него сгорбилась.

Пока он читал, я выкурила сигарету. Я ничего не могла для него сделать, а он не мог ничего сделать для меня. Я взглянула на свои ногти. Вероятно, Паула привела их в порядок, пока я была в отключке. У Паулы доброе сердце. Ногти у меня теперь были голубого цвета с перламутровым отливом. Пока я их разглядывала, Натан изменил позу: обхватил голову руками.

Я представила себе, как он сидит в архиве. В компании Эдуарда. Представила, как он мечется, словно крыса в клетке, потому что у Крис ребенок от другого. Представила, как он сидит в этом подвале, словно в заточении. В компании Эдуарда. Среди океана ужасов, уголовных дел, фотографий убийц и их жертв… Среди сотен загубленных жизней, от которых веет безысходностью, жизней трагических и бессмысленных. Я подумала, что мне бы там не понравилось, совсем. Я бы, наверное, подала рапорт об отставке.

Я повела себя как примерная девочка и дождалась, пока он закончит чтение. Мой маленький бедный Джек Керуак из подвала. Вот только я-то сама – привидение, не способное до него добраться.

Он сложил листки и сунул в карман, глядя куда-то вдаль. Обошелся без ненужных комментариев.

Кто из нас не цеплялся за свои несбыточные мечты? Кто из нас не считал, что ухватил нечто важное? Сколько петард озарило нашу жизнь, прежде чем мрак сгустился вновь? Многие ли наши желания сбылись? Я вас спрашиваю.

Раз в неделю ко мне приходит один парень и объясняет, что я должна бороться. А я хочу не бороться, а быть совершенно пьяной или под кайфом, по максимуму наглотавшись наркотиков. Желательно с раннего утра. Ну, вы спрашиваете, а я вам отвечаю, как оно есть на самом деле.

Так как время не стояло на месте, я вывела Натана из размышлений.

– Слушай, я не могу делать вид, будто интересуюсь тем, что меня нисколько не интересует. Извини, не могу.

Я хотела, чтобы мы нашли эту чертову собаку до возвращения Фрэнка. И я видела, что времени осталось мало. Сняла с гвоздика куртку и сказала, что не нуждаюсь ни в чьей помощи, чтобы ее надеть.

– Не надо было спасать мне жизнь, – добавила я. – И нечего приходить ко мне жаловаться.

Он ответил, что я его достала. Я улыбнулась ему… Обнажила вставные зубы…

Наконец я повисла у него на шее, и он усадил меня в машину. Вешу я сейчас, наверно, килограммов девяносто пять.

Конечно, это была настоящая авантюра, совершенно бесполезная затея, но я воспользовалась ею, чтобы обманом прижаться к нему и освежить в памяти все, что касается его запаха и силы его рук, – это мне пригодится, когда взбредет в голову заняться мастурбацией.

И вот мы едем.

Небо еще голубое, с легким сиреневатым оттенком. Снег тает, осыпается с ветвей, сползает с крыш, хлюпает под ногами прохожих на тротуарах, а мы едем на малой скорости. Мы обследуем поперечные улицы, методично прочесываем квартал, постоян7но покрикивая:

– Эй, Рекс! Где ты, собачка?

Я ощущаю легкую тревогу. Под пристальным взглядом моего бывшего любовника, еще не прошедшего через все предназначенные ему испытания, я проглатываю несколько пилюль. Он здорово помрачнел за несколько месяцев, – правда, это ничуть не повредило его обаянию.

– A как твоя подружка? – спрашиваю я, когда мы оказываемся в результате поисков на противоположном берегу озера. – Как поживает твоя новая подружка?

Он вдруг развеселился, громко заржал, потом остановил машину и вышел купить сэндвич с колбасой. Я не хочу есть, ничего не хочу… Рекс лишил меня аппетита. И я молю Бога, чтобы мы его нашли, потому что вся эта история просто сводит меня с ума. Я знаю, что подумает Фрэнк. Мне делается плохо, стоит только представить, что он подумает. Я быстро утираю слезы, которые снова полились у меня из глаз. У меня бывают такие неконтролируемые реакции, и они совсем не облегчают жизнь, можете мне поверить. Ну а если бы я ничего не принимала, было бы лучше? Разве кто-нибудь может гарантировать, что мне не было бы хуже? Никто этого не знает. И я – первая.

