Текст книги "Вот это поцелуй!"

Автор книги: Филипп Джиан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

А потом на нас свалился Фрэнк. Абсолютно случайно. У него была минутка перед началом следующей лекции, и он совсем осип после того, как час с лишним пытался объяснить ораве обалдуев, что перенос запятой – вопрос нравственный. Короче говоря, он умирал от жажды. Пиджак он держал под мышкой, рубашка пропиталась потом, волосы торчали во все стороны, словно наэлектризованные. Он рухнул на стул рядом с нами, помахав рукой официанту, у которого в ушах болталось несколько колечек, а одно красовалось в носу, и спросил, что мы тут делаем.

– Мы пришли сюда, в твой уголок, посмотреть, как здесь обстоят дела. Посмотреть, не ощущаются ли здесь какие-нибудь флюиды. Понимаешь, о чем я?

Он пожал плечами, приподняв их сантиметров на двадцать.

– Вот видишь, я же тебе говорила, – сказала я, обращаясь к Натану, – он решил прикинуться идиотом. Он ведет себя совершенно по-детски.

– Ты прикидываешься идиотом, Фрэнк? Она правду говорит?

– Я прикидываюсь идиотом, тыприкидываешься идиотом, онаприкидывается идиоткой. Да и вообще, чем еще мы все занимаемся? Ты не согласен?

– Ты, Фрэнк, превзошел всех.

– Ах вот как… По-твоему, он кого-то превзошел… Вот как…

В эту минуту Фрэнку принесли оранжад, и кольцо в носу у официанта сверкнуло как молния под ослепительным светом, лившимся с небес и ласкавшим нас мягким теплом сквозь оконный проем. Фрэнк схватил свой стакан, даже тихонько застонав от удовольствия, поднес его к губам, страшно бледным и сухим, как картон.

– Я найду всех этих парней, которых ты спрашивал, – сказала я Фрэнку. – Я знаю, как работает твоя голова, так что я их всех найду. Спорим?

– Ты что, хочешь, чтобы мы с тобой стали посмешищем для всего университета? Ты этого добиваешься? Здесь, где я работаю? Мэри-Джо, ты в своем уме?

– Тебе решать. Взвесь все за и против. Смотри. Тебе решать.

– В таком случае нам придется дорого заплатить за твое упрямство. Тут уже и не пожалуешься. И не говори потом, что я тебя не предупреждал.

– Кто заставит нас дорого заплатить? И за что? О чем ты говоришь? О своей карьере?

– А тебе понравится, если я заявлюсь к тебе в контору и начну задавать вопросы всем без разбору? Тебе понравится?

Я собиралась было ответить ему, что, пока он не попробует это проделать, мне нечего сказать, но тут заметила, что Натан отвлекся на трех девиц, что-то оживленно обсуждавших за столиком. Я спросила, не мешают ли они ему. Натан отрицательно покачал головой:

– Сейчас они все говорят об этом.

– Почему сейчас? –сказала я, изобразив удивление. – Они говорят об этом с незапамятных времен. Это естественно в их возрасте, согласись. Не повод, чтобы за ними шпионить.

– Они сейчас обсуждают, принимать ли участие в пресловутой демонстрации. Дружок вон той блондинки вроде бы лишился уха в Генуе в 2001 году, [16]16
  20–21 июля 2001 г. в Генуе проходила встреча лидеров стран «большой восьмерки», сопровождавшаяся масштабными беспорядками.


[Закрыть]и это охлаждает их пыл.

– Вот уж не знаю, смогла бы я появиться в компании с одноухим. Зрелище, должно быть, отвратительное…

– Я беспокоюсь о Крис, ты же знаешь. А Фрэнк в курсе? Фрэнк, ты в курсе насчет Крис? Она сейчас живет с одним ярым агитатором. Он весь в шрамах! Это из тех, что могут завести толпу, если ты понимаешь, о чем я. Еще он способен вскарабкаться на вершину самого высокого здания.

– Я говорил с самого начала, что Фукуяма [17]17
  Фрэнсис Фукуяма (р. 1952) – американский политический экономист и философ.


[Закрыть]попал пальцем в небо. История не закончилась, она пердит во все стороны. Мы являемся свидетелями ожесточенной борьбы между демократией и властью капитала. Ведь это так просто.

