Текст книги "Вот это поцелуй!"

Автор книги: Филипп Джиан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Мэри-Джо

Болтаться по кампусу – довольно интересное занятие. Присматриваться и прислушиваться к жизни кампуса – очень познавательно.

Вот бы никогда не стареть – сохранять гладкую кожу, красивые зубы, здоровые волосы (и в достаточном количестве), подвижные суставы и некоторую наивность.

Здесь я видела совсем не те мерзкие рожи, которые обычно меня окружают, – я говорю не только о тех, за кем приходится гоняться; здесь я видела сияющие лица, еще свежие, не слишком изнуренные жизнью, не отмеченные печатью невзгод, непохожие на всех остальных. Одни витали в облаках, жили в мире грез среди всеобщего кошмара, другие хотели решительно все изменить, третьи мечтали испытать все разом, были и те, кто торговал наркотиками, и те, кто просто жаждал секса. Но можете мне поверить, прогуливаться среди людей, непохожих на большинство, – на этом и вправду отдыхаешь душой! Просто суперотдых! Здесь живешь в другом ритме.

Я раздаю листовки. Собираю подписи под петицией. У меня на груди значок, где на зелено-фиолетовом фоне желтыми буквами написано: POLICE GAY amp; LESBIAN LIAISON OFFICER. [27]27
  Офицер полиции по контактам с геями и лесбиянками (англ.).


[Закрыть]По-моему, отличная была идея. Мне пришлось поломать голову над тем, как внедрить легавого в это святилище знаний. Меня здесь знали. Да, здесь знали Фрэнка и меня, профессора и его жену. Встречали нас в кафетерии, когда я была еще совсем дурочкой и думала, что у меня есть муж, когда я приходила составить ему компанию в перерыве между занятиями и совершенно ничегошеньки не понимала.

Я поговорила о своем плане с Розой Деларю. Мне нужна была оригинальная идея. Потом пришел Джордж и принялся рассуждать о вырождении Австралии, о том, что эти австралийцы живут на своем острове как развратные животные.Роза то и дело бегала в туалет, так как злоупотребила газированным энергетическим напитком для высококлассных велогонщиков, но успела мне сообщить, что разделяет мнение Джорджа. Она рассказала, что накануне взяла такси и водитель ей поведал, как туго им, нормальным людям, приходится в собственном квартале, что он прочитал в Евангелии (там это совершенно ясно написано!), что если мужчины начнут целоваться на улице, то это будет означать, что конец света не за горами.

Роза с Джорджем хотели, чтобы я осталась с ними поужинать. Розе как раз доставили домашний велотренажер: она собиралась сбросить до лета четыре кило, и это она-то, кожа да кости! Пока она крутилась вокруг этой машины, руки в боки, поглядывая на нее испуганным взглядом, Джордж просвещал меня насчет австралийцев: я соврала, будто собираю сведения в преддверии возможного обмена с полицией Сиднея. Роза вскарабкалась на свой снаряд и грызла ячменные галеты. Джордж попытался увлечь меня на кухню. Он клялся, что я до сих пор свожу его с ума. Но я действительно не могла их выносить, ни его, ни ее. И что, собственно, у них могло быть на ужин? Джордж задумчиво скреб затылок, разглядывая содержимое своей морозилки. Притащилась запыхавшаяся Роза и посоветовала ему достать холодного цыпленка. Но если есть на свете еда, которую я терпеть не могу, так это именно холодная курица. И я ушла. Они звали меня обратно, пока я переходила залитую солнцем улицу, всю в зелени, но я даже не обернулась. Холодный цыпленок! Какая гадость!

Итак, у меня значок, на котором написано: POLICE GAY amp; LESBIAN LIAISON OFFICER. Они были со мной очень любезны. Две девушки и парень, очень улыбчивые, одетые совершенно одинаково, ладно скроенные. Они уже посеяли слово истины в кампусах Лондона, сейчас на несколько дней остановились здесь, потом отправятся в Мадрид, оттуда – в Лиссабон, а завершат свое европейское турне на родине Фернандо Песоа (которому Фрэнк посвятил несколько имевших успех статей). Совершают они это путешествие ради того, чтобы рассказать о своей борьбе, о своем движении, в ряды которого входят трансвеститы и транссексуалы, чья участь, как нетрудно предположить, внушает большие опасения.