Я сказала, что выпью кока-колы. Чтобы ему было приятно. Киваю головой и опускаю стекло. Ловлю колу на лету. Мы улыбаемся друг другу. Он спрашивает у торговца, не видел ли тот поблизости крупную черную собаку в красном ошейнике, которая очень быстро бегает. Улица простирается перед нами, освещенная мягким светом. Кругом царит поразительное спокойствие. Натан расплачивается за еду и напитки. Я смотрю на него и думаю: «Что это ему в голову взбрело трахаться с Жозе? Это ж надо!»

По дороге мы смеемся над этой историей, над этим противоестественным союзом, над этой связью, которая ни к чему не приведет, потому что Жозе, как известно, любит студентов-леваков. Вот кого она любит больше всех. К тому же она ~ феминистка.

– Меня тревожит, – говорит Натан, – что она завела разговор о том, чтобы поселиться у меня. Не нравится мне это.

– Они все одинаковы! Не переживай ты! – Ты бы видела мою квартиру. Совсем крошечная. Я едва втиснул письменный стол.

Вдалеке я замечаю какую-то собаку. Натан увеличивает скорость. Потом мы опять едем медленно-медленно. Так мы кружим около получаса, после чего останавливаемся на берегу озера. Натан вытаскивает мое кресло, и я вновь устраиваюсь в нем. Я беспокоюсь все больше и больше. Вот ведь сволочной пес! Я опять зову его. Видно, нам не миновать прогулки.

Я не хочу, чтобы Натан катил мою коляску. Погода прекрасная, но не жарко. В будни здесь пустынно. Место кажется почти диким. Когда я в хорошей форме, мы с Рексом делаем полный круг. Я прячусь в кустах, и мы с ним играем, я бросаю ему палки. Иногда вырываю пучки травы, чтобы их понюхать. Я пугаю парочки влюбленных, которые забираются в заросли потрахаться.

– Ты по мне скучаешь? – спрашиваю я Натана.

– Ты же знаешь, что скучаю, – отвечает он.

Где-то кукует кукушка. Рой мошкары вьется над нами, поблескивая в золотистом свете. Мы гоняемся за псом, но пока не видели даже кончика его хвоста. А солнце стоит уже низко над горизонтом. В безоблачном небе появляются полицейские вертолеты, направляющиеся в сторону города. Как говорит Жозе, будем следить за соблюдением наших гражданских прав.

И какая разница, что Жозе, насколько я понимаю, трахается лучше, чем Паула?

А чего он, собственно, ждал?

Вообще чего ждет человек от жизни? Разве не за бродячей собакой мы все гоняемся? Я вздрагиваю, Натан говорит:

– Застегни куртку.

Я покорно застегиваюсь. По крайней мере, ноги у меня не мерзнут. Я опять кричу; «Рекс, Рекс!» Натан пытается подозвать собаку свистом. Кромка воды блестит, как нить накала. В воздухе ощущается что-то, что напугало бы маленькую девочку. Кролики разбегаются, услышав нас. Я начинаю хныкать:

– Натан, найди мне эту чертову собаку. Пожалуйста! Я тебя умоляю! Черт возьмииии!

Вид у Натана подавленный. Он просто не знает, как со мной обращаться. В этом он не одинок. Похоже, я стала совсем странной. Хотя за моей спиной употребляют и другие словечки.

На какой-то миг мы застываем в растерянности, как идиоты, и умолкаем, уже ничего в этой жизни не понимая. А может, мы и раньше ничего в ней не понимали. Легкий туман окутывает берега озера. Кажется, будто он поднимается от земли.

Я принимаю решение: Натан должен пойти на разведку. Пусть осмотрит окрестности, лишь бы не торчал рядом со мной, теперь его присутствие меня стесняет. Я прикрываю глаза, глядя на заходящее солнце, а когда открываю вновь, Натана уже нет.

Я слышу, как он вдалеке зовет Рекса. Семейство уток скользит по воде, оставляя за собой след, и зеркальная гладь становится жидкой, на ней возникают крохотные волны. Небо розовеет. Я думаю о Фрэнке, он сейчас, вероятно, заканчивает читать лекцию; сама я медленно двигаюсь куда-то в своей коляске. Снег поскрипывает под шинами.