– Послушай, Фрэнк, я тут видел новое снаряжение для спецназа. Не говоря об остальном. Я очень беспокоюсь за Крис. Он прикрепит ей к рукам картонки, нахлобучит на голову колпак, и это все, что ему нужно. Я просто с ума схожу. Я молю Бога, чтобы она сломала себе ногу до дня «Д», честно!

– Остановись! Прекрати! – сказала я. – Ты сейчас у нас слезу вышибешь!

Натан

– Не знаю, вышибу ли я у тебя слезу, но, во всяком случае, Крис никогда не делала тебе ничего такого, за что ты могла бы желать ей зла. Разве я не прав, Фрэнк?

– Хотим ли мы жить в мире развлечений и потребления? В то время, как большая часть человечества не знает ничего, кроме нищеты, голода, болезней и войн… Вот в чем вопрос.

– Возможно. И все равно Крис и уличная борьба – вещи несовместимые. Ты знаешь, что она уже приковывается к решеткам? Фрэнк, ты представляешь? По-твоему, мне не о чем беспокоиться?

– Послушай, сколько можно призывать Фрэнка в свидетели! И не говори, что Крис мне ничего не сделала. Ты понятия об этом не имеешь. Ты не знаешь, что происходит между двумя женщинами, да и не надо тебе знать. Но как бы там ни было, я вовсе не желаю ей зла. И хватит с меня этой чуши! Пожалуйста! Я просто пытаюсь тебе напомнить, что вы с Крис больше не живете вместе и что она выбрала другого мужчину, который будет о ней заботиться. Или я ошибаюсь? Я не уверена, что ты это себе уяснил.

– Вполне. Но я не понимаю, что это меняет.

– Не понимаешь, что это меняет?! Ты слышал, Фрэнк? Натан не видит разницы! Ты можешь ему объяснить?

Забавная параллель: когда-то я тратил уйму времени, объясняя Крис, что Мэри-Джо – классная баба, а теперь трачу время, твердя Мэри-Джо, что Крис – тоже классная. Однако ни та, ни другая, казалось, не хотели меня слушать… Не хотели слышать, что я считаю их обеих классными.

С Паулой – другая история. В тот же вечер, переступив порог своего жилища, я чуть в обморок не упал.

– Это еще что такое, Паула? – процедил я сквозь зубы. – Скажи, Паула, что это за чертовы стулья? А?

– Они тебе не нравятся?

Я лишился дара речи. Желудок у меня скрутило узлом.

Я только что расстался с Винсентом Болта, с которым мы опрокинули несколько стаканчиков в довольно шумном баре около набережной. Я жаждал покоя. Мы с ним вспомнили прошлое, кое-что я старательно записывал в блокнот, а на город опускалась ночь, пространство заполнялось местной разношерстной фауной, и трудно было понять, мы в обычном баре или на сходке всех окрестных зомби. Я пощупал ткань, из которой был сшит костюм Винсента, и сказал ему, что кое-кто в этом мире не теряется и даже живет на широкую ногу.

Винсент был с этим согласен. Его устраивала работа телохранителя, которую ему подыскала Анни Ублански. Он был хорошо одет, атлетически сложен, безупречно выбрит, носил лакированные туфли, а стрижка военного образца (три миллиметра торчащих ежиком черных как смоль, даже с синеватым оттенком волос) придавала ему что-то устрашающее. Мы с ним славно посмеялись, когда я напомнил ему, какой шпаной он был когда-то. В ту пору у него были длинные, грязные волосы, драные джинсы, тусклый цвет лица, и вообще он выглядел полубольным, шантрапа хренова. Мы посмеялись от души, потому что, представьте себе, Винсент Болти был первым, кого я задержал. Да, это было мое первое задержание, самое важное в жизни легавого. Настоящее счастье! Тем более что этот мерзавец заставил меня попотеть. Он отлично помнил о нашем с ним сумасшедшем беге и акробатических прыжках по крышам, над темными улицами, как я кричал, задыхаясь, когда он, укрывшись за дымящейся трубой (дело было ранней зимой), начал в меня палить.