Я распространяю их листовки. Хожу туда-сюда, останавливаюсь посреди коридора и объясняю всем желающим, что полиция прислушивается к чаяниям представителей секс-меньшинств и берет на себя обязательство более не мириться с фактами агрессии, физической или словесной, по отношению к этим больным людям. Я даю им «зеленый номер» (номер телефона главного комиссариата), чтобы звонить в случае стычки. Я собираю подписи под петицией против дискриминации и, громко чеканя фразы, говорю кем, что многое должно измениться и что полиция сейчас как раз на пути перемен.

Когда я познакомилась с Фрэнком, я боролась за прекращение опытов над животными, мне необходимо было о чем-то кричать и поздно возвращаться домой, чтобы избегать очень тягостного для меня пребывания наедине с отцом, которому я в конце концов пригрозила ножом. Да, не каждый день было весело… Я боролась за то, чтобы люди прекратили мучить несчастных животных, ведь сама я была таким же несчастным животным, возможно, даже несчастнее их… Забавно, правда?

Но мне это нравилось. Я прочесывала газон между зданиями, раздавала листовки, собирала подписи под петициями, встречалась с людьми. Я могла встрять в разговор, и никто не бежал от меня. Никто не считал, что с такой толстозадой даже и поговорить зазорно. И никто не шарахался от меня, как от зачумленной.

Мне все это было в радость… К тому же хоть как-то отвлекало. Мой папаша занимался этой мерзостью около десяти лет, но в последние несколько месяцев он уже знал что я способна его убить, что в его же интересах не дергаться. А Фрэнк тогда был молодым профессором (молодым для профессора) и уже блистал. Вот так мы и познакомились Я с коротко стриженными волосами походила на мальчишку. Когда я теперь об этом думаю, то осознаю, что, спасаясь от отца напоролась на Фрэнка. Как говорится, из огня да в полымя!

И вот сегодня я новый сотрудник полиции по контактам с геями и лесбиянками (если не разбираться в их разновидностях). Натан еще может позволить, чтобы кто-то погладил его по заду, а я – нет. К несчастью, я их привлекаю. Я здесь для того, чтобы вести расследование, а около меня уже толкутся три лесбиянки!

Они находят, что я выгляжу довольной что я рада делать то, что делаю. Они заметили меня еще вчера и сказали себе: «Вот женщина, которой вроде бы нравится то, чем она занимается».

Действительно, я получала от этого настоящее удовольствие, я вам уже говорила Как будто помолодела. Это очень приятно – быть молодой. А я иногда чувствую себя такой старой в свои тридцать два года, такой разбитой… Вся разница в том, что на листовках была изображена не освежеванная ласка, а дна молодых человека, слившиеся в нежных объятиях. Выбора-то у меня не было…

Втираться в доверие к людям… я нахожу, что это так омерзительно! И однако же это – часть моей профессии. Нас этому учат.

Я стояла под великолепным палящим солнцем. Девицы предложили мне выпить, потом вернулись за мной, и мы вместе отправились в столовую.

Самая маленькая из них, Рита, занимавшаяся греко-римской борьбой, очень хорошо знала Дженнифер Бреннен. Вот вам пример: ты втираешься в доверие к людям, а потом вытягиваешь из них информацию. Вырываешь из них страницы, как из книги. Стараешься им понравиться, подлаживаешься к ним – и очень скоро берешь над ними власть. Гордиться тут нечем.

Стыдясь за собственное поведение, я дала им свой номер телефона на тот случай, если им придется столкнуться с грубостью со стороны полиции (среди лесбиянок ходили слухи, что в некоторых комиссариатах их вынуждают вступать в противные их природе сексуальные отношения).

– Надо же, как странно, что ты заговорила со мной о Дженнифер Бреннен, – сказала Рита, – потому что я ее очень хорошо знала, а также и этого козла Мишеля, этого придурка-альбиноса.