Мне звонит Рита, чтобы сообщить, что демонстранты сейчас крушат все под ее окнами» так что она, возможно, опоздает на наш ежевечерний сеанс массажа. Я делюсь с ней своей бедой. Она говорит, что во всем виноват Натан, что я несу бред, это он нагоняет на меня хандру. Я выхожу из себя. Ну, кто же, наконец, поймет, что я должна, непременнодолжна найти эту собаку?

Я забиваюсь в кусты, чтобы всплакнуть. Думаю о Крис, которая не желает больше видеть Натана, изгоняет его из своей жизни. И она права. Рита уверена, что Натан приносит несчастье. Она мне сказала, что лесбиянки чувствуют такие вещи. Я сморкаюсь. Оглядываюсь. При виде этого зимнего пейзажа, словно присыпанного ячменным сахаром, при виде этого мягкого успокаивающего света, этих тихих, мирных берегов, где у воды суетятся воробьи, я вновь начинаю горько плакать. Дело плохо. Давясь рыданиями, я опять зову Рекса. Тяну его имя, будто рот у меня набит тестом. Это ужасно. Между двумя всхлипами я вою: «У-у-у! Ты-ы-ы!» – словно меня душат.

Я сейчас брошусь в воду, вот что я сейчас сделаю. Я перестаю плакать. Мне холодно. Возвращается Натан. Садится на скамейку и смотрит вдаль, втянув голову в плечи и засунув руки в карманы. Угадайте, кого он мне сейчас напоминает? Кстати, тот тоже спился.

– Может быть, мы его и не найдем, – говорит мне Натан. – Может, нам не удастся его найти. Надо смотреть правде в глаза.

– Без него я домой не вернусь. Так и знай. Мы избегаем смотреть друг на друга. Молча размышляем.

– Послушай, – говорит он. – Я хотел бы знать, почему это так важно.

Ну вот. Сейчас будем думать, что для нас важно. Но вот мы двигаемся дальше.

Я позволяю Натану уйти вперед. И смотрю, как он постепенно удаляется от меня. Я двигаюсь рядом с его следами. Мне кажется, что я в жизни встречала только людей, никогда не имевших того, чего им хотелось, людей, которые уже истратили свои силы или расходуют их попусту сейчас. Но ведь таких большинство, разве нет? Наверно, быть уткой проще, чем человеком. Утиное семейство разворачивается и плывет в другую сторону. А знает ли вожак, куда плыть? И знает ли он, что ведет за собой всю стаю?

Тропинка уходит немного вверх. Я очень устала. Становится тяжело дышать. А ведь мне только тридцать три. Вот еще одно обстоятельство, которое повергает меня в тоску по множеству причин. Я останавливаюсь. Мне надо перевести дух.

Озеро слепит глаза. Я даже не вижу другого берега. Слышу, как плещет вода. Настал час, когда начинают каркать вороны. Не хватает только кваканья лягушек. Для кузнечиков еще рановато.

Ну так что, сделаю я это или нет? Сама пока не знаю. В глубине души я довольна тем, что у меня есть такая возможность. Как гора с плеч! Рекс может бежать хоть в Антарктиду, потому что я вольна выйти из игры в любую минуту. Я могу резко затормозить и прервать движение. Во всяком случае, в том, что касается лично меня.

Я уверена, что вода в озере ледяная. Это единственное, что меня удерживает. Я была гораздо смелей в детстве. Мы с отцом купались в речках, в горных потоках до того, как все испортилось.

Наконец я все же решаюсь. Беру разгон и несусь прямиком к воде. Проскакиваю между двух кустов, наклоняю голову, сдерживаю дыхание, скользя по довольно пологому склону (я бы предпочла более крутой); потом, немного раскачавшись в кресле, отталкиваюсь и лечу в воду. Меня вытолкнуло из кресла, как при катапультировании.

Будто током ударило. Вынырнув на поверхность, я испускаю крик боли. Вода вокруг меня совсем черная. А ведь всего секунду назад она казалась золотистой. Барахтаясь, я переворачиваюсь на спину. Ноги тянет ко дну. Они торопятся поскорее покончить со всем этим.