Мы с ним чокнулись и выпили. Я ему тогда всадил пулю в икру. Он показал шрам. Мне он тогда сломал мизинец. В ту пору Крис всегда ждала меня в гостиной, если я возвращался поздно; она помогала мне раздеться, целовала в плечо и в лоб, обнимала. В тот день, как только я вошел, она осмотрела меня с ног до головы, и лицо ее озарилось счастливой улыбкой. «Мой милый муженек, – закричала она, вешаясь мне на шею, – мой милый муженек, ты только что кого-то поймал, я сразу поняла!» Я был горд, как петух. Фрэнсис Фенвик, мой шеф, сказал мне, что я далеко пойду.

– Ты не ждешь скорого продвижения по службе? – спросил Винсент, щелкнув пальцами, чтобы бармен наполнил наши бокалы.

– Я ничего не жду.

– Может, тебе деньги нужны?

– Нет, спасибо. Я думал купить стулья, но, пожалуй, подожду.

Он очень хорошо зарабатывал. Пол Бреннен был весьма щедр и оплачивал сверхурочные часы из рук в руки, что приводило Анни в бешенство. Винсент полагал, что зарабатывает в среднем шесть с половиной тысяч евро в месяц, а в декларации он указывал лишь смехотворную часть этой суммы. Я признал, что такая зарплата – это нечто.

– А я целых три года копил, чтобы позволить себе клубный отдых на курорте, – вздохнул я, – вот так и живем.

Он настойчиво предлагал помочь мне деньгами, но я редко беру подачки. К тому же на этих деньгах может быть кровь Дженнифер Бреннен, подумал я. Я очень хорошо представлял себе, что Винсент Болти, этот накачанный амбал, мог не моргнув глазом убить дочку своего хозяина.

– Она нам здорово осложняла жизнь, что правда, то правда, – признал он, когда я плавно перевел беседу в это русло. – Она нам такое устраивала!

Вокруг нас в густой атмосфере, пропитанной мускусом (поломки кондиционеров принимали характер эпидемии), на диванчиках, обитых темно-красным бархатом, развалились посетители заведения. Диванчики были украшены позолотой и кистями, а на спинках красовались начертанные на самоклеящейся бумаге нигилистические лозунги и откровенная похабщина. Те, кто оставался на ногах, толкались и нагло косились друг на друга. Время от времени чья-то рука проходилась по чьей-то заднице, какой-нибудь трансвестит ржал во все горло или влеплял кому-нибудь хорошую затрещину. Все они как будто думали, куда бы пойти, как бы выпендриться, чтобы вечер удался на славу, чтобы забыть об унылой повседневности. По экрану укрепленного под потолком телевизора, где крутился очередной клип певицы в разгар течки, бежал таракан.

– Отец был сыт ею по горло. Нет, можешь мне поверить, он просто рвал и метал.

Сколько раз сам Винсент забирал и увозил ее, чтобы избежать скандала, потому что она могла вдруг появиться в холле роскошного отеля, где встречались министры. Она врывалась без стука на закрытые совещания, ухитрялась проникать на гала-вечеринки и везде поносила своего отца, пока ее силой не уводили прочь… сколько раз было такое! Уж не говоря о местах похуже, где ее находили пьяной в дым, вопящей, что она – Дженнифер Бреннен, дочь работорговца, шкурника, торгаша и мошенника, и что ее, Дженнифер Бреннен, можно трахнуть за двадцатку, в то время как ее отец за ту же цену трахает тысячи и тысячи людей, которые горбатятся на его предприятиях. Болти спрашивал меня, понимаю ли я, какая создалась обстановка, могу ли я себе представить, какую смуту сеяла эта девица везде, где бы ни появлялась.

Я кивнул. Вокруг нас начали вертеться женщины в возрасте; кто-то, сидевший у другого конца стойки, подмигивал мне, его руки, сжимавшие стакан, тряслись. Я смотрел на него невидящими глазами, думая об этой девушке, Дженнифер Бреннен, которая казалась мне такой славной, которая снабжала меня запасом спиртного, а также отсосала у меня пару-тройку раз, когда я чувствовал себя таким одиноким и никому не нужным; она по доброте душевной даже поболтала со мной, потратила на меня немного своего времени, при том, что жизнь у нее была такая сложная, такая бурная и, может быть, действительно невыносимая. Я не мог допустить, чтобы ее смерть осталась безнаказанной. Мне хотелось дать ей знать, что я тут.

Я улыбнулся Винсенту:

– Винсент, старина, надеюсь, ты понимаешь, что я должен проверить твое алиби.

Он тоже улыбнулся мне в ответ:

– Слушай, ты… Ты, похоже, ничуть не переменился. Всегда на посту!