Мишель был одним из учеников Фрэнка. Я пыталась поймать его с самого утра, он был первым в моем списке. Скорее всего, и Фрэнк к нему первом) обратился с расспросами.

– Ты знаешь, я была без ума от Дженнифер Бреннен, – тяжко вздохнула Рита. – Она разбила мне сердце.

Две другие лесбиянки, за обедом беспрерывно тискавшие друг друга, обернулись к Рите, брезгливо поджав губы.

– Я теперь ни с кем не трахаюсь, – объяснила Рита, – а они на меня за это злятся. Я сейчас покажу тебе свою татуировку, и ты все поймешь.

Квартира Риты находилась в двух шагах. Солнечная, по-спартански обставленная, в бежевых тонах. Я положила свою кипу листовок и петицию у входа, позвонила Натану и сообщила ему, что продолжаю обшаривать кампус (что до него, то он интересовался телохранителями Пола Бреннена, так что каждый шел своим путем), после чего опустилась на табуретку, заявив Рите, что у нее очень мило.

– Располагайся, чувствуй себя как дома, – сказала она. – А я сейчас поищу фотографии, но сначала принесу чего-нибудь выпить.

Она вернулась с бутылкой вина. А я ведь никогда не пью днем. Меня даже пиво валит с ног. А на улице так шпарило, что пряжка на моем ремне офицера по связям с геями и лесбиянками (не смейтесь, я была в полной парадной форме) вся раскалилась. Так шпарило, что пить по такой погоде вино – последнее дело.

– Я сейчас найду фотографии, а ты располагайся поудобнее, – повторила Рита, исчезая в соседней комнате.

Я положила фуражку на низкий столик и ослабила узел галстука. Рита вернулась в одних трусиках, с голыми сиськами.

– Расслабься, – заявила она, – я больше ни с кем не трахаюсь.

Действительно, у нее на бедре была роскошная татуировка: могильный камень, озаренный лучами восходящего солнца, на котором можно было прочесть надпись «RITA amp; JENNIFER», выгравированную огненно-красными буквами под кожей, так что она получилась рельефной. Рита уже мельком показывала мне ее в кафетерии, из-за чего подруги долго над ней хихикали.

– Две тысячи евро выложила, – уточнила она. – Это еще дешево; взяли с меня всего две тысячи, потому что Дерек – мой приятель.

– Ты знаешь Дерека?

– Знаю ли я Дерека? Нет, вы слыхали?! Знаю ли яДерека!

Я никогда еще не видела выбритого женского лобка так близко. На Рите были прозрачные трусики. Ноги и руки у нее были очень мускулистые. В углу лежали гантели, эспандер, свернутый в валик коврик, висел турник. Вместо живота у Риты было несколько рядов мышц.

– Посмотри на меня, – вздохнула я. – Ну разве можно поверить, что каждое утро я по часу бегаю?

– Да ты хороша и так! Ты могла бы с успехом заняться борьбой. Только надо бы сбросить килограмм, скажем, пятнадцать.

– Рита, да чтобы сбросить пятнадцать кило, я бы все на свете отдала.

– Хочешь, я за это возьмусь?

– Я так занята, пойми… Я вечно куда-то несусь… Ну а сколько на это понадобится времени?

– Надо подумать. Ну что тебе сказать? Дай мне полгода…

Полгода… Да я за полгода могу двадцать раз помереть. Ведь в нас стреляли чуть ли не ежедневно! Орды козлов регулярно превращали нас в мишени. Ни с того ни с сего. Порой они устраивали на нас настоящую охоту на окружной дороге, втягивая нас в жуткие родео, от которых мы седели раньше времени. Во время вооруженных налетов и ход шли базуки. А их адвокаты смеялись нам в лицо. Эти люди глотали всякую дрянь, от которой превращались в диких зверей. Сегодня и речи нет о том, чтобы дать легавому пинка под зад или подкараулить его с лопатой, как в старые добрые времена. Надо признать, что с переходом в новое тысячелетие нам не открылись врата в новый спокойный мир и с каждым годом обстановка все ухудшалась, так что теперь эти придурки стреляют по нашим головам. Иногда страшно подумать, в каком мире мы живем и куда катимся.