И вот я опять плачу. Лепечу какие-то непонятные слова, лежа на спине. Удаляюсь от берега, загребая обеими еще достаточно сильными руками, ведь теперь уже никто на свете не может мне помочь, и от этого у меня разрывается сердце. Я вижу, как мои ноги поднимаются обратно на поверхность и плывут следом за мной, как водоросли. Я замечаю, что на ногах у меня одни носки.

Сколько же я продержусь? Сколько времени у меня уйдет на то, чтобы исчезнуть? Когда я больше не смогу барахтаться? Когда иссякнут силы? Они ужеиссякли… Сквозь слезы я вижу равнодушное небо, бесконечно плоское, несмотря на виднеющиеся местами языки пламени, несмотря на все эти его фиолетовые глубины, пастельные тона, чуть подернутую дымкой прозрачность. Нелепая красота.

Тут я вижу Натана, он выскакивает из зарослей на небольшом холме, возвышающемся над озером. Кусты вокруг него поблескивают инеем.

Когда он меня замечает, я кричу ему:

– Уходи! Оставь меня в покое! Убирайся!

Но он бросается расшнуровывать ботинки. Я прихожу в отчаяние. Не желаю верить своим глазам.

Я ору:

– Прекрати валять дурака! С меня довольно!

Я опять начинаю рыдать. Могу истечь слезами, но это ничего не изменит. Я проклята, проклята!

Натан уже расстегивает брюки, стаскивает куртку. Я чувствую, как мое лицо застывает, искаженное жуткой гримасой. Я что-то пищу.

И в ту минуту, когда он собирается прыгнуть, я бормочу:

– Не надо… умоляю тебя, Натан, не надо…

И тогда он останавливается, словно услышал мою просьбу. Он колеблется. Я чувствую на себе его взгляд. Я опять издаю звуки: «У-у-у! Гы-ы-ы!», будто я – теленок, потерявшийся на лугу. Он колеблется. А я бормочу:

– Не надо, Натан. Не надо опять…

Натан

После вчерашних событий я проснулся поздно. Все тело у меня болело, а из головы не шли отвратительные картины. Паула уже встала, я слышал, как она возится на кухне, как свистит чайник. Я поднялся, вышел на кухню и увидел, что чайник она забыла на плите; я его тут же выключил и отправился в ванную, где мылась Паула. Правда, воды в ванне не было.

Она открыла глаза в ту минуту, когда я поставил ногу в душевой поддон.

– Спасибо за апельсиновый сок, – еле протянула она.

Я пустил холодную воду и принял душ. Все тело у меня было в синяках. Оооой! Твою мать! Я воспользовался мылом за пятьдесят евро и шампунем, какой можно найти лишь в шикарных салонах красоты, в отделах класса люкс. Мне пришлось поставить в ванной высокую этажерку исключительно для ее косметики, да к ней еще обзавестись небольшой тумбочкой на колесиках. Я это сделал без препирательств, не моргнув глазом. Я не мог судить ее строго.

Выйдя из-под душа, я завернулся в великолепное махровое темно-красное полотенце; у Паулы были ослепительно-белые. Я внимательно рассмотрел себя в зеркале.

– Прости, что выпил весь сок, – сказал я. – Но ты должна понять… Мэри-Джо сейчас находится между жизнью и смертью…

Паула вяло взмахнула рукой над бортиком.

– О, черт! – выдохнула она. – О нет! Черт возьми! Ох…

– Я знаю, что это меня не оправдывает, но вчера вечером я плохо соображал, что делаю. Ты можешь себе представить. Знаю, ты просила оставить немного на утро, но у меня это просто вылетело из головы. Мне очень хотелось апельсинового сока. Знаешь, я мог пить его литрами. Но скажи, Паула, ты что, сегодня на работу не идешь?

Она толком не знала. Я пошел в гостиную и стал делать зарядку у открытого окна. Высунувшись из окна, я смог заглянуть в комнату Марка и увидел, что он трахает Еву. А время-то уже шло к полудню. Пожалуй, я зря о нем беспокоюсь. Но как подумаешь, до чего быстро летит время. Молодость коротка. Я ему без конца твержу одно и то же. Я ему говорю:

– Ну, хорошо, она – твоя хозяйка, я в курсе, но не слишком ли высокую цену ты платишь за это? Не слишком ли дорого это тебе обойдется? Не начнутся ли у тебя проблемы? Я-то полагаю, что они у тебя уже есть. Я не шучу. Я думаю, что у тебя очень и очень серьезныепроблемы, представь себе.