– Заметь, меня интересует не столько тот, кто ее прикончил, сколько тот, кто заказал убийство. Но я должен делать свою работу, проверять факты, такое времяпровождение – не самая приятная сторона моего ремесла. Много писанины. К тому же за смехотворную плату.

– Я был у матери, представь себе.

– Тебе повезло, что у тебя еще жива мать.

Я записал его показания в блокнот и радовался, что настрочил еще несколько страниц, хотя, сказать по правде, не был уверен в том, что от этого будет какой-то толк. С точки зрения литературы, само собой. Но, в сущности, мне ведь это ничего не стоило. Хотел бы я знать, делал ли записи Джек Керуак.

– Почему ты не купишь диктофон? – осведомился Винсент.

– Диктофон? Ну хорошо, я скажу тебе, почему я не покупаю диктофон. Некоторые вещи не сочетаются с техникой. Некоторые вещи тем и хороши, что сопротивляются технике. Поверь мне.

Винсент тоже не изменился. Внешне – да, но на деле он оставался все тем же кретином, которого я когда-то сцапал на крыше, все тем же кретином, с которым я и потом часто встречался на своем пути, потому что в моей профессии то и дело натыкаешься на одни и те же рожи… Ты говоришь себе: «Смотри-ка, опять он!» И чувствуешь, что не молодеешь. Нет, Винсент, этот дурень, совсем не изменился. Он смотрел на меня пустым, ничего не выражающим взглядом.

– Ты не понимаешь, о чем я толкую, а, Винсент? Для тебя весь мир сводится к тому, что ты видишь, да? И как это переносишь?

Я закрыл блокнот, одарив старого знакомого улыбкой, и вдруг ощутил, как чья-то рука скользнула по моему заду.

Я резко обернулся и увидел рядом того, что мне подмигивал. У него были волосы цвета соломы, блестящий от пота лоб, маленькие, бесцветные глазки, нос, рот, острый подбородок, красные оттопыренные уши. Видок совершенно одурелый. Представляете себе, о чем я? Его легко можно было бы представить себе на ярмарке, в плаще с поднятым воротником на фоне ярко освещенных рекламных щитов и большого, сверкающего колеса обозрения. О таком невозможно сказать, убийца он или жертва. Попадались вам такие?

Я объяснил ему, что я гетеросексуал и некоторых прикосновений не переношу с юности.

– Я тоже так говорил, – протянул парень.

– Вы хотите нагнать на меня страху? Так?

– Эй, ты, педрила несчастный! Гомик поганый! А ну возвращайся в свой угол, педрила! – проворчал Винсент, обращаясь к парню. Тот сник и тихонько уселся у стойки бара.

Я обернулся к Винсенту:

– Тебе хоть когда-нибудь случалось проявить доброту? Бывает такое?

– А на кой?

– Ты любишь суши?

– Не очень.

Так он сказал. Разумеется, я бы предпочел, чтобы он любил суши. Всякий человек желает, чтобы из хаоса звуков родилась прозрачная мелодия, чтобы механизм заработал слаженно, чтобы все оказалось разом в одном мешке, который можно завязать веревкой, возблагодарив Господа за то, что он даровал нам все элементы головоломки, что удалось попасть в самую точку. Но такое встречается очень редко. Что-то всегда не укладывается в схему, ставит тебя в тупик. Вообще-то незачем тут особо беспокоиться, по крайней мере – в нашем мире с пошатнувшимися устоями.

Когда мы выходили из бара, тот, сидевший у стойки, схватил бутылку и разбил ее о голову Винсента. А я-то радовался, что день закончился! Что вот сейчас я толкну дверь, покину это заведение, где царит атмосфера порока, и нежное дыхание ночи коснется моего лица.

Так вот, час спустя я все еще был там. Мы сидели в опустевшем баре, дожидаясь «скорую помощь» и полицейский фургон, а по MTV показывали передачу про Бритни Спирс. Я не понимал, какой смысл натягивать узкие трусики поверх штанов, если у тебя и так рот в форме полового органа (может, из-за этого она и пела так плохо?) и вид совершеннейшей бляди. Винсент громко стонал на стуле, голова у него была в крови. Того придурка я приковал к трубе центрального отопления. Я чувствовал себя совершенно разбитым.