– Представь себе, что однажды я забеременею, – сказала я. – Ужас, а? Прикинь, в них-то джунглях?

Ты хочешь знать, Рита, не делала ли я аборт? Да, делала. Я тогда как раз узнала, что Фрэнк, мой муж, трахается с мужчинами, и с трудом по перенесла. Фрэнк, мой муж… Я помню, что со мной творилось, когда я получила доказательства: пройду несколько шагов и упаду, только встану – и опять, ноги у меня были как ватные.

– Да, знаем мы твоего мужика. Знаем, чем он занимается… Частенько видим, как он слоняется около писсуара.

– Спасибо, не надо подробностей! Мне от этого до сих пор плохо. Да, в тот день моя жизнь остановилась. Можешь ты в это поверить? Да, остановилась, словно меня расплющило об стену. Дерек тогда себя проявил с лучшей стороны. Просто потрясающе себя проявил! Он как раз открыл парикмахерскую, и это само по себе было безумием. Он просто с ног валился. Но ты же знаешь Дерека. По сравнению с ним мать Тереза – ничто! Ты знаешь Дерека, сама все понимаешь.

– Да, на него всегда можно положиться… у меня тоже всякое бывало, жуткие истории, об одной мы с тобой уже говорили… ну, та, из-за которой я больше ни с кем не трахаюсь, и уже довольно давно… Когда это начинает меня слишком уж заедать, я иду к Дереку поговорить. Он всегда умеет подбодрить, этого у него не отнимешь. Может, он какое-то волшебное слово знает, этот Дерек… Уважаю я его, очень и очень уважаю.

Вот это и означает: втираться в доверие. Никогда не забывать, что у тебя есть работа и что ты ведешь эти разговоры с определенной целью. Но, выпив вина, я уже не слишком ясно осознавала, зачем я в этой квартире, правда, потом все же вспомнила. Я пыталась пройти по пути, которым шел Фрэнк, когда увлекся расследованием дела Дженнифер Бреннен. Вспомнила, фотографии. Мы пришли к Рите, чтобы посмотреть фотографии.

– Ну, давай посмотрим фотографии, – сказала я.

Она уселась рядом со мной. Очень близко, но все было пристойно.

– Если я разревусь, – вздохнула она, – не обращай внимания.

– О'кей.

У нее на коленях была большая картонная коробка. Ее сиськи так и торчали над кучкой сваленных в беспорядке глянцевых фотографий. Вот Рита и Дженнифер Бреннен весной, вот они летом, вот – осенью, в городе, за городом, на террасе, вот – ночью, а вот – днем, вот – на лужайке кампуса, вот – в кабинке фотоавтомата, вот – на пляже, а вот – около новогодней елки.

– Я не люблю говорить о любви, но это была любовь, можешь мне поверить.

– А вот это кто? Альбинос?

– Кто? Вот этот?

Его я сцапала на следующий день, ближе к вечеру.

Утром нас с Натаном погрузили в машину для зачистки сквота, где расположились наркодельцы; прямо силой запихнули: так называемый желудочный грипп выкосил ряды полиции, и Фрэнсис Фенвик, наш шеф, тщательно разработавший операцию, у нас согласия не спрашивал. Мы просто взбесились из-за того, что пришлось взять на себя работу целой оравы бездельников; мы, разумеется, не смолчали, но наш шеф Фрэнсис Фенвик – это человек из стали, монолит с посеребренными висками, и он ведет личный крестовый поход против тех, кто снабжает наркотиками его дочь, просто свихнулся на этом. Настоящий тиран, псих этакий!

Пришлось высаживать бронированную дверь, носиться по лестницам, усмирять истеричных придурков, гасить подожженные матрасы, бегать по крышам, залезать в окна, искать «товар», запрятанный в самых неподходящих местах, и запихивать парней в полицейские фургоны. Мы вымотались до потери пульса. Один из этих кретинов отшвырнул меня с такой силой, что я упала и сильно ушибла плечо. К тому же завтрак так и остался у меня в желудке, и теперь там урчало.