В ответ Марк обычно говорил, что у меня тоже есть проблемы, и дискуссия на этом заканчивалась. Какое счастье, что наших родителей уже нет в живых: то, что они увидели бы, очень бы их расстроило, и мне, старшему брату, гордиться было бы нечем. Увидев, что сталось с их мальчиками, они бы меня не похвалили.

Я запустил в окно Марка сосновой шишкой.

– Прости, старик, что я тебя побеспокоил, но должен тебе сообщить, что Мэри-Джо находится между жизнью и смертью. И знаешь, несмотря ни на что, она хорошо к тебе относилась. Ты неверно о ней судил.

Марк опустил голову; мы с Евой помахали друг другу.

– Пожалуйста, не говори «одной заботой меньше», – продолжал я. – Поищи другие слова.

Паулу я нашел на кухне. Она пыталась намазать для меня маслом обугленные тосты. Но мне не хотелось есть. Я опять пошел принять душ. Когда я вернулся, она сидела на стуле с ногами, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками.

Я рассказал ей о вчерашнем дне, о демонстрации и о случившемся с Мэри-Джо, чтобы она не говорила, что я уделяю ей слишком мало внимания после того, как встал с постели.

– Я пытаюсь прийти в себя, отдышаться от всего пережитого, – объяснял я ей. – Это тебя совершенно не касается. Я просто пытаюсь перевести дух.

– Ты меня не любишь.

– Да нет! Конечно же люблю, дело совсем не в этом.

– Раз так, то почему мы не трахаемся?

Я положил ей руки на плечи.

– Это тебя до такой степени беспокоит? Посмотри на меня. Я тебе кое-что скажу. Ну, посмотри на меня. А теперь послушай, послушай внимательно, Паула… Вполне возможно, мы с тобой начнем трахаться, и очень скоро.

– Когда же?

– Вот этого я не знаю. Не могу назвать тебе точную дату. Но очень скоро –это не значит через полгода.

Она приготовила мне кофе, почти прозрачный. Он уже остыл, но я его все же выпил, держа руку у нее на плече и слегка сжимая его, чтобы она поняла, что должна надеяться.

– Я сейчас нахожусь накануне больших перемен, – продолжал я, глядя в окно и вдыхая исходивший от Паулы запах жасмина. – Я полагаю, это вопрос нескольких дней, в худшем случае – недель. Не знаю точно. Рим ведь не в один день был построен.

Я ей не лгал. События разворачивались все стремительнее. Я чувствовал, что меня несет мощный поток, ощущал, что утратил контроль над происходящим. Наконец-то, После всех этих жутких самокопаний. Черт возьми! Но я знал, что, когда я выберусь из этого водоворота, из этой страшной воронки, я увижу свет. Вступлю на путь истинный с одной из женщин и больше не сверну с него. Мои глаза откроются. Все наконец покажется мне таким простым и ясным. У меня начнется нормальная жизнь. И я не исключал даже вариант с Мэри-Джо. А ведь она была в коме. Больше мне ничего не сказали насчет ее состояния. Но я не исключал даже ее. Если такова моя судьба.

Я слушал радио в машине, передавали хиты этого лета, Я заранее соглашался с любым решением, которое «судьба-а-а мне пре-по-о-однесе-о-от». Пусть это будет та или эта, а может, какая-нибудь совсем незнакомая – но пусть она будет единственная, раз и навсегда! Это все, чего я хотел. Я ждал только ее знака. И, как я говорил Пауле часом раньше, все наводило меня на мысль, что это произойдет очень скоро.

Не заниматься с Паулой любовью становилось все труднее и труднее, учитывая, что мы спали в одной постели. Иногда, проснувшись, я обнаруживал, что приник к ней всем телом, что готов совершить еще одну ошибку. В таких случаях моя решимость начинала колебаться. А еще когда мы слушали музыку и она клала мне голову на колени, при этом чаще всего была без трусов или надевала какие-нибудь совершенно потрясные. Или когда она бывала в полудреме после укола и мне было достаточно в приступе безумия вставить ей, она бы ни о чем не догадалась. Паула была как дамоклов меч над моей головой! Надо было действовать быстро, надо было совершить спринтерский бросок сквозь густой подлесок с колючим кустарником, надо было чуть не крылья себе отрастить, чтобы все преодолеть, но я верил в судьбу.