Устроившись в глубине зала, я сидел перед последним стаканом и размышлял, насколько в целом ухудшились отношения между людьми. И между различными сообществами, сексуальными или религиозными. Тут хватало искры, чтобы разжечь пламя. Доказательством тому последний гей-парад, переросший в настоящий бунт, а уж обострениям конфликтов в приграничных районах и вовсе счет потеряли. Да, будущее рисовалось в мрачных красках. В лесах бушевали пожары, воды были отравлены. Господь нас оставил.

Придя в себя, Винсент спросил, что произошло, но мне не хотелось ему отвечать. И потом, у него ведь есть мать, он не сирота.

По дороге домой я остановился съесть сосиску на тротуаре в компании двух коллег в униформе, совершавших объезд своего участка. Мы говорили в основном о скандале с замораживанием нашей пенсии и о тирании жен: например, жена Роджера, крепкого рыжего парня, известного грубияна, заставила его сделать вазэктомию, [18]18
  Вазэктомия – операция по иссечению семявыводящего капала, в результате которой мужчина утрачивает способность к деторождению, становится бесплодным.


[Закрыть]устроив ему бессрочную сексуальную забастовку, продлившуюся полгода.

Из ближайшей студии тату вышли две девчонки лет двадцати, нахальные, коротко стриженные, ржущие, и продемонстрировали нам свои ляжки, разукрашенные восхитительными несмываемыми изображениями штрихкодов. Мы их поздравили. Чуть поодаль люди забирались в картонные коробки, другие просто растягивались на земле, среди опор надземного метро, хотя всякий раз, когда проходил поезд, земля содрогалась. Движение в городе в было еще очень интенсивным, в воздухе стоял запах прогорклого жира и чего-то сладковатого. Это невидимое облако рассекали придурки на скейтбордах или ублюдки на роликах, они катили, засунув большие пальцы рук за ремни рюкзаков, и выглядели так нелепо и старомодно, будто отправились на прогулку в Тироль, захватив на смену трусы с карманами или старые добрые мятые хлопковые штаны, пропахшие жавелевой водой. Деревья, как ни странно, казалось, пребывали в добром здравии и возносили свои кроны к безоблачному небу довольно красивого черного цвета, какой бывает в июне, когда настоящая жара еще не пришла; эта чернота накрыла нас, словно колпаком, а мы с приятелями находились в самом сердце города, того самого города, который я ни за что не смог бы покинуть, того города, с которым я примирился вопреки всему. Поймите меня правильно, имея в виду те особые отношения, которые установились у меня с этим городом как у офицера полиции, гражданина и человека, я никогда не смогу возненавидеть этот город, несмотря ни на что; более того, я прощаю ему все те ужасы, которые он нам демонстрирует во всей красе. Мы выпили несколько кружек пива, потом мои приятели отлили за кустом, росшим на углу улицы, позади завалившейся набок решетки, выворотившей часть тротуара так, что из-под асфальта пробивалась трава. Мы выкурили несколько сигарет. Я был измочален, но все равно я всегда готов перекинуться парой-тройкой слов с коллегами, сдавая им смену и отправляясь домой, когда на город опускается ночь. Не уверен, что вы сможете меня понять. Я возвращался домой поздно ночью, в полном изнеможении, с пятнами крови на рубашке – это редко была моя кровь, факт, но я получал эти чертовы счета из химчистки и прачечной, так что кровь моих ближних обходилась мне дорого…

Я рухнул как подкошенный и застонал:

– Паула, я тебя умоляю… Только не это!

– У них хромированные ножки.

– Вижу, вижу, что у них хромированные ножки, Паула. Ты что думаешь, я – слепой? Скажи мне, что это неправда!

– Я не смогла удержаться…

– Очень хорошо понимаю… Мне это знакомо… Но, Паула, ты меня пугаешь. Я тебе правду говорю. Ты пугаешь меня, Паула.

– Но я и не думаю тебя пугать… наоборот…

– Ну так тебе это удалось. Посмотри на меня. Тебе это удалось, да. У меня сейчас, наверное, вид человека в состоянии полной расслабухи. Мне кажется, я совершенно спокоен.

– Ты не мог бы быть чуть полюбезней со мной? Разве я не любезна с тобой?

– Да я никогда такого не говорил.

– Тебе что-то во мне не нравится?

– Внешне? Да нет же, не в этом дело. Ты сама знаешь, что не в этом дело.