– Это у тебя в животе такая музыка? – спросил Натан, но настроение у меня было отвратительное, так что я только посмотрела на него и ничего не ответила. Мы стояли в пробке.

Я подозревала, что он куда-то таскается каждую ночь. В последнее время он выглядел усталым, но мне было не до того. К тому же у меня возникло всего лишь смутное ощущение, я еще не испытывала настоящей тревоги.

Нам предстояло прочитать тонны протоколов допросов, провести долгие часы с глазу на глаз с худшими из этих ублюдков, которые будут плевать нам в лицо (а то и чего похуже), или орать прямо в ухо всякие гадости, или требовать адвоката. Я поставила машину во второй ряд перед комиссариатом и сделала Натану знак, что он может вылезти.

Он вышел из машины и наклонился к окошку, вопросительно подняв брови домиком.

– Я не хочу действовать тебе на нервы, – сказала я, – особенно своей утробной музыкой.

– Кончай нести чушь. Мы проторчим здесь до ночи. Перестань, Мэри-Джо.

Я смылась. Плечо у меня горело, словно к нему приложили раскаленную железку. Я заехала домой переодеться и с трудом сняла рубашку, еле смогла руку поднять. В почтовом ящике я обнаружила счет за электричество на тысячу триста двадцать пять чертовых евро и предложение заключить контракт на льготных условиях, чтобы антенна могла принимать дополнительно 256 каналов плюс пару тапочек и каскетку в подарок. Утром я не вымыла посуду. Теперь рисинки приклеились к тарелкам, увязнув в соусе карри, который высох на солнце и превратился в картон. Фрэнк не вынес мусорное ведро. Меня ждала куча грязного белья. Внизу Рамон слушал музыку дегенератов. Я едва успела сделать себе сэндвич, надо было бежать.

Я доела его в кампусе, в тени, под деревом, с которого облетали цветы. Наконец-то можно хоть немного посидеть спокойно. Австралийцы предоставили в мое распоряжение переносной столик и складное кресло, а за спиной воткнули палку с табличкой. Это был мой генеральный штаб, место встречи геев и лесбиянок. Но, к счастью, у меня был перерыв.

Я пришла, чтобы сцапать моего альбиноса, но у меня не было сил слоняться по коридорам с риском, что меня саму зажмет в углу какая-нибудь лесбиянка, у которой тяжело на душе. Я проглотила амфетамин, запила его полутора литрами минералки и теперь тихо сидела, млея от запахов: пахла обожженная солнцем листва, нагретая трава, пахла бумага, нa которой были отпечатаны листовки, пахли камни и кирпичи, из которых были построены здания, несколько часов раскалявшиеся под безоблачным небом. Я закрыла глаза.

– У меня кое-что есть, – сказала Рита, – как раз то, что тебе нужно. Я пользуюсь этим средством уже лет десять и очень редко обхожусь без него.

Это был какой-то гель, голубоватый, полупрозрачный, похожий на мою зубную пасту. На тюбике красовался улыбающийся мужчина с обнаженным торсом.

– Им пользуются профессиональные спортсмены, – сказала Рита, намазывая мне гелем плечо. – Вообще-то я занимаюсь не греко-римской борьбой, мы имеем право использовать подножки. Заглянула бы ты к нам на днях. По-моему, тебе будет интересно.

Он был холодный. Я немного напряглась, когда Рита расстегнула мне рубашку, и потом, когда она ко мне прикоснулась, когда ее рука ласково прошлась по моей коже и сжала плечо. Но теперь все было хорошо. Чем дольше она меня массировала, тем больше я расслаблялась. Я рассказала ей о том, что произошло утром.

– Я так несчастна от одной мысли о том, что он рано или поздно сделает меня несчастной.

– И сделает, можешь мне поверить. Нет больших лицемеров, чем мужчины-полицейские.

– Нет, я бы не сказала, что Натан – лицемер. Впрочем, результат тот же…

Рита думала, что совершила ту же ошибку. Дженнифер Бреннен была слишком хороша для нее. Она была слишком красива, и к тому же бисексуалки никогда не отличались верностью.