«The readiness is all», [31]31
  «Быть наготове, в этом все дело» (В. Шекспир. «Гамлет». Акт V, сцена вторая. Перевод Б. Пастернака).


[Закрыть]– как говаривал Шекспир. Я знаю еще одно подходящее к случаю выражение: «Не позволяй событиям повседневности сковывать тебя. Но никогда не избегай их» [32]32
  Изречение китайского дзен-буддистского монаха IX в. Хуанбо Сигоня.


[Закрыть].Я припомнил еще несколько фраз в том же духе, но тут мне позвонила Крис. Моя дорогая женушка…

Она была в страшной тревоге.

– Вольф пропал, – сообщила она срывающимся голосом.

– Как так пропал?

– Натан, у меня ужасное предчувствие…

– Ты хочешь сказать, он тебя бросил?

Такая возможность существовала, но, похоже, это был не тот случай. Разумеется, требовалось, чтобы я сейчас же пришел. Чтобы спокойно поговорить, я решил припарковаться, пока не задавил какого-нибудь придурка, который увлеченно беседует по мобильнику и переходит улицу где попало.

– Это что, так срочно? Нельзя с этим подождать?

Нет, конечно, подождать было нельзя. Иначе я буду последним негодяем, а этот разговор – нашим последним разговором.

– Вот ото мне в тебе нравится, – сказал я ей. – Ты не стесняешься.

Но Крис была не в настроении говорить на эту тему. Она и вправду была очень встревожена. Она знала, на что способна полиция. Полиция, прибегавшая к помощи клонов, была способна на все. Полиция, для которой не писаны законы… Полиция, действовавшая бесконтрольно… полиция, которая…

Я ее перебил. Сказал ей, что некоторые полицейские еще поступают по закону и уважают права своих сограждан. Что нельзя валить все в одну кучу. Мне это надоело. Мне надоело слушать, как она поносит полицию с утра до вечера, особенно с тех пор, как связалась с Вольфом. Но с Вольфом у нее не сложилось. Я надеялся, что он исчез навсегда.

– А кто будет за меня рапорт составлять? Ты, что ли, будешь этим заниматься?

Ну, короче, я сказал, что еду и что не стоит доводить себя до истерики.

По ее просьбе я купил газету. 17 человек убито, 471 ранен. Я ожидал худшего.

Десять минут спустя Крис уже рыдала у меня на груди. Я еле удержался, чтобы не поцеловать ее в шею. Потом я усадил ее, опустился перед ней на корточки и взял ее руки в свои; она продолжала теребить носовой платок.

– Ну, так что случилось?

– Его не оказалосьв больнице. Они заставили меня всю ночь проторчать в больнице, но его там не было…Или уже не было.

– Не может быть.

– Натан, мне страшно.

Ей было не по себе, это точно. Я дал ей стакан воды. Сам я не мог избавиться от мысли, что исчезновение Вольфа – факт хоть и прискорбный, но в какой-то степени естественный. Может быть, тот великий хаос, который обрушился на наши жизни, был всего лишь призван восстановить высший порядок. Меня бы это нисколько не удивило.

Но в то же время у Крис были все основания для опасений. Потому что если Вольф был в больнице, то как же так вышло, что его там больше нет? Он позвонил Крис, сказал, что ему наложили три шва, а потом она не нашла его в больнице.

– Крис, – сказал я, – тебе следует знать кое-что. Мне эта история совсем не нравится. И тебе, как я понимаю, известно, что прецеденты уже имели место. Не будем делать вид, будто мы не в курсе. Подумаем о том, что этих парней здесь прикроют точно так же, как в Чили, как в Италии, как везде. У них руки в крови. Я не скажу тебе ничего нового.

Она кусала губы.

– Давай все же удостоверимся, что Вольф не сыграл с тобой дурную шутку, – добавил я. – Прости меня, но такое ведь бывает.