– Ну так в чем же тогда дело?

Я смотрел на ее бинты на запястьях, на ее впалые щеки, на круги под глазами. Она сидела напротив и пристально смотрела на меня, ее колени касались моих. Удобные стулья были обиты искусственной кожей цвета красного мрамора. Она вошла в мою жизнь, я и сам не знаю как. Она всегда была здесь. Что за загадка такая? Она спала рядом со мной. Вела хозяйство… низко опускала голову… Эта Паула со своими стульями и столом…

Я встал. Может быть, однажды я не смогу встать… Так гибнет человек… под тяжестью груза, который все наваливают и наваливают сверху…

Я сел на кровать. Я был совершенно без сил и с трудом снял куртку, майку, ботинки, брюки, носки, но остался в трусах. Потом упал навзничь и уставился в потолок, прикрыв согнутой рукой глаза и широко раскинув ноги. Меня будто выпотрошили.

Она села рядом.

– Какие приятные у тебя духи, – сказал я. – Я очень люблю запах жасмина, так и знай.

– Я ими пользуюсь с детства.

– И правильно делаешь. Очень удачная находка.

Она положила свою руку на мою. Нет, это уже дурдом какой-то!

– Знаешь, Паула, что доставило бы мне удовольствие?

– Да, думаю, знаю.

– Ну, так давай, почитай. Пожалуйста. Это бы мне так помогло.

Она сжала мою руку.

– Кажется, мы остановились на четыреста девяносто восьмой странице, – сказал я, – там, где они едут из Денвера в Колорадо… где их приятеля укусил в руку майский жук…

– Ну да…

– И рука вздувается прямо на глазах. [19]19
  Герои читают роман Керуака «На дороге».


[Закрыть]

Настало утро. Была суббота. Паула еще спала. И вот тогда произошло чудо…

Нет, вы только послушайте…

Когда я проходил мимо окна, после того как позволил себе окинуть взглядом обнаженные ляжки Паулы, которые были весьма недурны, – и вообще, все эти разговоры, что она не умеет трахаться, казались мне все более подозрительными, – так вот, когда я, позевывая, направился в ванную, у меня вдруг возникло ощущение, как будто я наступил на ужасно острый осколок.

Пробрало до самого сердца. Я будто получил сильнейший удар током, эффект тот же. Меня просто парализовало. А ведь Мэри-Джо я видел каждый день…

Нет, все же это было чудо! Настоящее чудо, черт возьми, потому что я бросил рассеянный взгляд на улицу как раз в ту секунду, когда Мэри-Джо совершала хитрый маневр, чтобы припарковаться у моего дома. Именно это я и называю чудом, чудом из чудес!

После чего сердце у меня едва не остановилось.

К счастью, Марк опять поставил свою машину черт знает как (и я тотчас же дал зарок никогда больше не ругать его за такие штучки), и Мэри-Джо с трудом втискивалась в щель, которую нашла у тротуара.

Я сделал глубокий вдох, затем молнией метнулся к кровати, схватил Паулу в охапку и помчался по квартире, хватая на бегу ее шмотки. Я бросился вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, такие шаткие, что я до сих пор не понимаю, как не грохнулся и во второй раз не повредил колено. «Все хорошо, солнышко», – прошептал я на ухо Пауле, чья беспокойная улыбка едва виднелась среди вороха тряпок, и ударом плеча высадил дверь в квартиру моего братца.

– У меня нет времени на объяснения, это катастрофа! Мэри-Джо внизу, это катастрофа! У меня нет времени на объяснения! Скорей! Пошевели мозгами! Ай-ай-ай! Запрись на два оборота и не задавай мне вопросов, ради всего святого! Скорей! Это настоящая катастрофа!

Я сунул Паулу ему в руки, а сам на всех парах понесся к себе наверх как раз в ту самую секунду, когда входная дверь внизу заскрипела на петлях.

Я закрыл дверь в квартиру. Сердце у меня колотилось. Какой-то миг я стоял, прислонившись спиной к двери, чтобы оценить ситуацию. Я определил мишени, после чего, словно мне дали хорошего пинка, опять пронесся по всем комнатам, крепко стиснув зубы, собрал все улики и запер их в стенной шкаф, а ключ выбросил в окно.

Когда Мэри-Джо вошла, я лежал в постели. Я делал вид, что крепко сплю, хотя только-только насилу справился с дыханием.