– Я так и не смогла заставить ее забыть о мужском члене, – вздохнула Рита, – знала, что так оно и будет, с самого первого дня, представь себе. С этим ничего нельзя было поделать. Пропащее дело! Таким если что втемяшится в голову… Загадка природы, сколько ни бьюсь, не могу разгадать. Может, ты мне объяснишь, а?

На башенных часах университета пробило пять, и тени на лужайке начали удлиняться, когда я вновь вернулась в этот мир. Рита оказалась такой болтушкой! Я получила право на второй сеанс массажа, жаловаться было не на что – с рукой стало полегче. Да и мне самой полегчало. Рита была мне симпатична. Мы договорились встретиться вечером и пойти в кино, но сначала зайти за Дереком.

Правда, неожиданно – Рита и Дженнифер Бреннен? Если вдуматься, та еще штучка была эта девица. Отец действительно должен был рвать на себе волосы и кусать локти из-за нее. Когда дочь начинает ненавидеть отца – плохо дело, это я вам говорю.

Я заметила Фрэнка, выходившего из здания после занятий в окружении студентов. Он не стал ко мне подходить. Я следила за ним, раздавая листовки, и думала о том, что он неплохо устроился в этой жизни. Тут из здания вышел Мишель, тот самый альбинос.

Я избавилась от придурка, который жаловался, что его щипали за задницу в коридорах около гимнастического зала, и подначивал меня, чтобы я вмешалась. Наплевав на его насмешки, я удалилась, боясь потерять из виду альбиноса, – это было бы уж слишком, учитывая мою физическую подготовку и то, что сейчас объект слежки был для меня все равно что белый платочек, которым размахивают во мраке.

Он вошел в большой зал, где собравшиеся в группки люди о чем-то беседовали. Они всегда здесь собирались, чтобы обсудить дальнейшие действия. Как вернуть улицы народу, остановить поезда с ядерными отходами, расширить тротуары, отменить войны, убедить девушек не брить подмышки, как давать отпор полиции, бойкотировать торговые марки, пользоваться презервативами, обожать Папу Римского и бог весть что еще. Разброс тем был широк. Многие разглагольствовали, поставив ногу на стул. Молодежь рвалась в бой. Иногда я приходила сюда послушать их, а сейчас зашла в качестве полицейского по контактам с геями и лесбиянками, что служило мне пропуском и позволяло держать ушки на макушке, чтобы кое-что разузнать. Например, что к Дженнифер Бреннен здесь относились на удивление хорошо. Что война, которую она вела против своего отца, сделала из нее для многих икону, так что во время следующей демонстрации ее портрет понесут как знамя, а за ее смерть будут мстить.

Предстоящая демонстрация… Похоже, они не шутили. И полицейские со своей стороны начали обсуждать ее всерьез. Они готовились к худшему. И были правы, потому что с каждым разом дело принимало все более серьезный оборот. Здесь нельзя было допускать ошибок.

А подготовка шла весьма решительно. Разгорались яростные споры. Мой альбинос внимательно слушал тех и этих, одновременно поглядывая на девчонок; рот у него был приоткрыт, и вообще выглядел он немного придурковатым, тут я должна была согласиться с Ритой.

Я дождалась, пока он покинет зал. Вышла следом и ловким ударом с размаху (спасибо Рите, мое плечо теперь было как новенькое!) отправила парня в заросли лавра. Оглядевшись по сторонам, я убедилась, что свидетелей поблизости нет, и сама нырнула в кусты.

Парень еще лежал на спине, на черной земле, и таращил красные глаза. «Он жутко возбудим, – говорила мне Рита. – Проходу мне не давал, я его убить была готова».

Когда я протянула ему руку, он отпрянул.

– Со мною Бог, – проблеял он, скорчив рожу.

– Что?

– Со мною Бог, – повторил он.

Я дала ему пощечину, потом помогла встать. К подобной тактике я прибегаю в тех случаях, когда не знаю толком, как себя вести.

– Мишель, милый, нам надо поговорить. Вот увидишь, все будет хорошо, – сказала я.