Я не настаивал. Крис знала Вольфа всего несколько месяцев, а жили вместе они всего несколько недель, но она уже успела проникнуться к нему слепым доверием. Я знай посмеивался себе под нос, пока она возмущалась так искренне, что залилась румянцем. Нет, Вольф совсем не такой! Да ну? Не такой? А какой?Ну да ладно. Вообще-то я был здесь не для того, чтобы лезть в их дела.

Я вздохнул и сказал:

– Ну, хорошо, хорошо…

Я посоветовал ей лечь и немного поспать до моего возвращения. Она хотела поехать со мной, но я отказал, потому что там, куда я собрался, коммунистов не любили.

Я попросил Жозе зайти к Крис, дать ей снотворное и посидеть с ней, пока она не заснет.

Крис немного потрепала нам нервы, потому что не хотела глотать химию, и мне пришлось нажать на нее, заявив, что я никуда не поеду, пока она не примет таблетку; это подействовало. На улице вовсю сияло солнце, но жалюзи в квартире были опущены, из-за чего на стенах и на всехв комнате лежали яркие полоски: на Крис, с отвращением глотавшей свою пилюлю и заходившейся в кашле, на Жозе, хвалившей Крис за благоразумие (кстати, на Жозе не было ничего, кроме пеньюара, полы которого существенно расходились на ее округлых бедрах), и на мне. Я, может, и проспал несколько часов, хотя живот у меня пучило от апельсинового сока и проснулся я с изжогой; в общем, я уже сыт по горло и с удовольствием передохнул бы денек в глуши или просто у себя в комнате, один, с хорошей музыкой в наушниках, покуда солнце не сделает полный круг.

Жозе дала мне понять, что тоже опасается худшего.

– Мы имеем дело с садистами, – не сдержавшись, процедила она сквозь зубы, отчего атмосфера в комнате стала еще более тягостной. Тем более что в доме, обычно столь оживленном, сегодня было на удивление тихо: у его обитателей, наверно, было полно ран и шишек, у кого-то болела челюсть, а кого-то мучили кошмары. Ну, вот, так устроен мир. И дела в нем шли все хуже.

– А все из-за таких, как Пол Бреннен, – завела свою любимую песню Жозе, когда мы выходили из комнаты, где Крис уже растянулась на постели, похрапывая. – Все из-за таких поганцев, как этот Пол Бреннен!

Я сказал, что согласен с ней. Я сам считал его лично виновным в том, что случилось с Мэри-Джо. Не важно, Рамон там или не Рамон. Я сказал Жозе, что такой, как он, недостоин жить.

Она была того же мнения. Добавила, что хочет, пользуясь случаем, сказать мне, что вчера, когда я почти в одиночку поддерживал огонь в огромном костре перед логовом Пола Бреннена, она пришла от меня в восторг» По ее мнению, я был тогда просто великолепен.

В полумраке Жозе налила мне кока-колы.

Я давно уже заметил, что она хорошо сложена, и теперь мог в этом убедиться, а она тем временем делала вид, что смотрит в сторону. Я вытащил ее из шезлонга на солнце, и ее кожа, покрытая маслом от загара, сразу же заблестела. Я усмехнулся про себя, потому что уж больно незатейливую ловушку мне приготовили. Будто я совсем дурак!

– Ты знаешь, что был просто великолепен? – повторила она, подавшись ко мне.

Крис ни слова мне не сказала по этому поводу. А ведь от нее я бы с удовольствием принял даже самые простые слова благодарности. Но так уж обстоят дела.

А вот Жозе… Она погладила меня по голове и поцеловала в губы.

Я не требовал от Крис ничего подобного.

Жозе сказала, что я – первый полицейский, которого она поцеловала, и что она никогда бы не подумала, что способна на такое.

– Я тебя прекрасно понимаю, – закивал я.

– Мне едва исполнилось четырнадцать, когда один легавый раскроил мне череп. Дело было в Брикстоне, в южной части Лондона. Нехило подрались! Мне кажется, я тогда еще носила косички.

Я все смотрел на нее, кивая, а потом попросил приглядеть за Крис до моего возвращения. Что касается всего остального, то я не нашел подходящих слов, а только сделал невразумительный жест, сопроводив его дружеской улыбкой.

Она ответила:

– Не переживай! Спешить некуда.

Вот девушка, которая умеет ждать. Такие встречаются редко.