Мэри-Джо потрогала мой лоб.

Я открыл глаза и увидел, что она направляется в кухню, открывает шкафчики, пускает воду; я вновь закрыл глаза, когда она вернулась.

– Выпей вот это, – сказала она.

– Это ты, Мэри-Джо? Что случилось? Где я? Который час? Это ты, Мэри-Джо?

– На, выпей.

– А что это? А, это ты, Мэри-Джо. У меня что, будильник не звонил? Мы опаздываем?

– Это аспирин. Ты весь в поту, как загнанная лошадь. Выпей.

– А ведь я спал как убитый. Продрых десять часов подряд! Как будто меня дубинкой по башке огрели.

Она слегка улыбалась. Это был добрый знак.

– Дай-ка мне принять хороший душ, – сказал я, – и ты увидишь, что я еще не умер.

Я встал, скрывая наготу под простыней, которая потащилась за мной по полу, как лиловый атласный шлейф.

– Я вижу, у тебя новый стол, – произнесла она, когда я отодвигал занавеску душа и ставил ногу в пластмассовый душевой лоток с лейблом Старка [20]20
  Филипп Старк – знаменитый французский дизайнер.


[Закрыть](так же, как и полочка для мыльницы и щетка для унитаза).

– Да, у меня новый стол, это правда. И еще несколько стульев. Но я не буду торопиться. Буду обрастать мебелью постепенно.

Манипулируя зеркальными створками аптечки, я мог наблюдать, как Мэри-Джо производит рекогносцировку местности. Она неуверенно озиралась, и ноздри ее трепетали, как у подстерегающего жертву хищника. Я улыбнулся. Когда я подумал о той жуткой катастрофе, которой мне удалось избежать, у меня даже начало вставать… Пронесло, до чего же здорово. Я установил стрелку регулятора температуры воды на делении «теплая».

Когда она отдернула полупрозрачную занавеску душевой кабины, я глупо ухмылялся, но, к счастью, стоял к ней спиной.

– А в твоей комнате пахнет жасмином.

– Да, я пробую разные мужские духи, но что-то не решаюсь надушить подмышки.

Я закрыл воду и взял полотенце.

– Все-таки это скорее женский аромат, – добавил я. – Марк твердит мне, что это неправда, но он меня не убедил. Я сказал ему, что еще подумаю.

Поймав на миг взгляд Мэри-Джо, я получил подтверждение полнейшего успеха моей операции. Я чуть было не воспользовался победой и не начал поддразнивать ее, мол, хотела, наверно, застать меня на месте преступления, но, подумав, сообразил, что лучше сделать вид, будто ничего подобного у меня и в мыслях нет, тогда я выйду из этого положения еще более чистым и невинным. Да, но какой же это был сумасшедший бег! Какой подвиг! У меня еще до сих пор подрагивали икры.

– А как там погода? – спросил я.

– Я думала, мы могли бы съездить на пикник, Фрэнк сейчас как раз делает сэндвичи.

– Да, на пикник, конечно. Очень хорошая идея. Поедем, подышим немного свежим воздухом.

Я сказал, что займусь напитками, и предложил встретиться через час после того, как я сделаю гимнастику.

Я поцеловал ее в чудесные мясистые губы. Она явно была разочарована, но с другой стороны… Да, она облажалась, но разве это не к лучшему?

Стоя за занавеской, я смотрел, как она ехала по залитой солнцем улице, над которой простиралось голубое небо. Поздоровался с соседом, укреплявшим параболическую антенну на крыше дома; жена подстраховывала его, томно водрузив ногу на перекладину приставной лестницы и перелистывая журнал.

Я вновь спустился к Марку.

– Все хорошо, дети мои. Все хорошо, – успокоил я их. – Но я, можно сказать, натерпелся страху. Правда ведь? Вот черт! Еще бы немного, и быть беде, а?

Они молча готовили завтрак. Они даже не пытались изобразить улыбки. Марк даже длинно выругался, обнаружив, что тост выскочил совершенно обуглившимся.

Я пообещал сменить комбинацию цифр в кодовом замке и принять некоторые другие меры в кратчайший срок.

– Какие меры? – скривился Марк. – Какие, к черту, меры?

Я не спешил с ответом, и Марк вышел из комнаты, шепнув мне на ухо, что на месте Паулы он бы выцарапал мне глаза; этим он меня сильно озадачил.