На шее у него болтались четки (пятнадцать десятков молитв «Богородица», и каждому десятку предшествует «Отче наш»). Половина лица у него стала ярко-алой. Он уставился на меня так, будто я была сам дьявол во плоти.

– Я всего лишь жена твоего преподавателя, – успокаивала я его. – По виду не скажешь, да. Ну, что ты об этом думаешь?

Теперь он корчил рожи, уставившись на мой значок, где был указан мой род деятельности: защитница геев, лесбиянок и прочих.

– Успокойся, Мишель. Написанному не всегда надо верить, как Евангелию. Это прикрытие. А ведь неплохо придумано, а, Мишель? Надо же, как тебя огорошило. Ну, посмотри на меня, неужто я действительно похожа на дуру, готовую мчаться на помощь всем этим больным, нет, ну скажи честно? Ты меня плохо знаешь. Я тоже их на дух не переношу. Это прикрытие. Тебе известно, что такое прикрытие?

«Ой-ой-ой! – подумала я. – Ну совершеннейший идиот!» Рита мне много чего про него порассказала, но я тогда решила, что она преувеличивает. Нет, полнейший кретин! Я начинала понимать, каково иметь дело с таким парнем, если он тебя преследует. Бедная Рита. У него был действительно безумный взгляд. Еще один спятивший на религиозной почве. К несчастью, их все больше и больше, и это меня пугает, потому что я не хочу, чтобы меня кто-нибудь придушил во сне.

Я указала ему на скамейку в стороне, стоявшую у низкой стены, увитой плющом, гладкие листья которого блестели, будто натертый паркет. Я села рядом с ним. От него пахло стиральным порошком.

– У тебя нет чего-нибудь пожевать? Умираю с голоду. Ну, не знаю, хоть батончик мюсли или еще что, не важно.

В животе у меня был только все тот же сэндвич. Я ощущала слабость. Он спросил, чего я от него хочу. Я влепила ему вторую пощечину. Глазами я искала какой-нибудь автомат с едой, но вокруг была совершеннейшая пустыня. Я жалела, что мы не рядом с кафетерием, вот там был огромный автомат, а в нем и салаты, и пирожки, и тарталетки, и шоколадные батончики с любой начинкой.

– Почему вы меня бьете? – спросил он срывающимся голосом.

Не оборачиваясь к нему, уставившись вдаль, я ответила: потому.

– Не имеете права! – завизжал он.

– Знаю, что не имею права. Но все равно буду.

Когда я делала аборт, я напоролась на таких, как он. Они устроили в больнице такой переполох! Приковывали себя к операционным столам, ублюдки. Врывались в палаты и поливали нас грязью, а надо сказать, что момент был выбран крайне неподходящий. Орали у нас под окнами. Угрожали смертью врачам. Сулили нам всем гореть в аду. Я сохранила о них самые скверные воспоминания. Они размахивали плакатами с изображениями эмбрионов. Те, кто приковал себя к операционным столам, распевали псалмы, пока медперсонал искал пассатижи.

– Ладно, – сказала я, поднимаясь со скамейки, – пошли, поговорим по дороге, если не возражаешь. Вставай.

Оказалось, что однажды он принял решение спасти Дженнифер Бреннен. В этом состояла его миссия. Бедная, бедная девушка! Когда он понял, с чем столкнулся, он бросился в бой. Он возложил на себя миссию спасти ее!

– А не хотел ли ты и сам ею попользоваться?

– Как? Что? Да что вы такое говорите!

Мы добрались до кафетерия, притягивавшего студентов, как источник, вокруг которого в жару собираются животные. Студенты отдыхали, скинув рюкзаки на травку. Расходиться они не собирались. Загорали. Прилипали к мобильникам, отправляли сообщения. Заигрывали друг с другом. Пили содовую, а скупердяи наполняли стаканчики водой из фонтана. День уже клонился к вечеру. Я порылась в карманах в поисках денег.

– Дай мне мелочи, – попросила я альбиноса.

Он был явно озадачен.

– Черт возьми, – простонала я. – Дай же мне мелочи, прояви милосердие.