На город опускался вечер, когда я смог удостовериться, что Вольф действительно умер. Я побывал в морге. Я его видел. Но прежде всю вторую половину дня меня заставили мотаться туда-сюда; на меня смотрели с подозрением, ко мне с неохотой выходили, меня все время заставляли чего-то ждать, мне ставили палки в колеса, со мной говорили сквозь зубы, – и все я это прошел ради того, чтобы в конце концов оказаться в морге.

Я склонился над Вольфом, лицо у него было землисто-серого цвета, а сам он весь в крови, как будто скатился с холма. Напротив меня над телом стоял негр в белом халате.

Он думал, что я – родственник покойного.

И Они называют это внезапной остановкой сердца, – сказал он мне.

Вольф… Честно говорю, для меня это был удар. Я никогда не желал ему смерти.

– Будьте уверены, это точно остановка сердца, – гнул свое негр, посмеиваясь. – Это не грипп.

Я сказал ему, что он не обязан мне верить на слово, но теперь на разгон демонстрантов они посылают клонов.

– А клоны – они как звери, – бросил я, поморщившись.

Это его не удивило. Он полагал, что все белые – выродки.

Негр был в курсе насчет полицейских рейдов в больницах после демонстрации.

– Не говорите мне об этом, – вздохнул я.

По его словам, три покойника, в том числе и Вольф, прибыли в морг из больницы после непродолжительного пребывания в подвалах казармы, где их поучили жить. Я поднял глаза к небу. В горле стоял ком.

– У них есть квота, – пояснил негр. – Они не должны ее превышать.

– Нет, ну… эта история про квоту – враки.

– Нет, не враки!

Мы молча посмотрели друг другу в глаза.

Что я об этом, в сущности, знал? Я смотрел на красивое, мужественное лицо Вольфа, сильно изуродованное побоями, на его грудные мышцы, бугрившиеся под запятнанной кровью футболкой, на его руки атлета и ноги спортсмена, и от этого зрелища мне, откровенно говоря, стало плохо. Вдобавок ко всему на одной ноге не было ботинка, от чего тело выглядело особенно ужасно и жалко. Две струйки засохшей крови тянулись у него из носа. Поди знай, может, у них и вправду имеется квота? Что еще может нас удивить на этом свете?

Выйдя из морга, я почувствовал, что обязан дать о себе знать Фрэнсису Фенвику, пока дела мои обстоят еще не совсем хреново. На мобильнике была масса сообщений, и я не сомневался, что половина из них исходила от моего начальника, но у меня не было желания их выслушивать, будь они от него или от кого другого. Даже радио я не хотел слушать. Я исходил бессильной злобой в пробках, парализовавших весь город из-за того, что эти придурки из пригородов возвращались домой. Они еще будут рассказывать, какое это счастье – жить в сельской местности, а не в этом идиотском вонючем городе. К сожалению, пришлось открыть окно, потому что кондиционер у меня не работал. В воздухе распространялось зловоние. Лица у всех блестели, будто их вылизали. Хотелось зажать нос. А также зажмуриться и заткнуть уши. Но у меня было только две руки…

Я просмотрел фотографии и положил их обратно на стол начальнику.

– Я был там, чтобы приглядывать за ней, – заявил я. – Я не занимаюсь политикой.

Я посмотрел Фрэнеису Фенвику прямо в глаза.

– Можете мне поверить, – добавил я. – Мне не в чем себя упрекнуть.

– И как мне с тобой быть? А? Ну, скажи на милость!

Он был на удивление спокоен. На нем был галстук приятной расцветки. Он сидел за столом, а не расхаживал вокруг меня, как это бывало обычно.

– Я не знал, что сегодня ваш день рождения, – сказал я. – Меня никто не предупредил.

У входа висел транспарант с поздравлениями. Все мои сослуживцы держали в руках стаканы. Прежде чем я успел взять себе стакан и смешаться с толпой коллег, Фрэнсис пальцем поманил меня, приглашая последовать за ним в кабинет. Видимо, я вызывал у него особую ненависть.

– Сколько вам стукнуло? – спросил я.

Не соизволив удовлетворить мое любопытство, он взял фотографии и принялся их рассматривать с мукой на лице.

– Ты коммунист?