Паула не произнесла ни слова. Она сидела, опустив голову над чашкой. Все ее вещи кучей громоздились на стуле. Одно платье сползло на пол. Я подобрал его.

– Послушай, Паула. Прости меня за все, что произошло. Я не мог этого предвидеть. Прости меня. Ты слышишь?

Разумеется, она слышала. Разумеется, ей было совсем не до смеха. Конечно, всем было не до смеха. Но кто вообще в наше время улыбается, кроме как случайно или под воздействием антидепрессантов?

Я посмотрел на ее вещички, и меня охватило легкое волнение, они представляли такое печальное зрелище, потому что нехорошо ведь с ними обошлись, бросили вот так навалом, бросили и забыли. Я стал брать их, одну вещицу за другой, и аккуратно складывать себе на руку, почти нежно.

– Не беспокойся, я все приберу. А потом, если потребуется, кое-что проглажу.

Она кивнула, не глядя на меня. У нее были крупные ступни. Они стояли, босые, на залитом солнечным светом, выложенном плиткой кухонном полу, но при этом можно было заметить, что у нее длинные ноги. Кстати, фото этих ног можно было увидеть в новом осенне-зимнем каталоге «Волфорд». [21]21
  «Волфорд» – всемирно известная австрийская марка нижнего женского белья и колготок.


[Закрыть]

– Все будет в порядке, – добавил я.

Я собирался было уже удалиться на цыпочках, боясь, как бы положение не ухудшилось, ведь оно и так было не блеск, как вдруг ее голос пробился сквозь завесу волос – она продолжала сидеть, низко опустив голову над чашкой, в какой-то безвольной позе, и волосы скрывали от меня ее лицо.

– Натан! Как ты меня только что назвал?

– Что? Прости, я не понял…

– Ты назвал меня «солнышко». Ты сказал: «Все хорошо, солнышко ¹.

– К черту! Извини… Не сердись на меня. Я чувствую себя таким дураком.

– Я была очень тронута…

– Ты была тронута?

Она подняла голову и с нежностью посмотрела на меня. Нет, теперь это было даже большее безумие, чем я мог себе представить.

В парке был один уголок, который Мэри-Джо очень любила. Это был холм, поросший густой травой, почти не вытоптанной из-за того, что на него приходилось карабкаться; приятное местечко. Этот холм находился на одинаковом расстоянии от бульваров, тянувшихся вдоль ограды парка, и Мэри-Джо считала его настоящим оазисом тишины и чистого воздуха. Надо признать, там почти не было слышно шума машин, с бешеным упрямством крутившихся вокруг парка, и, как ни удивительно, практически не ощущался запах выхлопных газов, потому что они рассеивались в воздухе и уносились прочь отравлять других. Закрыв глаза, как к тому бы вас призвала Мэри-Джо, вы могли бы при наличии известной фантазии вообразить, что находитесь за городом.

Мэри-Джо расстелила на траве большую клетчатую скатерть и поставила на нее великолепную ивовую корзину, в которой находилась посуда и все прочее, полный набор для пикника по всем правилам, ни на что не годные безделушки из числа тех подарков, которые ей делал Фрэнк в начале их совместной жизни, в тот период, когда, казалось, все у них было прекрасно, судя по ее рассказам. На ней была короткая юбка, плотно облегавшая толстые ляжки. Я должен упомянуть об этом, потому что это важно. Потому что я впервые увидел,да, увидел, что у Мэри-Джо толстые ляжки. Это бросалось в глаза. И я это заметил, я, а мне ведь на такие вещи было наплевать. Я-то думал, что не смогу больше рассуждать о женской красоте и фигуре. Я-то думал, что навсегда избавлен от чувства глубокой тоски при мысли, что приходится делать выбор на основании критериев, которые меня больше не интересуют. Я хочу сказать, что впервые, да, впервые с того дня, когда мы с Крис начали биться головой об стенку, впервые я сравнивал ноги двух женщин. Те, что были у меня перед глазами, и те, что я видел сегодня утром. Да, это очень важно. Я даже не знал, были ли одни лучше других. Было слишком рано об этом говорить. Но впервые я видел, что между ними есть разница. Я даже записал это в блокнот. У Мэри-Джо ляжки толстые, а у Паулы – Нет, Послушай, парень, что с тобой?